Читать книгу Друзья поневоле. Россия и бухарские евреи, 1800–1917 - Альберт Каганович - Страница 4

Правовое положение бухарских евреев до русского завоевания было незавидным. На них, как на зимми (покровительствуемых монотеистов – иудеев и христиан), распространялись ограничительные законы, основу которым положил еще халиф Омар II в VIII веке. В Средней Азии евреям запрещалось носить чалму и цветную шелковую одежду, строить больше одной синагоги и ремонтировать старые, входить в город после заката, ездить верхом в пределах города на лошади, а временами даже на осле. За городом они могли ездить верхом или в повозке, но при встрече с мусульманином обязаны были слезть и стоя его поприветствовать. Мужчинам предписывалось появляться на улице только подпоясанными веревкой, а женщинам – с заплатой из материи другого цвета на верхней одежде. Их дома и торговые лавки должны были быть ниже мусульманских. Мужчины начиная с шестнадцати лет обязаны были платить джизью (особую подушную подать с неверных). Она собиралась главой каждой общины, который после передачи денег мусульманскому сборщику налогов получал от него традиционную пощечину. Свидетельские показания евреев против мусульман в суде не принимались[66].

Кроме джизьи, евреи платили в два раза больший, чем мусульмане, торговый налог закат (закят). Первоначально он был в исламском обществе узаконенной милостыней, взимаемой на нужды благотворительности в зависимости от имущественного положения и рода занятий плательщика. Со временем эта выплата превратилась в налог на прибыль со стад, имущества вообще и с продаваемых товаров в частности. К XVIII веку в Средней Азии официальный размер заката с товара устанавливался для мусульман в размере 2,5 % от стоимости товара, но на практике чиновники взимали больше[67]. Также и евреи обычно платили более 5 % установленного законом заката. Это было результатом произвола закатчи – чиновников, взимавших торговые пошлины. Караваны с товаром становились объектом вымогательств во время проезда не только через Бухарский эмират, Хивинское и Кокандское ханства, но и через владения полузависимых казахских родовых предводителей – манапов[68].

Налогообложение евреев не было одинаковым в разных среднеазиатских владениях. В Кашгаре (китайская провинция Синьцзян) с евреев брали не 5, а 10 % в качестве официального заката, т. е. в четыре раза больше, чем с мусульман[69]. Из величины этого заката вытекает, что местных евреев низводили со статуса зимми до статуса чужеземцев, который имели прибывавшие в этот регион купцы-христиане. Закат такой величины причитался с чужеземцев согласно действовавшему тогда в Средней Азии мусульманскому праву, сведенному еще в XII веке туркестанским уроженцем Бурхан ад-Дином Маргилани в сборник «Хидоя фи фуруль ал-фикх»[70]. В свою очередь, до статуса зимми, а то и ниже низводили в Бухаре шиитов, предписывая им платить 5 %-ный, а иногда даже 10 %-ный закат[71].

Свои налоговые особенности в отношении евреев были и в Кокандском ханстве, где, в отличие от других мест, они платили особый военный налог – лау-пули. Этот налог упомянул уже после русского завоевания ханства андижанский уездный начальник, расследовавший отношения между евреями и мусульманами в прежнее время[72]. Судя по всему, этот же налог имел в виду Шмуэль Моше Ривлин, сообщая об особом налоге на вооружение, который платили евреи в Коканде[73]. В Ташкенте, принадлежавшем до 1865 года Кокандскому ханству, на евреев и индусов распространялось также не встречавшееся в других местах Средней Азии запрещение носить сапоги, из-за чего те были вынуждены заменять их галошами[74]. Неизвестно, действовало ли это запрещение в других местах этого ханства, в то время как в Бухарском эмирате, о запретительных законах в котором сохранилось намного больше источников, оно вряд ли существовало.

За нарушение перечисленных предписаний и запрещений, а также за другие провинности бухарские евреи подвергались жестоким наказаниям – вплоть до смертной казни. Перед наказанием осужденному предлагалось перейти в ислам и таким образом заслужить полное прощение[75]. Под воздействием этой угрозы или угрозы других наказаний, а также желая избавиться от чрезмерного налогообложения и общего презрительного отношения, часть евреев перешли в ислам. Часть новообращенных сразу начали соблюдать только мусульманскую обрядность, а часть – втайне соблюдали и еврейскую, рискуя подвергнуться смертной казни. И те и другие получили название чала (т. е. «ни то ни се» в переводе с таджикского). Им возбранялись контакты с евреями, в том числе с ближайшими родственниками. С другой стороны, мусульмане сторонились чала, что ставило последних в положение изгоев[76].

В свете описанных порядков не удивляет проявление бухарскими евреями особых симпатий к прибывавшим в Среднюю Азию европейским путешественникам. Такое отношение сохранялось вплоть до начала XX века. Побывавший в Бухаре датский офицер Оле Олуфсен был удивлен хорошим отношением ко всем европейцам со стороны местных евреев, видевших в каждом из них друга[77]. Объясняется это тем, что в отличие от мусульман европейцы не гнушались вести беседы с евреями, которым они рассказывали о религиозной терпимости в христианских странах, нередко даже преувеличивая ее. Бухарским евреям казалось завидным положение их ашкеназских собратьев в этих странах. Впрочем, и действительное положение евреев там не разочаровывало тех, кто смог увидеть его своими глазами, посетив Европу. Все увиденное и услышанное породило мечты бухарских евреев о завоевании Средней Азии христианами[78]. Особенно способствовал распространению надежд на христианское завоевание Средней Азии мулаи калян (главный раввин) бухарских евреев Йосеф Маман, уроженец Марокко[79]. За время своего продолжительного проживания в Бухаре (1793–1823) он внес заметный вклад в поднятие духовно-религиозного уровня местных евреев[80].

С ростом активности России в Средней Азии бухарским евреям стало очевидно, что освобождения из-под действия ограничительных законов нужно ожидать с севера. Авторитетный в среде российской военной элиты западносибирский генерал-губернатор Иван Вельяминов писал из Тобольска военному министру Александру Чернышёву в 1834 году: «Бухарские богатые евреи и купцы вообще предпочитают пока русское правительство и торговлю с русскими, тяготятся деспотическим своекорыстием и жестоким управлением ханов, радостно [под] большим секретом изъявляют сочувствие к переходу (разумеется, всей нацией) в русское подданство». И далее: «…евреи в особенности жаждут владычества в Средней Азии русских, чтобы завести фабрики, заводы, торговые дома, золотые прииски, разбрасывать [разрабатывать] рудники и прочее (а то большая часть их капитала зарыта в землю от алчности хана и его близких)»[81]. Возможно, эту информацию он получил от русских купцов, ездивших в Бухару, или, что скорее всего, от нескольких бухарских евреев, начавших приезжать тогда в Сибирь по торговым делам. В любом случае сообщение Вельяминова как нельзя более точно отражает ту правовую скованность, в рамках которой развивалась предпринимательская деятельность бухарских евреев в Средней Азии.

Но, даже находясь в условиях жестких рамок исламского феодального государства среднеазиатской модели, отдельные семьи бухарских евреев смогли совершить огромный экономический скачок в первой трети XIX века. Путь к своему новому положению, описанному Вельяминовым, они начинали как производители шелка и красители тканей, каковыми были до рубежа XVIII–XIX веков[82]. Проживший несколько лет в Бухаре в конце 1770-х годов русский унтер-офицер Филипп Ефремов счел нужным отметить хорошие профессиональные навыки местных евреев, производивших в большом количестве шелк[83]. И позже, на всем протяжении XIX века они поставляли свои шелковые ткани эмирскому двору[84]. К 1890 году их шелка еще пользовались спросом на ярмарках Нижнего Новгорода и Одессы[85]. Что касается других занятий, то евреи в Бухаре были почти единственными, кто занимался в 1820-х годах рыболовством[86] и виноделием, которое мы подробно рассмотрим в следующей главе. Согласно «Записке» Виткевича (1835), некоторые евреи иногда намывали золото на берегах Зеравшана, но, как отмечал сам Виткевич, промысел этот был незначительным[87].

Хотя большинство из бухарских евреев даже до последней четверти XIX века продолжали заниматься шелковым ткачеством и окраской тканей, данные занятия уже не определяли лица общины, а точнее – ее рук, цвет которых из-за несмываемого синеватого красителя индиго выдавал не только профессию, но и конфессиональную принадлежность (с первой четверти XIX века бухарские евреи сохраняли за собой монополию окраски в этот цвет и его оттенки[88]). Экономический скачок стал возможен благодаря вовлечению бухарских евреев в расширявшуюся меновую торговлю между Средней Азией и Россией.

Первое известие об активном занятии бухарских евреев торговлей относится к 1808 году. Неизвестный автор «Статистического журнала», говоря, что евреи охотно выменивают русские товары и тем самым способствуют высоким ценам на них, отметил: в Бухаре евреи считаются самыми сильными предпринимателями[89]. Хотя автор, очевидно, преувеличил их роль (в других источниках при описании торговли евреи часто вообще не упоминаются), любопытно его замечание, что евреи эти «сделались весьма богатыми», – оно указывает на недавнее вовлечение их в торговлю.

Еврей-ткач (Туркестанский альбом: часть промысловая / Сост. А.Л. Кун и М.И. Бродовский. Ташкент, 1871–1872. Л. 6). Библиотека Конгресса США, Отдел эстампов и фотографий, LC-DIG-ppmsca-09955-00031

Евреи – продавцы шелка, 1871 год (Туркестанский альбом: часть этнографическая / Сост. А.Л. Кун. Ташкент, 1871–1872. Т. 2. Л. 125). Библиотека Конгресса США, Отдел эстампов и фотографий, LC-DIG-ppmsca-12222

В самом начале XIX века даже наиболее предприимчивые бухарские евреи не ездили с караванами в российские пределы, предпочитая посылать туда приказчиков-мусульман. Подобным же образом поступали и крупные купцы-мусульмане[90]. Те и другие боялись подвергнуться во время длительных караванных переходов разбойничьим нападениям, которые происходили вплоть до 1870-х годов. При этом бухарскому еврею было опаснее, чем мусульманину, оказаться в руках грабителей: в 1869 году во время нападения банды хивинских грабителей на шедший из России торговый караван все ограбленные купцы были отпущены, а бухарский еврей Якуб Муши – захвачен[91]. Грабители, видимо, хотели получить выкуп с его родственников или общины. Нельзя исключать и другую возможную цель – обращение в ислам.

Кроме этого, бухарские купцы опасались надолго оставлять свои дома, поскольку такая поездка в Россию, даже с коротким, месячным пребыванием в Оренбурге, занимала не менее полугода. Уезжая на такой срок, бухарский торговец, особенно еврей, в условиях коррумпированности местной власти и снисходительности к проявлениям религиозного фанатизма рисковал навсегда лишиться семьи. Согласно семейному преданию, именно это произошло во время длительного отъезда по торговым делам еврея Якова Самандара в первой четверти XIX века. В Бухаре его двое детей были похищены мусульманами и обращены в ислам, а жена умерла, не пережив утраты[92].

Бухара отличалась в то время и чиновничьим произволом, примером которого служило поведение эмира. Как утверждает советский исследователь Средней Азии XIX века Нафтали (Нафтула) Халфин, ханы и чиновники могли беспрепятственно отбирать у торговцев их состояния[93]. Это утверждение заслуживает доверия, поскольку даже имущество видных бухарских сановников иногда переходило в эмирскую казну. Вернувшийся в 1874 году из Бухары Николай Стремоухов сообщил, что предыдущий кушбеги (премьер-министр) Абдул-Адир был казнен только из-за того, что эмир захотел прибрать к рукам его богатство[94]. Эмирский произвол выражался и в наложении на купцов единовременных поборов по какому-нибудь особому поводу. Так, в 1847 году высоким налогом общим размером 40 тыс. золотых тилля (около 160 тыс. российских серебряных рублей по курсу того времени) были неожиданно обложены все местные купцы, включая бухарских евреев[95].

Краевед и русский офицер пограничной стражи Дмитрий Логофет, а также американский журналист Вильям Элрой Кёртис считали, что эмирские власти особенно часто захватывали имущество разбогатевших евреев[96]. Вряд ли этим грешили все эмиры, но вероятность такого произвола вынуждала бухарско-еврейских купцов скрывать рост своего благосостояния. Они старались не вкладывать деньги в домашнее имущество, одежду, предметы роскоши. Опасность в одночасье лишиться всего побуждала их вкладывать образовавшиеся свободные капиталы в новые торговые обороты и, в меньшей степени, в ростовщические операции. Ростовщичество не являлось самоцелью, поскольку хотя и было выгоднее торговли (очень перспективной в то время), но представляло гораздо больший риск – из-за опасности обвинений со стороны должников в преступлениях против исламской религии и из-за неравенства сторон в мусульманском суде. По этой причине ссуды бухарские евреи давали очень избирательно. По материалам майора Григория Генса, начальника Оренбургской пограничной комиссии в 1825–1844 годах, собиравшего сведения о жителях Средней Азии, и в том числе о бухарских евреях, последние ссужали значительными суммами индусов, кокандцев, бухарских узбеков и татар, а таджикам – за редким исключением – даже не хотели отпускать товар в долг. Генс пояснял это необязательностью таджиков в выплате ссуд[97]. И спустя несколько десятилетий Александр Хорошхин также указывал, что бухарские евреи ссужают индусов[98]. На самом деле это были не ссуды, а вклады. Принимавшие их индусы в Средней Азии издавна играли роль европейских банкиров, обеспечивая зажиточные слои бухарского населения стабильными доходами по процентам почти безо всякого риска и одновременно ссужая под большой процент всех, кто нуждался в кредите[99]. К этому вопросу мы вернемся в следующей главе, поскольку борьба русских властей против такой деятельности индусов чуть было не стала прецедентом для принятия мер против евреев.

Бухарские евреи опасались отправляться в Россию еще и потому, что до них доходили известия о существовавших там правовых ограничениях в отношении евреев. Однако, заподозрив, что мусульманские приказчики и компаньоны их обманывают, они попытались проверить слухи об этих ограничениях и выяснить, разрешат ли им русские власти въезжать в пределы империи. С этой целью бухарские евреи написали в 1802 году письмо евреям белорусского города Шклова, известного в то время в качестве еврейского духовного центра и крупного ярмарочного города. Вскоре те прислали полностью успокаивающий ответ[100] (в те годы Россия стояла только на пороге введения ограничительных законов в отношении евреев, и они пока наслаждались открывшимся перед ними правовым либерализмом, сменившим произвол магистратов, магнатов и шляхты Речи Посполитой, поделенной между европейскими империями). После этого ответа некоторые из бухарских евреев отважились отправиться в российские города для торговли.

Рост предпринимательской активности бухарских евреев вызывал большой интерес со стороны русской администрации. Отправляемому в 1810 и 1818 годах в Бухару и Хиву поручику царской армии Абдулнасыру Субханкулову среди прочих заданий предписывалось также собрать сведения об образе жизни и занятиях евреев[101]. Иногда сведения об их роли в региональной торговле содержали преувеличение, что видно из сообщения 1821 года в журнале «Сын Отечества»: «Жиды… занимаются торговлей и промыслами, которые все, по жидовскому обыкновению, последние захватили в свои руки»[102]. А редактор «Азиатского вестника» Григорий Спасский в 1825 году написал, что «бухарцы, так и жиды, кроме России, ездят для торговли в Кашгар и другие соседние страны»[103]. Спустя год в «Азиатском вестнике» сообщалось, что бухарские купцы – мусульмане и евреи привозят в Россию из «Сарсаба» (вероятно, Шахрисябза) хлопок[104].

Русские сведения о росте деловой активности бухарских евреев в России находят подтверждения и в западных источниках. Английский миссионер еврейского происхождения Джозеф Вольф, посетивший Среднюю Азию в 1832 и 1844 годах, писал, что бухарские евреи приезжают по торговым делам в сибирские города, а также в Оренбург и Нижний Новгород, в котором устраивалась крупнейшая в Европе Макарьевская ярмарка[105].

Очевидно, бухарские евреи ездили по торговым делам и в Семипалатинск, расположенный на пути из Средней Азии в сибирские города. На это косвенно указывает факт постоянного присутствия там большого числа торговцев из Бухары и Ташкента, построивших в Семипалатинске две мечети еще в конце XVIII века[106].

Вельяминов в упомянутом выше рапорте также писал, что бухарские евреи торгуют с Россией и ездят через Индию в Англию, Францию и Германию. Высказывая опасение, что русская политика в Средней Азии может натолкнуться на британское сопротивление, генерал-губернатор сожалел, что, в отличие от западных держав, в России администрация не собирает среди приезжающих бухарских евреев сведений о положении в ханствах. Затем он сообщал, что многие из них, «видевших пароходы, железные дороги и телеграфы, понимают всю пользу этих учреждений, говорят, что как они, так и сам бухарский хан (по общим отзывам, человек умный, но невежда) были бы готовы дать пятьдесят миллионов рублей серебром, чтобы Россия со своей стороны пожертвовала столько же для устройства железной дороги в Бухару». Эти данные о финансовых возможностях бухарских евреев, собранные, очевидно, с их слов, были сильно завышены, о чем догадывался и сам Вельяминов: «Положим, что эта цифра преувеличена, но половину они, во всяком случае, дадут. В случае недостатка в капитале его можно получить облигациями, которые, по словам тех же евреев и бухарцев, тогда будут иметь ценность в Средней Азии»[107].

Привал каравана на ночлег (Туркестанский альбом: часть этнографическая. Т. 1. Л. 45). Библиотека Конгресса США, Отдел эстампов и фотографий, LC-DIG-ppmsca-14347

В свою очередь, бурное расширение торговли с Россией в первой трети XIX века не только привело к увеличению числа предпринимателей среди бухарских евреев, но и оказало существенное воздействие на их географическое расселение. Открывшиеся в это время коммерческие перспективы толкали наиболее предприимчивых из них к переселению из Бухары в Самарканд, Ташкент, Ходжент, Коканд и другие места. В некоторых из этих городов евреи проживали в XV веке, но затем мигрировали из-за продолжительных войн, погибли или были обращены в ислам. Некогда крупнейший в Мавераннахре, Самарканд к концу XVIII века выглядел совсем опустевшим. Во время пребывания там Ефремова, в 1770-х годах, длина окружности жилой части Самарканда не превышала двух с половиной километров, в то время как развалины старого города простирались почти на десять километров. Число жителей он оценил в 5 тыс. человек[108]. В этой связи вызывает доверие сообщение объездившего в 1812–1813 годах Бухарский эмират индийского путешественника Мир Иззет Уллы, что тигры и волки гуляют по лежащему в руинах Самарканду[109]. Вероятно, к этому времени город уже стал разрастаться, заселяясь анклавами, между которыми среди старых развалин встречались хищные звери.

По сведениям, полученным русским офицером немецкого происхождения Георгом Мейендорфом, в 1820 году в городе было только десять бухарско-еврейских домов[110]. В XIX веке, особенно начиная со второй его четверти, оценив большие потенциальные возможности Самарканда в торговле с Россией, бухарско-еврейские купцы и ремесленники стали переселяться в этот город, способствуя его экономическому оживлению. По оценке естествоиспытателя Александра Лемана, сделанной во время его путешествия в Самарканд, их численность здесь достигла в 1841 году 500 человек[111].

Отражением экономической активности бухарских евреев в Самарканде стало создание их отдельного квартала Гузари Джюгутон (буквально «еврейский квартал»). Основа квартала была заложена покупкой первого большого участка земли 31 семейством в 1843 году[112]. Ясно, что квартал не мог вместить всех проживавших тогда в городе евреев. Поэтому в последующие годы евреи приобретали смежные с образованным кварталом участки земли. Такие покупки были сделаны в 1858 году старостой бухарских евреев Моше Калантаром[113], в 1861 году – тринадцатью семьями[114], в 1862-м – Ягудой Калантаром[115]. Размер участка, приобретенного в 1861 году, достигал полутора танапов (3750 кв. метров), а участка, приобретенного в 1862 году, – двух танапов (5 тыс. кв. метров)! Очевидно, последнее приобретение было сделано для перепродажи или строительства общественных зданий.

Старый участок бухарско-еврейского кладбища в Самарканде, 2001 (фото А. Кагановича)

Посланец из Тверии (Палестина) – раввин Моше бен Меир, побывавший в 1863 году в Бухаре, отмечал, что в Самарканде евреи проживают в 300 домах. Эта цифра попала затем в статьи Йосефа Иегуды Черного и Йосефа Эстампе[116]. Вряд ли она верна, поскольку даже в 1878 году их квартал насчитывал 191 дом согласно специально составленному списку[117]. Куда более достоверным статистическим источником на начало русского управления представляется составленный Моше Калантаром в 1873 году список из 168 домовладений[118]. Учитывая общепринятую оценку средней численности жителей одного дома для Средней Азии того времени в пять человек, еврейская община Самарканда должна была насчитывать 840 человек. Так, очевидно, и было, но только накануне русского завоевания в 1868 году, а к 1872-му – ее численность вместе с мигрантами возросла аж до 1582 человек, согласно точным данным чиновника Самаркандского областного статистического комитета Михаила Вирского[119]. Без всяких сомнений, разница в более чем 700 человек стала результатом спешной миграции евреев с территории, которая оставалась во владении бухарского эмира. Русский художник Василий Верещагин в 1867–1868 годах даже назвал эту миграцию бегством[120]. Уже в 1869 году, по свидетельству Василия (настоящее имя – Вильгельм-Фридрих) Радлова, немецкого востоковеда на русской службе, в Самарканде находилось свыше тысячи бухарских евреев[121]. Поэтому переданная в 1873 году Хорошхину информация, что бухарских евреев «полагают здесь до трехсот душ»[122], представляется крайним занижением их реального числа.

Георг Мейендорф и российский биолог немецкого происхождения Эдвард Эверсман, побывавшие в 1820–1821 годах в Средней Азии в одной и той же экспедиции, возглавляемой Александром Негри, независимо друг от друга написали об отсутствии евреев в Коканде[123]. Так оно и было, поскольку в другом месте Мейендорф отметил, что кокандским купцам приходилось возить в то время выделанные на месте белые ткани в Бухарский эмират для окраски в модный синий цвет[124]. Этот цвет оставался в моде потом еще долгое время. Он не понравился в 1870 году исследовавшему состояние шелководства в Кокандском ханстве князю Дмитрию Долгорукому: «Все женщины, которых я видел по дороге и в Коканде, были одеты одинаково, в длинный халат из дикой, голубоватой материи…»[125]

Вероятно, именно большой спрос на синие ткани побудил евреев-красильщиков позже переселиться в это ханство. Вольф отмечает, что во время его визита в 1832 году евреи уже переселились туда из Бухары и число их достигло 105 человек[126]. Скорее всего, эти его сведения – результат сильного преувеличения, как и другие – по Бухаре и Шахрисябзу, о чем мы поговорим чуть далее. Согласно более достоверным сведениям востоковеда Владимира Вельяминова-Зернова, к 1856 году в Коканде проживали двадцать пять евреев, занимавшихся окраской и последующей продажей шелковых тканей[127]. Спустя два десятка лет, накануне русского завоевания в 1876 году, по сообщению еврейского путешественника Эфраима Наймарка, там проживали двадцать евреев[128]. По всей видимости, к этому времени относится утверждение русского востоковеда и чиновника Владимира Наливкина, что «громадное большинство их [бухарских евреев] занималось ремеслом: в Фергане, например, были по преимуществу красильщики пряжи. Лишь наиболее состоятельные занимались торговлей»[129]. Часть переселенцев имели в городе недвижимость, о чем свидетельствуют акты 1859 и 1865 годов о покупке евреями Календарем и Даудбаем по одному участку земли, а также акт 1874 года, в котором при описании границ участка некоего мусульманина упоминается недвижимость Мулла-бая Симхаева[130].

В Андижане бухарские евреи поселились приблизительно в середине 1830-х годов. Это можно заключить из того, что Вольф в своих сведениях 1832 года о численности бухарских евреев по городам Средней Азии ничего не сообщает об их проживании в Андижане, а согласно информации, собранной русской администрацией после завоевания, свое кладбище в этом городе было у бухарских евреев уже в конце 1830-х годов. Спустя сорок лет там имелось более 200 захоронений[131]. Около шестидесяти семей проживали там накануне русского завоевания города[132], во время которого многие из них пострадали, как мы увидим ниже.

Евреев в Маргелане Мейендорф вообще не упоминает, в свете чего сведения маргеланского уездного начальника на 1907 год о том, что десять – двенадцать семей евреев появились там ста годами ранее, не вызывают доверия. Гораздо большего внимания заслуживают сведения того же чиновника о наплыве евреев в последний период правления Сеида Магомета Худояр-хана (правил Кокандским ханством в 1845–1875 годах), когда их отдельный квартал в Маргелане насчитывал тридцать домов[133]. Тогда же несколько еврейских подростков были обращены в ислам[134]. Вероятно, на постоянной основе евреи начали селиться там с 1830-х годов, а к 1840-м у них уже был отдельный небольшой квартал. На это указывает их письмо к мусульманскому судье в 1859 году. В нем они просят предписать разорившимся евреям, переселившимся из Маргелана в окрестные места, вернуться на жительство в существующий «с давних пор» еврейский квартал, которому грозит опустение[135].

Караван-сарай в Андижане (Туркестанский альбом: часть этнографическая. Т. 2. Л. 163). Библиотека Конгресса США, Отдел эстампов и фотографий, LC-DIG-ppmsca-14916

Не позже второго десятилетия XIX века несколько евреев переселились из Бухары в принадлежавший также Кокандскому ханству Ходжент, и к середине 1830-х годов у них уже сформировалась развитая община[136]. Но позже многие из них были насильно обращены в ислам. Эти чала поселились отдельно, образовав свой собственный гузар (маленький квартал) Таги савр, где тоже занимались шелкоткачеством[137]. К 1850-м годам евреев в городе оставалось только несколько десятков[138]. Башкирский этнограф и просветитель Мир-Салих Бекчурин в конце 1860-х годов обнаружил, что в Ходженте исключительно евреи занимались окраской хлопчатобумажных и шелковых тканей во все цвета[139]. В 1868 году их было там около тридцати человек[140].

Мейендорф пишет, что в Ташкенте во время его путешествия в 1820 году евреи вообще не проживали[141]. К точно такому же выводу пришел и его спутник Эверсман[142]. Зато евреи посещали в то время Ташкент по торговым делам. Это доказывает самая старая из сохранившихся надгробных плит на еврейском Чагатайском кладбище, датируемая тем же 1820 годом[143]. Приезжавшие тогда в Ташкент купцы останавливались в караван-сарае (постоялый двор)[144]. С 1830-х годов несколько семей бухарских евреев уже жили в Ташкенте постоянно[145]. К 1840 году в гузаре Ходжа Мамед, составной части ташкентской махалли (квартала) Укча Шейхантаурского района, в собственных домах жили восемь семей бухарских евреев, незадолго до этого переселившихся из Самарканда. В том году муллы заявили казию (судье), что земля, на которой стоят дома евреев, вакуфная. Поэтому он присудил евреям гузара ежегодно выплачивать мечети три золотых тилля. К середине 1860-х годов здесь проживали двадцать шесть еврейских семей, насчитывавших девяносто девять человек. В 1865–1867 годах, сразу после русского завоевания, сюда переселились еще одиннадцать семей[146]. По свидетельству русского купца, посетившего Ташкент сразу после его завоевания, бухарские евреи занимались там шелководством, ростовщичеством и виноторговлей[147].

В Карши, располагавшемся на перекрестке очень важных дорог – из Бухары, Самарканда, Балха, Кабула и Герата, евреи, по сведениям Оле Олуфсена, поселились после 1840 года. Побывавший в 1841 году в Бухарском эмирате с посольством Константина Бутенёва Николай Ханыков уже отмечал, что один из трех городских караван-сараев куплен и заселен евреями. В конце 1860-х годов бухарские евреи проживали там только в четырех домах. В 1883 году английский путешественник и англиканский миссионер Генри Лансделл насчитал в Карши тридцать – сорок евреев. Он тоже писал, что они пришли туда за сорок лет до этого[148]. Как отмечал капитан Дмитрий Путята, глава географической экспедиции, исследовавшей в том же году Памир, бухарских евреев было в Карши немного[149], что не противоречит сведениям Лансделла.

В Шахрисябзе, согласно Мейендорфу, проживали в 1820 году тридцать семей евреев. В отличие от этих сведений информация Вольфа о проживании в этом городе в 1832 году 300 семей бухарских евреев представляется сильным преувеличением. По сведениям русского этнографа Гребенкина, к началу 1870-х годов их насчитывалось там до 200 домов. Он также отмечает, что евреи переселились в Шахрисябз из Бухары девяносто лет тому назад, т. е. в начале 1770-х годов. Это не противоречит данным Мейендорфа. Впоследствии, уже после приезда туда Гребенкина, многие евреи переселились в Туркестанский край, в результате чего их численность в Шахрисябзе сильно сократилась. Согласно сведениям Наймарка, к 1885 году еврейских семей там оставалось не более ста[150].

Антропологу Льву Ошанину, изучавшему бухарских евреев в Кермине в конце 1930-х годов, их раввин сообщил, что они мигрировали туда из Бухары не ранее 1830-х годов[151]. С семьями евреи поселились в Кермине во второй половине 1840-х, а в 1872 году в нескольких километрах от реки Зеравшан эмирские власти отвели им участок земли для создания отдельного квартала, как сообщил обследовавший его в 1927 году санитарный врач Илья Кеслер[152]. К 1885 году этот квартал насчитывал около шестидесяти домов[153].

Очень мало проживало бухарских евреев в Чарждуе (сегодня Туркменабат). Путешественник из Кашмира Мохан Лал, спутник Александра Бёрнса, о котором чуть ниже, в 1833 году засвидетельствовал, что на базаре в Чарджуе лишь несколько торговых лавок принадлежало евреям. В том же году и Вольф встретил в Чарджуе нескольких евреев[154].

Начало активного русского завоевания городов Средней Азии еще больше усилило миграцию бухарских евреев в эти и другие, новые для них города. Никто не знал, как изменится граница. К 1864 году по четыре-пять еврейских семей оказались в городах Чимкент и Туркестан[155]. На недавность их поселения там указывает то, что проживали они в караван-сараях. Гораздо больше еврейских семей перебралось в сельский район, названный после русского завоевания Ангренской волостью Кураминского уезда (позже переименованного в Ташкентский уезд). В 1868 году там насчитывалось двадцать еврейских семей общей численностью 140 человек[156]. Видимо, позже они переселились в Ташкент и Туркестан. Согласно свидетельству Ханыкова, в Катта-Кургане в 1841 году евреи уже проживали в своем квартале. Он был небольшой, поскольку, по данным Радлова, в 1868 году там находилось только тридцать – сорок семей бухарских евреев[157]. К 1872 году их число, согласно более точным подсчетам, составило 221 человек. В это же время в относившемся к тому же Катта-Курганскому уезду селении Пейшамбе проживали 162 бухарских еврея[158].

Кроме Кокандского ханства, евреи мигрировали из эмирата с конца 1810-х годов в Хивинское ханство. Тот же Мейендорф отмечал, что в городе Хиве проживает четыре семьи евреев[159]. Русский полковник Григорий Данилевский, посетивший Хиву в 1842 году, сообщал, что евреев там не более восьми семей и переселились они из Бухары в 1826 году. Егор Килевейн, в 1858 году, будучи секретарем русского посольства, возглавляемого Николаем Игнатьевым, посетивший Бухару и Хиву, сообщил о проживании в Хиве десяти семей евреев, прибывших туда из Бухары[160]. Ко второй половине 1860-х годов в городах Хиве и Новом Ургенче оставалось не более десяти семей евреев[161].

В итоге к концу самых энергичных русских завоеваний в 1868 году в Средней Азии за пределами города Бухары проживали около 2300 бухарских евреев, с учетом небольших миграций в другие городки и селения. Среди этих бухарских евреев приблизительно 1800 мигрировали на свои новые места жительства в 1830 – 1860-х годах или были потомками мигрировавших. Я специально подробно говорю об этих мигрантах – чтобы показать динамику их быстрого расселения, связанного с экономическим рывком Средней Азии, который произошел в результате расширения ее торговли с Россией. Расширение бухарско-еврейской ойкумены не привело к уменьшению численности евреев в Бухаре, так как последнее с избытком покрывалось за счет иммигрантов. Дело в том, что экономический рост в Средней Азии, в свою очередь, заставил мигрировать в Бухару не только ираноязычных евреев из Афганистана и, особенно, Персии[162], но даже отдельные семьи арабоязычных евреев из Ирака и Сирии.

Показателен миграционный путь бухарско-еврейской семьи Абрамовых, сохранившей до наших дней лакоб (с арабского – буквально «прозвище») Кабули. Согласно расследованию, произведенному русской администрацией в 1908 году, основатель этой фамилии Абрам переселился вместе с семьей из Кабула в Бухару в 1851–1852 годах. Через несколько лет семья переехала в Самарканд. Уже через год мужчины из этой семьи начали заниматься мануфактурной торговлей, став к концу XIX века одними из самых богатых купцов в городе[163].

Кроме тяжелого экономического положения из Персии евреев побуждало мигрировать в Бухару еще и сильное пренебрежение ими со стороны шиитов. В их глазах зимми представлялись нечистыми и даже неприкасаемыми в соответствии с принятыми духовными канонами. Как показывает Даниэль Цадик, сочинения шиитского богослова Абу аль-Касима (скончавшегося в 1816 году) содержат фетву (исламское постановление), предписывающую считать нечистым то место в бане, куда ступила мокрая нога еврея, до тех пор, пока оно не будет промыто проточной водой[164]. Евреям в Персии запрещалось выходить на улицы во время дождя – из опасения, что смываемая с них грязь может попасть на мусульман, осквернив тем самым последних[165]. Шиитские предписания по ограничению покупки продуктов у евреев[166], как и запрещение покупателям-евреям, проверяя качество мусульманских товаров и продуктов, прикасаться к ним руками[167], также не имели аналогов в Средней Азии.

В отличие от шиитской традиции суннитское восприятие еврейского меньшинства в качестве нечистого сообщества не простиралось так далеко, хотя и сунниты Средней Азии избегали физических контактов с евреями. Когда в Бухаре вышеупомянутый Оле Олуфсен обратился к сопровождавшему его мусульманскому чиновнику с настойчивым приглашением зайти с ним в один еврейский дом, тот ответил категорическим отказом, опасаясь лишиться занимаемой должности из-за такого осквернения[168]. Тем более мусульмане не могли осквернять свой дом появлением в нем еврея. Опасениями осквернения мотивировалось предписание евреям осторожно мыться в общественной бане в Самарканде, чтобы брызги с них не попали на мусульман. Для предотвращения этого бухарские евреи в середине XIX века были вынуждены надевать на бедра особый передник[169].

Семейные предания бухарских евреев свидетельствуют об особенно большой миграции их предков в Среднюю Азию в первой четверти XIX века. Евреи, мигрировавшие в города Мавераннахра из других стран, не создавали отдельных общин (хотя некоторые семейные объединения и возникали), а ассимилировались среди бухарских евреев. В результате этой миграции и естественного прироста еврейская община в Бухаре росла очень быстро. Если по состоянию на 1810 год общее число бухарских евреев в Средней Азии можно оценить в 2500 человек, то на 1833 год достоверными представляются сведения шотландского путешественника Александра Бёрнса об их численности 4 тыс. человек[170], а на 1865-й – сведения главы иешивы в Бухаре Йосефа бен Бабы – 7 тыс. По сообщению последнего, 5 тыс. бухарских евреев проживали в самой Бухаре, а остальные 2 тыс. – за ее пределами[171], что подтверждает приведенную выше статистику по городам.

На этом фоне сильно завышенными представляются данные, которые приводит Иззет Улла, – о проживании в Бухаре уже в 1812 году более чем тысячи семейств евреев, т. е. около 5 тыс. человек[172]. Там же он отмечает, что бухарские евреи живут в одном квартале, имея в виду наверняка самый старый и большой еврейский квартал – Махаллайи кухна. Но, по подсчетам Ольги Сухаревой, в этом квартале было только 250 домов. Даже при максимально тесном размещении вряд ли он мог вместить в себя свыше 3300 человек. С другой стороны, сомнительны ее утверждения об образовании второго еврейского квартала, Махаллайи нау, еще до середины XVIII века и затем третьего квартала, Амиробод, во второй половине XVIII – начале XIX века. Эти кварталы могли быть основаны только после путешествия не упомянувшего их Иззет Уллы[173]. Сама же Сухарева приводит слова Ханыкова, что под еврейские кварталы отводились пустыри[174]. Очевидно, на Ханыкова, посетившего Бухару в 1841 году, произвела впечатление необжитость двух последних кварталов. Однако они вряд ли оставались бы необжитыми, если бы были образованы давно.

Еще более завышенные данные о численности евреев в Бухаре представил читателям в 1808 году уже упоминавшийся «Статистический журнал». По его сведениям, им принадлежало до 3 тыс. домов[175], т. е. речь шла о 15 тыс. человек. Скорее всего, в эти сведения вкралась ошибка, превратившая общую численность евреев в число семей, равное количеству домов. Еще более завышенную цифру привели «Отечественные записки» в 1821 году, сообщив, что у евреев в Бухаре и Самарканде – 6 тыс. домов (!)[176]. Эта цифра вызвала возмущение Павла Яковлева, тоже члена экспедиции Негри. В «Сибирском вестнике» он заявил, что на самом деле еврейских домов в Самарканде десять, а в Бухаре – 600 или немногим более[177]. Несколько выше оценивал их численность его товарищ по экспедиции, Мейендорф, по мнению которого число еврейских домов в Бухаре достигало 800[178].

При средней численности жителей дома в пять человек количество евреев в Бухаре должно было составлять, по этим двум последним оценкам, соответственно 3 или 4 тыс. человек по состоянию на 1820 год. Мейендорф в другом месте описания своего путешествия оценивает численность евреев во всем эмирате в 4 тыс. человек[179]. Видимо, он, исходя из тех же пяти человек в семье, пренебрег небольшим количеством евреев в Самарканде, а в других городах эмирата, по его сведениям, евреев не было. Поэтому несколько большего доверия заслуживают сведения Яковлева. На этом фоне фантастическими представляются более поздние данные Вольфа о проживании в Бухаре в 1832 году 2 тыс. семей бухарских евреев[180]. Наоборот, немного занижающими реальное число, учитывая прирост населения, видятся сведения о 3 тыс. евреев, которые собрал в 1833 году в Бухаре Мохан Лал. Со всеми этими цифрами сильно расходятся данные редактора «Азиатского вестника» Григория Спасского, в 1825 году проигнорировавшего сведения путешественников и заявившего без ссылки на источник, что численность евреев в Бухаре составляет 1200 человек[181].

Такими же быстрыми темпами, как у евреев, росла в Средней Азии и численность индусов, привлекаемых все более широко открывавшимися здесь коммерческими возможностями. Мастура Каландарова оценивает общую численность этой общины в 1820–1830 годах в 2 тыс. человек, а в 1840–1850 – в 5 тыс.[182] Впрочем, обе оценки сильно завышены. Согласно Мейендорфу, в 1820 году в Бухаре было только 300 индусов, а согласно Вольфу, в 1832 году – 400. В Коканде, по данным Вельяминова-Зернова, проживали в 1856 году семьдесят индусов[183].

В начале 1830-х годов увеличение потока английских товаров на Средний Восток привело к резкому сокращению торговли России с Персией и среднеазиатскими странами[184]. Кризис в торговле повышал значение в ней бухарских евреев в глазах русской администрации. Верно угадав в бухарских евреях почти единственных политических союзников в эмирате, Россия начала ими дорожить. Это нашло отражение в нераспространении на бухарских евреев закона 1833 года, запрещавшего иностранным евреям записываться в купеческие гильдии в городах, не входящих в черту еврейской оседлости[185]. Подобного права в России не имели в то время даже евреи – русские подданные. Согласно Положению о евреях 1804 года, они не имели права торговать за пределами черты еврейской оседлости. А сенатским указом 1821 года евреям черты оседлости запрещалось торговать во внутренних губерниях даже через христианских приказчиков и посредников. Хотя в 1835 году эти два запрета были сняты с купцов первой и второй гильдий черты оседлости, еврейские купцы первой гильдии смогли приписываться к своей гильдии во внутренних городах России только начиная с 1859 года, а купцы второй гильдии не получили этого права вообще. Приписка евреев к первой купеческой гильдии внутренних губерний разрешалась после пятилетнего пребывания в первой гильдии черты оседлости и была обусловлена отсутствием судебного разбирательства или надзора полиции за купцом. Исключение сделали только для тех купцов, которые к 1859 году уже состояли в первой гильдии черты оседлости не менее двух лет[186]. Что касается не среднеазиатских, а других евреев, иностранных подданных, то они получили право вступать лишь в первую российскую гильдию и только с 1860 года. Причем для этого каждый из них должен был добиваться особого разрешения каждого из трех министров: финансов, внутренних и иностранных дел[187].

Почти весь XIX век прошел в конкурентной борьбе между Россией и Великобританией за рынки Персии, Афганистана и Бухары. Эта борьба то обострялась, то смягчалась, но никогда не прекращалась. Одно из ее серьезнейших обострений произошло в 1842 году, когда Великобритания перешла к практике демпинга в Бухаре, желая вытеснить русские товары[188]. Дорожа торговлей с эмиратом, русские власти принимали в ответ меры к обеспечению безопасности караванных дорог между Оренбургской губернией и Средней Азией, с тем чтобы большее число купцов приняло участие в этой торговле. Расширением числа участников русско-азиатской торговли Россия стремилась добиться усиления конкуренции, надеясь, что она в свою очередь приведет к понижению цен на русские товары. Такой способ противодействия был резонным, поскольку английские товары отличались лучшим качеством, а потому бороться с их популярностью можно было только с помощью более низких цен.

Неожиданно для оренбургских властей, курировавших торговлю со Средней Азией, бухарские евреи в середине 1842 года подпали под действие нового циркуляра Министерства внутренних дел. До этого они наравне с мусульманами свободно посещали пограничные города, а также Нижегородскую, Ирбитскую и Коренную ярмарки на основании указа 1807 года, распространявшегося на всех бухарских купцов вне зависимости от их конфессиональной принадлежности[189]. Вышедший в самый горячий период экономического противостояния двух империй в Средней Азии, новый циркуляр запрещал зарубежным евреям из стран, где отсутствовали российские миссии и консульства, приезжать в какие бы то ни было российские города, за исключением пограничных и портовых городов, а также местечек черты еврейской оседлости. Оренбургская пограничная комиссия немедленно выразила негативное отношение к данному запрету, считая, что эта мера отрицательно повлияет на и без того сократившуюся русско-бухарскую торговлю. При этом комиссия также сообщала, что рост торговых связей с русским купечеством развивает в бухарских евреях преданность России. Вопрос показался властям настолько важным, что в конце того же года было принято утвержденное императором специальное постановление Комитета министров, разрешавшее евреям из Средней Азии посещать Оренбургскую линию[190].

Однако это постановление не устраняло препятствия перед бухарскими евреями, которые стремились по-прежнему приезжать на российские ярмарки. Поэтому уже в 1843 году оренбургский военный губернатор Владимир Обручев добился от вице-канцлера Карла фон Нессельроде разрешения на посещение ими Нижегородской ярмарки. А еще через год, снова усилиями Обручева, бухарским евреям было разрешено свободно ездить на Ирбитскую и Коренную ярмарки. Для этого местной администрации надлежало снабжать каждого бухарского еврея, въезжавшего во внутренние российские губернии, специальным документом, который давал право посещать все три ярмарки[191]. Даже русскоподданные евреи – члены первой и второй купеческих гильдий – лишь незадолго до того получили право посещать эти ярмарки – в 1835 году[192].

Некоторые из бухарских евреев – купцов воспользовались полученным правом и бывали на ярмарках, а также в Москве. Во время своей поездки в 1844 году по Средней Азии Вольф отметил посещение местными евреями не только Оренбурга и Астрахани, но и ярмарок в Нижнем Новгороде и Лейпциге[193]. Отдельные бухарские евреи-торговцы через Россию ездили в то время даже в Лондон и Париж. Кроме вышеупомянутых сведений об этом Вельяминова, сохранились и другие свидетельства[194]. Главными предметами торговли были – так же, как и у других бухарских торговцев, – хлопчатобумажные и шерстяные ткани, хлопок, меха, мерлушка, шали и бирюза[195]. В конце 1850-х годов Москву и указанные ярмарки посещали бухарские евреи Муше и Бобо Пинхасовы, Якуб Алишаев и Шауль Мулломанов[196]. Хотя продать там среднеазиатские товары можно было не выгоднее, чем в приграничной Оренбургской губернии, но цены на российские ткани и изделия там были значительно ниже, а качество – лучше.

Несмотря на то что поездки на российские ярмарки и в Москву были очень выгодными, в сравнении с поездками на Оренбургскую пограничную линию они отнимали намного больше времени. Кроме того, путешествия во Внутреннюю Россию осложнялись незнанием русского языка. Поэтому многие бухарские евреи-торговцы, так же как и их соотечественники-мусульмане, продолжали приезжать для меновой торговли на Оренбургскую линию. С продвижением России в казахские степи, сопровождавшимся созданием в конце 1840-х – начале 1850-х годов Сырдарьинской линии крепостей, бухарские евреи начали торговать и в них. Якуб Колонтаров и Дауд Якубов в 1851 году торговали в укреплении Раим, воздвигнутом в 1847 году на северо-востоке Аральского моря[197].

Бухарские евреи начали торговлю в кибитках и в форте № 1 (с 1867 года – Казалинск) со времени его основания в 1853 году. Одним из них был тот же Якуб Колонтаров (русские чиновники несколько иначе, чем в Раиме, записали его фамилию – Календарев). Уже через год после образования форта № 1 Якуб приобрел там недвижимое имущество. Вместе с ним торговлей в форте № 1 занялся и Дауд Якубов. Вначале Дауд проживал там временно, а с 1861 года – постоянно. В 1856 году им принадлежали в форте № 1 две торговые лавки, а к 1862 году – уже тринадцать лавок (8,3 % от общего числа лавок в форте)[198]. С начала 1860-х годов там постоянно проживал и Борух Джианов, или, по-другому, Борух бен (т. е. сын) Иошуа. В 1864 году, вследствие просьбы итальянского посольства к российской стороне о содействии, он вместе с другими бухарскоподданными евреями и мусульманами был временно арестован русскими властями, что являлось ответной мерой за арест эмиром в Бухаре шести итальянцев[199]. В располагавшейся неподалеку от форта № 1 кокандской крепости Ак-Мечеть (с 1853 года – Перовск; в 1925–1991 годах – Кзыл-Орда; ныне – Кызылорда) бухарские евреи торговали, вероятно, еще до ее завоевания русскими в 1853 году. Накануне завоевания они вместе с торговцами-мусульманами покинули крепость, но с приходом туда русских сразу же вернулись и продолжили торговлю[200].

Приезд бухарско-еврейского каравана в Казалинск (Туркестанский альбом: часть этнографическая. Т. 1. Л. 43). Библиотека Конгресса США, Отдел эстампов и фотографий, LC-DIG-ppmsca-12194

Продвижение России в Среднюю Азию порождало у местных правителей подозрения в шпионаже со стороны приезжавших русских купцов. Распространению такого мнения в немалой степени способствовали мусульманские торговцы, стремившиеся таким путем избавиться от конкурентов. По этой же причине они передавали грабителям информацию о продвижениях русских караванов. В результате такой борьбы, а также из-за междоусобных войн в регионе и вымогательства взяток местными чиновниками русские купцы к середине XIX века почти перестали посещать Среднюю Азию[201].

Это оказалось на руку не только местным и поволжским мусульманским купцам, но и бухарско-еврейским предпринимателям, среди которых к тому времени самую значительную торговлю с Россией вели Сулейман и Даут Пинхасовы. Среди торговых оборотов пяти крупнейших купцов, приехавших в 1862 году из Бухарского эмирата в Оренбург, оборот Сулеймана Пинхасова достигал 160 тыс. рублей (привез товара на 113 тыс., а вывез – на 46,6 тыс. рублей). Общий же оборот его и приехавших с ним четырех мусульманских купцов составил тогда почти полмиллиона рублей[202]. В 1863 году Даут Пинхасов привез в Оренбург товара на 104 885 рублей и вывез в Бухару – на 54 660 рублей, совершив таким образом оборот тоже почти на 160 тыс. рублей. Он был единственный еврей среди приехавших тогда в Оренбург семнадцати бухарских и ташкентских купцов, торговые обороты которых с Россией достигали 50 тыс. рублей и более[203]. Кроме Пинхасовых, в то время в Оренбург приезжали торговать не менее десятка и других бухарских евреев. Но поскольку они вели относительно мелкую торговлю, то не попали в приведенную здесь статистику[204].

Согласно приписке одного оренбургского ашкеназского еврея к письму Давида Хахама, отправленному в издававшуюся на иврите газету «Га-Магид», этот бухарский еврей был ему хорошо знаком. Отсюда следует, что Давид Хахам часто приезжал по торговым делам в Оренбург[205]. Для облегчения торговли бухарские евреи, наряду с бухарскими мусульманами, держали в Оренбурге склады товаров[206]. Некоторые – Якуб Балхиев, Календарев и другие – даже проживали там в 1860-х годах[207]. В 1871 году бухарские евреи совместно с оренбургскими ашкеназскими евреями построили молитвенный дом. На это указывают материалы судебного спора в 1894 году между старостой этого молитвенного дома Бернштейном и бухарским евреем Кандиным[208]. В 1860-х годах, как и двумя десятилетиями ранее, русские власти по-прежнему высоко оценивали роль евреев в торговле с Бухарой. Об этом свидетельствует публикация неизвестного автора в «Северной пчеле», где говорится, что бывалые люди очень хорошо отзываются о бухарских евреях, представляющих собой в эмирате «самое промышленное и вместе с тем самое зажиточное население»[209].

Хлопчатобумажное производство в России бурно развивалось. Уже в первой трети XIX века хлопчатобумажные ткани потеснили льняные на российском рынке[210]. Рост доходов в данном производстве благоприятно сказывался на развитии всей текстильной промышленности. Это развитие хорошо прослеживается на примере Тверской губернии. Если в 1850 году там была лишь одна текстильная фабрика с производительностью в финансовом исчислении 455 тыс. рублей в год, то к 1860 году их было уже пять и производилось на них продукции в девять с половиной раз больше – на 4 333 615 рублей, а к 1870-му – почти в два раза больше – на 8 455 547 рублей[211].

Хотя текстильная отрасль была самой доходной, она же была и самой трудоемкой в российской промышленности[212]. Ее кризис мог привести к неизвестной ранее проблеме занятости в стране. Еще более важной причиной государственной заинтересованности в развитии этой отрасли было желание обеспечить российское население недорогими хлопчатобумажными тканями. Из-за гражданской войны в США (1861–1865) в три раза сократился импорт американского хлопка в Россию[213]. Цена азиатского хлопка, качество которого было хуже, возросла в России с 7,75 рубля за пуд в 1861 году до 22–23 рублей – в 1864-м[214]. Россия и раньше была недовольна грабежами караванов из Средней Азии (вне зависимости от их принадлежности), а в этот период стала особенно болезненно реагировать на такие события[215]. Российские власти опасались полного прекращения этой торговли в случае возможного захвата Бухарского эмирата Великобританией с помощью войск, базировавшихся в Афганистане. С другой стороны, продвижение в Среднюю Азию привлекало Петербург как средство потенциальной угрозы азиатским колониям Лондона. Оно открывало беспрецедентные перспективы давления на Британию как в актуальном для России «восточном вопросе», так и в других возможных конфликтах. Все это подтолкнуло Россию к более активной политике в Средней Азии, тем более что после поражения в Крымской войне (1853–1856) властям нужна была не только территориальная, но и моральная компенсация. Русская армия, прежде медленно продвигавшаяся на юг и занимавшаяся так называемой ползучей аннексией, в 1864 году перешла к интенсивному завоеванию. «Большая игра» (авторство данного термина – на английском the Great Game – приписывают путешественнику и британскому резиденту на Среднем Востоке Артуру Конолли [1807–1842]) вступила в новую, активную фазу.