Читать книгу Друзья поневоле. Россия и бухарские евреи, 1800–1917 - Альберт Каганович - Страница 5

Император Александр II (1855–1881) проводил политику постепенной отмены антиеврейских законов. Одним из наиболее важных прав, предоставленных евреям за время его правления, было утвержденное в июне 1865 года разрешение тем из них, кто окончил ремесленные школы, повсеместного проживания в России[216]. Отсутствие свободы проживания было одним из главных ограничений евреев, и в правительственных верхах надеялись, что поэтапно вводимое разрешение покидать черту оседлости ослабит остроту еврейского вопроса. В этот, наиболее благоприятный для евреев период бухарские евреи и оказались в России. Власти сочли благоразумным не распространять ограничения на оказавшуюся в русском подданстве новую для нее еврейскую субэтническую группу, так сильно отличавшуюся в глазах русского колонизатора от привычных ашкеназских евреев.

Новый подход проявился уже во время завоевания. Всего лишь десять дней спустя после завоевания Ташкента, 27 мая 1865 года, исполнявший обязанности оренбургского генерал-губернатора Константин Бабарыкин подал министру внутренних дел рапорт, в котором ходатайствовал о расширении льгот для бухарских евреев[217]. В ответ Комитет министров в апреле 1866 года, вновь сделав исключение в общем законодательстве об иностранных евреях, предоставил оренбургскому губернатору право принимать в российское подданство всех евреев Средней Азии, вступивших в купеческие гильдии. При этом администрации надлежало приписать евреев Средней Азии к пограничным городам Оренбургского края и применять по отношению к ним законы, установленные для всех евреев – российских подданных. Инициативу губернатора особенно поддержал управляющий канцелярией императора, отметивший, что принятие бухарских евреев в русское подданство «может оказать пользу не только Оренбургскому краю, но и вообще нашим отношениям к этим ханствам»[218].

Эта фраза свидетельствует, что, предоставляя бухарским евреям льготы, русская администрация руководствовалась не только желанием расширить торговлю со Средней Азией, но и стремлением усилить симпатии своих сторонников в этом регионе. Бухарские евреи из-за их малочисленности не могли стать силой, способной поддержать вооруженным путем русское завоевание Средней Азии, но могли передавать информацию о состоянии дел в ханствах, используя имевшиеся у них связи и знание местных языков. Сохранилось несколько документов, свидетельствующих об использовании русской администрацией бухарских евреев как информаторов и агентов.

Казенный раввин ашкеназских евреев Ташкента Абрам Кирснер указал в поданной в 1909 году докладной записке, что в рукописях Григория Генса «…в обилии встречаются показания разных азиатских евреев, по-видимому, весьма охотно доставлявших русским необходимые им сведения. Таковы показания о Бухаре еврея Дезерцева в 1822 г., показания бухарского еврея Якупа Мамандарова в 1829 г. и другие»[219]. Дезерцев служил переводчиком и проводником в экспедиции Негри, за что в декабре 1821 года был награжден серебряной медалью на Анненской ленте «За усердие» – наградой, которая редко вручалась евреям[220]. Что касается Якупа Мамандарова, то речь, очевидно, идет об уже встречавшемся нам купце Якове Самандарове (Самандаре), путешествовавшем по России и Европе в 1820 – 1830-х годах.

Примером сбора и передачи бухарскими евреями информации было их сообщение в 1861 году оренбургским властям о новом прибытии в Бухару упомянутого выше Вольфа[221]. Один из русских чиновников под псевдонимом Казенный турист, сетуя на скрытность мусульман, справедливо писал в 1864 году: «Если вам удастся что-нибудь узнать о внутренней жизни Бухары, то разве от евреев». Результатом возросшей оценки местных евреев и взаимной симпатии между ними и этим чиновником стала его последующая запись: «…вообще бухарские евреи развитее своих патронов [мусульман], и многие из них воспитаны настолько, что могут судить о вещах, о которых коренному бухарцу и во сне не снилось»[222].

В 1868 году эмирской полицией по обвинению в содействии русским был арестован в городе Бухаре один из лидеров еврейской общины города, Аарон Кандин (1823–1909). Приговоренный к смертной казни, он спас свою жизнь переходом в ислам и выплатой большого выкупа – 3400 бухарских золотых тилля (13 600 рублей). По всей видимости, обвинения были небеспочвенными, поскольку даже после своего вынужденного перехода в ислам и переселения в качестве поднадзорного сановника во дворец Кандин умудрился, рискуя жизнью, передать в Россию секретные сведения через Гилеля Бененсона, путешественника и коммерсанта из города Борисова Минской губернии. В 1866–1869 годах тот объездил Европу, Китай, Индию, Афганистан, Персию и Бухару. Когда на территории последней он был арестован по подозрению в шпионаже, Кандин, узнав, что Бененсона собираются передать русским, переправил с ним информацию о попытках эмира организовать антирусскую коалицию, об эмирских шпионах в Самарканде, о боеготовности эмирской армии и настроениях бухарского населения[223]. Приезд в 1869 году в Самарканд из Бухары пленного Бененсона вместе с подаренными эмиром русскому царю слонами хорошо запомнился Арендаренко, который служил тогда джизакским уездным начальником[224].

Бухарские евреи также оказывали посредничество русским и в сборе сведений об их пленных в Средней Азии. Через посредничество бухарских евреев уральские и оренбургские казаки иногда выкупали своих родственников из плена или устраивали им побег[225].

Во время завоевания Средней Азии связь между бухарскими евреями и русскими властями еще более укрепилась. Русская военная администрация, заинтересованная в подробной информации о действиях мусульман, готова была предоставить бухарским евреям дополнительные правовые льготы. В ходе завоевания Ташкента в 1865 году, обеспокоенный продолжительным сопротивлением на улицах и желавший расширить число лояльного населения, генерал-майор Михаил Черняев отменил упомянутые мусульманские законы, действовавшие в отношении бухарских евреев и индусов[226].

После завоевания Туркестана бухарские евреи передавали русским властям информацию уже о приграничных странах. Так, один русский путешественник писал в 1872 году, что «евреи всегда были самым чувствительным барометром в деле политических движений в народе и в соседних ханствах, разнюхивая с удивительной быстротой и точностью такого рода затеи и предупреждая о них русских»[227]. В 1882 году бухарские евреи сообщили, что племя афганских туркмен готовится к нападению на Бухару[228]. В конце 70-х – начале 90-х годов XIX века бухарский подданный Натан Даматов, совершая поездки по торговым делам в Китайский Туркестан (провинция Синьцзян), по сообщению секретаря российского консульства в Кашгаре, «добровольно и безвозмездно, доставляя различные сведения и документы, как материал для разведывательной деятельности консульства, оказал последнему несколько весьма важных услуг»[229].

В ходе и сразу после завоевания, ожидая скорых перемен к лучшему, бухарские евреи не скрывали радости, когда встречали русскую армию в завоеванных городах. В 1864 году проживавшие в Казалинске бухарские евреи верхом на лошадях встречали проезжавшего через их город Черняева, захватившего незадолго до того кокандские крепости Чимкент и Аулие-Ата (ныне – Джамбул)[230]. Русский путешественник Петр Пашино, посетивший Туркестанский край в 1866 году, писал: «Евреи подчиненных нам городов более всех довольны сделанными нами успехами. В прежнее время они ходили пешком… теперь же права их сравнены с туземцами, и они зажили припеваючи»[231]. Верещагин, описывая угнетенное положение евреев под исламскими законами, отмечал перемены, произошедшие с ними к 1868 году: «Поэтому-то евреи держат себя так гордо в Ташкенте, они катаются там на великолепных лошадях, носят халаты ярких цветов и, встречая русского господина, отдают ему честь»[232].

Кауфман[233] в 1867 году, после своего назначения на должность туркестанского генерал-губернатора, писал военному министру Милютину из завоеванного Ташкента, что только евреи и индусы выразили приверженность русской власти[234]. Преданность бухарских евреев Ташкента новой власти отметил и первый его русский начальник Евсей Россицкий, когда в 1868 году передавал их письмо в областное правление. В этом письме, написанном по-русски, выражались признательность за освобождение из-под мусульманской власти и надежда, что русская власть будет защищать бухарских евреев от мусульман. Кроме того, оно содержало поздравление со взятием Самарканда и пожелание: «…дабы была в подданстве, но и сама Бухара, где бы могло наше еврейское общество… вырваться из покорения магометанского»[235].

Константин Петрович фон Кауфман (Туркестанский альбом: часть историческая / Сост. М.А. Терентьев. Ташкент, 1871–1872. Л. 4). Библиотека Конгресса США, Отдел эстампов и фотографий, LC-DIG-ppmsca-12261

Неудивительно, что нелояльность бухарских евреев к «покорению магометанскому» вызывала гнев со стороны мусульманского окружения. Наиболее ярко он проявился во время Самаркандского восстания. Вступив в Самарканд 13 мая 1868 года, Кауфман обратился к судьям, аксакалам (старейшинам) и купцам (видимо, как к мусульманам, так и к евреям) с приветственными словами, в которых поблагодарил жителей за радушный прием. Отвечая на вопрос, будут ли русские власти препятствовать свободному исповеданию разных религий в Средней Азии, Кауфман сказал собравшимся жителям Самарканда: «Каждый молится так, как его научили отцы; русский закон в это дело не вмешивается. Христианин, магометанин, еврей, индус – все молятся по-своему. Молитесь и вы…»[236] А во время произошедшей тогда же встречи Кауфмана с делегацией бухарских евреев Самарканда генерал-губернатор, получив осторожный отрицательный ответ на свой вопрос, не обижают ли их мусульмане, все-таки счел нужным заверить еврейских представителей:

Я надеюсь, что этого уже более никогда не будет. В землях, подвластных Великому Государю, каждый может найти себе защиту и покровительство. Мусульмане должны тоже признать, что все люди равны перед законом. Живите мирно и спокойно, занимайтесь каждый своим делом, а закон Государев всегда защитит вас в случае надобности…[237]

Эти высказывания Кауфмана, свидетельствующие о его толерантности, были восприняты группой насильственно обращенных в ислам евреев – чала как разрешение вернуться в иудаизм. В семейных преданиях сохранился рассказ о том, как Кауфман разрешил чала вернуться в иудаизм, добавив при этом, что религия – личное дело каждого[238]. После этого несколько десятков семей чала в Самарканде сразу открыто вернулись в иудаизм[239].

Дружеское отношение к местным евреям проявлялось и среди солдат. Очевидец завоевания Самарканда подполковник Мартин Лыко так описывал взаимоотношения солдат и евреев:

Более всех радовались нашему вступлению в Самарканд евреи и иранцы. Евреи толпами приходили в цитадель, чтобы выразить чувства радости и благодарности. Солдаты, со своей стороны, особенно дружелюбно относились к евреям. Встретив еврея, солдатик останавливал его и, взяв за веревку, которой они обыкновенно подпоясываются в бухарских владениях, говорил: «Что же ты не снимешь веревки, не надеваешь ичигов [высокие сапоги из мягкой кожи] и нового халата, ведь теперь ты это можешь». Когда кто-либо из русских проезжал по еврейскому кварталу, евреи выходили на улицу, и приветствиям не было конца. Дети их встречали приезжих русских: «здравствуй»[240].

Почти те же призывы со стороны солдат приводит и Константин Абаза, дореволюционный исследователь завоевания края. При этом он добавляет, что, услышав их, еврей умилялся от восторга, чувствовал, что он такой же человек, как и другие[241]. Бухарские евреи, ободренные Кауфманом и русскими солдатами, сразу стали носить кушаки вместо ненавистных веревок и ездить в городе верхом на лошадях. Между тем, поверив в проявленную самаркандцами покорность, командующий русской армией Кауфман покинул с основными силами город, оставив во внутренней старой крепости лишь небольшой гарнизон. Бухарские евреи после ухода основных русских войск начали опасаться погромов в наказание за свою радость по случаю захвата города и за нарушение ограничительных законов[242]. Эти опасения еще более усилились после известий о подходе к Самарканду войска шахрисябзского бека. 26–28 мая бухарские евреи приходили к коменданту крепости и докладывали, что мусульмане собираются поднять антирусское восстание и заодно вырезать их, однако он и другие русские офицеры лишь посмеивались над этими страхами[243]. Исследователь русского завоевания Средней Азии и очевидец восстания Михаил Терентьев сообщал, что наконец один из офицеров, полковник Петрушевский, с целью опровергнуть слухи выехал в город, на базар, с пятью казаками: «Сарты, конечно, кланялись… Петрушевскому этого было совершенно достаточно: он своими глазами убедился, что жиды врут!»[244]

В тот же день все лавки в городе были заперты, а прибывшие в него отряды каракалпаков начали грабеж еврейского квартала[245]. Несколько десятков бухарских евреев вечером 31 мая с женами и детьми бежали к крепости, чтобы сообщить о восстании и попросить об убежище. Получив отказ коменданта, барона Фридриха фон Штемпеля, они не разошлись, а заночевали с наружной стороны крепостной стены. В два последующих дня их пришло еще больше. К этому времени уже никто среди русских солдат не сомневался, что мусульмане готовят восстание. Лишь тогда бухарским евреям было разрешено войти в крепость[246]. Вероятно, они взяли с собой запасы воды и продовольствия, которыми поделились с солдатами[247]. Согласно свидетельствам очевидцев, укрывшиеся в крепости бухарские евреи участвовали в инженерных работах, а также накануне штурма снабжали русских солдат питьевой водой, нехватка которой ощущалась в цитадели. Во время штурма крепости, начавшегося на следующий день, часть бухарских евреев помогали перемещать пушки, подносили воду для их охлаждения и снаряды к ним, ухаживали за ранеными, участвовали в иных вспомогательных работах[248].

Но другие очевидцы этих событий, русские офицеры Василий Верещагин, Михаил Терентьев и Константин Черкасов, не заметили этого участия, а иронически описали, как бухарские евреи, укрывшись во время осады во дворце Тимура, плакали и стонали от страха. Черкасов, сообщая об инженерных работах в крепости при ее осаде, отметил, что к ним из-за отсутствия рабочих были привлечены джигиты и арестанты, а евреев вообще не упомянул[249]. Однако не исключено, что он посчитал их тоже джигитами.

Большинство бухарских евреев не успели укрыться в крепости и за проявленную лояльность к русским оказались жертвами погрома, который сопровождался человеческими жертвами. Среди погибших был шойхет (буквально «резник», т. е. ритуальный забойщик скота) и раввин Барух (по прозвищу Гулям) сын Фузайла, а среди раненых – калантар (буквально «наибольший», т. е. староста) бухарских евреев Моше Калантаров, спасший свою жизнь ценой перехода в ислам[250].