Читать книгу Грибы – братья меньшие (сборник) - Альберт Иванович Карышев, Альберт Карышев - Страница 4

Лес стоял дремучий, страшный, безжизненный. Хоть бы где каркнула ворона или промелькнул заяц! Верхушки деревьев проросли друг в друга и соединились в плотную крышу. В дебрях чудилось, что на землю опустились густые сумерки; но заходил я в этот лес с нежно-зеленой солнечной поляны, при чистейшем голубом небе, поляну окружали пестроствольные молодые березы, четыре из них собрались отдельно и, взявшись за руки, водили хоровод.

В глубине леса были раскиданы огромные вывороченные с корнями деревья. Около корней, пересыпанных землей, зияли их опустевшие материнские гнезда, черные ямины с рваными краями. «Откуда этот бурелом? Что здесь, в глухом лесу, разгулялся бешеный ветер?»

Я с трудом обходил, перелезал ямины и корни, на каждом шагу спотыкаясь, ушибаясь, царапая лицо. Крепкий грибной запах преследовал меня, я его очень люблю, дрожу от радости, когда пахнет грибами, но теперь мне этот запах все больше не нравился. «Откуда?» Вспомнил: из корзины. Моя плетеная из ивовых прутьев овальная корзина, полная подосиновиков, подберезовиков и белых, до раздражения показалась мне сейчас нелепой: ведь я заблудился и фактически погибал. Я бросил корзину, но она не упала, а скорее, чем я двигался, поплыла на уровне моего лица и исчезла за корявейшими деревьями неизвестных мне пород. Это было немыслимо – то, что корзина поплыла по воздуху! Но вслед за ее плавным полетом случилось обстоятельство еще более удивительное: застывший впереди нижний сухой искореженный сук вдруг кинулся мне под ноги и схватил меня за правую щиколотку. Упав, я стал вырывать щиколотку, но сук держал ее крепко, словно капкан. Я принялся ломать, рвать, расщеплять его и услышал: «Ой, больно!» Освобождаясь от сука, я не сразу понял, что уже проснулся и машу рукой, отбиваясь от жены.

– Будешь вставать, а? Будешь вставать? – Она делала вид, что хочет стащить меня с постели.

Вчера и даже уже сегодня я засиделся над рассказом, стараясь передать в нем, как мальчиком ходил ночью в лес встретить лешего и как на мой ребячий дискант эхо отвечало густым важным басом. Я засиделся над рассказом и теперь очень хотел спать, но вспомнил, что обещал жене нынче отправиться с ней по грибы.

– Ой-ой-ой! – тянулся я. – Сейчас встану!

Она ушла готовить завтрак. Тяжелые, истинно как чугунные, веки снова упали мне на глаза. Я поподчинялся дреме, но затем все же встал. Как-то моментально: раз-раз – мы с женой собрались, достигли леса и пошли по нему с корзинами. Скажу без ложной скромности, я неплохо знаю лес и ловко в нем ориентируюсь. Но сейчас почему-то лес быстро становился глухим, подозрительным, и я думал, «Куда же ты, бывалый лесовик, завел себя и жену? Что случилось с тобой? Может, сказываются твои не слишком молодые годы?»

Жена отстала или, напротив, ушла далеко вперед. Я покричал, но она не отозвалась, крикнул громче, раз, другой, третий, но, как ни поворачивал уши, живого ответа не услышал, только эхо искусственно и игриво полувоспроизвело мои «ау!», «эй!» и «Вера!». Тогда я стал бегать по лесу и звать. Поняв, что заблудился, побрел наугад и скоро встретил страшный бурелом, похожий на тот, что мне привиделся во сне.

Перебираясь через огромные корни и глубокие ямины, тяжело дыша, трогая языком пересохшее нёбо, облизывая губы, я думал: «Что это тянет, мешает мне?» Я вспомнил: в руке у меня корзина, полная грибов, и отбросил корзину в сторону. Она не упала, но поплыла по воздуху, на уровне моего лица. «Что за чудеса?! Ведь все такое уже было во сне, но теперь-то я не сплю!» Я кинулся вперед со всех ног, несколько раз упал и ушибся. Вдруг сравнительно далеко от меня из-за деревьев выступило мохнатое чудище на лошадиных ногах. От ужаса я едва не потерял сознание; но чудище, обливаясь слезами, зарыдало и возопило красным ртом: «Погубила ты меня, моя красавица возлюбленная…»

«Ба! – подумал я. – Да ведь оно из «Аленького цветочка» писателя Аксакова, из странной его сказки, полной грусти, жалости и любви. «Зверь не зверь, человек не человек. Руки кривые, на руках когти звериные, ноги лошадиные, спереди-сзади горбы великие верблюжьи…» Мне перестало быть страшно, а сделалось жалко чудище и захотелось его утешить. Но лишь я пожалел его, по лесу пронесся ветер и раздался дьявольский хохот; позвоночник мой захолодел и сократился, как змея, сердце потерялось в груди; закрыв руками голову, я ждал удара.

– Ты, обманщик, будешь вставать или нет? – спрашивала Вера и стягивала с моей головы подушку, которую я держал обеими руками. – Пойдешь в лес или не пойдешь?

Она была по-младенчески свежа, ее большие украинские очи казались более, чем другие части лица, ясными и чистыми, словно Вера намывала их дольше и внимательнее. Мне сделалось перед ней стыдно, и я вскочил на ноги.

«Чертей нет, – говорил я себе, спешно одеваясь, – леших, водяных и колдунов – тоже. Скучновато без них, а сказать об этом совестно. Тайно друг от друга взрослые люди продолжают быть детьми. И взрослые тем более ждут чудес, что им надоедает однообразная повседневная реальность».

Сны кончились; но главная чертовщина ждала меня впереди. Чтобы не испытывать терпение читателя и не сердить его, сразу объявляю: снов в моем рассказе больше не будет, все, о чем пойдет речь ниже, случилось наяву.

Любимый наш с женой, давно обхоженный нами грибной лес находится неблизко от города. Надо ехать на старом дребезжащем автобусе, в который плотно набиваются кроме «сидячих» «стоячие» пассажиры. Потрясясь в узком его проходе, с корзинами только что не на головах, – ну куда их было тут поставить? – мы вылезли на нужной остановке, сошли с шоссе и повернули на деревеньку, видневшуюся вдали на взгорье, местами прикрытую, как лоскутами худого покрывала, купами деревьев.

В утреннем воздухе была свежинка, словно исходившая от где-то в низинах с зимы дотаивающего льда, чудесная эта свежинка бодрила и радовала, услаждала дыхание, но не холодила тело. Солнце целило прямо в глаза, то удлиняя, то укорачивая стрелы лучей. В ложбинах белел туман, походивший на снег – столь аккуратно и ровно, совсем не как газ, он наполнял ложбины; чудилось, под туманом, словно под талым снегом – вода. Полевая травка купалась в росе. Лысая тропа в низкой травке привела нас к бревенчатым мосткам через узкую речку перед деревней. За деревней зеленел длинный, плавно изгибавшийся пояс леса. По направлению наших взглядов в лес, широко шагая, уходил мощный отряд из ажурных опор высоковольтной передачи, тяжкие, низко обвисшие провода погудывали фантастическим, словно внеземным гудом. В начале деревенской улицы за нами было увязалась сердитая лохматая собачка, державшая хвост баранкой, но, судорожно облаяв ни в чем не повинные перед ней наши ноги, а потом еще поворчав с выставленным желтоватым клыком, отступила. Мы с женой не любим ходить в лес через деревню, неловко прогуливаться по ней в сезон полевых работ; кажется, что сидящие на лавках да завалинках редкие старики и старухи, уже не способные трудиться в колхозе, глядят с укором и молча вопрошают: «Что это вы, такие-сякие, праздно шатаетесь, когда все работают в поле?» Скрываясь от глаз этих престарелых крестьян, мы свернули за околицу и пошли вдоль изгороди, составленной из кольев и жердей, неподалеку от изгороди ходили вокруг колышков на веревках теленок и коза, один стал мычать, другая заблеяла. Еще довольно большой подъем, еще переход по краю горбатой стерни мимо болотистой канавки с ветловым кустарником, и мы ступили на опушку березовой рощи.

Белых грибов мы тут немного нашли, но потом они и разные другие перестали попадаться. Я предложил пойти в сырую темную низину, в неизученные нами места. Туда вела обросшая травой, малоезженая-хоженая проселочная дорога.

Мы, любители длинных переходов, шли и шли. А дорога, чем ниже, тем становилась мокрее, и скоро под нашей обувью зачавкало, захлюпало; появились канавы с темной водой, в которой плавали сухие веточки, листочки, а иногда скользили, отталкиваясь волосяными лапками, водяные пауки. Внезапно дорога разделилась, каждая из трех ее ветвей выглядела неизведанно, живописно, но особенно поманила нас левая, на нее падало солнце, ее примаскировывал туман, и из тумана на обочинах дороги проступали, высвечивались, а кое-где сияли, точно стальные, частоколы беленьких стволов. Место это сулило замечательные грибы, и мы направились по левой ветви.

Березовая роща оказалась полна воды и буйной непродиристой травищи. Грибы, понятно, в воде и травище не росли. Мы быстро вернулись на дорогу, но и она вдруг на глазах стала все гуще зарастать травой, главным образом, осокой, а потом и болотным кустарником. Нам бы пойти назад, а мы, рассмотрев тропу, не то человечью, не то звериную, двинулись по ней в лес, надеясь, что вода и травища быстро кончатся и возникнет настоящая грибная роща, с палым прелым листом и аккуратной травкой.

Лес становился хуже. Скоро из березового он сделался не поймешь каким: тут и некрасивые, матерые, с пепельным старым мхом на толстых стволах, березы, и иссохшие, кем-то ободранные ели, и хилый орешник, и осинник с почерневшей зараженной листвой, и ольха, у которой листва отчего-то скрутилась в трубку. Начали попадаться отдельные упавшие деревья и целые их завалы. Я незаметно поводил жену в разных направлениях, помыкался туда-сюда и увидел, что мы заблудились. Первый раз в жизни я не мог выйти из леса!

Как мне было ни стыдно признаваться в этом, я сказал жене:

– Слушай, а ведь мы капитально заблудились! Просто не знаю, куда идти! Давай постоим, подумаем.

Вера поозиралась.

– Куда же теперь?

– Вот что, ступай посмотри вон туда, не уходи только очень далеко, чтобы аукаться. А я разведаю в другой стороне.

Мы разбрелись и перекликались. Мне почудилось, будто впереди мелькает просвет. Я убедился, что он есть, быстро дошел до него и увидел дикую поляну, где редкий чахлый кустарник перемешался с высокой травой. Крикнул, чтобы жена шла за мной, но ответа не услышал, позвал громче – опять напрасно, побежал назад, аукая изо всех сил, срывая голос – ни одного живого звука, лишь кряхтело и постанывало надломленное дерево, упавшее на плечо здоровому, да словно бы откуда-то доносился колокольный звон – наверное, у меня от волнения и усталости, от быстрой пульсации крови звенело в ушах.

Все-таки я спешил в ту сторону, куда, как думал, направилась жена, шел уже сплошным отвратительным пересохшим ельником, рвавшим мой походный пиджак; за шиворот и в волосы на затылке сыпались клещи, я их вынимал и давил в пальцах. Все сильнее меня разбирал не тот сглаженный, умеренный, сонный, а настоящий страх за себя и жену. Что теперь я не сплю, было совершенно ясно: слишком реально отяжелели ноги и сбилось дыхание, слишком ощутимо проводили по одежде, царапали лицо, упирались в грудь прямые острые сучья, жесткие, как зубья вил, слишком натурально хрустел под ногами валежник и пахло гнилью, слишком остро я сознавал опасность.

Засветился новый просвет. Я вышел на большую поляну и посредине ее увидел болото с красноватой водой. Берега болота заросли осокой, камышом и низкими корявыми кустами. Несмотря на пугающую сказочность этого места оно было удивительно красиво. Солнце уже начинало садиться, и на противоположном краю поляны бронзой отливали, лучились корабельные сосны – думаю, у подножия сосен, как и у подножия елей на моей стороне, громоздились бугры и лежали палые деревья, но то и другое маскировалось буйной травой, и на расстоянии виделось, будто впереди – милый сосновый бор. Над болотом полз, курился вечерний туман, в нем можно было разглядеть фантастические фигуры уродов, привидений, демонов. Шишки камыша и выгнутые клинки осоки раскачивались поднимавшимся ветром. «Ш-ш-ш», – с призвуком похлестывания шелестела осока. С правой и левой сторон поляны сплошь белели стволы берез, тоже на расстоянии создавая иллюзию, что они принадлежат очаровательным березнякам, а в действительности, можно не сомневаться, едва проходимые, как ельник у меня за спиной и сосновый бор за болотом.

«Куда я попал? Где Вера?»

Я снова принялся аукать, но отвечало мне только эхо, раскалываясь, перекидываясь из одной стороны поляны в другую. Никаких птиц вокруг себя я не замечал, но неожиданно в корзину мою, прямо на грибы опустилась противная черная птица, какая-то больная, что ли, с вылезшими перьями, и несколько раз открыла короткий клюв, не издав ни звука. Я очень испугался птицы и стал ее прогонять: «Кыш! Кыш!», – но она еще не сразу улетела, цеплялась за корзину и била худыми крыльями.

Вдруг я почувствовал: кто-то смотрит на меня. Наверное, и вы внезапно настораживались в безлюдном месте, заподозрив, что за вами тайком наблюдают, вот и я: шагнул и остановился, зафиксировав попытку следующего шага – согнув руки в локтях и наклонясь вперед. Теперь я увидел боковым зрением нечто живое, приземленное, затаившееся. Боясь оглянуться, я постоял в позе сфотографированного на ходу человека, затем повернул голову и прямо встретился взглядом с древней старухой. Присев у полуголого болотного куста, гладкого, лоснистого, словно составленного не из сучьев, а из черных костей, она зорко смотрела на меня круглым совиным глазом. Второй ее глаз был прищурен. На голове этой бабушки чернел платок, завязанный под подбородком, его расходящиеся углы напоминали углы пионерского галстука, на теле чернели юбка с длинным подолом и узкая кофта со множеством пуговиц, нашитых в ряд сверху вниз; нос ее загибался крючком, едва не касаясь верхней губы, на носу вспух круглый темный нарост, подбородок тоже загибался, словно чертова бородка; дряблая, как тряпица, щека кривилась и вздрагивала, кривился в усмешке угол блеклого выцветшего рта. Она была костлявой и, наверное, высокой. Если бы я сам не увидел престарелую женщину, в точности напоминавшую колдунью из сказок, я никогда бы не поверил тому, кто рассказал бы мне о такой.

Что и говорить, внешность у старухи была необыкновенная, пугающая. Я остолбенел, но сам не знаю, как вымолвил:

– Здравствуйте, бабушка.

– Здравствуй, коль не шутишь, – со смешком или злым фырканием проскрипела она и пошла вырывать из-под куста синие невиданные грибы, росшие на длинных тонюсеньких ножках. Грибы синели, как лесные колокольчики. Я так и решил сперва, что это колокольчики, только откуда, подумал, они тут взялись? Старуха бросала их в берестяной кузовок, что-то бормоча и посмеиваясь. Я хотел спросить, что же это за удивительные грибы, но не спросил; зато меня осенило сказать ей про обстоятельства, в которых я очутился:

– Бабуся, а не видели ли вы тут одну женщину, мою жену?

– Там! – бросила она, махнув длинной серой кривопалой кистью.

– А в какой же стороне ближайшая деревня?

– Там, всё там! – отвечала она нехотя, недовольно. – Ступай на солнце! Коли ты не девка, а добрый молодец, все постигнешь и все найдешь! Ступай! Беги! Мчись! Что стоишь?

Она тихо клокотала, сердилась и, по-моему, заговаривалась. Я не отважился расспросить ее подробнее и пошел в ту сторону, куда она показывала.

Снова углубился в лес, примерно выдерживая заданное старухой направление и все больше веря, что оно разумно. Диво дивное; но я определенно чувствовал: у меня возбуждается моя интуиция лесовика! Мне становилось легче и радостнее. Прошел я темными зарослями, думаю, еще километров семь, и вдруг выбрался на чистую сухую проселочную дорогу и по ее противоположную сторону увидел изумительную березовую рощу, ту самую, о какой мечтал: с палым прелым листом и тонкой зеленой травкой. Спустились вечерние тени, но, ступив в рощу, я тут же нашел потрясающе толстый белый гриб, с фиолетово-черной запеченной шляпкой, чуть треснутой от внутренней силы. Наклонившись, чтобы его подрезать, я привычно повел глазами и ахнул: белых грибов стояло видимо-невидимо; я сейчас, вспоминая, волнуюсь и немного преувеличиваю, но клянусь, никогда больше не встречал сразу столько белых грибов. По одному, по двое и по трое, даже семейками по пять-шесть штук, грибы попадались мне чуть не на каждом шагу, и скоро я, пожадничав, набил ими корзину, сетку и большой полиэтиленовый пакет. Класть грибы стало некуда. Я забыл и про жену; но внезапно мне послышалось в лесу беззаботное пение, и я узрел впереди Веру.

В легкой косынке, резвая, как девочка, напевая и иногда шлепая комара на одетой в чулок ноге, на кисти руки или щеке, жена то и дело опускалась на корточки и срезала грибы.

– Откуда ты взялась? Где была? – закричал я.

Она оставила корзину, побежала ко мне, кинулась на шею.

– Господи? Сам-то куда исчез? Я, как отошла, сразу тебя потеряла! Ох, и напугалась! А потом увидела эту дорогу и этот лесок! Вот только что! Сколько здесь белых! Просто удивительно! Знаешь, это полуостров, оазис! Почти кругом вода, а тут рощица и полно грибов!

– А поёшь отчего, если испугалась?

– Не знаю. Лес дивный, птицы щебечут и белых столько! Собирай скорее, а то кто-нибудь придет и соберет!

Это вечное беспокойство заядлого грибника – что кто-нибудь соберет его грибы, если он сам не успеет.

Я ответил, что набрал уже полно, и у меня тоже неплохое настроение, а прийти сюда едва ли кто придет, хотя близко отличная проселочная дорога, черти, наверное, по ней гоняют на тройках. Я хотел рассказать жене про старуху, но повременил. С трудом неся тяжеленные корзины, сетку и полиэтиленовый пакет, мы стали выходить из леса. Вера предложила идти по дороге, но я снова увлек ее в дурной болотистый лес, и, конечно, очень этим озадачил. Я старался шагать в том направлении, что указала старуха; и уже когда наступили полные сумерки, мы вышли на огоньки именно той деревни, мимо которой направлялись в лес, и именно в том месте, где заходили. Ну и чудеса!

Спустя время я заговорил о лесной старухе, жена меня удивленно слушала и просила все заново пересказать. Тем летом мы еще несколько раз ездили в лес и пытались найти в дебрях заветное грибное место, да так и не нашли. Не обнаружили мы его и по сей день, через много лет, и уже перестали искать, только рассказываем друзьям и знакомым о случившемся с нами приключении.

Я не ведаю, что мне встретилась за старуха, но всякий раз решительно заявляю, что это была колдунья. Они, безусловно, есть, во всяком случае, мне так хочется, только, наверное, больше добрых колдуний, чем злых, потому что, если бы больше водилось злых, то как бы я встретился с доброй: вероятность встречи с колдуньей очень мала. А может, я этой бабушке приглянулся, когда поздоровался с ней, а может, она была в хорошем настроении, а может, повлияло что-то еще. Не знаю.

1990 г.