Читать книгу Грибы – братья меньшие (сборник) - Альберт Иванович Карышев, Альберт Карышев - Страница 6

Один мой хороший знакомый, москвич, родившийся во Владимире (я его тут буду называть вымышленной фамилией Петров, чтобы не бросить тень на человека), рассказал мне, как однажды вздумал покончить жизнь самоубийством и с этой целью поехал в лес. Он привязал к суку веревку, надел петлю на шею и соскочил с пенька, но грибы, собравшиеся под висилицей, не дали ему погибнуть…

– Я еще, как видишь, не слишком стар, всего-то пятьдесят пять лет. А главное, совершенно здоров, нигде по-настоящему не болит, и зубы пока свои, и волосы целые, хоть и седые. Не знаю, как эта несусветная глупость: взять и удавиться – втемяшилась мне в ученую голову, – самоуничижительно вставил Петров.

Ученой он назвал свою голову в академическом смысле: Петров давно уж доктор технических наук и профессор.

– По-моему, ты просто сошел с ума, – ответил я ему.

Петров согласился:

– Пожалуй, так оно и было. Временно спятил. И почему-то я представил себе единственный способ самоумерщвления: через повешение… Правда, последней крайности я все-таки избежал, не в пример одному самоубийце, про которого мне рассказывали. Тот довел дело до конца, но не в этом соль. Перед смертью он ежедневно чисто брился, ходил на работу в свежей рубашке, при галстуке и всем приветливо улыбался, а сам тайно плёл веревки, намыливал и прятал в укромных углах…

Знакомый мой навестил мать, до сих пор проживающую во Владимире, зашел по старой памяти ко мне, и мы с ним беседовали на кухне, за выпивкой, разумеется, которую, между прочим, закусывали солеными грибами. Жена моя Вера, слегка поддержав компанию, оставила нас вдвоем, но время от времени заходила и мило интересовалась, не нужно ли нам чего. Она украсила стол фальшивой китайской розой, опустив ее в вазочку с водой. Роза выглядела свежей, сочной и алела, как настоящая, создавая иллюзию южного лета, а за окном трещал мороз, двор был заметен снегом, и снег лежал пуховым воротником на нижних планках оконной рамы и на оцинкованном дождевом скате. Необыкновенно приятное это занятие: морозным днем посидеть в тепле, пропустить рюмку-другую и поговорить с приятелем. Вот только тема разговора у нас была своеобразная, щекотливая.

Выпили мы, закусили, и Петров поинтересовался:

– Тебе никогда не хотелось покончить самоубийством?

– Всерьез нет. Случайные мысли бывали, но долго не задерживались.

– Ну, значит, ты молодец, человек крепкий и счастливый. Одно слово: моряк, а моряки кончают жизнь в бою. Субьекта с такими щегольскими усами и баками, с суровыми складками у рта и воинственным взглядом, словно, выпив фронтовые сто грамм, он собирается идти в штыковую атаку, никогда не потянет на самоубийство. Я вот человек доморощенный, с типичной биографией маменькиного сынка: колыбель, школа, институт, продвижение по службе, успехи в науке. У меня, конечно, характер послабее…

Петров и раньше любил, и с годами, оказывается, не разучился насмешничать, а ведь, по его словам, он не так давно перенес душевное потрясение, и взгляд его, на поверхности довольно ехидный, в глубине был серьезным и невеселым. Надо учесть, правда, то, что на моего приятеля благотворно подействовали винные пары: и язык ему развязали, и смягчили тоску воспоминаний.

– Ближе к делу, – одернул я его.

Он наклонился ко мне и приглушил голос, чтобы Вера не услышала:

– А еще потому ты не наложишь на себя руки, хоть, говорят, у писателей или артистов это в порядке вещей, особенно, в минуты роковые, что тебя опекает умная жена, голубоглазая, веселая и все понимающая. А у меня была… Впрочем, ладно. Первую мысль о самоубийстве я прогнал. Подумал, что мысль эта шальная, инородная, и тут же забыл о ней. Но вскоре она опять пришла, мягко так, незаметно внедрилась в голову и, смотрю, уже вовсю настраивает: «Повесся, дружок, немного подергаешься, и наступит вечный покой. Не почувствуешь больше ни тоски, ни возмущения, ни злости, не заскрежещешь зубами, не стиснешь кулаки и не кинешься бить морду неизвестно кому». Я удивился, что могу так думать, и встревожился. Ужасно было, что с идеей отправиться на тот свет я стал постепенно сживаться. Я назвал ее глупой, но она коварная, вкрадчивая и… увлекательная. Страшно представить себя в петле с выкаченными глазами, прикушенным языком и синим лицом, но одновременно тянет в нее, как в крутой водоворот. Очень опасен соблазн разом освободиться от всех тягот жизни и душевных мук…

Сам знаешь, что происходит в родной стране. Голова раскалывается, когда думаешь, что сделали с ней ее ненавистники и что дальше будет.

Раньше я, как другие, мало интересовался политикой, но, начиная с восемьдесят восьмого, долгое время каждую свободную минуту торчал возле радио или телевизора. Порой доводил себя до умопомрачения, загонял, как лошадку: из кухни, от радио, мчишься, бывало, в гостиную, где стоит телевизор, потом – снова к радио, и назад – к телевизору. А что в сообщениях? Здесь не платят зарплату, там зимой не отапливают жилье, где-то дети падают в голодные обмороки, стариков бандиты выпихивают из квартиры, и никто ни за что не отвечает. Всюду убийства, взрывы, крушения, забастовки и митинги. Видели мы и разгон демонстраций, и расстрел народа у Останкино, и пальбу из танков по Верховному Совету. А на фоне всех этих кошмаров, кажущихся сверхъестественными, – непрерывная лживая говорильня политиков: «положение стабилизируется, начинаем выходить из кризиса, эмвеэф даст денег», – и мелькание жирных радостных лиц – это «новые русские» дождались своего часа и пируют во время чумы, а их обслуживают сытые эстрадники, выращенные для «новых русских». Как тут не пасть духом и не вообразить, что настал конец света?..