Читать книгу От солдата до генерала. Воспоминания офицера-связиста об управлении войсками в военных кампаниях Третьего рейха. 1939—1945 - Альберт Праун - Страница 5

Мирная жизнь в Сен-Мийеле закончилась в конце февраля 1916 г., когда до нашего слуха донеслись глухие раскаты артиллерийской подготовки, предварявшей наступление на Верден. Две напуганные женщины обратились ко мне с вопросом: «Месье Альберт, что там происходит?» – «Мы наступаем на Верден!» – «Вы никогда его не получите, мы выиграем войну!» Потом они громко молились всю ночь за победу Франции. Вера двух истощенных от голода женщин, которые вот уже два года не имели никаких вестей от своих родных, заставляла задуматься и давала повод для сравнения. Была ли у наших соотечественников, которые почти не обращали внимания на войну, подобная вера в нашу победу?

В начале июля 1916 г. мне, в составе передовой команды телефонного батальона 3-го Баварского корпуса, было приказано обеспечить функционирование телефонной связи в 1-м Баварском корпусе под Верденом. Я доложил о себе командиру капитану Берлингу, главному почтовому советнику.

Он сообщил о тяжелых боях за форт Дуомон, где не было никакой возможности поддерживать нормальную телефонную связь под жестоким артиллерийским огнем. Работа связистов в отсутствие технических средств была связана с большими потерями, и полученные сведения были неточными.

Капитан Берлинг вспомнил о гелиографических и ацетилено-кислородных сигнальных приборах, с помощью которых в 1914 г. баварская кавалерийская дивизия была выведена на полевые позиции, и выписал их из Мюнхена. Он выслал вперед два отряда, чтобы они установили сигнальную связь из Дуомона с батальоном. Солдаты, тащившие тяжелый штатив и лампу 25 см в диаметре, были уничтожены огнем противника на передней линии, не успев передать по азбуке Морзе свое первое сообщение. От повторной бесполезной попытки отказались. Берлинг объехал со мной коммутационные пункты в корпусе, дивизии и артиллерийских частях. Везде висели мотки полевого кабеля, который подсоединялся к новым полевым коммутаторам с клапанами. Их называли «шкафы Аммона» по фамилии полковника Аммона. Они имели множество кнопок и различных приспособлений, дававших возможность для перехвата переговоров и параллельного подключения. Старое выражение «На войне много значит даже простой успех» при таких технических средствах было забыто. Насыщенность средствами связи, с одной стороны, и недочеты – с другой, выявили такое же парадоксальное взаимоотношение, как между кишевшими людьми бесчисленными штабами и зияющей пустотой на полях битв.

Мы подошли ко второму или, возможно, уже третьему акту одного из самых кровавых сражений этой войны. Генерал фон Фалькенхайн взял быка за рога – решил атаковать французов на самой неприступной позиции. Решающего успеха собирались добиться, «выкачав кровь» из противника. После четырех месяцев непрерывных атак были взяты укрепленные позиции и форты, однако до основной твердыни – Вердена было еще очень далеко. Первое, что видели прибывавшие солдаты, – это тысячи белых крестов на кладбищах в городках Романь и Азан. Мимо них в сторону фронта в батальонных колоннах маршировали или передвигались на грузовых автомобилях в новых мундирах солдаты, впервые надевшие металлические шлемы и противогазы. Навстречу им возвращались с позиций грязные, предельно уставшие бойцы. Отважный немецкий солдат послушно бросался в атаку против таких же храбрых французских солдат, которые решали здесь судьбу войны.

3-й Баварский корпус не принимал участия в Верденском сражении. Здесь была задействована только 6-я Баварская пехотная дивизия. В ее состав входили два взвода телеграфного батальона – мой 5-й и 3-й под командованием старшего лейтенанта Миттельбергера. Он оставался со своим взводом при штабе дивизии. Мой взвод подчинялся 12-й Баварской пехотной бригаде, имевшей один коммутационный пункт и связанной телеграфной линией с фортом Дуомон. 50 человек моего взвода и 50 солдат пехоты, выполнявшие обязанности линейных электромонтеров, обслуживали два коммутационных пункта и однопроводную линию связи длиной около 5 км, связывавшую нас через Брюль и Асуль с фортом. Провод чинили сотни раз, и каждый день приходилось все делать заново. Связь была хуже некуда. Линейные электромонтеры, расположенные через каждые 200 м, лежали в воронках, грязные и небритые, на голой земле. Они разогревали мясные консервы на открытом огне, разожженном с помощью пороха, добытого из разбросанных кругом французских картузных зарядов. Во взводе было 14 вьючных животных – лошаков и пони. Ни одно транспортное средство не могло преодолеть зону обстрела перед фортом. В ранние утренние часы постоянный артиллерийский огонь ненамного стихал. Я проходил мимо и видел следы ночного жертвоприношения – свежие могилы, взорвавшиеся и сгоревшие зарядные ящики, искалеченные мертвые кони; санитары выносили раненых. Голая вершина форта напоминала лунный пейзаж. Узкая тропа вела вдоль краев огромной воронки-кратера, образовавшейся от взрыва снаряда самого большого 420-мм калибра того времени. Единственный используемый вход во внутренние, связанные разветвленными коридорами помещения был обращен в сторону противника. Последний с оборудованной в поле огневой позиции каждую минуту делал один выстрел. Необходимо было дождаться в укрытии следующего выстрела, а затем буквально одним прыжком преодолеть расстояние до входа. Внизу из-за плохого освещения царил полумрак, километровые коридоры пролегали между бетонированными помещениями, которые не мог пробить ни один тяжелый снаряд. Тяжелые орудия легко разбивали в мелкое крошево кирпичную кладку в Кан-де-Ромен. В Дуомоне находился в резерве целый пехотный полк. Во всех подразделениях царила напряженная суета. Жуткое впечатление оставляли помещения, выложенные кирпичом, в которых лежали трупы погибших от огнеметов солдат с почерневшими лицами. В течение нескольких дней в форте не было ни одного бойца, а французы так и не заметили этого.

При помощи нашего коммутатора были подключены все абоненты форта, была установлена связь с постами наблюдения, штабами, перевязочными пунктами, комендантами. В тыл был проложен только тонкий провод, полевой телефонной связи с воевавшими впереди форта батальонами Альпийского корпуса, 6-го и 11-го Баварских пехотных полков больше не было. Предполье беспрерывно перепахивала французская артиллерия. Вестовой, как и во времена отсутствия любой технической связи, оставался единственным связующим звеном с батальоном и ротой. Наша связь с бригадой и дивизией постоянно обрывалась. Нам приходилось вызывать бригаду и дивизию по телефону из штольни «Орфей», когда зачастую можно было говорить с фортом всего в течение нескольких минут. Мы попытались впервые установить здесь на важнейшем участке у Дуомона беспроволочную связь с тылом. В блиндаже заработала переносная радиостанция, антенна которой была выведена в смотровую щель. В дивизию передавали сообщения по аппарату Морзе. Сигнальная группа располагалась в бронированной орудийной башне. Ствол орудия был направлен на лежавший в тылу, на расстоянии 3 км, Шапитре-Вальд. Замок орудия был вынут, луч света проходил через его ствол. Командир крепости должен был выбрать один из трех способов для связи с тылом. Бригада и дивизия должны были решить тот же самый вопрос, только для передачи приказов в направлении переднего края. Отсутствовало обобщающее заключение по этим «средствам связи», несмотря на то что сами телеграфные подразделения ими пользовались.

С наблюдательного пункта свободно просматривались тылы Фруад-Тер, где сражались 11-я Баварская пехотная бригада – 10-й и 13-й Баварские пехотные полки. Можно было видеть в зоне обстрела в направлении на Верден, который мы так и не смогли взять, развалины Флёри, далее возвышавшийся слева форт Во, за который велись ожесточенные бои. Мне показали ниже по местности склады боеприпасов форта, которые французы захватили в контратаке предыдущей ночью. Вероятно, при этом попала в плен рота 11-го Баварского пехотного полка с капитаном Ринекером, братом моего друга, вместе с саперным взводом нашего друга Франка. Потеря товарища из нашего круга ощущалась болезненно. Лоренц и Бауман, после того, как они приняли участие в деле на передовой, теперь находились в резерве поблизости от штольни «Орфей». Они рассказали об ожесточенном бое, о своей атаке, которую не смогла поддержать артиллерия, потому что у наблюдателей на передовой не было связи с огневыми позициями.

Я должен был думать о том, как обеспечить связь в тылу; при этом возникало невообразимое количество проблем. Как установить связь между главным штабом и артиллерийскими частями, которые вели огонь из тысячи орудий, расходуя при этом множество боеприпасов, и в то же время не могли реально помочь пехоте; несмотря на все свои героические усилия, она не могла добиться решающего успеха. Было много организаторской деятельности, но за этим было мало дела. Разногласия стоили крови лучших людей, все еще боеспособных дивизий и полков. Необходимость заменить новым полевым кабелем 5 км сотни раз перебитой линии связи, этой дающей жизнь нашим частям пуповины, встречало со стороны снабженцев упорное нежелание отказаться от экономии: «Если мы так будем транжирить ресурсы, мы проиграем войну».

Для меня было полной неожиданностью, когда на целую неделю я был командирован из-под Вердена в Берлин на «курсы Арендта». На берлинцев война, как казалось, никак не повлияла. Жили и любили, как и в мирное время. Когда мы вместе с двумя товарищами по корпусу явились в комендатуру на Унтер-ден-Линден, нам вручили список «запрещенных для посещения заведений». Он был нам проводником в первый вечер, когда мы начали наше пребывание здесь с чистого листа. Выбор, предоставленный бойцам Вердена, был в одно и то же время и отталкивающим, и отрадным. Мы не углублялись особо в список.

Теорию прослушивания, которая теперь вошла в практику, до Вердена не применяли. Почтовый советник Арендт обещал, что предоставит мне два конечных усилителя для обеспечения связи в Дуомоне, как только продвинется по службе и ему удастся преодолеть бюрократизм. Понятно, что последнее было невыполнимо.

Между тем наша измотанная в боях и понесшая большие потери дивизия была отведена на отдых. Артиллерия и мой взвод остались на позициях. Между батареями проложили бронированный кабель. Затем последние части 3-го Баварского корпуса сменил 5-й корпус. Как-то раз я сидел вечером за стаканом рома, в котором не было недостатка, вместе с лейтенантом, замещавшим меня. Он рассказывал: «Я поляк. Мне нисколько не интересна война между немцами и французами. После войны у нас снова будет независимая Польша». Меня потрясли слова этого лейтенанта, который носил прусский мундир.

После Вердена мы разместились на позициях близ высоты Вокуа на возвышенности Аргон. Они были прекрасно оборудованы, телефонная сеть проложена продуманно. Вряд ли можно было что-то улучшить. Телефонная связь работала так же, как и повсюду. Несколько недель спустя дивизия погрузилась в железнодорожные вагоны. В эшелоне мой взвод оказался вместе с пулеметной ротой 11-го Баварского пехотного полка, и я встретил своих друзей Лоренца и Баумана. Мы надеялись после того, как отвоевали свое на Западе в позиционной войне – о которой говорили, что «на Востоке сражаются храбрые, на Западе стоят пожарные», – оказаться на новом театре военных действий. Мы подумывали о Румынии, которая отказала нам в прежней дружбе и даже объявила нам войну. Наше желание не исполнилось. Мы ехали в направлении Соммы, где англичане перешли в мощное наступление[3]. При высадке из вагонов я увидел своего друга Лоренца в последний раз. Получив новое назначение, он пропал без вести. Огонь войны пожрал его.

Саперов моего взвода вместе с полевым кабелем и телефонными аппаратами погрузили в товарные вагоны. Лошади и автомобили медленно двинулись следом. Мы должны были оборудовать боевую позицию для 6-й Баварской дивизии и подключить к ней все ближайшие линии связи. Когда Миттельбергер принял нашу работу, 5-й взвод отправился вслед за 12-й Баварской пехотной бригадой к деревне Барстр. Мы еще только подходили, а местные жители, погрузив свой скудный скарб на ручные тележки, быстро уходили. Нам еще не раз приходилось наблюдать эту ужасную картину на Западном и Восточном фронтах и, наконец, у себя на родине.

В нескольких километрах западнее со стороны англичан поднималась черная стена артиллерийского огня, бушевавшего и гремевшего безостановочно. Мы спустились в подвалы деревенских домов и провели там две недели, а наверху все постепенно превращалось в груды камня и щебня. Под непрекращавшимся огнем по площадям наша связь прокладывалась по местности, к которой раньше был подведен для соединения сети с тылом только голый незащищенный провод. Теперь мы были вынуждены мириться с этой почтовой техникой, которую мы прежде презирали. Чтобы поддерживать постоянную связь между дивизией и бригадой, нам приходилось влезать на телеграфные столбы, натягивать и соединять проволоку. Находиться наверху, когда вокруг вблизи гремели взрывы, было не совсем приятно. Перед нами в Ле-Транслуа находился бригадный блиндаж. Мы прибыли как раз тогда, когда генерал-майор Мель с 12-й Баварской бригадой сменил генерал-майора Егера, командира 9-й Баварской пехотной бригады. Оба были награждены баварским Военным орденом Макса Йозефа за личную доблесть. Выдвинувшись впереди бригады, мой взвод поддерживал полевые кабели между пехотной бригадой и артиллерией, которые постоянно перебивали. На местах угрожаемого прорыва английских войск происходила концентрация «ударных дивизий». Участок фронта, занимаемый дивизией, сократился до 2 км. Генерал-майор фон Мель не обращал никакого внимания на положение дел в Ле-Транслуа. Он неожиданно перенес свой штаб на 8 км по фронту вправо в Бапом. Миттель-бергер рычал в телефонную трубку, что я должен побудить бригаду расположиться за их участком фронта. Это было хорошо в теории, а требовать генерал-майору у лейтенанта – это было слишком. Расторопный Хубер проложил ночью линию телефонной связи из Ле-Транслуа в Бапом, она проходила параллельно фронту, и ее особенно часто перебивали, но бригада вновь получила связь с дивизией и полками.

На Сомме мне были подчинены шесть групп сигнальщиков. Они попытались заменить поврежденные телефонные линии вспомогательными лампами, которые передавали донесения с помощью световых сигналов (по азбуке Морзе). На равнинной местности лампы разместили за стогами соломы.

Обновленная дивизия, пройдя маршем через Камбре, прибыла на позицию к северу от Ла-Басе, где не велось активных военных действий. По прошествии долгих месяцев 5-я и 6-я Баварские дивизии снова стали соседями, находясь

под командованием штаба 3-го Баварского корпуса. Однако армейский корпус больше не представлял собой единой тактической единицы, вместо него действовали несколько самостоятельных пехотных дивизий, объединявших различные виды войск. Вследствие этого нарушилось единство внутри телефонного подразделения. Хотя и не было явных перемен, мы почувствовали, что в большей степени относимся к дивизии, чем к 5-му корпусу. Мой взвод вновь стал действовать в составе 6-го и 11-го Баварских пехотных полков 12-й пехотной бригады. Наши позиции из-за высокого уровня грунтовых вод были приподняты над землей на высоком кирпичном фундаменте. Я получил приказ готовить светосигнальщиков для пехоты и артиллерии. Мне очень помог в этом деле ефрейтор, который, служа в Юго-Западной Африке, был сигнальщиком и отвечал за работу гелиографа. Он обучил командиров настолько хорошо, что к концу 1916 г. они уже могли обслуживать средние и малые светосигнальные аппараты, поставленные во взводы, роты и батальоны, на пункты наблюдения и огневые позиции. Миттельбергер уехал, и я получил под свое начало оба телефонных взвода 6-й Баварской пехотной дивизии. Штаб был настроен не столь дружественно, как штаб 9-й бригады. В то время как мои подчиненные разбирались с коммутатором дивизии, я отбыл во 2-й эшелон штаба, где меня приветливо встретили как самого младшего по возрасту. В штабе были: комендант майор резерва Крисс, главный врач и одновременно дивизионный врач доктор Хауэншильд, военный судья Эммингер, который, будучи депутатом рейхстага, во время его заседаний отлучался в Берлин, и его замещал капитан резерва Гюртнер из 11-го полка, позднее ставший рейхсминистром юстиции. Это были люди с богатым жизненным опытом, имевшие, кроме службы, множество интересов, и вовсе не солдафоны. Мы были потрясены «мирной резолюцией» рейхстага и сочли ее жестом недопустимой слабости. Но мы отвергали и несправедливые требования пангерманистов, прежде всего к тем территориям, которыми мы не владели.

У меня был только один служебный автомобиль для поездок на фронт к моему взводу в Маркийе, но в первую очередь я ехал на коммутационный пункт дивизии. Нам также предстояло испытать в деле светосигнальные приборы воздушного сообщения. Их крепили на стальном шлеме так, чтобы визир располагался на уровне глаз, и затем направляли прибор на аэроплан или аэростат. Одна эскадрилья предоставила в наше распоряжение самолет. Однако угловая скорость была столь велика, что ни самолет, ни наземный пункт наблюдения невозможно было обнаружить при помощи светового сигнала. Я поднялся днем на привязном аэростате на высоту около 500 м. Перед фронтом в лучах солнца были видны тысячи танцующих огоньков. Я повторил подъем ночью. Несмотря на светомаскировку, мерцал близлежащий город Лилль и тысячи огней Армантьера. За линией фронта виднелись светящиеся точки сотен автомобилей и домов. Отдаленные огни, видимо связанные с телефонной линией, отключить было нельзя.

При обходе передовой наш дивизионный командир генерал-майор фон Киршбаум попал под вражеский обстрел. Приподнятые над землей позиции были уязвимы для огня противника. Моя сотня бойцов безукоризненно несла свою службу, как и в Сен-Мийеле, обслуживала коммутатор и исполняла обязанности линейных электромонтеров, прокладывала новые телефонные линии в окопах, работала светосигнальщиками и с аппаратами связи, хотя каждый из них после двух лет войны был сыт ею по горло.