Читать книгу Перекрёстки детства, или Жук в лабиринте - Альберт Светлов - Страница 31

Лето сверкало, сияло и щедро расточало ультрафиолет, когда на безоблачном горизонте глумливой судьбы, среди коней, колосьев, кепок и косынок появились два новых человека. Первым стал Зяма, отсидевший в колонии для несовершеннолетних год за хулиганство. Редкостная гнида, сущее воплощение всего самого отвратительного и злого, мелкий бес, способный причинить крупные неприятности. Зяма приехал в гости к бабке, а затем и вовсе перебрался к ней жить от родителей—алкоголиков. Осел он на Почтовской нежданно-негаданно, и скоро заблистал эполетами генерала песчаных карьеров. Столь же неожиданно он потом и исчез, как—то в сумерках подколов финкой подвыпившего мужчину, ковылявшего из кино.

Зяма быстро объединил доморощенные подростковые отбросы и сколотил из них нечто вроде шайки, закономерно вобравшей в себя и Налима с Межениным. Днём эта компашка тусовалась на зяминой верандочке, откуда слышались музыка, крики, мат и глухой стук, то ли ломали что—то, то ли наоборот, чинили. А вечером они неузнанными мускусными овцебыками выходили на охоту, сшибая деньги у пьяных, избивая их в случае сопротивления.

Роста Зяма для своих 16 лет был среднего, чуть выше меня, и заметно крепче, мускулистее. Светлые жёсткие вьющиеся волосы благодаря короткой стрижке не прикрывали покатый лоб. Грязные кисти лап с наколками букв, на плече грубо выполненная синеватая татуха – оскаленная волчья пасть. Зямины серые глаза, узкие, словно щели ДОТа всегда щурились подозрительно, недоброжелательно и с угрожающей усмешкой. Щеголял он в заношенном синем спортивном трико и в распахнутой на солнцепёке, замазанной солидолом, безрукавке. Слова растягивал на блатной манер: ну-у, шке-ет, вали сю-юда!

И всё б ничего, поселись он на отшибе, в тупике, в проулке, в конце концов, мало ли у нас в деревне отиралось подонков, одним больше, одним меньше, не особо и критично. Но этот говнюк обустроился на полпути от маминой квартиры к дому бабушки, где мы обычно околачивались допоздна. Улица простилась с безопасностью, т.к. хорёк из кодлы, маявшейся на травке у зяминых ворот, обязательно выпрыгивал на дорогу и, просто ради удовольствия давал мне, или моему спутнику, оплеуху, затрещину. Пару раз Зяма лично перехватывал меня, останавливал и хватал за футболку:

– Ста-аять, фуфел! «Бабосы» есть? Гони полтинник за проход!

– Нет у меня денег… – отвечая, я помнил, что гордость – удел городов, и смотрел на его губы с коростой сбоку, тянущие фразы.

Я, и вправду, не имел монет, неоткуда им взяться у 13-летнего пацана – безотцовщины из не слишком обеспеченной семьи…

– А поискать? – и Зяма запускал пятерню в мои карманы, вытаскивал большим и указательным пальцем носовой платок и театрально фукая, швырял его в пыль, и едва я нагибался поднять, он, развернувшись, пинал мне под зад. Я закономерно падал, сбивая ладони о землю.

Зяма ржал, поквохтывая и щёлкая дорогой бензиновой зажигалкой.

Что мог я противопоставить ему, прошедшему огонь и воду, бывшему сильнее и старше меня? Я, заворачивавшийся от потерь в промозглые перины облаков, трусливый книжный ребёнок, не знавший битв и не умевший сражаться ни на мечах, ни на кулаках? Пожаловаться? Кому? Дети обитают в странном возвышенном замкнутом пространстве, зачастую не пересекающемся с приземлённым миром взрослых. Не хотел я и просить помощи, очень надеясь, что Зяме вскоре надоест меня третировать и он сам собой «рассосётся» в бесконечности. А он никак не «рассасывался»…

Причём, даже тормозя меня не в одиночку, а с кем—то из друзей, Зяма чаще обращал навязчивое внимание преимущественно на мою скромную персону, вызывавшую у него дикую и необъяснимую антипатию. Хотя, обождите, пожалуй, он пробовал докопаться и до Панчо. Но долговязый Панчо дерзко и хлёстко парировал его выпад, и Зяма, осклабившись, отступил.

Однажды, я за яблоком и стрекозой с радужной сеткой крыльев, направлялся к бабушке вместе с приземистым, по воробьиному вертлявым Бызей, белобрысым хохотунчиком из нашего класса, без умолку болтавшим и хихикавшим. Как назло, мы избрали не совсем удачное время для прогулки и, напротив кирпичной закопчённой кочегарки, перед нами внезапно материализовался, точно из воздуха, чёртов Зяма.

– Чё, до-одик, хочешь получи-ить? – и, не дожидаясь отклика, он легко двинул меня по скуле. – Кароч, в субботу бу-уешь у меня во дворе драться со своим длинным ко-орешом. (Зяма подразумевал Панчо) До крови! А кто проиграет, тому вло-омим. Ты поял?

– Понял, – тихо произнёс я, глядя снизу—вверх Зяме в переносицу, и аккуратно потирая покрасневшую щёку.

– Чё ты пони-ил, ка-а-зёл? – и он снова взял меня за воротник рубашки.

– … драться будем…

– И чё? Буешь, ще-егол?

– Да, – твёрдо и спокойно, вопреки внутренней дрожи, отозвался я, переведя взгляд на уровень его глаз и, думая про себя, мол, надо быть идеальным кретином, чтобы добровольно явиться к нему в ограду и изображать там гладиаторов на потеху уродам.

Зяма слегка удивился подобному повороту, ухмыльнулся.

– Хм… Ну ладно, тогда, па-ашёл!

И он попытался напоследок меня огреть, но я увернулся. Компания под окнами загоготала и заулюлюкала, а мы с Бызей рысью отбежали на безопасное расстояние, в тишину, создаваемую роком обстоятельств.

– Чётко он тебя, а! – восхищённо пискнул Бызя и потянулся к моему подбородку:

– Вот так, кажись?

– Ты—то чего лезешь? Крутой? – я отбросил его руку и, отвернувшись, ускорил шаг.

Жизнь сделалась мне не мила. Везде попадался проклятый кровосос с подпевалами, и приходилось под нестройное гоготание получать незаслуженную порцию унижений.

Взвесив и разложив по полочкам ситуацию, я постановил обходить Почтовскую, пробираясь к пункту назначения дальними закоулками. Существовало минимум три окольных пути, неунывающих, задиристых и вольных.

Предпочитаемый пролегал меж разлинованных картофельных гряд, и упирался в полутораметровый забор. Преодолев его, я оказывался за Бытовым Комбинатом, в саду, полностью заросшем крапивой и сиренью. Извилистая неприметная тропка, пересекавшая одичавший сквер, уводила к разваливавшейся изгороди с наполовину выломанными досками. Шмыгнув в дыру, она бежала к заболоченной речке, шныряла средь хлёстких ив и вековых загрубелых неохватных тополей, в чьих кронах, дразнивших молнии, виднелись тёмными кляксами грачиные и вороньи гнёзда. С десяток ворон, потревоженных чужаком, начинали орать и кружиться над деревьями, проливая шнапс из фронтовой фляжки, придавая этому мрачному месту зловещий колорит.

Выбравшись на обрывистый откос, я, сливаясь с гнилушками частокола, вслушиваясь в птичий гвалт, осторожно ступал скользким маслянистым берегом, стараясь не скатиться в гнилой вязкий ил. Метров через 50—60 я облегчённо выдыхал, т.к. опасная зона, а именно – участок зяминой хозяйки, подступавший к топи, оставалась позади. Пара минут и, еле видная стёжка, проскакивая выложенный камнями родник с прозрачнейшей ледяной влагой, от которой ломило зубы, расширяясь, выплёскивалась на Коммунарскую, к избе деда Николая. Добравшись до неё, я шагал далее без опаски.

Ещё один кружной путь вёл Калининской, неумолимо сталкивавшейся по перпендикуляру с Коммунарской. Выбирая его, я спускался к шаткому деревянному мостику, с торчащими из перил ржавыми шляпками гвоздей, и у книжного магазина сворачивал направо, топая до Коммунарской – авеню. Впрочем, описанный маршрут, не исключал свидания с Зямой на 100%. Он запросто мог шариться в районе Коммунарской – авеню и Калининской – стрит, обделывая сомнительные махинации.

Третий запасной вариант толкал к школьному парку. Его аллеи, напоённые вечным духом крушины, горьким и унылым, упирались в улицу Леонова, параллельную Почтовской, и ею я достигал бабушкиного огорода. Оказавшись возле жавшегося к колее плетня, я, вскарабкавшись на груду тёса, преодолевал его, попадая сандалиями прямо в ботву с картошкой, зарываясь ступнями и коленями в мягкий, прогретый солнцем чернозём. Это уже не играло роли. Главное, я чувствовал себя неуязвимым как Д’Артаньян и хитроумным как дон Кихот.

Упомянутые дублирующие дорожки крали драгоценные секунды, оттого, ощущая запах сонных лекарств, использовал я их не охотно и лишь при железной уверенности, что Зяма, наточив клыки, выполз из норы за добычей и перекрыл центральную трассу.