Читать книгу Леон Боканегро - Альберто Васкес-Фигероа - Страница 4

Настало время собирать ячмень.

Праздники закончились, и мужчины, женщины, старики и дети надрывали спины под палящим солнцем пустыни, срезая высокие колосья, как будто от этого зависела их жизнь. И действительно, будущее их зависело от щедрого урожая, который Аллах соизволил им даровать, ведь он должен был продержаться до тех пор, пока не появится новое, тяжёлое и полное облако, чтобы оросить, возможно, где-то далеко отсюда, иссушенные земли.

Рабы не получили ни лучшее, ни худшее обращение по сравнению с другими людьми – и то обращение уже было достаточно суровым. Но теперь, с наступлением вечера, их вновь заковывали в цепи, потому что бедуины были слишком изнурены, чтобы преследовать беглецов.

Юба бен-Малак эль-Саба, «Господин народа копья», никогда не удостаивал рабов ни словом, ни взглядом, как будто они были призраками, не оставляющими даже тени на песке. Казалось, что по его мнению, его верблюды, да и самая тощая из его коз, имели несравненно большее значение, чем самый сильный и преданный из его рабов.

Можно было подумать, что он совершенно не интересуется ими и не испытывает к ним ни малейшего сочувствия, как если бы они были всего лишь ценным товаром, от которого ему вскоре предстояло избавиться.

Когда кожаные мешки были наполнены зерном и на поверхности большой впадины Даора не осталось ничего, кроме жалких остатков травы, которые не смогли съесть козы и дромадеры, женщины в мгновение ока сворачивали лагеря, и каждая семья отправлялась своим путём. Жители пустыни, следуя своей традиции, не прощались друг с другом, хотя мужчины и женщины проводили долгие минуты, приветствуя друг друга при встрече.

Номады ненавидели прощания, считая, что выражение печали при расставании символизирует слабость, недостойную тех, кто с самого рождения привыкал к тому, что внутренняя сила – самое ценное оружие в их суровом мире.

Можно было подумать, что слово «прощай» не существовало в лексиконе жителей пустыни, которые, тем не менее, знали тысячи способов приветствовать друг друга и делиться всем, что имели, с вновь прибывшими.

Для моряков, привыкших к трогательным и часто преувеличенным прощаниям на палубе корабля, где руки и платки махали до тех пор, пока любимый человек не превращался в точку на горизонте, такое отсутствие привязанности было чем-то удивительным. Они не могли понять, как те, кто вел себя как братья, а иногда и действительно были ими, могли так легко развернуться и уйти, не зная, встретятся ли они снова.

Море песка ничем не походило на море воды.

И его люди – на его людей.

Пот на ногах и раны на стопах для тех, кто привык к ветру в лицо и мозолям на руках.

Однако горизонт был похож.

Бесконечная линия, из-за которой неожиданно возникало небо безжалостного синего цвета.

– Куда мы идём?

– На юго-восток. В самое сердце континента.

– А что там?

У Леона Боканегры не оставалось ничего другого, как пожать плечами.

– Не имею ни малейшего понятия, – обычно отвечал он. – Я не знаю никого, кто был там.

Хромой Сиксто Молинеро действительно был там, но явно избегал говорить об этом, как будто его волновала реакция товарищей по несчастью, если бы он решился рассказать им, что их ждет в конце такого утомительного пути.

Лишь однажды, и наедине, капитан «Морского льва» смог заставить его забыть молчание под твёрдым обещанием никогда не разглашать остальным пленникам то, что он собирался ему рассказать.

– Мы идём в ад, – наконец прошептал он, словно боялся, что кто-то ещё может услышать его, хотя они находились более чем в трёхстах метрах от ближайшей шатровой палатки. – Ад, в котором я никогда не был, но о котором слышал ужасные вещи. – Он покачал головой с сожалением. – Говорят, там жара кипятит кровь, нет ни единой тени, кустика или живого существа, потому что даже ящерицы обезвоживаются.

– И что мы будем там делать?

– Не знаю. Обычно мы останавливаемся за несколько дней до прибытия, ожидая торговцев рабами. – Он издал тихий вздох. – Они жестокие, бессердечные люди, которые любят использовать кнут и наводить страх с самого начала.

– Но зачем?

– Я не знаю, уже говорил тебе. Никто никогда не говорит о них. Даже Юба их боится, а напугать туарега не так-то просто.

– Думаешь, нам стоит попытаться сбежать до того, как мы туда доберёмся? – спросил капитан Боканегра.

– Не могу дать тебе совет, – честно ответил старик. – Это всё равно, что выбирать между огнём и сковородой. Если ты убежишь, Юба выследит тебя, а если тебе невероятно повезёт его обмануть, любой другой туарег пустыни поймает тебя и вырвет тебе глаза. – Он развёл руками, показывая беспомощность. – Это закон Гри-Гри.

– Гри-Гри? – удивился его собеседник. – Что это значит?

– Это всего лишь суеверие, призванное устрашить рабов, но очень эффективное для хозяев пустыни. По их словам, Гри-Гри – это своего рода демон, который преследует беглецов, где бы они ни находились. На самом деле это договор между кади, по которому, встретив беглого раба, они вырывают ему глаза, прежде чем вернуть его хозяину.

– Какая дикость!

– Это лучший способ предотвратить побеги. Они знают, что рано или поздно ослепнут.

– Сволочи!

– Да, но что ещё им остаётся делать, если это мир, в котором они родились? Без рабов они не выжили бы, а в пустыне, как и везде, действует закон сильнейшего. Единственное, что можно сказать в их защиту: они не берут больше рабов, чем могут содержать, и, как правило, относятся к ним справедливо.

Другой показал язвы, оставленные цепями на его лодыжках.

– Это справедливое отношение?

– Разве у нас с неграми лучше? – задал встречный вопрос старик. – В Антильских островах никто не ограничивается полдюжиной рабов. Их покупают сотнями и эксплуатируют с утра до ночи, пока те не умрут от изнеможения. – Он посмотрел прямо в глаза собеседнику. – Или уже не так?

– Да, конечно! – признал моряк. – Это всё ещё так.

–В таком случае, какое у нас право обвинять их, если они платят нам той же монетой?

Этот вопрос был, несомненно, трудным для ответа, особенно для того, кто бесчисленное количество раз заходил в антильские порты, где чернокожих обращали в рабов и обращались с ними в тысячу раз хуже, чем со скотом, и кто не раз был свидетелем с борта "Морского Льва", как на пляжах возводили грубые сараи, в которых сотни юношей продавались с молотка, словно домашний скот.

Больных, тех, кого океанский переход истощил настолько, что никто не решался их купить, оставляли лежать на песке, пока голод, жажда или дизентерия не забирали их жизни. Тогда их тела сбрасывали в море, где их ждали голодные акулы.

Разве это было более справедливое или гуманное обращение, чем вырывание глаз беглецу?

Огорченный капитан Боканегра задумчиво склонил голову и наконец обратился к хромому:

– Как ты думаешь, есть ли у меня шанс бежать и вернуться в наш мир?

– Никакого.

– А выжить в том аду, куда мы направляемся?

– Еще меньше.

– Нелегкий выбор.

– Нелегкий, я бы даже сказал невозможный, – ответил другой с естественным спокойствием. – Давным-давно мне рассказывали, не знаю, правда ли это, что на фронтоне Тюрьмы Свинцовых Крыш в Венеции была выгравирована надпись: «Кто сюда войдет, пусть оставит надежду за порогом». Если такое происходит в самом цивилизованном городе мира, чего же ожидать от самого жестокого из пустынь?

С каждым днем пустыня становилась все более беспощадной. По мере того как они удалялись от берега, освежающие бризы теряли силу, и теперь воздух начинал сушиться, едва солнце поднималось немного над горизонтом. Ветры с востока обжигали кожу, словно каждый шаг приближал их к раскаленной пасти печи.

Огромная Сахара начала показывать свое самое суровое лицо.

«Реки» высоких дюн, которые несколькими днями ранее мягкими и красивыми изгибами оживляли однообразный пейзаж, остались позади. Теперь перед ними простиралась суровая равнина потрескавшейся, бесплодной земли, усеянная миллионами острых камней, которые обжигали на ощупь и разрывали ноги, словно лезвия.

Полусонные, люди и животные шли вперед, спотыкаясь и падая, поднимаясь лишь затем, чтобы снова упасть через несколько метров. Это была легион призраков, обреченных блуждать без цели, с мыслями, давно оставленными в другом месте, но на самом деле нигде. Жара и усталость были такими невыносимыми, что в их иссушенных умах не оставалось места даже для простой мысли или крошечного воспоминания.

Первым, кто попытался сбежать, вопреки предупреждениям капитана, был кузнец Кандидо Сегарра, самый сильный человек, когда-либо ступавший на палубу старого судна. Этот широкоплечий мужчина из Касереса, с руками, как молоты, и ногами, напоминающими колонны, исчез ночью. Никто не мог понять, как ему удалось освободиться от цепей, которыми он был прикован к Фермину Гаработе.

Он не оставил следов, так как хитроумно прыгал с камня на камень, ни разу не ступив на землю. Но даже несмотря на это, «Владыке Народа Копья» понадобилось всего около часа, чтобы найти его след.

Вскоре, ведя на поводке своего гордого мехари, с которым он не расставался даже во сне, Юба бен-Малак ас-Саба начал движение, пристально глядя на землю, словно немые камни говорили с ним. И действительно, они как будто шептали. Некоторые из них, остававшиеся неподвижными веками, сдвинулись под тяжестью беглеца, оставив следы, которые зоркий глаз туарега мог заметить, не пропустив ни малейшей детали.

Он исчез из виду на западе, с опущенной головой, внимательно исследуя местность, поднимая камни, чтобы проверить следы старой и свежей земли, уверен в себе, и столь спокойный и невозмутимый, что можно было подумать, будто его раздражал лишь потерянный на эту погоню драгоценный час времени и тяжесть долгого пути.

Остальные пленные ждали, сидя под палящим солнцем.

Те, кто научился молиться, молились. Каждый из них на несколько часов становился Кандидо Сегаррой, представляя себя в его месте, ищущим невозможную свободу в дьявольском пейзаже.

– Удачи тебе, парень!

– Беги, беги!

Они знали, что кузнец не слышит их, но также знали, что он чувствует их поддержку, как бы далеко он ни ушел. Ведь его победа стала бы победой всех. Они отчаянно надеялись, что ему удастся обрести свободу.

Этот день был очень долгим.

А ночь – бесконечной.

Леон Боканегра смотрел на звезды, и каждый раз, когда одна из них стремительно пролетала по небу, он молился, чтобы она помогла храброму человеку из Касереса найти путь к свободе.

Но в глубине души он знал, что на этот раз звезды не услышат его.

Это была слишком надежная тюрьма.

Его дух, как и дух большинства его товарищей, был тесно связан с духом человека, который изо всех сил искал свободу, но разум подсказывал, что, несмотря на невероятную силу и решимость кузнеца, у него не было ни малейшего шанса обмануть своего беспощадного преследователя.

Тот, кто способен выследить слабый след змеи или победить гепарда на его территории, вряд ли упустит тяжелого беглеца, уже начавшего петлять, не способного идти прямо.

Кандидо Сегарра, городской житель и долгие годы моряк, не знал, что в пустыне, лишенной ориентиров, человек, шагая прямо, неизменно склонен отклоняться влево, поскольку одна нога обычно немного короче другой. Если не корректировать курс, он рано или поздно вернется туда, откуда начал.

Юба бен-Малак, рожденный и выросший на бескрайних равнинах, прекрасно знал об этом. Когда ночь полностью закрыла их, он свернул на юго-запад, прошел три часа в темноте и заставил своего мехари опуститься на колени. Прислонившись к нему, он терпеливо ждал рассвета, чтобы забрать свою жертву.

Кандидо, измотанный и жаждущий, встретил рассвет с надеждой на свободу, но лишь издал хриплый вопль отчаяния, увидев, что лучи солнца освещают перед ним фигуру туарега с длинной винтовкой на коленях.

Как это могло быть? Почему солнце вставало перед ним, если он был уверен, что шел всю ночь в противоположном направлении?

Он никогда так и не узнал, что одна из его ног была чуть короче другой.

Одним выстрелом «Владыка Народа Копья» снес ему голову, а затем быстрым ударом острой сабли отделил ее от тела.

Когда голова упала к его ногам, Эметерио Падрон лишь хрипло произнес:

– Двое.

Третий умер от истощения, устремив взгляд на мириады звезд холодной ночи Сахары, а четвертого ужалила рогатая гадюка. Он остался лежать посреди каменистой равнины, с опухшей ногой, ожидая своей кончины в ужасных муках, даже без утешения нескольких глотков воды, чтобы утолить невыносимую жажду.

Туареги считали, что вода – слишком драгоценное благо в столь удаленных от источников местах, чтобы тратить ее на тех, кто все равно не доживет до утра.

Следующей жертвой стала девочка, младшая дочь «Владыки Народа Копья». Он приказал похоронить ее под грудой камней, чтобы шакалы и гиены не добрались до ее худого тельца.

Он присутствовал на похоронах с тем же невозмутимым видом, с каким он, казалось, принимал все жизненные испытания. Туберкулез, унёсший жизнь маленькой девочки, он воспринимал как одно из тех неизбежных бедствий, с которыми его народ сталкивался ежедневно.

Единственное, что могло бы спасти девочку от страшной болезни, – жир из горба верблюда. Но отец знал, что не может ставить под угрозу выживание остальной семьи, жертвуя ценное животное каждые четыре дня ради попытки вылечить самого слабого и беззащитного члена семьи.

Если воля Аллаха состояла в том, чтобы она умерла, ничего больше нельзя было сделать.

После каменистой равнины открылся «песчаный океан» с дюнами, которые были такими высокими, что больше напоминали окаменевшие горы. Затем их путь пролегал через скалистый массив, где они следовали следами древних караванов, пока снова не оказались перед бескрайней равниной.

Устав от лишений, кухонный мальчишка решил положить конец своим страданиям, вскрыв вены о собственные цепи.

– Пятеро.

Когда они отходили от тела, над которым уже начали кружить стервятники, остальные отворачивались, не с грустью, а почти с завистью. Хотя они знали, что останки погибшего в итоге станут пищей для хищников, даже такая участь казалась им предпочтительнее мучительного пути в абсолютное одиночество.

Силы оставляли их. Дневная жара и ночной холод не оставляли им шансов на спасение. Каждый шаг вперед становился все тяжелее, но остановка означала бы неизбежную смерть.

Туареги, их безжалостные преследователи, с тем же невозмутимым видом продолжали вести группу вперед. Их взгляды оставались равнодушными, а решения – безжалостными.