Читать книгу Мои Милфы - Алекс Коста - Страница 3

Начиная подробный рассказ о Миранде, я с радостью обращаюсь к теме женской физиологии. Хоть и вынужден несколько отступить от сисек-сосков-ореолов, предметов моего личного вожделения, вызванного травмой искусственного вскармливания.

Но, отступить недалеко, на пару сантиметров, вправо и влево. Чтобы представить вам – его величества, женские подмышки.

Подмышки мужчин – просто части тела, подмышки женщин я причисляю к первичным психо-поведенческим триггерам (ППТ). Хотя, я люблю называть их узорами, так красивей. А женские ППТ – по-своему, антология красоты, тем сильнее, что красота эта неявная, для посвященных.

Подмышки разноплановы и переменчивы, как сама женская природа. Возбудающе действующие настолько, насколько скрыты. Всего-то пара складок кожи, образующих теневую лощину.

Я уверен, если бы природе не пришлось возложить на влагалище столько функций, она бы сделала его по форме – подобно женской подмышке при опущенной вниз, руке… упоительные воротца в которых скрывается истинное оральное наслаждение для гурмана.

Или, похожие на два цветка, если руки согнуты. Или самые настоящие очаги орального удовольствия – если руки вскинуты вверх, а лучше – заведены за голову.

Существуют сотни углов идентификации женских подмышек. Как рисок в транспортире их столько, что будет сложно описать их и упорядочить, даже с моей страстью к классификации. И не будем. Вы лучше – смотрите!

***

Что ж, ближе к науке. Еще до начала практики, я обращал внимание на отдельные участки женского тела, которые чаще всего находятся в психофизическом действии, происходящем не так явно, как обычная моторика.

Это настоящие движения «тело-душа» которые, как и все, что настоящее, – на первый взгляд, незаметно, имеет микрометрические подрагивания, больше даже энергетические, чем физические. Тайные сообщения тела, незаметные как чернила из молока.

В милфологии – это узоры. То, через что женщина, милфетка все свои годы думала и чувствовала, чем она показывала, привлекала, удерживала.

Не только сердце сокращается семьдесят раз в минуту. Это делает все тело. Что будет понятней мужчинам с хорошим сексуальным опытом: грудь, попа, ноги, гениталии – у многих одинаковые, а вот отдельные узоры женского тела, делают из женщины настоящий объект вожделения. Или, наоборот, при прочих равных, отталкивают.

С полной научной ответственностью, я признаю, что узоров в женском теле может быть несколько. Как правило, они сосредоточены в узлах движения (сокращения), но сокрыты. Подмышки, лодыжки, сгибы ног, противоположные коленям, два небольших участка кожи за ушами и чуть ниже, – могут быть ППТ-узорами. Но, это только часть их них. Остальные – менее очевидны в плане физиологических областей. Поэтому тело женщины и сексуально по отдельности, и все вместе.

Я готов кричать на стогнах, что каждая женщина, хоть отдаленно, но знает, какие у нее ППТ. Проводя рукой, наклоняя голову, неявно двигая поясницей, плечами, ногами, стопами, скулами… женщина пускает в ход то, что в ее теле, означает какой-то важных вход-выход ее психофизиологической энергии.

Только, умоляю вас, не путайте ППТ с эрогенными зонами. Не упрощайте. Истинная красота жизни в этом не нуждается.

***

Миранда не могла дальше сжимать руки, вырвала, всплеснула, попыталась схватить, обнять, оттолкнуть… а может, все вместе. Передумала, опустила их вдоль тела, вздрогнула и расслабилась.

Я ощутил мощный толчок снизу. Хорошо, что крепко держал ее, а то могла бы оборвать контакт.

Тогда я первый раз почувствовал оргазм на уровне ППТ. На уровне фасций, тонких, но прошивающих все мышцы и кости. И на уровне чувств, нынешних, и тех, которые есть в воспоминаниях.

Это и есть слияние органики, которая стремится к распаду в самом же слиянии? Так, мистер Фи!?

О, Боже… – кажется, выдохнула Миранда.

Что еще она могла сказать!? Не отпуская рук, чуть ослабив, держа язык в ее подмышке, вошел глубоко, как мог. В конце, головку защекотало, одновременно сдавливая. Задержало, зацепило, как будто в глубине был специальный крючок, идеально подошедший к моему пенису.

Очень возбуждающе! Но, не успел насладиться. Произошло то, чего я ждал, в полном неведении, как именно это будет.

***

Очнулся на тротуаре, среди оживленного потока людей, странных, они были в яркой одежде, которая выглядела выцветшей. За мной было здание, похожее на один из павильонов ВДНХ, но с вывесками на иностранном языке. Оглядел себя, но не смог. Успокоившись «это сон», подумал, почему все вокруг, как декорации в старом фильме.

«Это не мой сон». – понял я.

Рядом стоял мужчина, не «выцветший», напротив, будто что-то его подсвечивало медово-красным светом. Я такой цвет-оттенок совсем недавно видел. Где? Не важно.

Ему лет шестьдесят, но крепкое, хоть и не крестьянское, телосложение сорокалетнего и очень черные глаза и такого же цвета, копна волос. Рядом девочка, лет десяти-двенадцати.

Я бы не узнал в ней Миранду, если бы не лодыжки. Такие же, только тоньше, идеальной круглый формы, «глазированные» чем-то невидимым, как защитой от передаваемого в них напряжения от остальных частей тела.

Я попал в прошлое! – подумал и понял, в какое и куда. И почему я попал сюда.

Кресло «Навуходоносора» сработало правильно. Именно здесь, в Испании конца восьмидесятых, что-то такое случилось. Здесь была «кроличья нора», которая спустя тридцать лет, привела Миранду ко мне. Остается определить, какая, где и почему.

***

– Дочь? Подружка? – подмигнул таксист в зеркало.

– Внучка. Никому не говори, окей?

– А, внучка! Ну даешь, папаша!

– Спасибо. Я дедушка.

– Ага. А что за акцент? Ты из Атлантиды что ль?

Миранда чувствовала сильную злобу, не зная почему. Она первый раз услышала речь настоящего барселонца-испанца, точнее так: вообще настоящего испанца, и та ей показалась жутко уродливой, как будто слова не проговаривались, а проквакивались-прокрикивались. Но, дело было не в словах, наверное. Тогда в чем!? Может в этом дедушкином «никому не говори».

– Из Советской России. – сказал дедушка.

– А… – протянул таксист. – Советы! Сибирь, Гулаг, Сталин, матрешка.

Удивительно, но уродливо произнесенные русские слова показались Миранде куда приятнее, чем речь на испанском. Может потому, что очень было похоже на реплики героев фильмов, которые крутили на видеомагнитофоне.

– Похоже. – усмехнулся дедушка.

Миранде снова стало не по себе, что дедушка так ответил. Она хорошо помнила, как он взгрел Витьку во дворе за то, что тот неправильно ответил на вопрос о командующем Вторым Белорусским фронтом. Витька, не подумав, ответил «Жуков», хотя это бы Рокоссовский.

А тут дедушка стал совсем другой. Как будто, он стал ниже таксиста. Какого-то таксиста… и дедушка! Большой человек в большой стране.

Последние слова прозвучали голосом Маргариты Петровны, ее педагога, которая ходила с красным флагом в петлице серого пиджака, орденом труда и была настроена так, как будто не было «оттепели», хотя даже они, ученики пятого класса, знали, что такая есть и с чем связана.

Миранда решила дальше не слушать разговор, тем более, что отвлечься было чем. За окном мелькали картинки, будто перед глазами пролистывали заграничные журналы. Вывески, люди в странной и, в основном, красивой одежде, здания и вообще цвета. Это напомнило Миранде, как в начале показа фильма на проекторе, снимают защитную вставку с линзы, серые очертания становятся яркими картинками. Тут так же. Пять часов назад, в Москве, все было серое. А тут все стало живым и ярким.

Спасибо, спасибо дедушка! – искренне сказала она на русском и сжала его руку.

– О-ла! – снова подмигнул таксист в зеркало, и это еще больше не понравилось Миранде. – Слушай, друг? А это точно внучка? А, хороши!? – тот показал, оторвав руки от руля, как будто взвешивал что-то, лежащее в ладонях.

– Ты руль держи. – сказал дедушка, но опять, почему-то опустил глаза, как будто ему стало стыдно.

«Ему что, стыдно, что я его внучка!?» – подумала она.

От этой мысли стало так не по себе, что она почувствовала, что задыхается. А рука дедушки вдруг показалась какой-то неприятной липкой, а волосы на ней такими жестким, как будто она трогала шерсть свиньи.

Постаралась отвлечься на «журналы» за окном, которые теперь не мелькали, а тянулись. Они доехали до центра города. И попали в то, что Миранда узнала по картинкам в учебнике напротив фразы «конжестион эн ла карретера», которая ей всегда казалась особенно певучей.

Раньше она пробок никогда не видела. И не поняла, почему в учебнике, диалог о пробке был явно с негативным подтекстом: – Тут на светофоре пробка! – О, нет, не может быть. Ты скоро!? – Да, какое тут скоро…

Что в пробке плохого!? Можно рассматривать все вокруг. К тому же неприятный таксист больше к ним не обращался и ничего не «взвешивал», открыл окно и разговаривал с другим таксистом, на противоположной стороне.

Ее поразили маленькие столики, стоявшие на тротуарах вдоль дороги. На каждом из них стояла банка с длинным носиком с блестящей ручкой, видимо с сахаром, а рядом серебристая штучка с салфетками. Сами предметы были не такими уж странными. Необычно было то, что они стояли прямо на улице, на столиках. Вот так просто.

Позже, после возвращения в Москву, она сформулировала, что больше всего удивило ее в Испании. Нет, не коррида, не театр и даже не здания архитектуры Гауди. А туалет в аэропорту с садом внутри и столики с салфетками и сахарницами вдоль всей улицы, в центре Барселоны.

За эти столики, пока они медленно ехали «эн ла карретера», садились люди, в основном пожилые, с газетами или журналами, заказывали кофе или еще что-то в маленьких рюмочках, возможно коньяк, выпивали, читали и обращались к прохожим. Вот просто так сидели, пили кофе, читали и разговаривали со случайными людьми.

Неужели здесь так можно!? – с удивлением, подумала она. И это был радостный момент. Миранда почувствовала, что ей такого не хватало в Москве: людей, которые могут садиться за столики на улице, пить кофе, разговаривать с прохожими, читать газеты.

Помимо этого, радостного открытия, было другое, нерадостное. К концу поездки, она утвердилась в своем мнении, что дедушка чего-то стыдится. Но, чего?!

Ответ на этот вопрос звучал совсем грустно, так, что сложно было в него поверить, хотя верить приходилось: Дедушка стыдится ее. Он стыдится своей внучки, своей любимой Миранды.

Почему? За что!? А главное: почему здесь, когда они наконец-то там, где так долго мечтали побывать вместе?

***

Эти мысли перебила череда событий, когда они доехали к родственникам, которых Миранда раньше слышала только по телефону и видела только на фотографиях.

Мелькание «журналов» продолжилось, правда не таких живописных, как в центре города. Множество знакомых-незнакомых лиц были, как будто она встретила актеров фильма, после съемки и снятия грима. Лица, раньше смотревшие со страниц, были похожи, но прежнего лоска не было.

Вокруг звучало множество голосов. Некоторые из них «выквакивали» слова как таксист, другие произносили, напротив, растянуто.

А в целом, все смешалось в одну ярко-жаркую массу людей и эмоций, от которой она быстро почувствовала себя уставшей.

На какое-то время провалилась. И вспомнила поездку в плацкарте в Николаевское с мамой. Где, в начале пути все сидели, чопорно разговаривая, вытирая пот платками. А после того, как стемнело и стало прохладней, все достали еду и выпивку, все приобрело противоположный вид: крики, анекдоты, смех. Миранда даже вспомнила, что их сосед все время рассказывал анекдоты, в основном смешные. Но, когда попадались неприличные, мама закрывала ей руками уши. А ее тогда жутко раздражали эти ее руки-селедки, с длинными сухими пальцами.

В конце этого воспоминания, она поймала себя на мысли, что сейчас этих рук ей очень не хватает. На время хотелось, чтобы кто-то закрыл уши от незнакомых слов, разных произношений и какого-то общего бестолкового шума, наигранного и ненастоящего.

***

Очнулась, обнаружив себя рядом с холодильником, сидящей на маленьком табурете. Напротив, прислоненный к стенке, стоял чемодан. Дедушкин огромный чемодан с ребрами из дерева поперек кожаной поверхности, на углах, с металлическими набивками.

Тот самый, с которым она так часто играла в детстве. И представляла, как она и дедушка берут его и отправляются в больше путешествие.

С трудом толкала, возила его по полу длинного широкого коридора дедушкиной квартиры, изображая что-то среднее, между паровозом и слоном, произнося «чу-х-х» и «у-у-у-м».

Тем временем, из дальней комнаты доносились разговоры-крики. По отдельным частям слов и фраз, Миранда вдруг поняла, что все то время, пока она учила испанский в школе, столько лет готовясь к этому путешествию, их обучали ненастоящему испанскому. Языку, который стразу выдает самозванцев.

Тысячи дурацких выражений, как теперь она понимала, никуда не годных, что-то вроде «как вам аккомпанемент». И кому может пригодиться это «как вам аккомпанемент»? Их также учили просторечному «пшел вон», но учили говорить это почти так же, как вопрос про аккомпанемент.

Еще в такси Миранда подумала, а осознала только сейчас, что настоящая испанская речь, помимо, конечно же, самих слов, состоит из того, как их говорят. Поэтому, сухое «ви-тэ», которое требовала выучить Маргарита Петровна, как и другие просторечные выражения, не имели, здесь никакого смысла.

Даже если бы Миранда их повторила, точь-в-точь, удивив любого дворового мальчика богатством слэнга, тот бы ничего не понял.

И кому я сейчас хочу сказать «пшел вон», так, чтобы меня поняли!? – удивилась она этой странной мысли.

Вспомнила смешные переводы фильмов, которые она смотрела на кассетах, где были выражения «иди ты к такой-то матери» или «ах ты, сын такой суки». И еще вспомнила какой-то фильм и персонажа, который был шпионом, попал в Нью-Йорк и в закусочной сказал что-то вроде «ну-ка, быстро дай эту хрень, пожалуйста». После «пожалуйста», его выгнали, разоблачили, а может даже и убили.

Она почувствовала себя таким же плохим шпионом. Разоблаченной! В чем? Может… что, потратив столько лет и тысяч часов, чтобы выучить испанский «в совершенстве», как того всегда хотел от нее дедушка, она выучила какую-то уродливую кальку, а не сам язык!?

***

– Здесь не принято оставаться у родственников. – сказал дедушка, когда они ехали в гостиницу.

«Слава Богу!» – подумала Миранда, но ничего не сказала. Только представила, как жуткая орущая голова тети Руанды нависла бы над ней утром «ты как, девочка». А в дальних комнатах опять кто-то будет, не переставая кричать-квакать на языке, которому она посвятила столько времени, но который остался для нее чужим, как и все здесь.

На этот раз, таксист попался немногословный. Сухой дядюшка неопределенного возраста, похожий на индейца. Это оказалось не лучше, даже хуже. Дедушка пытался с ним заговорить. То шутил, то чуть ли, не просил какого-то совета. В конце концов, сказал что-то о ней, Миранде, как будто, если другое не сработало, воспользовавшись «секретным» оружием.

Дедушка, главред «Правды», с которым здоровались люди на улице, когда они шли по Калининскому, а он отвечал только сдержанными кивками. Ее дедушка, который смог остановить строительство спортивного центра, напротив их дома, чтобы тот не заслонял вид с балкона на Замоскворечье. Ее дедушка, который побывал в стольких странах, когда никто не мог этого сделать, даже министры… который дал ей все, что…

И тут, он унижается… нет, не унижается, пытается рассмешить, понравиться что ли!? Лебезит! Вот, что он делает! Слово, которое она ненавидела подходило лучше всего.

И вот ее дедушка лебезит, именно лебезит… перед каким-то старичком-таксистом. А тот отвечает, чуть пожевывая губами, как скупой бросает семечки воробьям изредка и помалу.

А может быть, это со мной что-то не так!? – опять подумала Миранда, но быстро затолкала эту мысль подальше, благо они опять въехали в центр города, и за окном продолжилось переворачивание «журнальных страниц».

***

В гостинице стало легче и лучше. Персонал учтиво обращался на «правильном» испанском, брались во всем помогать, не шутили по поводу нее или того, откуда они приехали. А главное, дедушка стал прежним. Да и сама гостиница Миранде очень понравилась, она раньше не бывала в таких.

Разместившись, они поднялись в ресторан на крыше, где в дальней стороне, располагался бар на широком балконе с видом на город. День заканчивался, и сумерки в Барселоне показались Миранде не такими, как в Москве. Там все становилось чуть серым, потом немного лиловым, а вслед, почти сразу, черным. А тут небо окрасилось в персиковый, потом в медовый, пока не стало красно-шоколадным.

– Как красиво! – сказала она.

Они сидели за столиком, дедушка пил коньяк, а ей взял молоко со взбитыми сливками и очень красивый необычный десерт, что-то вроде пахлавы, только с большим количеством фруктов и какой-то патокой, которая все их склеивала, не давая развалиться. Острые грани искусно нарезанной елочкой, клубники, киви розочками, банановые пики – стояли ровно и плотно, как постройки средневековой крепости.

– Да, красиво… – сказал дедушка.

Он тоже смотрел в сторону балкона, но по взгляду она поняла, что его мысли далеко. А ей хотелось поговорить с ним по-настоящему. Начать с таксиста, рассказать о холодильнике и том, какой язык здесь, а какой она учила в школе. Главное, объяснить, обсудить, что она, в какой-то момент, почувствовала себя чемоданом, забытым у облупившегося холодильника. И еще ей хотелось сказать про голову тети Руанды, размалеванную, как у циркового актера в ненастоящем бродячем цирке.

«Жаловаться собираешься?» – произнес внутренний голос незнакомым тембром, похожим на голос тети, как будто два мешка с медной посудой ударили друг о друга.

Миранда передумала, не стала ничего говорить, продолжила смотреть, как небо из молочного шоколада превращается в темный, ожидала, что оно станет совсем черным, но такого не произошло, то осталось шоколадом с красноватым оттенком. Допила молоко, съела сливки, но так и не тронула десерт. Не хотелось разрушать такую красоту. Хотя, дело было в другом. Глупость конечно, но ей казалось, что если она разворотит фруктовые башенки, то одновременно и окончательно сломается что-то настоящее, что еще осталось от ее мечты.

Что-то не то происходило и с дедушкой. Хоть он, по журналистской привычке, умел пить, хотя никогда не злоупотреблял алкоголем, сейчас выпил целую бутылку коньяка. И теперь сидел, повесив голову на руку.

Больше не смотрел на вид с балкона, на шоколадное небо, с экзотическими островерхими домами испанской архитектуры, а куда-то под стол.

Миранда подумала бы, что он сильно пьян, если бы когда-то видела его таким.

– Что с тобой? – спросила она.

Дедушка не ответил, отвел руку от головы, и та чуть не упала. Повернулся, как в замедленной съемке, посмотрел на нее. Его взгляд был ужасным. От черных глаз остались белесые круги, как у рыбы, которая, сдохнув, долго пролежала в воде.

– Пойдем спать. – сказал он через какое-то время, когда Миранда уже начала бояться, что, вдруг, у него случится инсульт или что-то такое.

***

Худшее ждало ее в номере. Миранда почти заснула, почти забыла все неприятности сегодняшнего дня. Даже разочарование начало разбавляться чем-то тягучим «это жизнь, в ней все не совсем так, как представляешь». Но тут в ее комнату вошел дедушка.

– Я так… так… – сказал он, сбиваясь, садясь рядом, на кровать.

Больше всего ее поразил сильный крепкий запах спирта, в сочетании с другим сильным запахом. Старости! Бессилия! Она чуяла такой у их соседа, бывшего военного, но опустившегося и пьющего, до срока, постаревшего.

Такой запах, как будто в пакете хранили еду, которая там испортилась. Ту вытряхнули и остался запах испорченной еды, пакета и хуже всего – пустоты, запах опустившейся старости. Такой запах был сейчас у ее дедушки.

– Я виноват. Я сделал все не так. Совсем… теперь я понимаю это! – он привалился к ней. А Миранда почему-то подумала: «Лучше не слушать. Лучше сразу заснуть».

И действительно, от заплетающейся растянутой речи деда, почти заснула. Но, даже сквозь сон, слышала то, что он говорил. Признание! Хорошо, что через сон, было не так больно.

Картинки сменялись как хронология, как статья в газете, в которой повествование, разворачивается, сопровождаясь последовательными кадрами «как было».

Вот дедушка с ее мамой. В молодости она очень похожа на нее, Миранду. Они стоят рядом с самолетом, как будто хотят улететь. Но, это военный самолет на выставке и его шасси закатаны в цемент постамента, он точно не полетит.

Еще несколько кадров, на которых дедушка и ее мать улыбаются, он совсем молодой, выглядит даже не как ее отец, а как брат. Дальше появляется третий человек. Она узнает своего отца, хотя он выглядит не так, как на фото, которые ей показывали, ниже ростом и какой-то смятый, что ли…

Дедушка так же стоит рядом, но он уже – не с ними. А его ноги почти как тот самолет, замурованный в цемент.

Мы не полетели. Мы не уехали. – мерцают слова отрывками слов и сопровождаются голосом дедушки, не его обычным, хорошо поставленным, а каким-то хлюпающим, будто он одновременно боится и извинятся, как когда он сегодня разговаривал со старым таксистом.

На следующих фотографиях появляется ребенок, лица не видно, он укутан в пеленки. Ее отца уже нет, а дедушка есть. Он стоит рядом, но при этом, бесконечно далеко. И его ноги опять словно замурованы, как шасси выставочного самолета.

Мы не уехали. Из-за тебя… мы не поехали. Мы должны были. Из-за тебя, из-за тебя…

Слова приносят страшную боль. Миранда на секунду просыпается. От этого становится еще хуже. Она понимает, что дедушка, который сидит рядом, у ее кровати, теперь уже не только с замурованными ногами, но и всем телом, только рот шевелится, гадко и криво, кое-как выговаривая слова: Из-за тебя… из-за тебя… из-за тебя…

«Все-таки, я во всем виновата. Что-то не так со мной». – понимает она, продолжая свою мысль в такси.

От ужаса, что это ей не только снится, Миранда закрывает глаза, сжимает до боли в веках. И, удивительно, но сразу засыпает. Пусть и серым пустым сном. Но, хоть так.

***

Я должен объясниться. Рассказать вам о цветочной классификации, центральной и самой важной части – милфологии. Я намеренно не сделал этого сразу. Так был бы существенный риск, что вы не дослушали, не дошли до этого места, посчитав идею банальной или неправдоподобной.

Уверяю вас, это не так! И пусть, на первый взгляд, она покажется настолько пошлой, что вы поспешите не тратить время на все остальное, все-таки, примите ее такой, какая она есть.

Потому, что в этой пошлости скрывается простота, можно сказать, обыденность. Которая, как известно, и есть мудрость.

К тому же, и тут уж вы должны верить мне твердо, цветочная классификация многажды подтверждалась на практике. Она и является практическим инструментом, даже несмотря на свою псевдоромантическую сущность.

Итак! Женщин я сравниваю с цветами. Больше всего похоже на розы. Чтобы понять, почему, обратите внимание, как стареет роза. Купите цветок, пока бутон ещё тугой, лепестки будто склеенные, сковывают то, что внутри. Стебель твердый как пластик, шипы торчат в стороны, каждый из них хорошо виден, так что если быть внимательным, можно легко схватиться так, что не уколешься.

Это возраст женщины, примерно, до двадцати пяти лет. Простота? Ну, нет. Конечно же, женщина не может быть простой даже до двадцати. Скорее, шаблонность. Все розы, сжатые в тугие бутоны похожи друг на друга. Красота!? Конечно! Яркая красота, в сочетании с ощущением искусственности. Так, что не сразу определишь, перед тобой – настоящий цветок или пластиковый?

Подержите розу два-три дня. Хотя, при нынешних достижениях химии, эффект, как в случае с женщинами, так и цветами, может быть отложенным на пару дней.

Поэтому, ориентируйтесь по бутону. Как только он начнёт «разваливать» (появятся первые признаки) лепестки – вы увидите женщину тридцати-сорока.

Теперь невооруженным глазом видно, что цветок настоящий. Стебель темнеет, шипы немного (градусов на пятнадцать-двадцать) заворачиваются вниз. Обычной осторожности недостаточно – можно уколоться. Стоит руке чуть съехать – и вот она, кровь. Нужно быть на чеку. Непросто с трехдневным цветком! Но, именно в этот период роза отдаёт большую часть своего запаха. И в этом вопросе, мое мнение поддерживают поэты и сексологи: к тридцати пяти сексуальность женщины достигает своего пика. Поверьте! Сексологи еще ладно, а вот поэтам точно можно доверять.

Но, что такое пик!? Что-то резкое, острое. То, что может приносить короткое удовольствие, но чаще – разочаровывает в конце: А!? И это все?

Также запах трехдневного цветка – сильный, но едкий. Это уже не запах отдушки, которой побрызгали однодневную розу, тем более, не запах целлофана, в которую ее завернули. Это запах самого цветка и запах самой женщины, именно ее!

Это интересно, очень соблазнительно, во всяком случае, для тех, кто любит, ну… скажем, любит однозначный вкус чего бы то ни было, односложный и определенный, тогда-то да!

Да-да-да! Такая женщина для вас. Жареная курица, клубничное мороженое, еловые ветки.

Такая женщина будет нужным и полезным «девайсом». Она будет поддерживать вас в вашей работе, станет поручителем в ипотеке на общую квартиру (а то и дом!), она даже поддержит какое-то ваше творческое начало. Что-то простое и безопасное. То, что не навредит семейному бюджету и, в целом, благополучию. Живя с такой женщиной, вы сможете позволить себе хобби… скажем, собрать старый мотоцикл, но ни в коем случае, не ездить на нем. Или, запускать авиамодели самолетов. Она будет ругаться слегка, когда вы будете склеивать их, ведь клей с запахом ацетона, но… она все-таки согласится с этим. И вы будете склеивать, раскрашивать и запускать эти чудные, но ненастоящие самолетики.

Полетать на настоящем самолете она не разрешит. А как же ипотека!? – многозначительно спросит она, и вы подчинитесь. Больше того! Вам даже понравится это подчинение. Ведь за него будет подарок: неплохой семейный секс. Без накручивания волос на кулак, да и шлепать по попе нужно негромко, вдруг синяк или проснуться дети. Возможно, вам даже дадут кончить на лицо. Но, только пару раз в году. На ваш день рождения – первый, когда вы купите новый семейный автомобиль – второй.

И все это хорошо, как хорошая еда из проверенного ресторана, который зарабатывает на бизнес-ланчах, а не на кокаиновых вечеринках. Там кормят вкусно, добротно, почти полезно, к тому же – за умеренные деньги. Нет тяжести в животе. И вообще нет тяжести. Вы поели и снова готовы отправиться в путь, то есть вернуться в офис, чтобы вожделеть секретаршу босса. Но, никогда не трахнуть ее. Ведь потеря работы означает потерю поручительства в ипотеке.

Если та даже предложит… О, нет, прости. – ответите вы, потупив взгляд, – У меня авиамодельки сохнут в подвале, надо бы их проверить. Ты знаешь, недавно я стал собирать Ланкастер… да, тот самый тяжелый британский бомбардировщик времен сороковых. Ага-ага… с четырьмя двигателями и двумя пулеметами в нижней части кокпита. Ты представляешь там еще…

И потом, во время поездки домой к авиамоделькам и той, кто вам их «намоделировала», вы будете чувствовать себя пустым, заболевающим, думая: Неужели так теперь будет всегда!?

Ну да. Увы и ах. Но, кто же, собственно, исторгал восторг, когда ему выделили угол, целый ровный участок два на два метра, чтобы клеить и раскрашивать!?

Это же были вы! И вы сами себя обманули. Витальный тридцатилетний, вы правда думали, что хотите соединять кусочки пластика ацетоновой гадостью!?

Перестаньте обманывать и обманываться! – хочется мне сказать, кричать, писать на стенах. Или, как говорил один мой коллега: Стоп-Ит!

Собственно, на этой короткой репризе, я хочу завершить ту часть, которая посвящена мужчинам и их трехдневных цветкам.

То, что я напишу дальше, целиком и полностью посвящено женщинам – «пятидневным». Или, как сказал слепой полковник своему адъютанту: А ради чего еще, Чарли!?

Я как твой адъютант, мистер Фи! Только не ты слеп. А я. Увы, пока. Но, я найду путь, обещаю.

***

Так вот. Если вы гурман! Да, я думаю, вы уже понимаете, к чему я. Если вы гурман и не выхлебаете полбутылки вина сразу после открытия, а даете вину проветриться. При этом, я отрицаю уж совсем странные штуки вроде кувшинов с широким плоским дном или бокалы, которые чем-то обжигают изнутри, прежде чем налить.

Все проще: Дайте вину выдохнуть. Как и цветку. Как и женщине.

В современном мире, в большом мегаполисе, где ботокс продается на кассах супермаркетов, для женщины – это состояние достигается в сорок-пятьдесят лет. Время, когда запах не едкий, а чувственный, не бьющий в нос, а проникающий в поры так, что вы прежде не успеваете разобрать, а мозг уже взрывается всеми красками, клокочет и вибрирует. Такую женщину уж никак не назовешь чипсами со вкусом пиццы. Не назовешь просто чипсами, не назовешь просто пиццей.

Женщина в сорок-пятьдесят, – та, которая отдаёт своё послевкусие. Сладостно приятный аромат, который можно учуять, засунув нос поглубже в стакан, в прямом и переносном смысле.

Но, если вы так сделаете (сумеете), то это тот самый букет. И забудьте про чушь, написанную на бутылках вина за десять евро, являющихся аналогом тридцатилетних женщин и трехдневных цветов: вишня, табак, кайенский перец… опустив нос в бокал с таким вином, ничего, кроме искусственного винограда, восстановленного этиловым спиртом, вы не почувствуете.

А вот «правильно выдержанные» женщины в сорок-пятьдесят – это благородное вино, пятидневная роза. Она продышалась, одновременно, наполнившись. Да, загнула шипы, потеряли часть лепестков, что – тем больше, придаёт очарования… вон, они, эти мертвые кусочки валяются вокруг вазы.

Следы времени, следы того, что они пережили… это так же прекрасно, как облупившаяся краска на капоте спортивной тачки времен бэби-бумеров, которую вы случайно нашли в гараже своего дядюшки.

***

Для моего дела, которое приносит мне не только хороший доход, но и вдохновение, классификации из трех типов – вполне хватает: однодневный, трехдневный, пятидневный.

Меня интересует только третий. Я гурман. Но, есть ещё четвёртый, очень редкий. Настолько, что аналогии с цветком, для его описания, недостаточно. Цветок может быть цветком или гербарием, вот и все.

Поэтому, я бы сравнил таких женщин, пятидесяти-шестидесяти лет с… вы удивитесь, с чаем с корицей. Разумеется, я не имею ввиду дрянь из пакетиков с китайской отдушкой. И заранее извиняюсь, что мои сравнения будут проходить через вкусовые признаки, так выражается моя оральная слабость и ярость. Так-то! Решив вскармливать младенца искусственно, сотню раз подумайте. Тем более, если это мальчик.

И вот! Если вы заварите хороший листовой черный чай, в небольшом чайнике, желательно прозрачном, чтобы видеть, как порхают чаинки, умирая в кипятке, а потом нальете его в кружку с тонкими стенками (важно не отвести большую часть тепла, поэтому в Китае издревле так ценится фарфор), и потом размешаете содержимое скрученной палочкой настоящей корицы, то первые глотки дадут вам стойкое понимание: корицы мало, чай слабый. Хорошо бы добавить еще заварки, хотя бы. А лучше бы еще молока и меда.

Но, подождите с выводами. Такой напиток – не кока-кола, и даже не стейк из приличной говядины. Он раскрывается не сразу. Он и не должен. Потому, что он дарит свой вкус. А по-настоящему, дарить что-то эфемерное, ускользающее, можно только на грани реальности и яви.

Четвертый и пятый глоток подарят вкус, чуть перченый, чуть сладковатый, ощущаемый примерно на середине покровов языка.

А вот шестой, седьмой, восьмой и далее, пока чашка не опустеет, сделают с вашими вкусовыми чувствами – переворот. С тех пор, вы будете искать этот вкус и послевкусие всегда.

О, моя Ла! Настоящий, редкий, как клевер-четырехлистник, семидневный цветок!

Я был бы рад, если бы моя цветочная классификация и теория, как и милфология в целом – стали, хотя бы, камерно-известным направлением психоанализа. Например, как… хотя бы, как какая-нибудь замшелая эго-психология.

Потому что, во-первых, это важно для современного общества. А во-вторых и в главных, мой нарциссизм жаждет справедливости. Почему, если нимфетки получили нобелевскую, стали известными литературно и кинематографически, милфы – остаются в стороне!?

***

В случае с милфами и милфологией, как и в случае с нимфетками, важно понимать суть явлений. Обыватель, знающий термин «нимфетка», любую девочку до восемнадцати, в короткой юбке и без прыщей, причислит к ним, что будет совершенно некорректно. Тот же Гумберт, слоняясь по Рю де ля Помп, выделял одну-двух настоящих нимфеток среди сотни. И это в полной мере – никогда не зависело от внешней привлекательности, лишь являющейся часть условия. Да, необходимым! Но, недостаточным качеством.

Такая же ситуация с настоящими милфами или милфетками. Не всякая женщина в возрасте сорока-пятидесяти, сохранившая фигуру, сделавшая губы и сиськи, знающая толк в макияже и носящая, помимо джинсов, что-то, что подчеркивает ее фигуру, является милфой и попадает в классификацию, как пятидневный цветок.

Помимо цветов, есть еще крайне разнообразный набор других растений: трава, ветки, папоротники и прочее, что с возрастом превращается в… увы, к «пяти дням», все это компост, извините за излишний сексизм.

Хотя, извиняться тут нечего. Это всего лишь очевидная научно-исследовательская связь: пятидневным цветком может стать только тот, кто было цветком. Крапива не может стать пятидневным цветком, и лопух не может. А так же репа и крыжовник. Как на уровне риторики, так и психо-мета-физически.

И не будем о них! Моя классификация милфеток потому и называется «цветочной», потому что включает только цветы.

***

В какой-то мере, милфовость связана с сексуальностью. А именно, с желанием трахаться в сорок и делать это достаточно долго и разнообразно, чтобы к пятидесяти быть оттраханной много, часто и по-разному, чтобы потом спокойно и заслуженно «засушиться» в икебане.

Это неплохое определение милфовости, но настолько огрубленное, что, боюсь, как и с мистером Фи, в конце концов, на поверхность всплывет ложное толкование: если телка в сорок хочет трахаться, – это милф.

Я не просто так применил вульгаризм «телка». Специально для того, чтобы вы ощутили контраст между женщиной-милфой, прекрасной, притягивающей, любящей… в первую очередь, – любящей себя, свою внешность, свою энергию, свои желания. И просто телкой, достигшей возраста третьей замены паспорта, но все еще, недотраханой. Той, которая была обычной травой, а станет сеном.

Поставлю вопрос прямо: Что такое настоящая милф?

И тут же отвечу! Сорока-пятидесятилетняя женщина, которая любит себя, любит свою внешность и свои желания. Любит с того самого дня, как только она, тогда будучи еще нимфеткой (возможно, хотя я не готов утверждать связь «нимфетка-милфетка», в силу отсутствия исследований и клинического анализа), раздавила первый прыщик на лбу, но не подумала «ну вот, уродина» или «ну все, это конец», а занялась вопросами, направленными на улучшение, на любовь к себе, а не ненависть и самоедство.

Проще говоря: где взять ватку и спирт, какое лекарство можно купить и какие продукты оставить в рационе, чтобы прыщей (раз уж так случилось), было поменьше.

Тоже происходит с милфой, если она увидела первый седой волос или корку на бедрах. Она не думает «ну все, это конец», она хочет что-то сделать для себя, чтобы продолжить свою красоту. А главное – свою жизнь.

И в этом ее настоящая магия. Не такая дьявольская, как у нимфеток. Зато, наполненная тем, что красивее красоты всех Лолит всего Мира, я в этом полностью уверен: последние годы любой милф, прежде чем она «засушится», наполнены настоящим, пронизывающим трагизмом покидающей красоты.

Более того! И это прекрасней всего остального. Быть может, самое прекрасное! Наполнено покиданием самой жизни!

Красота плюс потеря жизни тебя бы заинтересовали, мистер Фи!?

Что может быть притягательнее глубины трагизма в сочетании с сильным желанием трахаться!? Истинное, чистое, острое соединение Эрос и Танатос в отдельно взятом красивом женском теле!

***

Но, если вдруг! Милфология, как знание, попадет не только к братьям по психотерапии, но и братьям во литературе, прошу не давать мне ярлыков «Анти-Гумберт».

Милфовость лежит на противоположной части оси, которая измеряет женский жизненный цикл. Здесь нет ничего «анти». Это все та же ось, по которой поэты, художники и даже философы, скучные в своей вездесущей сублимации, ходят, вот уже как много тысяч лет. Со времен Древнего Рима, именно там родилось:

… В них сияет пламень томный,

Наслаждений знак нескромный.

– скорее всего, сказанное про Атию из рода Юлиев. Или ее более верный исторический милф-прообраз, Фульвию.

В любом случае, оба феномена, нимфетство и милфовость, принадлежат к самому красивому, что, наверное, может быть – красоте, жизни – покидающей.

Вита реликто!

Но, к сожалению, я в этом уверен, милфология никогда не войдет ни в один учебник по психологии. Даже в самую ничтожную брошюрку, которые печатают на серой бумаге в мелкую темную крапинку, как будто на валах типографской машины засиживались насекомые.

Даже в такие дрянные издания, в которых, на самом деле, обычно и хранятся самые полезные данные (да-да, мистер Фи публиковался таким же образом), моя милфология не попадет.

И это, насколько несправедливо, настолько и символично для нашего общества.

***

Впрочем, вернемся к практике. Кто знает, что делает роза, когда в вазу перестают сыпать аспирин и разворачивать в сторону солнца!?

Я знаю. Цветы, равно как и женщины, находятся в ожидании спокойного обожания. Для цветов – оно выражается в наблюдении, – скажу именно так, чтобы не использовать избито-открыточное «внимание».

Им не нужны более завоевания, как и иные бравурные действия. Милфы не нуждаются в такой суете. Как и пятидневные цветы, они предпочитают комнату с приглушенным светом и человека, который наслаждается ими как знаток. Он чутко вдыхает настоящий запах, осторожно касается распавшихся лепестков, гладит потемневший стебель, не стремясь схватить и удержать.

Да! Обожание – ключ к тому, что нужно женщине «пятидневному цветку». Спокойное, но сильное. Нежное, но глубокое. Настоящее.

Обожание, – не тоже самое, что страсть. Страсть груба и имеет слишком много отсылок к сексу. И не тоже самое, что любовь. Тем более, влюбленность. Обожание не такое абстрактное, поэтому оно крепче любви. И не такое изменчивое, как влюбленность, поэтому оно дольше.

Обожание ближе всего к тому, как воспринимают предметы искусства, настоящего искусства, многопланового и многослойного, не позволяющего себя постичь в полной мере.

***

И вот, я вам представил цветочную теорию, центральную часть милфотерапии и милфологии. А значит, настало время самому представиться.

Меня зовут Валерий Деркачев. Валерий не сокращается до Валя, разве что, до Вал, а Деркачев пишется через «к», а не через «г», как у всех обычных, то есть тех, у кого фамилия Дергачев.

Сейчас это неважно. Было важно когда-то, в школе, учителя все время путали, ненавижу их за это, а родителей за то, что дали такую фамилию, да еще и назвали Валерий. Идиоты, хоть бы подумали, что они делают с моей жизнью!

Но в нынешнем мире наши имена и фамилии означают мало. А то, как они произносятся, какие буквы можно перепутать – вообще ничего.

Зато, надеюсь вам будет интересна моя история. Она посвящена анализу и исследованию поведенческой психологии женщин в возрасте от сорока до пятидесяти лет с явно выраженным нарциссическим характером, компенсированным либидозностью, направленной вовне, на объект, который так же является вторичной загрузкой идентификации либидо.

Звучит не очень. Такое прокатывало у мистер Фи, что-то вроде «Анализ сновидений в психотерапевтической практики». Сразу хочется закрыть. Но, ему было можно, он гений. А я нет. Я простой исследователь. Правда, единственный в своем роде, к тому же, с двадцатилетним опытом. Хотя мне самому всего тридцать шесть. Но, это тоже часть моего опыта.

Однажды, Джека Николсона спросили: Правда ли, что вас считают специалистом по соблазнению юных женщин!?

Возможно, – ответил он, дьявольски загнув брови в свои фирменные дуги, напоминающие ручки старомодного велосипеда. – Ведь я занимаюсь этим уже последние лет тридцать.

Меня никто не спрашивал. И с учетом психотерапевтической специфики, защиты персональных данных пациентов и бла-бла, это вряд ли возможно, но я могу представить похожую ситуацию.

Ведущий толк-шоу: Правда ли, что вас считают специалистом по зрелым женщинам?

Я (мысленно отплевываясь от зрелым»): Да, возможно. Ведь я занимаюсь этим вот уже лет двадцать.

Ведущий толк-шоу: Хм-м… но, вы так молоды!? Откуда такой стаж?

Я: Вы правы. Раньше было проще. Когда мне было шестнадцать, все сорокалетние женщины казались мне зрелыми.

***

Даря вам, мой неизвестный непознанный читатель, все выводы и ценности милфологии, как искусства, науки и практического метода, заключённые в одном знании, мне не приходится надеяться, что хоть кто-то сможет повторить мои результаты, даже вооружившись всеми, уже полученными, данными.

Увы, нет.

Как никто не смог воспользоваться наследием мистера Фи. Лицемерные его последователи все извратили, перепутав сексуальность со слиянием, объект с вытеснением. Не говоря уже о том, как в исторической перспективе отрезали все самое важное про пресловутый Эдипов комплекс, который вовсе не означает: убить мать и изнасиловать отца… то есть, вообще-то наоборот, но… видите, как всех запутали, пытаясь упростить то, что мистер Фи с такой любовью и трепетом собирал, прохаживаясь вдоль соленых ванн и электрошоковых «драконов».

А может, старый нарцисс, ты специально всех запутал? Так просто и так легко направить всех этих жалких никчемный копировальщиков, чтобы они окончательно заблудились. Не сказав, точнее, явно не ткнув лбом, что сексуальность – это не генитальная суета, происходящая между родителями и ребенком, между мужчиной и женщиной, а – слияние, во всех его видах и в одном единственном, жизне-смертельном, восстановительно-распадном…

Хотя, они бы все равно не поняли. Знаю, мистер Фи? Увы и ах! Так что уноси свое настоящее знание и радуйся, радуйся, радуйся… Чему!? Ну, хотя бы тому, что оно открылось тебе, было с тобой столько лет.

Как и мое. Я не знаю, сыграло ли оно роль в том, что твой жизненный путь оборвался довольно рано!? Наверняка.

Мое знание вот-вот меня убьет. По-своему это хорошо. Оно становится чем-то большим, чем суждения одного человека и, разрастаясь в объеме, поглощает свой источник.

Христос, Ганди, Маркс. Никто не избежал такой участи. Возможно незавидной, но в высшей степени компульсивной: я создал что-то такое, что переросло меня, поглотило меня, и в конце… уничтожило меня.

И пусть! Да здравствует то, что я создал!