Читать книгу Кинопольский волк - Алекс Реут - Страница 7

Автобус нёсся через город, уже накрытый холодными вечерними тенями. Лакс повис на поручне и продолжал лихорадочно думать.

Они подозревают Копи, это ясно. У Лучевского слишком большой дом и богатые родители. Поэтому они сейчас приедут к ней, возьмут её и будут допрашивать всю ночь, а наутро проснувшийся подполковник уже ничего не сможет сделать. В школе рассказывали такие истории. А он её родственник и покрывает её… по-родственному, разумеется, никакого бандитизма и даже верит, что она исправится. А она не исправится. Странная история, но вполне обычная для отдела криминальной хроники какой-нибудь жёлтой газеты.

А самым странным в ней было вот что – Лаксу почему-то было очень жалко Копи.

Было очень страшно. Было страшно по-настоящему. Забылся даже Триколич, и все мысли были о несчастной, побеждённой в споре Копи, которая сейчас сторожит сейф с микстурой, не переставая биться в судорогах. А может, она его уже открыла и пьёт микстуру прямо из горла, и ей кажется, что с каждым глотком ей становится легче – ровно до того момента, пока она не допьёт склянку до дна и не рухнет замертво.

Будущему свителу биологической науки уже было так стыдно за спор в «W», что он был готов перед ней извиниться. Да, иногда сочувствие делает то, что не по силам и десятку трибуналов инквизиции.

И, если бы автобус не прибыл, наконец, на «Гексли – конечная», Волченя дошёл бы и до признания правоты идей Протопопова.

Похоже, здесь тоже была окраина. Стена городской застройки состояла из панельных хрущёвок с красными балконами, так что угол городского квартала казался носом огромного бетонного ледокола. Напротив расположилась площадка для автобусов, проломленная кое-где весенней травой, а за ней кусты и небольшие деревья, казавшиеся в зареве заката почти чёрными. Дальше раскинулось огромное тёмно-сизое озеро. Лакс сперва принял его за море, но тут заметил на другом берегу ещё одну полоску жёлтеньких панельных девятиэтажек.

Из пассажиров до конечной доехал он один. Пришлось стучаться к водителю.

– Как проходит улица Гексли?

Тот махнул рукой вдоль прибрежных зарослей. Приглядевшись, Лакс заметил среди деревьев очертания небольших частных домиков. Они стояли кое-как, а самый близкий к остановке был полуразрушен, и сквозь дыру можно было разглядеть чёрный опорный столб. В огородах, отделённых иногда дырявыми проволочными секциями, а иногда просто проволокой, росли все те же дикие кусты.

Лакс почти бежал вдоль этой странной улицы, пытаясь разглядеть номера домов. Тьма опускалась, медленно заполняя город.

Мать рассказывала ему про названия, хотя Гексли и не упоминала. В начале девяностых администрация Кинополя присоединилась к общероссийской волне переименования улиц, чтобы поскорее освободиться от груза прошлого и хотя бы через топонимику усвоить прежде ненавистную буржуазную мысль. Тогдашний мэр, некогда преподававший в том самом университете, куда собирался поступать Лакс, философию и историю партии, торжественно обещал «заменить устаревший марксизм-ленинизм нестареющим социал-дарвинизмом».

Улица Коммунистическая стала Капиталистической, улица Карла Маркса – улицей Вебера, а улица Энгельса – улицей Герберта Спенсера. Улицы Социалистическая и Революционная стали, соответственно, улицами Черчилля и Чемберлена. Красногвардейская стала сперва Белогвардейской, а потом, внезапно, Фукуямы. Причём большая часть её жителей была уверена, что Фукуяма – это город-побратим где-то в Японии, наподобие минского Бангалора. Французские филологи написали петицию, и улица Берсона стала улицей Бергсона, а Прушинских – Марселя Пруста. Улицу Макаренко хотели переименовать в честь доктора Спока, но в последний момент она стала Зигмунда Фрейда. Улица Карла Либкнехта стала улицей Макиавелли, Розы Люксембург – Чезаре Ломброзо (их окрестности тут же окрестили «итальянский квартал» или даже «коза ностра»). Венчала всё это центральная площадь, где сходились Вебера и Чемберлена: там убрали Ленина, а саму площадь переименовали в честь Столыпина. Ленин, впрочем, не был потерян – он перебрался на соседнюю площадь, сменил голову и дал ей имя Людвига Витгенштейна – кто это такой, Лакс не знал, но человек, наверное, великий.

Биологи тоже не остались в стороне – на карте были увековечены имена Геккеля, Гулда и Вавилова, плюс где-то на окраине грел сердце переулок имени Мотоо Кимуры.

Ещё совсем недавно эти названия казались Лаксу неземной музыкой. Такой чудесный город с такими чудесными улицами! А сейчас эту красоту окутывал мрак, и сырой вечерний ветер выполз из своей берлоги.

Дом шесть был старым, но отнюдь не запущенным. Зелёный и деревянный, он отгородился от мира подобием частокола с небольшой железной калиткой. В траве белели упавшие яблоки.

Лакс перемахнул калитку, подошёл к крыльцу и заметил, что дверь полуоткрыта. Изнутри доносился гул. Это ему очень не понравилось. Он потянул ручку и дверь отварилась.

Дом казался нежилым. В пустом коридоре сквозняк тянул по полу обрывок бумаги, а возле плинтусов скопилась пыль. Ковра на дощатом полу не было и Лакс решил не снимать обувь.

А ещё играла музыка. Медленная, дремотная, тягучая, с колючими гитарными переборами, – Лучевский бы наверняка её оценил. И девичий голос скорее шептал, чем пел:

Охотники на снегу…

Вязальная спица в стогу…

Видеть тебя не могу…

На полу лежал женский ботиночек с низким каблуком и тонкой подошвой. Чуть дальше – ещё один ботиночек. Кажется, он видел такие на Копи. На небольшом табурете валялась сумка. Лакс свернул в комнату, думая, что там должен быть уже сейф.

Но сейфа не было. Были громадные, наполовину пустые книжные полки, смятая кровать, ноутбук, на экране которого вздрагивали столбики проигрывателя и школьная форма на полу. Копи лежала на кровати, закутавшись в синий халат. Её трясло, словно на электрическом стуле.

Тут Лакс впервые почувствовал, насколько плох сейчас и он сам. Мир потерял свои краски не только из-за сумерек – столбики, вздрагивавшие в такт сонным аккордам, были лимонно-жёлтыми. Руки дрожали, и дрожь от них поднималась к голове и загривку. На следующем шагу он споткнулся и чуть не упал. Ноги тоже не слушались.

– Копи! – крикнул он, – Копи! Я не знаю, что ты принимаешь, но к тебе сейчас могут прийти. Я сейчас закрою дверь. Будут стучать – не отвечай. Пусть думают, что дом пустой! Они от тебя не отстанут.

Копи повернула к небу лицо с почерневшими глазами.

– Не важно. Я уйду.

– Как ты себя чувствуешь? Тебе хуже?

– Мне лучше. Сейчас всё начнётся. Уходи!

– Копи, да ты что, не понимаешь! Тебя как тряпку на ветру сейчас трясёт! – он наклонился над ней и попытался взять её за руку, – Ты помнишь, Триколич говорил что-то про повторный приём? Тебе сейчас надо что-то делать. Ты до утра не доживёшь.

– Утром всё вернётся… обратно…

Лакс наклонился пониже и, наверное, упал бы на неё, если бы в последний момент не ухватился за спинку кровати.

Охотник прицелит лису…

Хозяйка найдёт колбасу…

А мы, как всегда, – на весу…

Лакс зарычал и бросился обратно в коридор. Надо было что-то делать, что угодно. Опасность была рядом, она надвигалась, словно грозовая туча.

Где искать микстуру, было не очень ясно. Поэтому он решил сперва запереть дверь. Замок был кнопочный, но пальцы не слушались, и закрыть удалось только с третьей попытки. Потом свернул в первый из двух нетронутых дверных проёмов.

Белые стены, продавленный диван, картина, изображавшая лес лунной ночью. На тумбе вместо телевизора – большая ваза с искусственными цветами. Лакс оглушительно чихнул.

На кухне нашлись газовая плита, доисторический холодильник (сейф в него было не спрятать) и кастрюля без крышки. Лакс заглянул в духовку и нашел там сковородку. Потом открыл пожелтевший от времени настенный шкафчик и нашёл там нетронутую пачку макарон. Он попытался заглянуть на верхнюю полку, но потерял равновесие и чудом всё не обрушил. Под ногами задребезжал друшлаг. Поднимать его сил уже не было.

Вообще, дом ему не нравился. Так, должно быть, выглядят покинутые жилища на войне, где кровь пропитала горячую землю. Лакс заглянул и в туалет, и в кладовку, но нашёл там только инвентарь, пыль и пустые трёхлитровые банки. Чихая, он вернулся обратно в комнату.

Копи смотрела в потолок.

Охотник преломит Луну…

Охотник подходит к окну…

И он говорит – никому…

И он говорит – тишину…

Лакс подскочил к ноутбуку и нажал на выключение. Ноутбук пожужжал и подчинился.

– Зачем выключил?

– Так они нас не найдут!

– Ты говорил, что уже… нашли…

– Копи, где микстура? Куда ты поставила сейф?

– У тебя в первый раз, что ли?

– Копи!

Апраксина напряглась всем телом. Казалось, она собирает последние силы.

– Свитер сними! – прошипела она, – И ботинки.

Лакс оглядел себя.

– Зачем.

– Задушит! Или ногу вывернешь.

– Копи, ты чего?

– Снимай, кому говорю!!!

Он подчинился. Конечно, она бредила, но не хотелось обижать больного человека. В конце концов, в домике было скорее прохладно, чем холодно и Лакс уже чувствовал, что начинает преть.

– Майка? Хорошо… Брюки хорошо, что просторные… Нашим джинсы нельзя… Чтобы живот не давило… Лучше совсем, конечно… Но у меня озноб, например…

– Копи, ты бредишь!

Лакс схватил её за плечи и приподнял, стараясь заглянуть в глаза. Взгляд он поймал, но без толку – её мысли были очень далеко.

– Всё хорошо, господин ассистент… нэс-па?.. Засыпаю, чтобы проснутся… Луна звенит, слышите?

– Копи, Луна не звенит. Ты бредишь, Копи.

– Уверен?

– Уверен, как уверен в том, что у меня есть рука!

Он отпустил девушку и выставил вперёд правую руку.

– Рука? – брови Копи задрожали, – Почему рука? Руки были раньше!

Сначала он только почувствовал – тонкий, пока ещё незаметный зуд под кожей. И только потом посмотрел и увидел, что рука не просто трясётся. С ней происходило что-то странное.

– Смотри! Начинается!

Рука побледнела, словно от неё отхлынула кровь. Заныли безымянный и средний палец. А потом что-то ударило в голову и в ушах действительно зазвенело, тонким, пронзительным звоном. Рот пересох, в горле словно гулял пустынный смерч, а средний и безымянный палец начали расти, быстро-быстро, как побеги гороха. Короткий, яростный спазм ударил по всему телу, проходя, как молния, от макушки до пят, и пропитывая его энергией. Перед глазами вспыхнули искры, и что-то тяжёлое и невидимое схватило его за загривок и стало сжимать, мять, вытягивать в длину.

Рука сжалась и стала тоньше, а потом из неё полезла, покрывая и пальцы, и кисть, и запястья густая серая шерсть.

Лакс рухнул на пол. Уши горели, они словно ползли по голове куда-то к макушке, но продолжали ловить звуки и он слышал, как трясётся на кровати Копи и как стонут под ней пружины. Он хотел ей что-то крикнуть, но сухое горло не послушалось. Вместо этого он смог издать лишь слабый стон, словно щенок, который осип и не способен лаять.

И тут весь мир опрокинулся.

…Он лежал на спине, слушал звон в ушах и видел, как вращается вокруг него комната. Мути не было, не было красок. Лишь оттенки серого внутри комнаты и тёмно-желтый отсвет окна. Царил полумрак, он чувствовался, и всё равно никогда ещё Лакс не воспринимал всё с такой чёткостью. Он видел ясно, словно на чертеже, и линию стыка между потолком и стеной, и люстру, и книжные полки – и их целиком, и каждую книгу в отдельности. Уши тоже уже не болели, и он неожиданно чётко расслышал, как упало в саду раннее яблоко. А вот шея занемела и не слушалась. Ему пришлось отползти, чтобы разглядеть кровать

На кровати сидел волк. Сравнительно молодой, ещё переярок, серый, с глазами, похожими на ягоды смородины, но при этом необыкновенно большой, размером с матёрого.

Лакс отодвинулся ещё дальше. Руки и ноги тоже не очень слушались, они словно отвыкли от того, что их больше не трясёт.

Волк между тем не проявлял враждебности. Он смотрел на него почти с любопытством и даже оскалился в подобии улыбки.

Лакс как мог уселся на полу и посмотрел на зверя, соображая, что делать дальше. Копи нигде видно не было. Школьная форма лежала на прежнем месте, а с кровати свисал синий халат. Сколько же он пролежал без сознания? И куда делась Копи? Если её забрали, то почему не поинтересовались ассистентом, который лежал без сознания прямо возле её кровати? И откуда в комнате волк? Что делает этот зверь в городе?

Мысли не слушались. К тому же, с ним самим происходило что-то непонятное. Нет, на приступ это было не похоже. Это было что-то вроде шевеления ушами, что-то непроизвольное, но при этом совершенно непривычное. Он внимательно прислушался к себе и понял, что ощущение идёт из хребта, из самой нижней его части. Словно у него из спины выросла ещё одна рука, и эта рука сейчас постукивала по полу, помогая голове собраться с мыслями. Что же это может быть? Лакс попытался оглянуться, но замер, потому что понял всё раньше. Словно в трансе, он опустил взгляд на свои руки и скорее удостоверился, чем был удивлён.

Он уже понял, что произошло. Нет, на кровати был не волк. Это была волчица. И Копи никто не забирал. Волчица – это и была Копи.

А напротив неё сидел волк-переярок, пару минут назад бывший Александром Волченей, – и бил по полу хвостом.