Читать книгу Désenchantée: [Dé]génération - Алекс Вурхисс - Страница 3

В две тысячи втором году фирма «Дорнье» вошла в состав европейского аэрокосмического концерна, и с тех пор не выпускала новых самолетов. Инженеры и конструкторы откочевали, в основном, в американские и английские фирмы, вроде «Цессны» и «Фэйрчайлда». Нельзя сказать, чтобы подобное перемещение их радовало – возможно, их доходы на некоторое время выросли, но перспективы карьерного роста, конечно, ухудшились: будь ты хоть семи пядей во лбу, в вопросе повышения начальство скорее предпочтет тебе соотечественника, своего.

После ЕА в Германию вернулись многие, не только авиаторы, и новая власть по достоинству это оценила. Например, Решад Буркхан (немец по матери, турок по отцу), занимавший в старом «Дорнье» должность совсем незаметную, но сумевший в «Боинге» подняться до заместителя подразделения беспилотных летательных аппаратов самолетного типа, сразу же получил от Райхсфюрера под свое управление целое КБ. В нагрузку к нему шло задание – за три месяца разработать аэродинамический челнок для коротких, внутриевропейских рейсов. Требования к челноку были поставлены высокие: он должен был сочетать маневренность и скоростные характеристики истребителя, комфортабельность лимузина и безопасность домашнего дивана в бункере.

Решад получил нервный срыв, довел до нервного срыва шесть своих подчиненных, но задачу выполнил. В марте прошлого года они с Райхсфюрером посетили новый завод, построенный у Боденского озера. На момент их приезда штат завода на девяносто процентов состоял из безымянных. К первой годовщине ЕА половина персонала вернула личные имена (но осталась работать там же), а в небо поднялись два первых «Минизенгера».

«Минизенгер» понравился Райхсфюреру, более того – он понравился Магде, которая в Нойерайхе отвечала за эстетику, и чьему вкусу Райхсфюрер доверял не меньше, чем ее муж, а остальным приходилось доверять скрепя сердце и скрипя зубами. Райхсфюрер однажды даже пошутил, что вывел для себя «критерий Минизенгера» – тем, кому ВКС нравился, можно было доверять. Впрочем, все это Эрих произнес с совершенно каменным лицом, так что, возможно, это была не шутка.

Человек, спускавшийся по трапу на пустынную бетонную полосу Тейгель-север, оценил «Минизенгер» по достоинству, еще в салоне, когда пилот объявил о посадке:

– Che cazza, уже прилетели? Che pallo, я бы еще покатался! Ce bella figata этот ваш «Минизенгер»!

– Вообще-то, это твой «Минизенгер», Чезаре, – поправила его спутница. – Don Enrico нам его подарил, не забыл?

– Cazzarolla, я еще не такой старый, чтобы забывать, что было на прошлой неделе, – ответил мужчина, надевая белое плащ-пальто. И действительно, тому, кого назвали Чезаре, было чуть больше сорока, но выглядел он при этом моложе своих лет. В его облике вообще было что-то пацанское. Его спутница была немного степеннее, но тоже казалась моложе, возможно – из-за болезненной худобы и хрупкости. Они вообще были чем-то похожи, а главное, несмотря на то, что Чезаре зябко ёжился, а его спутница хмурилась, казалось, они привезли в заснеженный Берлин кусочек вечного неаполитанского лета.

Берлинская погода мужчине не понравилась:

– Che cazza, ну до чего же холодно! – сказал он, спустившись по короткому трапу. На улице было чуть холоднее пяти градусов ниже нуля, но пронизывающий восточный ветер усиливал мороз.

– Не ной, – посоветовала его спутница. – Ты знал, что едешь не на пляж.

Мужчина пробормотал какое-то ругательство и поплотнее закутался в пальто. К счастью, мерзнуть им пришлось недолго – к покрывающемуся изморозью борту «Минизенгера» подкатила большая черная машина, увидев которую мужчина воодушевился:

– Cazzarolla, глянь, Пьерина, какая figata! Не будь я Чезаре Корразьере, если это не Mercedes-Benz 770 K!

– Вы правы, дон Чезаре, – сказал мужчина в райхсуниформе без знаков различия, выбравшийся с водительского сидения и подошедший к парочке. Мужчина был одного возраста с Чезаре, с непримечательными чертами лица, такими, что он казался безликим: – это точная копия названной Вами модели, только начинка вся новая. Двигатель Стирлинга мощностью 375 киловатт, автоматическая коробка, бортовой компьютер… кстати, это подарок Райхсфюрера.

С этими словами мужчина открыл дверь в салон. Чезаре пропустил вперед Пьерину, и уточнил:

– Я вижу, дон Энрике очень щедрый человек. Хотелось бы знать имя того, кому Райхсфюрер подарил такой шикарный подарок.

Мужчина выглядел чуть смущенно:

– Вы не поняли, дон Чезаре, – сказал он. – Это подарок Вам. А я всего лишь буду вашим шофером на время пребывания в Берлине. Я хорошо знаю город и обладаю нужными навыками. Разрешите представиться: райхсфарер Вольфганг Порше.

– Райхсюрер? – удивился Чезаре. По-немецки он говорил с сильным акцентом. Пьерина ухмыльнулась, но поправлять его не стала.

Герр Порше побледнел:

– Нет, что Вы! Райхсфюрер у нас один – герр Эрих Штальманн. Просто похожие слова: фюрер – вождь, фарер – водитель.

– Che cazza, забавно, – Чезаре наморщил высокий лоб. – Порше… тот самый, что ли?

Герр Вольфганг вздохнул:

– Так точно, синьор. Правнук Фердинанда Порше и бывший совладелец Райхсконцерна Порше. В признание заслуг моей семьи перед Орднунгом мне оставили имя и фамилию, а учитывая мое отношение к автомобилям – назначили райхсфарером, то есть шофером Райхсканцелярии. Герр Райхсфюрер специально отметил мои заслуги в новогоднем приказе в числе других служащих эр-цэ⁹, – и Порше вновь вздохнул.

– Для меня честь, что Вы будете моим водителем, – серьезно сказал Чезаре. Определить, что Чезаре говорит серьезно, было довольно просто: когда он не употреблял нецензурных слов, это означало, что он серьезен.

– Спасибо, дон Чезаре, – ответил Вольфганг. Было видно, что он тронут.

* * *

Вольфганг отвез их в отель «Дас Райх» на Уландштрассе возле Тиргартена. Здание, ранее принадлежавшее Хилтону, было сильно перестроено в новом имперском стиле, тяготевшем к монументальности форм. Чезаре по достоинству восхитился полуобнаженными кариатидами, символизирующими добродетели нового Орднунга: так, у главного входа посетителей встречали труд и отвага, чуть дальше виднелись верность и правдивость.

– Не знала, что тебе нравятся столь крупные дамы, – заметила его спутница, выбираясь из недр машины.

– Cazzarolla, cara mia! – возмутился Чезаре. – То, что я женат на самой красивой женщине этого cazzo di mondo, еще не означает, что я, как caccare di monaco не могу по достоинству оценить un qualche bella fica! Что, по-твоему, я трахать этих кирпичных баб собираюсь, что ли?

– Они не кирпичные, – флегматично заметила Пьерина, доставая из пачки тонкую черную сигарету и вставляя ее в длинный мундштук того же траурного цвета. – Они из мрамора. И я пошутила, pezzo mio.

Тем временем, к ним подошел пронумерованный служащий отеля и справился о багаже. Багаж в виде двух чемоданов, содержавший, преимущественно, вещи Пьерины, служащему передал Вольфганг. Пронумерованный утащил увесистые чемоданы, что-то тихонько бурча под нос, вероятно, жалуясь не весть кому на тяжесть – мужчина был отнюдь не крепыш, невысокий и пухленький, эдакий менеджер среднего звена, до ЕА из всех грехов предпочитавший вульгарное чревоугодие.

– Не спеши ругаться, – посоветовал ему вдогонку Чезаре. – Когда мы будем уезжать, чемоданов будет четыре, не меньше.

– Я отгоню машину в гараж? – уточнил Вольфганг, косясь на Пьерину, при словах Чезаре так недовольно пыхнувшую сигаретой, что у Вольфганга появилась непрошенная ассоциация с разбушевавшейся не так давно Этной. Тогда досталось всей Южной Европе, и Вольфганг решил убраться подальше – возможно, разгневанная женщина не столь опасна, как разгневанный вулкан, но зачем рисковать?

– Вы мне вскоре понадобитесь, – сказал Чезаре. – Я ожидаю звонка от дона Энрике, и сразу же отправлюсь к нему. Как я могу связаться с Вами?

– Я буду ожидать в фойе, в столовой пронумерованных, – ответил Вольфганг. – Просто позвоните на ресепшен, они меня вызовут.

– Почему в столовой пронумерованных? – удивилась Пьерина. Вольфганг немного расслабился – извержение Этны пока откладывалось. Вольфганг не знал, почему рассердилась спутница дона Чезаре, и не хотел это знать. Настроение женщины – это стихия, и вопрос «почему» здесь неуместен.

– У меня нет средств для того, чтобы рассиживаться в кафе для орднунг-менш, – Пояснил Вольфганг, садясь за руль. – У меня есть имя и звание, но кофе по шесть марок я со своим довольствием не потяну.

Чезаре запустил руку за пазуху – у него были артистичные кисти музыканта, но музыканты не носят перстней с печатками, а у Чезаре таких было целых два, причем таких размеров, что сразу было понятно, за что их некогда прозвали гайками. Из-за пазухи он вытащил горсть кирпично-красных купюр, и протянул несколько Вольфгангу:

– На кофе, думаю, хватит. И я хотел бы, чтобы Вы пропустили пару стаканчиков вина – за меня и мою любимую. Держите.

Вольфганг неуверенно взял купюры; Чезаре заметил, что мизинец и безымянный палец у него малоподвижны: вероятно, сломаны и плохо срослись:

– Спасибо, дон Чезаре! Я буду ждать вашего вызова! Сейчас вернется служащий отеля и проводит вас в отведенные вам апартаменты!

– Чего-то он не торопится, – отметил Чезаре, когда Вольфганг отъезжал. – Если он уронит наши чемоданы, я его…

Видимо, упоминание о чемоданах спровоцировало Пьерину:

– Сколько можно таскать бабло за пазухой? – спросила она довольно холодно. – Ты когда себе лопатник купишь?

– Ты прямо как моя мамочка, – фыркнул Чезаре. – Я так привык. Quo cazza я буду складывать все бабки в один кошелек – чтобы все разом посеять?

– И кто-то мне обещал не швыряться баблом, – не обращая внимания на слова Чезаре, продолжила Пьерина.

– Che cazzo tuoi? – огрызнулся Чезаре. – Там всего-то пару сотенных было, pezzo di merde!

– Тут пол Берлина за пару сотенных месяц пашет, – ответила Пьерина. – Не говоря об остальной Германии. А в Неаполе ты на эти деньги можешь купить себе сбирскую роту¹⁰.

– Ты мне еще начни советы давать, как дела вести, – рявкнул Чезаре. – Знай свое место, женщина!

– Ах, так! – в глазах Пьерины вспыхнул огонь, но начавшийся, было, скандал прервало появление сотрудника охраны отеля. Эфэспешник¹¹ носил на форменной куртке нашивку с именем и фамилией в тонком лавровом венке, что означало, что он принимал участие в событиях ЕА. Возможно, это придавало ему смелости:

– Простите, герр, – сказал он, обращаясь к Чезаре, – я заметил, что поведение Вашей спутницы может свидетельствовать о проявлениях латентного феминизма. У нас в Германии это считается гражданским правонарушением, и если Вы хотите…

– Che cazza, по-твоему, я не могу сам справиться со своей женщиной? – вспыхнул Чезаре. – Или что ты имел ввиду, rotto in culo?!

– Я обязан пресекать нарушения правопорядка, – эфэспешник, тем не менее, даже на шаг отступил, впечатленный напором Чезаре. – Поскольку даже малейшее действие, идущее против Орднунга – уже начало преступления…

– То есть, ты считаешь, что моя жена – преступник, да, pezzo di merde? – возмутился Чезаре, запуская руку в боковой карман пальто. – Да ты хоть знаешь, с кем ты, cazzo di asino, разговариваешь, merdoso?

С этими словами он вытащил из кармана небольшую пластиковую карточку и ткнул ее в нос эфэспешнику, да так удачно, что тот охнул от боли. Чезаре этим воспользовался, и, схватив мужчину за шкирятник свободной рукой, ткнул в протянутую карточку:

– Читай, merde di porca Madonna!

Неудачливый эфэспешник, игнорируя струйку крови из носа, вынужден был читать:

– Райхсканцелярия Нойерайх. Отдел внешних связей, абтайлунгсляйтер Шинке. Податель сего аусвайса, дон Чезаре Корразьере, является фюрером дружественной Нойерайху организации PdI¹². Все орднунг-менш обязаны оказывать дону Корразьере и лицам, его сопровождающим, максимальное содействие. В отношении унтергебен-менш действует директива «О райхсфройндшафте и лицах, на которых он распространяется». Орднунг-менш, не оказавший содействия дону Корразьере, подпадает под статью «уклонение от райхсобязанностей» Орднунга, и подлежит лишению прав в соответствии с установленным порядком. Унтергебен-менш, по вине которого у дона Корразьере возникли любые затруднения, считается «запятнаным» перед Орднунгом с понижением класса в зависимости от тяжести проступка».

– Понял? – участливо спросил Чезаре…

– Дон Корразьере, я всего лишь хотел… – всхлипнул эфэспешник, сильно побледнев.

– Запомни, stronzo, – сказал Чезаре снисходительным тоном, – когда тебя не зовут, не вмешивайся! Что Орднунг говорит об отношениях мужчин и женщин?

– Они… должны быть здоровыми, – эфэспешник всхлипнул; Чезаре отдернулся, чтобы брызги из носа избитого не заляпали его белое пальто:

– А могут в них вмешиваться посторонние? – уточнил он.

– Никак нет! – поспешно ответил эфэспешник.

– Cervello, – сказал Корразьере удовлетворенно. – Иди, умой ряху. Идем, сara mia, я вижу, нас уже ждут.

Ждал их насмерть перепуганный пронумерованный – консьерж, подошедший как раз тогда, когда Чезаре врезал незадачливому полицаю. Во взгляде безымянного страх перемешивался с восхищением – то, что Чезаре съездил эфэспешнику, который часто третировал унтергебен-персонал отеля, вызвало у пронумерованного чуть ли не обожание. Впрочем, сам Чезаре безымянного, кажется, в упор не видел.

В фойе он спросил у Пьерины:

– Слушай, а по какому поводу ты поскандалить хотела?

– Не помню, – пожала плечами женщина, заряжая мундштук очередной сигаретой. Рядом с лифтом красовалась зашпаклеванная табличка о запрете курения. Буквы проступали сквозь свежую штукатурку, но кто-то из постояльцев поставил на запрете окончательный крест, выпустив пару пуль в слово «верботтен». Отверстия от пуль тоже зашпаклевали, но в такой огнестрельной редакции надпись не запрещала курить, а скорее призывала – чем Пьерина немедленно и воспользовалась.

– Che cazza, вот так всегда! – Чезаре воздел глаза горе. – И зачем ругаться, если через пять минут не помнишь, по какому поводу?!

Его спутница пожала плечами и впорхнула в подошедший лифт, едва не задев сигаретой невозмутимого лифтера-пронумерованного.

* * *

Номер был одним из лучших. В былые годы в нем останавливались исключительно венценосные особы, преимущественно, из стран Востока. Об этом свидетельствовала роскошная мебель из ценных пород дерева, натуральные ткани в оформлении интерьера, множество дорогих аксессуаров, да и сами размеры и планировка номера. Чезаре и Пьерина впервые останавливались в подобных условиях, но по их поведению об этом сказать было невозможно. Пьерина немедленно оккупировала ванну; Чезаре вломился в бар, раскритиковал его содержимое, взяв, впрочем, одну из сигар, после чего переоделся в костюм, прибывший в специальном контейнере из местного магазина-спецраспределителя. Костюм был от бренда «Хефтлинг», чьи изделия предпочитал Райхсфюрер.

– И как тебе этот прикид? – спросила Пьерина; дверь в ванну она не закрывала, а потому видела, как Чезаре переодевается.

– Великоват, pezzo di merde, – сказал тот, прохаживаясь по комнате. – А так ничего. Главное, что брюки не короткие.

– Ага, ты ж у нас длинноногий, – ответила Пьерина. – как будто и не неаполитанец, а северянин какой-то.

– У меня дед по материнской линии из Венеции, – сказал Чезаре. Он немного нервничал – время шло, Райхсфюрер не звонил. – Ты ж знаешь.

– Кто не знает старого пройдоху Микеле, – фыркнула Пьерина. – И ты мне тысячу раз это говорил. Можешь принести мне вина?

– У них нормального нет, – ответил Чезаре. – Могу принести шампанского.

– Давай шампанское, – согласилась Пьерина. Чезаре направился, было, к бару, но тут зазвонил мобильник. Дежурно помянув cazzo, Чезаре залез во внутренний карман дорожного пиджака, небрежно брошенного им на кровать, достал из кармана пару обойм к пистолету, несколько смятых купюр, и, наконец, тонкий моторолловский смартфон:

– Дон Корразьере слушает, – серьезно сказал он. Пьерина в ванной фыркнула.

– Дон Корразьере, с Вами говорят из канцелярии Райхсфюрера, – сказал приятный женский голос на итальянском. – Герр Райхсфюрер приказал сообщить Вам, что Вы можете прибыть к нему на аудиенцию немедленно.

– Спасибо, сеньорита, – ответил Чезаре. – Передайте дону Энрике, что я тот час же выезжаю. Надеюсь, пробки у вас не такие, как в Неаполе?

– В Берлине вообще нет пробок, – ровным тоном ответила девушка. – Счастливо добраться, дон Чезаре.

– Смотри там, не подцепи кого-нибудь по дороге, – заявила выбравшаяся из ванны Пьерина. – А то заболеть можно. Например, переломом челюсти.

– Madre de Dios, и чего ты у меня такая ревнивая? – возмутился Чезаре, вызывая ресепшен гостиницы. – Я еду на деловые переговоры, cara mia, какие там бабы?!

– Такие, как та, что с тобой только что по телефону разговаривала, – ответила Пьерина, ущипнув Чезаре за ткань брюк пониже шлица пиджака. – А ты у меня красавчик, на тебя бабы даже на кладбище вешаются… хм, неплохая ткань.

– Никто мне не нужен, кроме тебя, – заверил ее Чезаре, пытаясь поцеловать Пьерину в висок, но та ловко извернулась, поймав его поцелуй губами. – Я побежал, буду, как освобожусь.

– Быстрей возвращайся, – попросила Пьерина. – Блокнотик не забыл?

– Che cazza, я похож на кретина? – Чезаре взял с кресла свое белое пальто, набросил его на плечи. Минуту спустя он был уже в фойе гостиницы, где его ждал Вольфганг Порше.

* * *

Сначала Чезаре подумал, что Вольфганг заблудился – они ехали по той же дороге, что и часом раньше, но в обратном направлении. Затем, однако, аэропорт остался слева по курсу, а дорога стала совсем пустынной. Потом машина миновала новые, бетонные ворота в виде двух башен, и свернули у здания, на котором Чезаре с удивлением увидел надпись «Гумбольдт отель». Правда, надпись не была подсвечена.

Возможно, Вольфганг догадался о том, в каком направлении двигались мысли Чезаре, потому что поспешил объяснить:

– Это до ЕА был отель, а теперь здесь работный дом. В левом крыле – блоки безымянных, в правом – квартиры, хм… юнгенгеноссе. Я живу на пятом этаже, но мои окна с дороги не видно.

– И как условия? – спросил Чезаре. – Нормально?

Вольфганг пожал плечами:

– Смотря с чем сравнивать. Если с блоками номерных, условия просто королевские – собственная душевая кабина, собственная уборная, холодильник, микроволновка, дверь с замком.

– Что-то мне подсказывает, что Вы видели времена получше, – сказал Чезаре.

– Не будем об этом, – сказал Вольфганг, и в его голосе Чезаре почудился тон испуга. – Жалеть о прошлом – опасный симптом, тот, кто постоянно жалеет о чем-то, что потерял, близок к преступному образу мыслей.

– Вам виднее, – примирительно сказал Чезаре, заметив, что машина свернула в загодя открытые ворота, и приближается к приятному на вид старинному зданию, вероятно, конечному пункту путешествия. – Мне о прошлом сожалеть не приходится, в моем прошлом un merde было больше, чем солнечных дней. Это Райхсканцелярия? Я думал, она больше.

– Ну что Вы, – ответил Вольфганг. – Райхсканцелярия у нас в Шарлоттенбургском дворце, а здесь – резиденция Райхсфюрера.

Он остановил машину, и, прежде чем выйти, зачем-то залез в «бардачок». Вольфганг решил не дожидаться, пока он там копается, и выбрался из машины самостоятельно. Вольфганг вышел из машины немного позже, и вид у него был заметно удрученный.

– Что случилось? – спросил Чезаре, заметивший, как изменилось настроение его водителя. – Che cazza, я Вас чем-то обидел?

Парадоксально, но Чезаре, который за свою достаточно долгую жизнь отправил к Апостолу Петру немало людей, а еще большему количеству в той или иной мере нарушил целостность и комплектность организма, вовсе не хотел обижать Вольфганга. «Парню и так досталось», – думал он. – «Из князи, да в грязи. И в его случае не особо заслужено – видно же, что этот Вольфганг – perfrcto stronzo, не какой-то там merdoso…»

– Да нет, – отмахнулся Вольфганг, – курево забыл купить, Scheiße, ой, простите…

– Che cazza, да ладно, не стремайтесь, – сказал Чезаре. – Без мата жизнь, как у примата…

Он достал из кармана пальто пистолет, переложил в другой карман, а затем извлек из первого помятую пачку – желтую, с верблюдом на фоне пирамид. Курил Чезаре очень редко, в отличие от Пьерины:

– Забирайте, – сказал он, протягивая пачку Вольфгангу.

– Ух, ты, «Кэмел», – обрадовался тот, – сто лет, кажется, его не курил. Уже и отвык, на мою зарплату такие не купишь, даже если бы продавались, но импортные только через спецраспределители высокого уровня можно достать, а в такие спецраспределители таким, как я, вход запрещен.

Чезаре рассеяно кивнул: он услышал, что кто-то идет в их направлении. «Кто-то» оказался привлекательной молодой девушкой, одетой в теплый комбинезон, вроде тех, которые носят туристы-выживальщики – удобный, не стесняющий движения, всепогодный. Одежду дополняли ботинки с высоким берцем, и темный берет, цвет которого в сумерках Чезаре не разобрал. Девушка была привлекательна, но не во вкусе Чезаре – слишком мягкие, почти детские черты, с которыми не гармонировала мальчишеская стрижка, к тому же и нос курносый, а курносые Чезаре никогда не нравились.

На комбинезоне у девушки было несколько карабинов с закрепленными на них совсем не детскими игрушками – компактным пистолет-пулеметом, вроде бессмертного чешского «Скорпиона» (Чезаре сам юзал такие в молодости, хотя предпочитал продукцию родной компании «Беретта»), парой гранат, наступательных, без осколочного кожуха, и ножом вроде непальского кукри, размером с девичье предплечье. Чезаре присвистнул:

– Che cazza, мы ожидаем нападения?

Девушка проигнорировала его вопрос:

– Герр Райхсфюрер ждет Вас, дон Корразьере, – сказала она мягким, колоратурным сопрано, – мне приказано провести Вас в Зеленую гостиную.

– Хороший знак, – шепнул Вольфганг. – Зеленая – для желанных гостей.

– Вы могли бы придержать свои комментарии при себе, герр раухенгестерн¹³, – сказала девушка своим беззаботным голоском, более подходящим для того, чтобы петь песенки вроде «Шнип-шнап-шноппе». От ее слов Вольфганг скривился, словно больной зуб себе прикусил. – Идемте, дон Корразьере, герр Эрих не любит ждать.

Уходя, Чезаре украдкой ободряюще подмигнул Вольфгангу. Вид у того был невеселый.

* * *

Они прошли по красивому парку, среди покрытых инеем можжевеловых кустов, туй и голубых елей, к довольно большому трехэтажному дому с четырьмя башенками по углам. Башенки были перестроены, к ним добавили по дополнительному этажу с балкончиками, на которых возвышались новенькие эфэльки¹⁴ – оружие серьезное, несмотря на субтильный вид. Эфэльки плохо гармонировали с классическими статуями, стоявшими в апсидах фасада, перед крыльцом и в фойе. «Похоже, Райхсфюреру нравится античная скульптура», – рассеяно подумал Чезаре. – «Perfecto, с подарком определились – притарабаним ему что-то из ваттиканских музеев, Папа не обеднеет, да и на кой Римской церкви голые бабы… в смысле, богини греко-римского пантеона? А дону Энрике – в самый раз».

Дом, вероятно, недавно перепланировали, чтобы разместить внутри охрану. Охрану составляли такие же девочки и мальчики, как та, что пришла за Чезаре – не старше двадцати пяти, подтянутые, коротко стриженные, атлетически сложенные. У некоторых Чезаре заметил имплантированное оружие. Это было серьезно – кибернетически усовершенствованные солдаты были элитой даже в армиях сверхдержав.

Чтобы добраться до зеленой гостиной, Чезаре пришлось пройти по коридору, подняться по лестнице на второй этаж, пройти по еще одному коридору, вдоль всего здания, еще раз подняться, опять пройти по коридору… на лестнице между вторым и третьим этажом ему почудился лай собаки, но он быстро оборвался.

Молчаливая девушка провела его до двери в гостиную, открыла дверь, пропустила Чезаре внутрь, и закрыла дверь за ним. Гостиная действительно была выдержана в зеленых тонах – зеленые тканевые обои выше темных стенных панелей, тяжелые зеленые портьеры, столешница из малахита на овальном столе, сервированном на двоих, зеленая обивка стульев, кресел, дивана, зеленый малахитовый камин и малахитовые вазы на пилонах по углам, даже бронза металлических предметов покрыта зеленой патиной…

– Люблю зеленый цвет, – сказал тихий, но твердый, уверенный в себе голос из темноты в дальней от входа части зала. – Психологи говорят, он умиротворяет. Нам-то с тобой больше в оранжевом довелось походить, да, stronzo?

Чезаре невольно расплылся в улыбке и сделал шаг навстречу появившейся из темноты фигуре:

– Вам никогда не шло оранжевое, дон Энрике, – сказал он, пожимая протянутую руку. – Новая одежда Вам больше к лицу.

– Как и тебе, – мужчина взял Чезаре под руку, подводя к столу. – Наконец-то приоделся по-человечески, а не как босяк. Садись, перетрем за жизнь, пропустим пару бокалов вина.

Чезаре не заставил себя упрашивать. Голос его собеседника был мягким, но что-то в нем было такое…

«Таким тоном делают то самое «предложение, от которого невозможно отказаться», – подумал Чезаре. Его собеседник, Райхсфюрер Нойерайха Эрих Штальманн, сел напротив, так, что между ним и Чезаре оказалась узкая часть столешницы.

Тем временем, двери, в которые вошел Чезаре, открылись, и на пороге появился пожилой мужчина в сером комбинезоне и серой саржевой рубахе. Некогда мужчина был тучен, но сильно похудел, вероятно, не так давно – его щеки опали и висели, как брыли у бульдога. Мужчина был пронумерованным.

– Хм, – сказал Чезаре, глядя, как мужчина берет со стола вино и сноровисто его открывает. – Я пока не вки… не разобрался с тем, как устроен Орднунг, и многого не понимаю. Разве сюда допускают пронумерованных?

– Унтергебен-менш, – поправил его Эрих. – Почему нет? Обслуживающий персонаж нужен не только на шахтах…

Пронумерованный заметно вздрогнул.

– И потом, дон Чезаре, унтергебен-менш – не раб и не крепостной; он такой же гражданин Нойерайха, как и любой Орднунг-менш, но с урезанными правами. Как говорили… другие умные люди, arbeit math frei…

– Labor Omnia vincit, – кивнул Чезаре. – Этой фразе намного больше лет, чем кажется на первый взгляд.

– …но большинство ее ассоциирует только с ошибками наших предшественников, – Эрих указал пронумерованному на бокал Чезаре, и тот его наполнил. – В Нойерайхе труд действительно делает свободным, и более того – свободным делает только труд. Ни деньги, ни знатность, ни статус… кстати, вино необычное. Угадае…те, что за сорт?

– Я не сомелье, – улыбнулся Чезаре. – Сами знаете, дон Энрике, мне в моей жизни больше приходилось пить всякую бурду, вроде вареного вина.

– Да уж, там, откуда мы пришли, нас деликатесами не баловали, – Эрих поднял бокал. – За Нойе Орднунг, дон Чезаре!

– За Нойе Орднунг! – подхватил Чезаре. – Благослови его Пресвятая Мадонна.

Они выпили, и Эрих вновь сделал знак пронумерованному. Тот опять наполнил бокалы и вышел. Чезаре тем временем отдал должное легкой закуске – тонко нарезанному прошутто.

– Дон Энрике, а Вы не боитесь? – спросил Чезаре, когда пронумерованный вышел. Эрих удивленно посмотрел на Чезаре, и тот подумал, что со своей внешностью Райхсфюрер легко бы затерялся в толпе, если бы не одно но. Действительно, во внешнем облике человека, перед которым дрожала не только вся Германия, но и, без преувеличения, вся Европа, не было ничего выдающегося. Среднего роста. Поджарого, но не атлетического телосложения. Круглая голова с высоким лбом с залысинами. Нос был некогда сломан, но восстановлен, и потому ничем не выделялся. Губы, на которых то и дело появлялась легкая улыбка, которую, наверно, можно было бы даже назвать застенчивой – если не знать, что скрывается за ней. Голубые глаза, светлее, чем у самого Чезаре, у которого глаза были цвета весеннего неаполитанского неба…. На первый взгляд – обычные глаза… или, вернее, глаз, поскольку второго глаза у Райхсфюрера не было. Пустую, покрытую коллоидными рубцами глазницу прикрывала черная повязка, довольно редкая в современной Европе. По какой-то лишь одному ему ведомой причине герр Эрих не хотел выращивать себе новый глаз, хотя ему такая возможность была вполне доступна, и носил повязку, как какой-нибудь ганзейский пират.

– Чего, по-твоему, я должен бояться? – удивился Эрих.

– Того, что у про… унтергебен-меншей может появиться желание отомстить, – пояснил Чезаре, доставая с тарелки греческую оливку. Он очень с детства их любил, но никогда не ел вдоволь. А сейчас с оливками в Италии было худо. Даже трудно это себе представить – Италия без оливок! – Они свободно живут рядом с вами – кто мешает им взять молоток и тюкнуть кого-нибудь из своих обидчиков по темечку?

Эрих улыбнулся. Улыбка у него была доброй, искренней, так улыбаются люди, которые уверены, что их совесть чиста:

– Скорее я буду бояться, что Гумбольдты с кладбища в моем имении придут требовать с меня свою собственность. Дорогой Чезаре, я стою по ту сторону страха. Понимаешь, о чем я?

Чезаре неуверенно кивнул, глядя на Райхсфюрера. Он и до того не выглядел дряхлым, а сейчас словно помолодел Чезаре вспоминал их первую встречу – в швейцарской тюрьме предварительного заключения. Это было двадцать лет назад; Чезаре был молод, чуть больше двадцати, но уже имел определенную репутацию. Он сидел, ожидая перевода в Брюссель, где его должны были судить по одному интерполовскому делу, когда по «узелковому радио» прошла малява о том, что в их кутузку прибывает сам Штальманн. Об этом человеке Чезаре слышал краем уха, особо не прислушиваясь. Теперь он тоже воспринял новость спокойно: «cazzarolla, ну, поглядим на этого Штальманна… небось, какой-то бритоголовый с каской вместо головы».

Они встретились на прогулке. Эрих сидел на любимой лавочке Чезаре и чистил зеленоватый мандарин. Кожура от мандарина отслаивалась плохо. Лицо Эриха было сосредоточенным и совершенно мирным – ни дать, ни взять, бухгалтер, сводящий не особо сложный баланс.

Чезаре с двумя своими fratelli не спеша подошел к лавочке. Дино и Микеле привычно зашли справа и слева – им не первый раз приходилось брать фраера в «коробочку».

– Che cazza vuoi? – спросил Чезаре ровным тоном. – Чувак, тебе сказали, чья это лавочка?

– Муниципальная, – ответил Эрих. – Vanfaculo, stronzo.

Обычно Чезаре бил первым – тут промедлил. Ровный, безразличный тон в сочетании с беспрецедентной борзотой «бухгалтера» несколько выбили его из колеи. Тем временем «бухгалтер», практически не меняя положения тела, швырнул недочищенный мандарин в Дино, и заехал прямой ногой в колено Микеле. Одновременно он попытался прямым хуком приложить самого Чезаре, но тот, пусть и запоздало, но среагировал – хотя только и того, что успел сблокировать удар. Помогло это ему не очень – «бухгалтер» распрямился, как пружина, сработав ногой в пах Дино, отбившего мандарин и начавшего атаку, прерванную ударом противника, а затем….

Чезаре даже не понял, откуда ему прилетело – когда-то в короткоштанном детстве он катался на велике, стыренном у соседа, толстого Франческо, и въехал головой в трубу, на которую вешали ковры для выбивания. Ощущения были похожими. Садясь на задницу, Чезаре понял, что «бухгалтер» отправил его «на одесу» – боднул по переносице своей лобастой головой. Диспозиция теперь была явно не в пользу итальянцев – Дино, скрючившись, зажимал рукой пах, Микеле попытался подняться, и вновь рухнул – потом в коленной чашечке у него найдут трещину. Сам Чезаре сидел на земле, пытаясь понять, quo cazza Штальманнов стало два или три.

– Говно у вас мандарины, – заметил совершенно спокойный Штальманн. – Слыш, борзой, как оклемаешься, заходи ко мне на хату – я в изоляторе семь отдыхаю, типа, особо опасный Схера ли я так опасен, ей-Богу, не понимаю….

* * *

За прошедшие годы Эрих изменился, но в чем-то остался прежним, и сейчас это стало заметнее. В его облике через мягкие черты проступило что-то хищное, волчье. Единственный глаз сузился в щелочку, но в зрачке горел какой-то лихорадочный огонь. Это был все тот же Райхсфюрер, высшее лицо Нойерайха, если не считать фюрера, больше всего напоминающего не столь давно похороненного по-человечески русского Ленина в лучшие годы застоя….

И, вместе с тем, это был все тот же Штальманн, которого все преступники Европы всегда называли только по фамилии, если, конечно, это была его фамилия….

– Ты никогда не задавал лишних вопросов, Чезаре, потому заслуживаешь ответов, – сказал Райхсфюрер. – Ты хочешь знать, как это – быть по ту сторону страха? Ты это знаешь. Еще тогда, в Швейцарии, я понял, что ты на той же стороне страха, что и я. Не твои fratelli, только ты. Именно потому я и позвал тебя, Чезаре. Потому, что развернуть страх лицом к тебе было сложной задачей, и мне она удалась лишь отчасти.

Все боятся, Чезаре, но все боятся по-разному. Для большинства людей страх – всемогущий владыка, и они впадают в ступор при его появлении. Для других он враг, и они борются с ним, то побеждая, то терпя поражение. Для нас страх – друг. Он наше оружие и наша броня. С ним мы сильнее любого. Если ты в танке, то остальные – твои цели, которые ты можешь расстрелять, раздавить траками…. Если ты по ту сторону страха, то где все остальные?

Чезаре кивнул, на сей раз уверено: он понимал, он чувствовал почти то же, но не мог облечь в слова это знание. А еще он подумал, что не боится дона Энрике. Уважает, считает примером, едва ли не отцом, но не боится. Он был его вожаком, его фюрером, тем, за кем он охотно идет – не из страха, а по какой-то совсем противоположной причине.

Райхсфюрер словно прочитал его мысли:

– Людьми нельзя управлять с помощью любви, это чушь собачья. Даже Богу не удалось это. Одни Его любили больше других, но другие столь же сильно Его ненавидели, ненавидели настолько, что распяли. А я не Христос. Люди, которые могли распять Бога, не заслуживают ничего, кроме страха. И я – это страх, а мои апостолы, вроде тебя – такие же. Скоро ты познакомишься с ними Чезаре.

Он поднял бокал с вином, казавшимся зеленоватым в этой зеленной гостиной:

– Давай выпьем за страх, Чезаре, – предложил Райхсфюрер. – За самого близкого нашего друга, за самого верного союзника.

– Грех не выпить, – сказал Чезаре, отпивая вино. – Cazzarolla… кхм, простите дон Энрике, но мне кажется, что это вино из моего края!

– Так оно и есть, – кивнул Эрих. – Кампи Флегерей, последний урожай коммуны Поцуолли. Двадцать второй год.

– Откуда?! – изумился Чезаре. – Урожай двадцать второго…

– Почти погиб, – сказал Эрих. – Я знаю. Но из всех урожаев Поцуолли этот больше всего подходит под название флегерей – даже бочка, которую мне привезли, была опалена.

Чезаре посмурнел. Двадцать второй был скорбным годом для Италии. Сначала ужасное землетрясение разрушило все, что только можно: в руины превратились и солнечный Неаполь, и вечный Рим, и Флоренция, и Перуджа, и Бари… рухнула, наконец, Пизанская башня, легли грудой камней новые небоскребы Генуи, отдаленное Палермо, и то тряхнуло – мама, не горюй. Да что там Италия, пострадали даже Албания и западная часть Греции.

И, как будто этого мало было для и так не самой счастливой страны Евросоюза – один за одним изверглись Этна и Везувий, а также несколько менее крупных вулканов, среди которых были и небольшие вулканы Флегерей. Виноградники Италии, ее гордость, погружались в пламя, а те, что уцелели, накрыло саваном пепла. Погибли не только виноградники – пшеничные поля, оливковые и фруктовые сады, дубравы знаменитых дубов – все было уничтожено кислотными дождями и сернистым снегом.

Это был маленький средиземноморский апокалипсис. И так небогатое население Италии в мгновение ока скатилось буквально в нищету. И особым цинизмом на фоне этого был отказ правительства Евросоюза хотя бы списать долги Италии на фоне произошедшей катастрофы. Более того – Люксембург, а точнее Берлин (ни для кого не было секретом то, кто на самом деле рулит штурвалом европейского корабля) предложил Риму помощь… на основе заимствования, то есть, в кредит.

Северной Италии (не особо пострадавшей на фоне остальных) помогла Россия – и то лишь потому, что области к северу от По послали Рим с Люксембургом и Берлином ten’cazza и объявили о «независимости де-факто», об отказе от санкционной политики ЕС и признании «новых областей России» – Новороссии и Малороссии – ее неотъемлемой частью. Как итог – малороссийское зерно стали разгружать в Венеции и Триесте. Но, несмотря на нарастающий народный гнев, несмотря на сыплющиеся с далекого севера унижения, римское правительство не последовало примеру своих бывших подопечных. Если бы у Рима были силы, он, вероятно, ввел бы войска в Трентино, Венецию и Фриули, но все войска были направлены на подавление выступлений собственного народа.

Вот тогда-то на политической сцене Италии появился новый игрок – Чезаре Корразьере и его Fratellanza del poppolo italiano, объединившая в себе мафиозные структуры Сицилии, Калабрии, Кампании и Базиликаты. На Сицилии FPI выиграла выборы, а когда их результаты попытались оспорить – устроила чистой воды purificazione местных элит по тому же сценарию, что через пять лет проведет сам Эрих в Германии.

Конечно, ничем хорошим это не кончилось: войска ЕС были оперативно переброшены к сепаратистам, и FPI пришлось на время перейти на нелегальное положение. Пять лет Чезаре сотоварищи провел в подполье (причем сам Чезаре – в основном, на Лазурном берегу, тоже пострадавшем от событий двадцать второго, но оперативно отстроенном), при этом ЕС было вынуждено держать на Сицилии и в Калабрии крупную группировку войск, которой некоторое время руководил будущий райхсмаршал Швертмейстер. Швертмейстер, уже тогда бывший сторонником Эриха, оперативно боролся с bande fraterne, уничтожая те из них, которые не признавали единоначалия FPI. Всем было хорошо – и сторонникам Чезаре, день ото дня укреплявшим свои позиции, и герру Швертмейстеру, славшему в Раммштайн¹⁵ победные реляции.

Ближе к ЕА в руководстве Евросоюза заподозрили неладное. Немецкий армейский корпус Швертмейстера заменили французским корпусом «Марин». Ситуацию это не изменило, по крайней мере, изменило не сильно. Ставший замначальника штаба вооруженных сил Германии Швертмейстер обеспечил полную лояльность армии в ходе августовских событий, а окрепшие, перевооружившиеся и натренировавшиеся fratelli устроили французам образцово-показательную трепку. В Люксембурге рассвирепели и попытались вернуть немецкие части на Сицилию, но тут наступило ЕА, и всем стало немного не до итальянцев. Чем вернувшийся на Сицилию в сопровождении молодой жены Чезаре воспользовался в полной мере.

– Мы полностью контролируем весь юг, – говорил он Райхсфюреру. – Плюс purificazione прошло в Эмилии-Романьи. Вы знаете.

Эрих кивнул: восставшая область на южном берегу По снабжалась из Нойерайха через Венецию, в обмен на признание Нойерайхом независимости трех северных областей Италии, с полного согласия Чезаре, закономерно решившего, что ten’cazza, зачем держать кого-то силой?

– В центре удерживаются правительственные силы, продолжал Чезаре. – За нами Молизе, юг Абруцци и южная часть Лацио. Мы вперед не двигаемся, но и они в контрнаступление не переходят, ждут, когда голод и холод вымотают нас, хотя сами мерзнут и голодают не меньше нашего. А мы не двигаемся потому, что ждем, когда выступят fratelli из Тосканы.

– А когда они выступят? – уточнил Эрих.

– А вот это я с Вами и хочу согласовать, – ответил Чезаре. – Мы планируем атаковать первого апреля.

– Вы мне льстите, – ухмыльнулся Эрих. Первое апреля, кроме всего прочего, было днем его рождения. – Не слишком ли мы затягиваем? Может, стоит начать раньше?

– Как Вы скажете, конечно, – пожал плечами Чезаре. – Но у нас большая часть техники – джихадомобили¹⁶, а дороги после двадцать второго так и не восстановили, как следует. Разумнее дождаться, пока грязь просохнет.

Эрих задумчиво потер подбородок:

– Если восстание начнется первого, за сколько вы возьмете Рим?

– Числу к пятнадцатому-двадцатому, – ответил Чезаре.

– Тогда начинайте шестнадцатого, – решил Эрих. – Как вернетесь из Берлина, приступайте к подготовке, чтобы первого вы вступили в Рим. Я ничего не имею против подарков, но видеть тебя в этот день в качестве триумфатора будет приятнее для меня и полезнее для Нойерайха.

Он задумчиво осмотрел тарелки с закусками и взял вилкой кусочек ветчины:

– Очень надеюсь, что Италия под твоей властью вновь станет такой же плодородной, как раньше. Люблю вашу кухню.

– Ее весь мир любит, – кивнул Чезаре. – Кроме лягушатников. Кстати, о лягушатниках…

– Что? – спросил Эрих, хотя знал, о чем пойдет речь.

– Французы под шумок заняли Пьемонт и Ломбардию, – сказал Чезаре. – Фактически, конечно, но от этого не легче. В Милане стоит третий армейский корпус. В Турине – «Марин» с силами усиления. У берегов Ломбардии – авианосец «Ришелье» с эскортом. Чует мое сердце, что они готовятся нас бортануть, если мы заиграем в Тоскане… ах, да, и они высадили десант на Эльбе. В Пьембино их транспорт «Ораж» и два «Флореаля».

– Я в курсе, – кивнул Эрих. – Я вызвал в Берлин Конрада, ты с ним хорошо знаком…

– Угу, – широко улыбнулся Чезаре. Райхсмаршала Швертмейстера он ни разу в жизни не видел, но их заочное знакомство было довольно продолжительным.

– Он сегодня должен прибыть из Быдгощи, – продолжил Эрих. – Я приказал остановить наступление на берегу Вислы. Поляки больше не опасны, на крайний раз, хватит и хаймашютца, чтобы у них в голову дурные мысли не лезли. А Конрада мы отправим на юг, и если французы рыпнутся, их сначала проутюжат «Химмлишьтойфели»¹⁷, а пока они оклемаются – Швертмейстер придет и вышвырнет их за загривок.

– Успеете перебазироваться до шестнадцатого? – уточнил Чезаре. – Тосканцы хорошие ребята, и если жабоеды ударят им в спину…

– Я завтра же перебазирую TL74 «Мёльдерс»¹⁸ в Пенциг, – пообещал Райхсфюрер. – А в Нойбург переброшу эскадрилью из состава Райхсмарине.

– Quo cazza? – Чезаре в присутствии Райхсфюрера пытался не материться, но получалось не всегда. К счастью, Эрих не обращал внимания на такие мелочи.

– Чтобы «Ришелье» под ногами не путался, – пояснил Райхсфюрер. – Против лома нет приема, а «Химмильштойфелям» пофигу, что бомбить.

– Эй, а можно как-то без этого? – спросил Чезаре.

– Почему? – удивился Эрих.

– Che cazza, мне только затонувшего атомного авианосца у берегов Лигурии не хватало, – пояснил Чезаре. – И так Этна с Везувием всю Италию засрали, давай еще и Лазурный берег изговнякаем.

– Ты не знаешь лягушатников? – пожал плечами Райхсфюрер. – Узнав, какое добро к ним летит из стратосферы, они тут же героически сдрыснут в направлении Тулона. Кстати, о лягушатниках. Ты блокнот принес?

– Обижаете, дон Энрике, – ответил Чезаре. – Тьфу ты, он у меня в пальто, а пальто я отдал вашей девочке.

Эрих сделал круговое движение пальцем, и через минуту дверь приемной бесшумно открылась, и на пороге появилась сопровождающая Чезаре… точнее, не она, а ее почти точная копия – эта была немного более полногрудой, и волосы были темнее.

– Принесите пальто дона Корразьере, – велел Райхсфюрер. – Несите осторожно.

– Так точно, – отчеканила дама. – Кстати, у него телефон звонил, четыре раза подряд.

– Давно? – уточнил Чезаре.

– Да вот только что, – ответила девушка. – Возможно, сейчас он тоже звонит.

– Тем более, несите быстрее, – велел Эрих.