Читать книгу Désenchantée: [Dé]génération - Алекс Вурхисс - Страница 7

Мобильник в кармане Чезаре буквально разрывался. Сам дон Корразьере к этому факту отнесся стоически: подождал, пока ему отдадут пальто, вынул телефон, посмотрел, кто звонит и ответил:

– Cara mia, надеюсь, это действительно важно. Я как раз собирался отдать дону Энрике твой блокнот, и…

Услышав ответ Пьерины, Чезаре недобро прищурился:

– Где, здесь? Ну-ка, повтори, я должен точно это запомнить.

Вероятно, Пьерина повторила. Выражение лица Чезаре стало волчьим.

– Не волнуйся, дорогая моя. Считай, что он уже собирается купаться. Обещаю тебе. Да, я тебя тоже. Хорошо, позвоню, как закончим. Ну, куда я здесь пойду?! Конечно, в отель, не сомневайся, – и положил трубку. Спрятал мобильник, и достал из того же кармана блокнот в кожаном переплете с застежкой.

– Простите, дон Энрике, – сказал он, раскрывая блокнот. – Тут такое дело… сейчас я этого merdoso найду и объясню, va bene?

Эрих заинтересованно кивнул, вставая из-за стола. Чезаре тем временем листал блокнот – невероятно старомодную штуковину с алфавитом. С тех пор, как мобильник стал привычным даже для жителя какого-нибудь африканского захолустья, необходимость в бумажных телефонных книгах отпала, но их продолжали выпускать небольшими партиями для фриков. Неизвестно почему, Пьерина питала слабость к подобным архаизмам, а Чезаре считал это ее пристрастие милым, и добывал ей всякие раритеты. Блокнотов у Пьерины была целая коллекция, она писала в них перьевыми ручками (еще один анахронизм) или карандашами (которые сейчас использовали только немногочисленные художники, не поменявшие еще мольберт на графический планшет).

В этом блокноте, особенностью которого было то, что в него можно было подкалывать дополнительные листы, если закончилось место, Пьерина дала короткие, но предельно безжалостные характеристики более чем двум тысячам своих знакомых. Некоторые из этих характеристик были всего в пару строк, а самые большие полностью занимали лист с двух сторон.

Именно на одну из таких «расширенных» характеристик Пьерина и указала Чезаре. Найдя нужную страницу, тот поморщился и спросил:

– Дон Энрике, Вы по-французски читать умеете? А то я только на слух воспринимаю, cazzaro… тьфу, простите.

– Давай сюда, – кивнул Райхсфюрер, обходя стол. Чезаре передал ему блокнот, раскрытый на нужной странице.

– А можно вслух? – попросил он. – Мне тоже интересно, что это за фраер. Пьерина говорит, он у вас какая-то шишка…

Эрих, начавший, было, просматривать текст, остановился:

– Что? Стоп, а конкретнее можно? В каком смысле?

Чезаре наморщил лоб:

– Не уверен, что я правильно запомнил. Какой-то комиссар по эстетике и культуре. Она его видела в передаче по головизору.

– Какой комиссар? – голос Эриха стал жестким. – Райхскомиссар, ландкомиссар, штадткомиссар?

– Не помню, – честно признался Чезаре. – Там что-то связанное с Австрией…

– Ну да, Райхскомиссар у нас один, и это Магда, – Райхсфюрер прищурил здоровый глаз. – Австрия, говоришь? Точно Австрия?

– Che cazza, зачем мне врать? – пожал плечами Чезаре. – Австрию она точно упоминала.

– Отлично, – хищно улыбнулся Эрих. – Слушай, я пока почитаю, а ты набери свою жену, и уточни, пожалуйста, что за передача. Хочу сам взглянуть на этого типа, чтобы быть уверенным. Ульрик ван Нивен… интересно, Карэн мне его даже не представила.

И углубился в чтение, а Чезаре принялся набирать.

– Cara mia, – сказал он, когда Пьерина ответила, – дон Энрике хотел уточнить, по какому каналу… хорошо, а что за передача? Как зовут? Ирма, eccelente. Хорошо, передам. Ну да. А, так он rotto in culo, понятно… pezzo di merde, я передам. Читает сейчас. Хорошо, давай, ti amo!

Эрих тем временем перевернул страницу, и продолжал читать.

– Какой канал? – спросил он, не отрываясь.

– Вроде, Райхскультура, – ответил Чезаре. – Что за передача, непонятно, ведет девочка по имени Ирма.

Эрих кивнул, и сделал какой-то непонятный жест. Тут же над столом зависла голограмма бледной молодой женщины с монументальными чертами лица. Чезаре подумал, что она похожа на одну из статуй у входа в Дас Райх.

– Брунгильда, мне надо выяснить, какую передачу на канале Райхскультура ведет фроляйн по имени Ирма, – сказал Эрих.

– Нойекультур, конечно, – ответила Брунгильда. – Ирма Стадлер, очень хорошая девочка. Ее любят многие. Если она что-то не так…

– Нет, – оборвал ее Райхсфюрер. – Когда был последний на сегодняшний день выпуск этой передачи?

– Закончился семь минут назад, – ответила Брунгильда. – Сейчас идут «Небеса достать рукой», только начались. Я думала посмотреть…

– Вот что, – сказал Эрих, – позвоните на канал и скажи, чтобы они выслали мне копию на мой домашний датацентр. А Вам пусть вышлют режиссерскую версию «Небес…», скажите, что я разрешил.

– Спасибо, герр Райхсфюрер, – на губах Брунгильды появилось некое подобие улыбки. – Я бы и обычной довольствовалась.

– Посмотрите режиссерскую, Вам понравится, – улыбнулся Эрих. – Герр Шмидт когда ее смотрел, так хохотал! Хотел сценариста с режиссером на Дезашанте отправить, но я отговорил. Ничего там такого нет, а творческому человеку надо позволять время от времени задирать хвост пистолетом. Но, конечно, смотреть такое могут только проверенные геноссе. Так, я жду файла.

Брунгильда кивнула и исчезла. Эрих обернулся к Чезаре:

– Сейчас посмотрим, что это за Scheiße , – сказал он, вызывая пронумерованного с вином.

– А что там, в блокноте? – поинтересовался Чезаре.

– В сухом остатке имеем законченную дрянь, – сказал Эрих. – Педераст, который имеет тягу к несовершеннолетним подросткам, неиспорченным, как он сам выражается. Женщин за людей не считает, всячески третирует и зажимает, как может, причем при этом как-то ухитрился спеться с феминистками, – Райхсфюрер скривился. – Был замешан в скандале с каким-то совсем сопляком, еще до ЕА, но, к счастью для себя, всегда отрицал свою педерастическую сущность – наверно потому, что имел склонность по большей части к несовершеннолетним мальчикам. А эта Närrin Karin⁴¹ взяла его руководить Райхскапеллой памяти двадцать второго июля!

Эрих изменился в лице: его черты внезапно приобрели ту самую жесткость, которую Чезаре хорошо запомнил, равно как и то, что мандарины в швейцарских тюрьмах – говно. Чезаре не боялся ничего на свете, нет, не так – страх, который он, как и все живые люди, порой испытывал, подстегивал его, заставлял действовать. То, что он испытывал, когда видел Эриха таким, было не страхом. Это чувство, скорее, можно было назвать религиозным благоговением. Словно индус, который встретил аватару Брахмы…

– Поставить педераста руководить Райхскапеллой, это… – Эрих сделал паузу, – это все равно, что открыть врагу ворота города! Эти юноши олицетворяют собой Нойерайх, его новое, здоровое поколение, избавившееся от гнусности, порока и деградации!

Над столом вспыхнул свет, и появилась голограмма Брунгильды.

– Я перебросила Вам файл, – сказала она. – Если что, я нарезала передачу по эпизодам, и озаглавила каждый. Разрешите обратиться?

– Обращайтесь, – разрешил Эрих.

– Герр Райхсфюрер, по тому, как Вы разгневаны, я поняла, что случилось нечто совершенно недопустимое, – сказала Брунгильда. – Хочу вступиться за Ирму – если она где-то допустила ошибку…

– Брунгильда, я же сказал, что ваша Ирма тут ни при чем, – опять прервал ее Райхсфюрер. – Ни ей, ни кому бы то ни было из редакции Программы ничего не угрожает. К сожалению, гниль завелась этажом выше. Вы просмотрели передачу?

– Как она могла? – не удержался и спросил Чезаре. – Ведь всего пару минут…

– У Брунгильды есть специальный имплантат, – пояснил Эрих. – Она способна быстрее усваивать информацию, в случае видео – в десять раз, да, Брунгильда?

– Так точно, – ответила девушка. – Это ответ на оба вопроса. Я просмотрела файл.

– Какие-то замечания? – спросил Райхсфюрер. Брунгильда замялась:

– Последний гость, – сказала она. – Некто Ульрих ван Нивен. Скользкий тип, и, кажется, не особо жалуют фрау Шмидт, хотя юлит, как намазанный мылом уж.

– Брунгильда, Вы знаете, кто сейчас со мной за столом, – сказал Эрих утвердительным тоном, – дон Корразьере – мой друг и доверенное лицо. Можете быть предельно откровенны. Что Вы думаете об ван Нивене?

– Приспособленец, – Брунгильда процедила это слово тока, словно сплюнула. – И похож на педика. Как он восхищался «мальчиками» из своего хора… Scheiße . И это не только мое мнение.

– А чье еще? – удивился Райхсфюрер.

– Я сразу спросила у Отто… – ответила Брунгильда, – у герра Зейферта, редактора передачи, я немного с ним знакома, не было ли каких накладок. Отто сказал, что накладок не было, но в последнем сюжете он не уверен. Раньше фрау Шмидт лично утверждала все материалы, а теперь этим занимаются райхсцензоры, а те, видя рескрипт вышестоящего лица, могут утвердить материал вообще не глядя.

– Scheiße, – скрипнул зубами Эрих. – Ну, с этим я разберусь. Хорошо, Брунгильда, я доволен вашей работой. Отдохните, надеюсь, кино Вам понравится.

– Простите, герр Райхсфюрер, – лицо Брунгильды было удивительно безэмоциональным, но Чезаре показалось, что женщина смутилась, – я немного… в общем, упомянутый Вами ван Нивен сейчас находится в Берлине. Как Вы знаете, Райхскапелла выступает на открытии Дня Рождения Фюрера, естественно, он ее сопровождает. Капелла разместилась в пансионе фрау Сенна, на Якцоштрассе, а сам ван Нивен снял особняк неподалеку, на Кельтерервег 38.

– Особняк? – переспросил Эрих. – Брунгильда, будьте любезны, уточните, пожалуйста, завтра, за чей счет оплачена аренда особняка.

– Уже, – ответила Брунгильда. – Штадтминистерство Культуры Остерейх. Перевод денег одобрен штадтфюрерин лично. Копию платежного документа я сбросила Вам на концентратор.

– Вот что, Брунгильда, – Эрих потер пальцами подбородок. – Завтра с утра подготовьте мне приказ о награждении. Награду выбирайте сами.

Лицо Брунгильды осталось бесстрастным:

– Кого и за что Вы награждаете?

– Вас, – ответил Райхсфюрер, – за безупречную службу. И да, я помню, что награждал Вас в октябре месяце, не напоминайте. Мы все любим Нойерайх, но это не значит, что безупречная служба не должна вознаграждаться.

– Разрешите обратиться? – сказала Брунгильда.

– Не разрешаю, – ответил Эрих. – Хильда, это приказ, а приказы не обсуждаются. Приятного вечера.

– И Вам того же, герр Райхсфюрер! – ответила Брунгильда, и, наконец-то, Чезаре мог со всей определенностью сказать – женщина тронута. На ее бледной коже появился легкий румянец, глаза заблестели… – Lang lebe die Reinigung!

– Lang lebe die Reinigung! – ответил Эрих.

* * *

Когда Брунгильда отключилась, Эрих взял бокал со стола и посмотрел на Чезаре. В его взгляде читалось какое-то почти несолидное озорство, но кого-то другого (не Чезаре) этот лукавый блеск, наверно, мог бы напугать до заикания.

– Проще всего сейчас было бы вызвать сюда Вольфа, – сказал он, – ткнуть носом в художества этого педераста, устроить выволочку…

Он задумчиво перевел взгляд на вино в бокале:

– Когда-то Вольф Шмидт упек меня за решетку, два раза подряд. Теперь он Райхсминистр Райхсполицай в моем правительстве, более того – он один из немногих, кого я считаю своим другом. Прикинь, Штальманн закорешился с легавыми, западло, да? Жизнь все меняет, Чезаре, и нет в ней ничего постоянного. И простых решений в ней тоже нет. Можно спасти другу Вольфу, отправлявшему меня на казенный харч, его лицо, но я не буду. Не буду ради него самого.

– В смысле? – спросил Чезаре. – Простите, дон Энрике, но я нихрена не догоняю, что Вы сейчас сказали. Наверно, я не совсем…

– Это мне лучше знать, совсем ты, или не совсем, – перебил его Эрих. – Поясню – Вольфу надо вставить пистона, чтобы шевелил culo, как говорят у тебя на родине. Да и Магде встряска не помешает. Если время от времени не устраивать die klein Reinigung, начинаются проблемы. А в близком окружении – тем более.

Он поднял бокал, и они с Чезаре выпили, просто так, без тоста. Эрих продолжил:

– Христос говорил, – при упоминании Христа Чезаре торопливо перекрестился, – «кого Я люблю, того наказываю». Вольф и Магда дороги мне, но завтрашний вечер они надолго запомнят. Вот что, Чезаре… ты, помнится, первого человека лет в десять мочканул?

– В восемь, – уточнил Чезаре.

– Самостоятельно? – спросил Эрих, и пояснил, – то есть, никто тебя не учил этому?

– Che cazza, конечно учили! – ответил Эрих. – Дон Маркантонио Контини, pace all'anima sua⁴². Мой padrino⁴³, cazzarolla, он был мне больше, чем отец!

– Я тоже впервые убил человека под руководством отца, – сказал Эрих, улыбаясь.

– А кто был Ваш отец? – спросил Чезаре. Эрих на мгновение посмурнел, но потом вновь улыбнулся:

– Настоящий немец, которым можно гордиться. Когда я пристрелил этого… не важно, отец подошел к трупу, взял пальцами немного крови, и нарисовал ею мне крест на лбу. После чего сказал: «теперь ты настоящий мужчина».

– Che cazza, один-в-один, как у меня! – восхитился Чезаре. – Только он сказал по-другому: «гордись, piccolo stronzo, теперь ты мужчина, а не pezzo di merde. А теперь делаем ноги, пока не замели, твой бабах, небось, пол-Неаполя слышало».

Слушая это, Эрих улыбался и кивал, а потом сказал:

– Тебя не было с нами в славные дни ЕА, Чезаре, но это ничего не значит. Тем не менее я бы хотел, чтобы ты прошел обряд посвящения. Вот что мы сделаем: поезжай в Моабит, тебя там встретит симпатичная девочка Грета. Советую подружиться с ней, она у нас вторая после Вольфа, и на Дезашанте отправляются только с ее подачи. Возьмешь ее, найдете еще какого-нибудь засранца, и езжайте в этот особняк на Кельтерервег. Сформируете DF3 – Гретхен в этом плане опытная. Правила следующие – подозреваемого в наручники, в хате полный обыск – этим займется Грета, она же и допрос проведет…

– А я там зачем? – спросил Чезаре.

– Во-первых, три – счастливое число, – объяснил Райхсфюрер. – Во-вторых, три человека минимальное и максимальное количество людей для принятия важного решения. Ну, и, в-третьих, если выродок окажет сопротивление – можешь шлёпнуть его на месте из необходимости соблюдения Орднунга. Ну как, согласен?

– Если бы мне это предложили не Вы, в жизни бы не согласился, – ответил Чезаре. – А по Вашему приказу – хоть nel buca di culo alla diablo. Где этот ваш Моабит?

– Вольфганг дорогу знает, – ответил Эрих. – Гретхен он тоже знает. Он, вообще-то, ничего парень, этот Порше, но может при виде ее лужу напустить. Если не напустит – можешь взять его в DF3. Для него это будет подарок судьбы, засиделся он в раухенгестерах.

Они допили вино и встали из-за стола. Эрих подошел к Чезаре, и, вместо того, чтобы протянуть руку, по-отцовски его обнял.

– Рад, что ты с нами, – сказал он. – Но ты должен запомнить этот вечер. Жду тебя завтра с женой на празднике.

– Спасибо, герр Эрих, – ответил Чезаре. – Мы обязательно будем!

Как будто он мог там не быть! Кто-кто, а неаполитанцы хорошо знают, что такое una proposta dalla quale è impossibile rifiutare⁴⁴.

* * *

На улице тем временем пошел редкий снежок. Выйдя на крыльцо в сопровождении одной из молчаливых ассистенток Райхсфюрера, Чезаре зябко поежился – его белое пальто для защиты от мороза, даже самого легкого, явно не предназначалось.

Доведя Чезаре до стоянки, валькирия дона Энрике удалилась, предоставив тому самому выбираться с территории усадьбы. Вольфганг курил возле машины. Чезаре сделал неопределенный знак рукой, но герр Порше понял его правильно, тут же протянув дону Корразьере его «Кэмэл».

– Синьор Порше, – спросил Чезаре, – Вам что-то говорит аббревиатура DF3?

Видя, что водитель при его словах напрягся, Чезаре, мысленно обозвав себя остолопом, добавил:

– Я в том смысле, не хотели бы Вы поучаствовать в подобном мероприятии?

– Я бы с удовольствием, – пожал плечами Вольфганг, – да кто ж меня пригласит на такое, я же раухенгестер…

– Считайте, что уже пригласили, – сказал Чезаре с улыбкой, выпуская дым. – Я, с полного одобрения дона Энрике. Который, кстати, считает, что Вы из этой шинели выросли.

Вольфганг засиял, как новая монета:

– Это для меня честь, даже вдвойне честь!

– Честь – штука хорошая, – Чезаре оглянулся в поисках урны, и, не найдя ничего ее напоминавшего, тихонько бросил окурок на землю, растерев его носком туфли. «Надо сменить обувь», – подумал он. – «В щиколотки холодно, cazzarolla!» – Но на хлеб ее не намажешь. Кстати, что это за ругательство такое, рахуен…

– Раухенгестер, – подсказал Вольфганг, открывая Чезаре дверь машины. – Вечно вчерашний. После национализации всех бывших собственников национализируемого имущества понизили в правах. Большинство перешли в разряд унтергебен-менш, а некоторые и в Дезашанте загремели, так что мне, можно сказать, повезло.

Пока Вольфганг произносил все это, он включил зажигания, но с места не трогался.

– Веселое, должно быть местечко, это ваше Дезашанте, – заметил Чезаре. – А, кстати, что там такого веселого?

– Доподлинно никто не знает, – пожал плечами Вольфганг, – но люди говорят, что Дезашанте – это ад на земле. Полная безнадега. Это, знаете, хуже смерти, когда живешь и знаешь, что никуда не сбежишь – даже на тот свет…

– Почему? – не понял Чезаре. В ответ Вольфганг открыл рот и показал зуб, закрытый неаккуратной пломбой:

– Из-за этого. Под пломбой – имплантат, паразитирующий на нервной системе. Стоит тебе даже подумать о самоубийстве или просто побеге – этот маленький изверг моментально тебя парализует и подает вызов в ближайшее подразделение Райхсполицай. Можно я закурю?

– Che cazza, конечно, – задумчиво ответил Чезаре. – Зачем спрашивать?

– Мало ли, может, Вам неприятно, – Вольфганг пожал плечами, после чего утопил прикуриватель. – Так что, в гостиницу?

– Какая гостиница? – удивился Чезаре. – Мы едем в этот… cazzarolla, забыл, как оно называется. Вам имя Гретхен что-то говорит?

Вольфганг поежился, но машина, тем не менее, мягко тронулась с места и покатилась к выезду из усадьбы:

– Вы имеете ввиду Моабит? – зябко спросил он. Чезаре кивнул:

– В точку. Заберем эту figlia di diablo и поедем прессовать одного фраерка. Вы, я и донна Гретхен – вот и выйдет DF3.

– С ума сойти, – сказал Вольфганг, затягиваясь (машина выехала на улицу и стала набирать скорость). – Я в одной тройке с самой Гретхен… Вы не поймите меня превратно, герр… дон Корразьере, но я готов даже с чертом лысым работать, лишь бы от этой штуки избавиться. Не то, чтобы она мне очень досаждала теперь, это поначалу было трудно…

– Я не понимаю, – сказал Чезаре. – Она что, мысли читает, что ли?

– Не совсем, – ответил Вольфганг. – Не мысли, эмоции. Не знаю, как, но она довольно точна – стоит просто помечтать о чем-то запрещенном, вроде того же самоубийства – и все, стоишь, как мраморная статуя. Потом приезжают люди Вольфа, изымают имплантат, просматривают запись, и если посчитают нужным – тут же выносят приговор о наказании. Мне повезло, я только восемь раз пережил подобное, потом привык свои мысли в узде держать – а сколько народу загремело из-за них на Дезашанте? Условия там жестче, чем у нас, а бежать некуда – найдут и накажут. И перспектив выбраться нет вообще никаких. Жу-уть…

– Как по мне, так вся эта merdoso с имплантатами – та еще buca di culo, – сказал Чезаре. – А если, положим, Вы в это время за рулем?

Вольфганг затушил сигарету в пепельнице (Чезаре заметил, что он докурил ее до самого фильтра) и сказал:

– Дороги контролируются компьютерами. При поступлении сигнала от имплантата машину автопилот отведет на обочину. Но за такое по головке не погладят, наказание будет строже.

– И у многих такие имплантаты? – поинтересовался Чезаре.

– Примерно у тридцати двух миллионов, – ответил Вольфганг. – Ставили всем, кто был неблагонадежен, но мог сослужить службу. Так что Вы понимаете, почему я так загорелся. Участники тройки пишут друг на друга характеристики на портале Райхсполицай, и я…

Вольфганг отвернулся к окну, за которым была набережная Шпрее, и глухим голосом продолжил:

– Я буду стараться… но Вы, когда будете писать характеристику…

Чезаре понял, и хлопнул Вольфганга по плечу:

– Che cazza, даже не сомневайтесь! Буду только рад, если Вам удастся удалить больной зуб.

– Спасибо, – сдержано ответил Порше. – Знаете, я и не надеялся, думал, так и помру окольцованным… в принципе, жить с жучком можно, думать правильно быстро привыкаешь. Я не для того хочу удалить имплантат, чтобы думать как-то по-другому, я хочу доказать, что я и без имплантата настоящий орднунг-менш.

– По-моему, это и так очевидно, – Чезаре потянулся к пачке «Кэмела», которую Вольфганг бросил на торпеду. Шпрее, от которой они, было, удалились, вновь появилась справа. – Я одного понять не могу. Скажите мне Вы, мне действительно интересно: Вы говорите, что имплантаты получило тридцать два миллиона. Почему вы не сопротивлялись?

– Я лично не сопротивлялся потому, что давно мечтал о чем-то вроде ЕА, – пожал плечами райхсмайор. – А остальные… кто? Кто должен был сопротивляться? На 0 ЕА единственной организованной силой Германии была Партай. Все остальное – все эти ХДС, ХСС, зеленые, голубые… – все это была фикция, а не организация. Либеральная мораль – мораль индивидуалиста. У либерального гражданина на первом месте был он сам, на втором – его нужды, на третьем – его желания, на четвертом – его фантазии, а Родина, народ, партия, даже семья – где-то в самом конце списка. Более-менее были организованы только эмигранты, но их группировки были на ножах друг с другом, и ни при каких условиях не смогли бы объединиться. Штурмбригады сделали их как котят, даже без особых потерь со своей стороны – одно дело тискать вшестером напуганную фроляйн или прессовать либерально воспитанного гея, и совсем другое – противостоять вооруженным, организованным и ужасно злым немцам.

Чезаре прикурил от прикуривателя, протянутого Вольфгангом. Машина сбросила ход, и райхсмайор указал направо:

– Кстати, обратите внимание: видите эти руины?

Действительно, за окном машины появилось полуразрушенное здание в четыре или пять этажей, сейчас трудно было сказать. Было видно, что зданию неплохо досталось. Со стороны улицы дом был огорожен невысоким, не закрывавшим обзора, заборчиком. Чезаре кивнул.

– Один из центров сопротивления, – объяснил Вольфганг. – Здесь была мечеть и халяльная кафешка. Полтораста мусульман с оружием, не считая женщин и детей, забаррикадировались в здании. Лучше бы они этого не делали – наши вызвали «Тигров»⁴⁵ из Потсдама, и те залили здание напалмом из ВАПов⁴⁶. Они думали, с ними опять нянчиться будут, но герр Райхсфюрер не фрау Меркель… да вот мы и приехали, сейчас, только развернусь…

Чезаре видел, как поменялся Вольфганг, когда говорил о гибели мусульманской общины. В нем не было злорадства, но и сочувствия тоже не было. Только гнев, немного притушенный, поскольку те, на кого он распространялся, были мертвы.

Тем временем, машина остановилась у неприметного, на первый взгляд, четырехэтажного здания. Впрочем, у здания был новенький бетонный забор, по углам которого стояли вышки с плазмаверферами. Такие же вышки стояли справа и слева от ворот.

Едва «Мерседес» с Чезаре остановился, из ворот к ней вышел мужчина в форме FSP. Мужчина, cazzarolla – парню едва ли было больше семнадцати, но у него на груди была нашивка участника ЕА, что придавало ему солидности, по крайней мере, в его собственных глазах.

– Здесь запрещена остановка, – выпалил он голоском, еще не лишившимся подростковых интонаций. – Это особая охранная зона…

Чезаре ткнул ему под нос свой аусвайс, точнее, сначала, по ошибке, продемонстрировал пластиковый жетон, выданный ему на прощанье Райхсфюрером.

– Cazzarolla, не то, – спохватился он. – Сейчас, минуту…

– Что Вы, что Вы, – возразил эфэспешник. – Что Вам угодно, альтергеноссе?

– Это ко мне, Пауль, – сказал женский голос. Чезаре обернулся, чтобы увидеть женщину, которая, не спрашивая разрешения, садилась к ним в машину.

У нее была мальчишеская фигура, что еще больше подчеркивала полицайуниформа. Вокруг личного жетона змеился ободок из стилизованной колючей проволоки – такого Чезаре еще не видел.

У женщины были резкие, твердые черты лица. Странно, но у Чезаре язык бы не повернулся назвать ее ни красивой, ни непривлекательной. «Она какая-то потусторонняя», – подумал он. Светлые, практически белые волосы, огромные зеленые глаза, острый нос, тонкие губы, узкий подбородок – женщина напоминала чем-то хищную птицу.

Голос у незнакомки тоже был «потусторонним», казалось, она говорила откуда-то из другого места. «Так говорят призраки», – подумал Чезаре, и едва удержался, чтобы не перекреститься, тем более, что бледностью кожи, даже губ, женщина действительно напоминала призрак, и если бы не живые зеленые глаза, можно было бы подумать, что она – оживленный с помощью какой-то хитрой кибермеханики труп (говорят, в либеральных странах подобные развлечения были в чести у деградирующей золотой молодежи).

С появлением женщины Пауль поспешил удалиться, и исчез так быстро, словно выключили голограмму. Чезаре покосился на Вольфганга. Тот сидел с совершенно непроницаемым лицом, но костяшки пальцев, сжимающих руль, у него побелели.

– Я напугала Вас своим появлением? – без малейших вопросительных интонаций сказала она. – Разрешите представиться, полицайдиректор Грета Штайнадлер.

– Скорее заинтересовали, – пожал плечами Чезаре. – Весьма наслышан. Как Вы понимаете, я – дон Чезаре Корразьере, а это – третий участник…

– Ну что Вы, – перебила его Грета, – с геноссе Порше мы давние друзья. Как Ваши пальцы, герр Порше?

– Спасибо, ничего, – ответил раухенгестер, но при этом искалеченные его пальцы вздрогнули, и довольно заметно.

– А про Вас, дон Корразьере, я, увы, пока только слышала, – продолжила фроляйн полицайдиректор. – Я вижу, у вас накурено, не возражаете, если я добавлю копоти в атмосферу салона?