Читать книгу Воздушные головорезы - Александр Афанасьев - Страница 3

9 июня 2018 года. Россия, Дагестан, Хасавюрт, рынок

Хасавюрт – город позора России. Именно здесь генералом Лебедем были подписаны соглашения, завершившие первую чеченскую войну и не давшие шанса избежать второй. Город, где в свое время на базаре почти открыто торговали оружием, а на круге – так называлось место на административной границе – меняли пленных и похищенных.

Я до сих пор помню этот круг. Там стояли российские солдаты на бронетехнике, и никто их не трогал. Самим фактом своего присутствия они обеспечивали честность обмена.

Кавалькады джипов, люди с автоматами и в китайских спортивках, аксакалы, раздраженные бородачи, зеленые и черные повязки на бараньих шапках, азартный торг.

Теперь, конечно, все по-другому.

В Хасавюрт меня привезла маршрутка прямиком из самого Грозного. Многие ездят сюда за покупками, потому что здесь все дешевле. Обычная старая «Газель», бородатый, похожий на ваххабита водитель. Рядом с расценками объявление: «От платы за проезд освобождаются лица, совершившие хадж. Никому ничего объяснять не надо, просто выходите, и все».

Маршрутка стоит двести рублей, это недорого. Правда, в сам Хасавюрт она не идет, высаживает на круге. Ходит каждый час – это прогресс. Раньше через пятнадцать минут отправлялась. Значит, теперь у людей появились деньги, чтобы купить машину.

Тимур Муцураев, знаменитый бард, чеченский Высоцкий, лабает по струнам нервов в магнитофоне. Подрагивает в стакане мелочь на ухабах. А у меня в голове крутится совсем другое.

Какими же молодыми мы были и что же творили тогда!

И страна наша была нищей, загнанной, но какой же, черт возьми, молодой!

Все. Вот и приехали. Выходим. Несколько чеченцев с торговыми делами и я.

Смотрю на часы. Чеченцы ищут попутный транспорт до хасавюртовских рынков, куда им надо, а я пойду пешком.

Хасавюрт, старый уездный городок, забит машинами и рекламой. Торгуют здесь всем и везде. Он похож на пешаварский квартал Кархана-маркет, с поправкой на размеры, конечно. Дома в основном невысокие, улицы узкие. Они забиты машинами так, что на них то и дело возникают пробки.

Автомобили разные, от дешевых «девяток», «шестерок» и совсем уж древних «Москвичей» до хамоватых «Гелендвагенов» и «Ленд Крузеров». Очень много «Калин» и «Приор». Машины плотно припаркованы под углом по обе стороны улицы и кое-как ползут по самой ее середине.

Много маршруток. Здесь это всегда «Газели». На «Мерседесы», «Форды» и «Ивеко», как в крупных городах России, денег нет. Они тоже останавливаются где попало, высаживают или принимают пассажиров, нагруженных сумками, азартно сигналят.

Пешеходы идут по ноздреватому, давно не ремонтировавшемуся грязному тротуару, лавируют между ларьками, рекламными щитами, манекенами с одеждой, киосками, самодельными прилавками, приткнувшимися прямо у стены, машинами. Все свободные поверхности обклеены объявлениями о купле и продаже чего угодно, иногда в несколько слоев.

Чем ближе к центру, тем назойливее нескончаемый треск мотоциклов. На них развозят товар, а к некоторым торговым точкам никак не подъедет даже «Газель». Мотоциклы здесь в основном двух видов. Это старые, выходившие все сроки, давно не выпускаемые «Муравьи» или новые, китайские.

На бортах многих из них намалеваны номера мобильных телефонов – заказ грузотакси. Их, кстати сказать, здесь пишут интересно. Вместо первых трех цифр идет название оператора одной буквой – например, «Б», то есть «Билайн» – потом семь цифр. Дело в том, что у каждого мобильного оператора здесь только один цифровой код. Поэтому вместо первых трех цифр ставится его название. Такая вот местная особенность. Чего-то подобного я до этого не видел нигде.

Чем торгуют на улицах? Насколько я успел заметить – в основном одеждой, самой разной. Для детей, для беременных, платьями для невест. Народу здесь достаточно. Люди женятся, детей рожают, поэтому одежды нужно много.

Аборигены одеты по-разному, но в национальных костюмах нет никого. Правда, попадается много парней в спортивных костюмах. В России так давно уже не ходят.

В России!.. Я как-то уже привычно, автоматически сравниваю – там и здесь. Да, это не Россия, хотя и не Восток. Нечто самодостаточное, со своим уникальным колоритом, укладом и жизненными устоями. Не Восток, но и не Запад. Это Кавказ. Перекресток культур, миров и цивилизаций.

Я – проводник из того мира в этот. Харон, переправляющий людей из мира живых в царство мертвых

Здесь я ставлю ловчую сеть. Она не имеет никакого отношения к местной полиции, ФСБ, к людям и организациям, обеспечивающим проведение КТО, то есть контртеррористической операции. Точно так же мы, разведчики, действуем за границей.

Все дело в Грузии. Конечно, эта проблема не единственная, но с какого-то времени основная. Тамошний президент, недавно вернувшийся к власти, начал с удвоенной силой строить козни России. Он не остановился даже перед тем, чтобы пригласить (!!!) на территорию христианской Грузии исламских экстремистов, разрешил им создавать в горной части страны, граничащей с нами, лагеря подготовки террористов.

Меня смешит, когда грузинские аналитики в своих газетах спрашивают, есть ли в их стране «Аль-Каида». Да ладно вам, ребята, у вас и ИГИЛ давно есть!

Неужели вы забыли про Тархана Батирашвили? Если так, то я вам напомню.

Тархан Тимурович Батирашвили родился в 1986 году. Отец – грузин, христианин, мать – чеченка, мусульманка. Работал пастухом, был призван в грузинскую армию и в 2008 году участвовал в нападении на Южную Осетию.

Вскоре был уволен по состоянию здоровья, попал в тюрьму по уголовной статье. Там принял ислам.

В 2012 году досрочно освободился из мест заключения, выехал в Сирию и встал на джихад. Стал одним из лидеров ИГИЛ, «военным министром» этой террористической организации. Теперь его звали Абу Умар аш-Шишани.

Американцы предлагали пять миллионов долларов за информацию, которая помогла бы задержать или уничтожить этого человека. Четвертого марта 2016 года им повезло. Их самолеты ударили по позициям ИГИЛ около сирийского города Эш-Шаддад. Батирашвили получил тяжелые ранения и скончался.

Вся та шваль, погань и мразь, крепко получившая в Сирии, она, которая уцелела, ведь никуда не делась и к мирной жизни не вернулась. Эти ребята перешли границы. Одни осели в Турции, другие – в Иордании.

Немало их и в Грузии. Там они готовятся к переправке сюда, на Кавказ. Их обучают американские инструкторы.

А чтобы понять, что будет, если они здесь возьмут верх, надо побывать в Сирии. Посмотреть на Хомс, стертый с лица земли, на Алеппо, разбитый артиллерийским огнем.

Можно поговорить с беженцами в Ливане. Они зимой живут в курятнике и платят за него сто долларов в месяц. Эти бедолаги работают на фермеров за четыре бакса в день без кормежки.

Поезжайте туда, поговорите с людьми, посмотрите, во что все превратилось. Потом я выслушаю ваши рассуждения относительно Кавказа. Я много общался и с сирийскими мусульманами. Они благодарили нас, русских, за то, что мы их освободили.

Впрочем, сейчас речь о другом. Уж простите. Это у меня нервное.

Улица идет чуть вниз. Какие-то парни разгружают с мотороллера дрова и заносят их в кафе, в котором торгуют хот-догами и самсой.

Мне нужно чуть дальше. Магазин называется «Эмиль», там торгуют одеждой. Заведение так назвал отец в честь сына, убитого боевиками имарата «Кавказ» при обстоятельствах, не подлежащих разглашению.

Я осматриваюсь. В такой толчее трудно заметить слежку, но меня пока и искать-то не за что. Я еще ничего не сделал. На двери висит условный знак. Дескать, можно. Это просто плакатик. На нем написано по-русски: «У нас нет камер наблюдения, но воистину, Аллах видит все то, что вы совершаете». Это сигнал, что все в порядке, точка не провалена.

На самодельной витрине висят турецкие кожаные куртки, всякая прочая одежка.

Захожу. Хозяин пожилой, где-то лет шестидесяти, коротконогий, массивный, похожий на борца, лысый, раскладывает товар. На стене коврик. На нем арабской каллиграфией выведен символ веры: «Нет Бога кроме Аллаха». Несмотря на день, в помещении горит сорокаваттная лампочка в патроне без абажура.

– Ас саламу алейкум, Абу Эмиль. – Я использую условную фразу, называю хозяина не по имени, а так, как принято на Востоке. Абу Эмиль – отец Эмиля.

– Ва алейкум салам, уважаемый. Долгим ли был твой путь?

– Дорога возникает под шагами идущего, Абу Эмиль.

Хозяин торговой точки, переваливаясь, заходит за прилавок и достает тяжелую черную сумку, какую можно использовать и как рюкзак. Поколебавшись, внимательно на меня посмотрев, он снимает с рядов коричневую кожанку.

– На, примерь.

Примерочная – просто кусок помещения, отделенный занавеской. Там есть стул и зеркало, прислоненное к стене. Я сбрасываю на пол свою ветровку, ставлю на стул сумку и отдергиваю молнию.

В сумке меня ждет «Вепрь» калибра 6,5 с коротким стволом, переделанный на автоматический огонь. Там же предельно облегченный плейт-керриер. В него вставлена плита от нашего «Гранита» класса защиты 6А.

Еще я вижу шесть снаряженных магазинов. Один из них вставляю в автомат, три можно засунуть в плейт. Неудобно доставать, но ничего, приноровлюсь как-нибудь. Еще два распихиваю по карманам брюк – быстрый доступ.

Потом я пристраиваю на себя плейт, застегиваю куртку, смотрю в зеркало. Ничего не видно. Разве что жарковато в такой упаковке, но кому сейчас легко?

Включаю прицел – Holosun, дешевый, зато аж пятьдесят тысяч часов на одной батарейке работает, можно годами не выключать. Досылаю патрон в патронник и кладу винтовку прямо с разложенным прикладом обратно в сумку. Места там достаточно.

Сумку я вскидываю на спину. Да, ее можно и как рюкзак носить. Потом я отдергиваю занавеску.

Хозяин кивает, а я спрашиваю:

– Сколько, Абу Эмиль?

– Тебе – бесплатно. Такие у нас обычаи.

Я отрицательно качаю головой, достаю бумажник.

– Любая хорошая вещь чего-то стоит. Такие у нас обычаи.

Небольшая площадь, не знаю название. Слева красуется новодельная мечеть, через дорогу идет торговля «импортной мебелью из Чехии и Румынии».

У тротуара небольшая стоянка. Она забита огромными разноцветными аквариумами-автобусами. Рейсы на Ростов, Волгоград, даже есть прямой на Москву.

В числе тех, кто отправляется в столицу, – девушка. Ее провожает женщина средних лет в цветастом, почти павловском платке и кожаной куртке, как у меня. Девушка явно русская, блондинка. Они стоят чуть в стороне от торговцев, суетливо кантующих свои огромные сумки и коробки, оклеенные скотчем.

Женщина что-то успокаивающе говорит девушке. Похоже, что мать отправляет дочь на учебу в далекую и такую опасную Москву.

На самом деле она посылает ее вовсе не на учебу, а на смерть. Девчонка – смертница. Зовут ее Ирина, мусульманское имя – Мариам. У нее в Иванове есть ребенок, которого она бросила на родителей. Мать-одиночка.

В «Одноклассниках» она познакомилась с прекрасным принцем с Кавказа, попала под его влияние, приняла ислам и приехала сюда. Ее возлюбленный встал на джихад, отправился на Ближний Восток, там присоединился к «Исламскому государству» и стал шахидом на пути Аллаха. Его родные, живущие здесь, продали ее ваххабитам. Те уговорили девушку совершить истишхадию, то есть самоподрыв.

Эту дрянь возьмут позже, в России. Женщина тоже далеко не уйдет.

Сейчас меня интересует другое. Вон тот тип с камерой. Он стоит и снимает. Если меня не подводит чутье – а оно никогда так не поступает – это оператор. Единственный тип, неизвестный нам на сегодня во всем раскладе элемент. Мы знаем, кто он, но не в курсе, на кого работает, куда дальше идут отснятые ролики.

Оператор обязательно нужен, чтобы зафиксировать отъезд смертницы в Москву, где ее должны встретить братья из тамошнего джамаата. Он отошлет видео нужным людям, те выделят деньги на новые теракты. Взять живым опытного оператора – это джекпот. Он может знать даже больше, чем амир.

Каких-то иных причин для съемки я не вижу. Тут совсем нет ничего интересного.

Я стою рядом с автобусом, который пойдет на Ростов. Еще не скоро, позже, чем московский. Почему я так плотно одет – понятно. Это здесь тепло, а там неизвестно как. Не в багаже же куртку везти. То, что у меня тяжелая сумка – тоже понятно. Без вещей никто в дорогу не отправляется. Иногда я звоню по сотовому. Со стороны может показаться, что жду попутчика и нервничаю.

На самом же деле я просто жду.

Если получится так, как мы предполагаем, то оператор сейчас направится на хату, которую снимает джамаат. Там мы будем действовать по обстановке, в зависимости от того, сколько противников встретим. Если он попытается скинуть флешку, мы его возьмем, вывезем за город и поговорим по душам. Дальнейшее напрямую зависит от того, что нам скажет этот тип.

Если мы получим возможность накрыть ячейку прямо сейчас, то так и сделаем.

Короче, будут обижать – не обижайся.

Ага. Расходятся они, что ли? Похоже.

Я захожу за автобус, забрасываю сумку на спину, переворачиваю шапочку. С другой стороны она темно-зеленая. В толпе одежду не видно. Люди смотрят на голову, лицо.

Я выхожу. Оператор прекратил съемку и тронулся. Иншалла.

Площадь. Справа то, что здесь принято считать торговым центром, через дорогу – жилой дом, первый этаж которого полностью переделан под магазины. Лотки с местными фруктами и овощами соседствуют с ателье с претенциозным названием «Кензо», прямо так, русскими буквами.

Если когда-то на этом перекрестке и стоял светофор, то это было давным-давно. Никто об этом не помнит, все чешут напролом. Кто-то перебегает дорогу наискосок, рискуя жизнью. Под знаком «Остановка запрещена» яблоку негде упасть.

По той стороне улицы идет группа болел в желто-зеленых цветах «Анжи». Пока они ведут себя мирно, ничего не громят. Все еще впереди. Ребята оторвутся после матча.

Оператор нервничает. Понятия не имею почему, но факт медицинский.

Я смотрю на хрущовки, на поток людей, на машины, припаркованные к тротуарам. Если ты следишь за кем-то, то нельзя буравить его взглядом. Люди это чувствуют.

Опа!

Крик снова заставляет меня обратить внимание на клиента. Болелы не нашли ничего лучше, как докопаться до оператора. Не знаю, что им не понравилось, но так уж вышло.

Болелы – это местная гопота, да еще и с исламским привкусом. Есть суфисты. Это местное течение ислама, потом как-нибудь расскажу, чем оно отличается. Есть ваххабиты, они же джамаатовские. Это самые крупные группы. Найдутся и поменьше.

Разногласия в вере могут касаться, например, того, надо или нет шевелить большим пальцем при намазе. Есть и другой важный вопрос. Когда человек хочет что-то сделать, Аллах уже знает об этом? Или же надо сперва совершить какой-то поступок, и только потом Всевышний будет о нем осведомлен? Предопределенность – это тебе не шутки.

Интересно, а то, что эти барбосы начнут камеру у оператора отжимать, тоже предопределено было? Или так, типа случайно вышло?

Достаю телефон, набираю номер.

– «Ангара».

– Сто двенадцатый.

– Плюс, принимаю.

– У меня проблемы, пеленгуй.

– Мы видим тебя, продолжай.

– Группа гопников отжимает камеру у объекта.

– Принял. Что предлагаешь?

– Пусть менты приедут. Дай ложный адрес.

– Принял, жди.

Да уж, нам не хватает только того, чтобы местные правоохранители вмешивались в это дело. Но милицейская машинка здесь явно лишней не будет. Пусть «луноход» просто проедет мимо. На буйные головы сей факт должен подействовать. Это как раз мне и надо.

Так вот, про религию. Конечно, это ислам в сочетании с местными традициями, очень древними и крепкими. Вера для всех здесь более чем важна. Ислам – это некая самоидентификация, система координат. Он изначально предполагает силу и жесткое разделение на «мы» и «они». «Мы» – правоверные, мюриды, «они» – кафиры. Ислам легализует и объединение, и применение к кафирам любого насилия. А так же обкладывание неверных данью, которую они должны выплачивать за то, что живут на землях мусульман. Этот налог называется джизья.

А вот и «луноход» появился. Надеюсь, адрес ментам мои друзья назвали правильно, не ближе, а дальше по улице, чтобы не спугнуть.

Я перемещаюсь, и тут события, до этого не выбивающиеся из привычного русла, начинают катиться кувырком.

«Шевроле-Нива» резко тормозит рядом с этими оглоедами. Почти сразу гремят выстрелы. Один, второй, третий.

Не пойму, то ли из боевого, то ли из травмата, которых тут тоже полно, но падаю на колени и расстегиваю сумку. Милицейская машина взвывает сиреной, и в этот момент стучит уже автоматная очередь.

Я привожу оружие в боевую готовность, ловлю на прицел стрелка. Это мужик с бородой, в черных трениках. Я вижу его и нажимаю на спусковой крючок. Стрелок падает рядом с машиной, он готов.

Не теряя времени, я перевожу прицел чуть ниже и левее, на водительскую дверцу и бью не по окну, а по металлу. Мне надо подстрелить водителя, но я не хочу, чтобы пуля пробила стекла и попала в кого-то из прохожих на той стороне дороги.

Успеваю выпустить несколько пуль, прежде чем пистолет бьет уже по мне! Это не террористы. Огонь открыл кто-то из милиционеров. Делать нечего. Рывком назад, под прикрытие стены, угла. Пули чудом не попали.

Кто-то бежит и орет. Полный бешбармак, короче.

Я втыкаю провод от наушника в телефон.

– «Ангара», мать вашу!..

– Разбираемся!

Чего тут разбираться-то? Все кувырком пошло. Стрельба в городе – это однозначный провал операции. Надо сваливать отсюда.

Я высовываюсь из-за угла. Улица стремительно пустеет. Около остановившегося «лунохода» нет ни души. Где менты – непонятно. Они охренели вконец, решили вести огонь на поражение почти в центре города, при толпе народа!

Я решаюсь, огромными скачками бегу через улицу и в любую секунду ожидаю пули, но ее нет. Проскакиваю мимо «Нивы». В ней пусто, нет никого.

Я пересекаю улицу и скрываюсь за поворотом. Навстречу, голося как сирена, бежит по-европейски одетая женщина.

– «Ангара», видишь меня?

– Плюс. Объект свалил, он перед тобой, сто метров.

Черт возьми, теперь еще и соревнования по бегу начинаются!

Бегу вперед. Хасавюрт мне незнаком, поэтому ориентировку я теряю сразу. Главное – не нарваться на пулю, выпущенную из-за угла.

Я проскакиваю улицу, вылетаю на следующую, узкую, необычно тихую. Там стоит машина, около нее человек в полицейской форме. Он наклонился над оператором, лежащим навзничь. Я узнаю его по одежде. Этот тип вырывает у моего клиента камеру. Второй страхует.

По инерции я делаю шаг, другой, гляжу на них. Приплыли! Не верю, что бывают небритые полицейские. С бородами, с усами, чисто выбритые – такие бывают. А вот с щетинистой рожей – это вряд ли. Не должно быть таких полицейских! Ладно один. Но не двое же!

Пистолет ухватистее автомата и легче. Этот полицейский очень ловко, совсем не как обычные стражи порядка, умеет обращаться с оружием. Две пули принимает бронежилет. А вот третья!.. Об этом я узнаю только потом. Смерть минует меня чудом.

Пуля должна была попасть мне в шею и порвать артерию. Вместо этого она ударила в защитную пластину, сделанную из карбида бора и скрытую за высоким воротником, срикошетила от нее и с визгом ушла неведомо куда.

Я падаю, перекатываюсь. В человека, исполняющего такой номер, попасть намного труднее, чем в бегущего или идущего. Я в любой момент жду новую пулю.

Но эти фальшивые менты тоже не дураки. Стрельба дает им несколько секунд, но только для того, чтобы свалить. Чем они и занимаются.

Придя в себя, я вижу только зад «Патриота», выпускаю пулю по заднему стеклу, но без толку. Я поднимаюсь. Голова идет кругом. Третья пуля сработала так же, как удар ребром ладони по горлу. Она почти вырубила меня.

Оператор пытается подняться. На голове у него кровь. Она течет по волосам, смешивается с пылью и превращается в жирную, липкую грязь. Черепно-мозговая, что ли?

– Лежать, не шевелиться! – Вот и разобрались, называется. Сами. – «Ангара», прием. Здесь сто двенадцатый.

– На приеме.

– Оператор взят. Камера изъята. Пришлите «Скорую», оператор ранен. Черепно-мозговая, похоже.

– Мы все видели. Посылаем машину.

Мне задним числом приходит в голову дельная мысль. Зачем нам надо было устраивать весь этот спектакль на земле? С БПЛА и проследили бы за оператором.

– «Ангара», что мне делать?

– Удерживай позицию. Мы пришлем машину.

Черт!

– Лежи, не шевелись!

Я сую приклад автомата под мышку, удерживаю его левой рукой, а правой достаю гемостоп. Помочь надо. Кровью еще истечет. Да и человек вроде.

Ага, вроде.