Читать книгу Край безумной любви - Александр Александрович Теущаков - Страница 3

Шел 1949 год. У Борисова закончился срок отбытия наказания и в конце зимы бывшего штрафника с изломанной судьбой, освободили. Орден «Красной звезды» ему вернули и еще медаль – «За отвагу». Он даже не предполагал, что по возвращению в Москву, ему еще долго придется получать разрешение на прописку в Филевском районе, где проживал с матушкой до первой судимости. Сто первый километр – всегда пожалуйста, но чем ближе к центру, тем проблематичнее было закрепиться в столице.

Детство и отрочество Коли прошли в Юном городке, который разделяли две улицы: Красная и Черная. Теперь же, после войны Красную улицу заселяли в основном вернувшиеся после победы фронтовики, а Черная улица, как считала власть, была в старые времена – бандитской, так и продолжала «воспитывать» молодежь в людском духе, а не по общественным законам и меркам. Николая тоже воспитала улица, заложив в его сознание ценности, такие как: сплочение, дружба и отстаивание правоты, что иногда сталкивало в споре уголовный люд Юного городка с представителями власти на местах, то есть с участковыми инспекторами.

Мама постарела, сдала за годы, да было от чего: получила на мужа похоронку, и пока шла война с ужасом встречала почтальона, только бы не протянул ей «казенную» бумагу на сына. Когда перестали приходить письма от Коли, горевала, думала, что пропал без вести, и только через полтора года весточка от сына вернула ее к жизни.

«Пусть в лагере, но зато живой, – переживала она, понимая, что сыну сломали жизнь, – что поделать, раз у нас в районе, на улице Черной таких ребят было много: кто под „горячую руку“ власти попал, а кто и по глупости сел за решетку. Вон, соседский парнишка – Сережка Резаков, уже не один раз побывал в тюрьме, правда он моложе сына, но, как говорят: „Молодой, да ранний“. Вроде с виду и по разговорам парень – то не плохой, однако ж, неймется. Хоть и молод, да не сбил бы моего парня с пути, сын – то выходит, вроде отрицает порядки советские, как „политический“ идет, а Сережка все по карманам промышляет, да в карты играет, одним словом – уголовник».

– Мам, помнишь в соседнем доме девчонка жила? – спросил Николай в первый же день.

– Аннушка?

– Она, она, симпатичная такая.

– Чего ж не помнить, – мать улыбнулась, – а ты знаешь сынок, ждет она тебя, голубка. Может быть, и выскочила бы за кого, но Сережка Резаков не дает никому даже взглянуть на нее. Он намедни такую драку устроил, пришли с Красной улицы ребята, и один из них хотел к Ане посвататься, так Резак ему путь указал в обратную сторону. Насилу убежали, с нашей – то улицы мигом парни, да мужики собрались.

– А почему ты решила, что она меня ждала?

– Видела я ее, разговаривала, она сама мне призналась, что дорог ты ей. Иди сынок, вижу, что и еда тебе в горло не лезет. Ты уж поаккуратнее с ней, девчонка еще больно молода…

– Мам, ты что, я ее ничем не обижу.

– Иди сынок, иди, вижу, что и ты к ней неравнодушен, – улыбнулась мать.

Когда Коля подходил к Аниному бараку, то увидел, как на крайнем окне колыхнулась занавеска, из-за нее кто-то наблюдал. Он улыбнулся, и приложил руку к груди: сердце бешено колотилось. Вот она – самая крайняя дверь. И вдруг Коля обомлел: вместо девчонки, какой он запомнил Аню, выскочила из сеней, стройная, симпатичная, белокурая девушка, в старой, потертой шубке и в накинутом на голову платке. Аннушка за годы сильно повзрослела, но глаза, губы, остались прежними. Она робко остановилась и прижалась к перилам. Коля не сводил с нее глаз и, понимая, что скромная девушка стесняется его, заговорил первым:

– Здравствуй Аня. Мне матушка сказала, что виделась с тобой, – Аня молча кивнула, – я хотел тебе написать с фронта, да думал, что ты никогда не воспримешь меня всерьез. Ты еще девчонкой была, когда меня забрали.

– Неужели ты обо мне думал?

– Да, иногда, но не так…

– А я о тебе часто вспоминала.

– Ань, так я тебе нравился? – Девушка сконфузилась, зарделась и ничего не ответила. – Аня, ты не стесняйся, скажи как есть, я правда тебе нравился?

Легкая улыбка скользнула по губам девушки, и она кивнула.

– Так ты меня ждала?! – спросил он восторженно и удивленно. Аня опять молча кивнула. Николай сел на лавочку и пригласил Аню. Улыбаясь, она присела рядом.

– Ты насовсем вернулся?

Николай сгустил брови и, тяжело вздохнув, тихо ответил:

– Должно быть насовсем.

– А что ты натворил, почему тебя снова забрали?

– Гитлеровцев бил.

– За это не садят в тюрьму, а награждают.

– Меня отметили, – Коля расстегнул телогрейку и отвернул правый край.

Аня увидела орден и планку.

– Какой красивый, а что это за полоска?

– Ранен я был.

– Тебя ранило, а куда?!

– Было дело, в плечо. Ань, ты мне скажи, – решил сменить он тему, – у тебя есть кто? Серега Резак тут кого-то гонял из-за тебя.

– Ты и про это слышал. Ходил здесь такой, ребята его «Крысой» прозвали, но он мне противен. Говорят, он на Красной улице живет и недавно с фронта пришел. Сергей Резаков его ненавидит, говорит, что папаша его в органах работает, после войны его направили, мол, в милицию.

– Я слышал Резак здесь шпаной командует, когда меня забрали во время войны, он еще совсем салагой был.

– Да, действительно он вымахал, выше тебя теперь будет. И про то, что со шпаной водится, я тоже знаю.

– А у тебя к Сережке ничего нет?

– Да нет же, Коля, – Аня потупила взгляд и тихо сказала:

– Я тебя ждала.

– Ань, ты так сильно изменилась…

– Так сильно, что ты не узнал меня? – девушка заулыбалась.

– Узнал, но ты такая стала … – Николай нежно взял ее руку в свою, – я чувствовал раньше, как ты на меня смотрела, но не понимал, почему.

– Я первый раз тебя увидела, когда вы с парнями Резаковым дрова пилили и кололи, мамка моя тогда сказала: «Парнишка какой хороший, вот только с Резаковым – старшим зря связался, затянет он его в болото».

– Мама сказала, что у Резака отец погиб.

– Да, Сережка Резаков получил на него похоронку.

Коля, спохватившись, спросил:

– А твои, мама, отец – живы, здоровы?

– Папа погиб, на него похоронка пришла, а мама не вернулась с ночной смены, за станком ей стало плохо, вызвали врача, но поздно.

От горьких воспоминаний у Ани на глаза навернулись слезы.

– Как же ты одна жила все это время?

– Меня тетка родная взяла к себе, я у нее жила одно время, а два года назад вернулась в родной барак.

– Сочувствую, ты теперь круглая сирота.

Аня тяжело вздохнула и, посмотрев парню в глаза, спросила:

– Коля, а я тебе нравлюсь?

Он ответил не задумываясь:

– Ты мне и тогда нравилась, но ты была совсем молоденькой.

– А сейчас?

– Аня, ты хорошая, ты и сейчас мне нравишься.

Он обнял ее за плечи и слегка прижал к себе. Девушка поддалась его душевному порыву и, доверившись, положила голову на плечо Николаю.

Продружили молодые полгода и к осени справили скромную свадебку. Молодая жена устроилась на фабрику, а Николай долго не мог найти постоянную работу. Ходил на товарную станцию разгружать мешки с мукой и крупами, часто приходилось освобождать вагоны от угля. Наконец устроился грузчиком в речной порт. В семье царили любовь и лад. Казалось, жизнь наладилась, но прошлое Николая не давало покоя властям: сначала его частенько навещал участковый, но видя, что парень не лезет в преступные дела, постепенно отстал. Несколько раз Колю вызывали оперативники и интересовались его жизнью: спрашивали о Резакове, который умудрился снова попасть за решетку. Как-то раз ночью Сергей Резаков со своими дружками обокрал магазин на Красной улице, проникнув через взломанное окошко, в которое принимали хлеб. Унесли с собой продукты, спирт, водку и через два дня Резакова с двумя его дружками, арестовали.

Николай был всегда категоричен, когда разговор заходил о политике и войне, он знал настоящую цену свободе и отношение госвласти к свободолюбивым людям, которые были у нее, как бельмо на глазу. Однажды в разговоре между мужиками с начальством, Коля стал защищать права рабочих и нелестно высказался о советской власти. Кто-то тайно доложил куда следует и вскоре его задержали и препроводили в ГУГБ3, где ему пришлось выслушать обвинение в свой адрес, что он своими смелыми высказываниями подрывает основу социалистического строя. Наравне с основными обвинениями ему предъявили связь с уголовниками и неблагонадежными, в плане политических взглядов, людьми.

Аня передала мужу в тюрьму нехитрые пожитки и, не добившись у власти разрешения повидаться с ним, отправилась в слезах домой. Вскоре она осталась одна, мама Николая после приговора суда над сыном, умерла – не выдержало сердце.

Николай вернулся из лагерей не скоро, все, что ему пришлось испытать на севере, тягостным бременем легло на всю оставшуюся жизнь. В 1953 году в Норильске, где отбывал наказание Николай, в ГУЛАГовских лагерях: Горный, Речной и Степной вспыхнуло восстание заключенных. Николай примкнул к группе штрафников, которые входили в один из главных очагов мятежников. Лагерное начальство не принимало справедливых требований политзаключенных и в том числе «воров», пытавшихся агитировать среди рабочих рудников. Группировки рвались к «руководству» зонами. Воры выступили против «сук» и подняли остальных заключенных против системы ГУЛАГа. Несмотря на личные интересы, воры нашли правильные аргументы при выдвижении требований: об отмене принудительного труда, прав заключенных и тем самым заставили комиссию ГУЛАГа отменить существующую практику жестокого управления лагерями.

Восстание заключенных в Горлаге совпало по времени с междоусобной борьбой кремлевской верхушки, которая уничтожила Берию.

После объявленной заключенным амнистии в 1953 году, Николай с 58 статьей за плечами, под указ не попал, его держали в лагере еще пять лет, он вернулся домой только в 1958 году. С нескрываемой радостью обнял жену, счастью его не было предела, он понимал, что Анна любит его, потому и дождалась.

Через год у Ани с Николаем родился сын, назвали его Алешкой, в честь фронтового друга.

Сергей Резаков в последнее время задержался на свободе, он стал чаще приходить к Борисовым, подружился с ними еще крепче и через полгода, когда у Леши прорезался первый зуб, Николай, посоветовавшись с Анной, позвал Резака в крестные.

По жизни у Николая были свои взгляды и убеждения, в корне отличающиеся от позиции Резака. Если заходил разговор в целом о жизни, то обязательно, каждый из спорящих отстаивал интересы своей стороны. Николай сетовал на скудную и беспросветную жизнь простых людей, ютившихся в лачугах и бараках, а Резак превозносил воров, которые могли и умеют поддерживать порядок среди людей. Поспорив в очередной раз, они оставались при своих мнениях, разногласия не мешали им жить в дружбе. Резак частенько угощал маленького Лешку сладостями: то принесет леденцы, то невесть откуда – мороженное. Аня сдержанно относилась к дружбе Николая и Сергея, она знала, что дерзкий Резак никогда несправедливо не набросится на человека и не подобьет старшего друга Кольку на какое-нибудь преступление. Каждый из них выбрал свой путь и шел по – своему: муж тяжело переживал обо всем, что случилось с ним в жизни, зачастую выглядел задумчивым и угрюмым, а Резак прожигал свою жизнь, идя по ней легко и особо не напрягаясь. Посадят в тюрьму – ничего, срок не резиновый, все равно закончится. А вот Николаю с его убеждениями жилось трудно в таком обществе, где все делилось на черное и белое. Потому Аня понимала его сердцем и всячески старалась уводить от мрачных мыслей.

Николай находил временную работу и с утра до ночи вкалывал, чтобы прокормить семью. Он часто виделся со своим другом – Серегой Резаком и они, сидя на крылечке барака, обсуждали какие-то вопросы. Анна иногда наблюдала за ними и не могла понять, почему ее муж и крестный отец Алешки о чем-то горячо спорят.

Борисов поглядывал иногда за другом Сережкой, ловя его взгляды, направленные на Анну. Коля понимал, что его жена нравится Резакову, но он никогда, даже при сильном опьянении не затрагивал подобную тему. Вот так и жили два друга, в ожидании чего-то непредсказуемого, и каждый понимал, что рано или поздно в их дом снова постучится беда, и она таилась, ждала, когда подвернется удобный для этого момент.

Однажды в воскресный день к бараку подъехал закрытый фургон, для перевозки арестованных, из него вышли сотрудники милиции и направились к квартире, где проживала семья Борисовых. Резаков заметил в окно, как люди в форме вошли в двери к другу Кольке и понял, что его забирают и возможно надолго. Коля, словно ждал их прихода, молча оделся, взял старый чемоданчик с вещами, обнял, поцеловал жену Аннушку и маленького сына. Под конвоем вышел на улицу, где уже собрались любопытные соседи. Аня стояла на крыльце и, зажав в одной руке платок, утирала неудержимые слезы, а другой рукой прижимала к себе сына. С горечью в сердце и с мокрыми от слез глазами, провожала она до «воронка» родного человека. Алешка не мог тогда еще знать, на какой срок покидает их отец, но Аня знала точно – не на один год. Николай, перед тем, как запрыгнуть внутрь фургона, обернулся и улыбнулся. Вот таким она запомнила его на долгие годы: добрым, молодым и с прощальной улыбкой на губах.

Прошли годы. В стране к власти пришел Хрущев, народ стал ощущать политическую оттепель. Много людей было реабилитировано после Сталинских репрессий, но были и такие, кого государственная рука продолжала удерживать в лагерях, в их число попал и Николай Борисов.

Алешка рос и с утра до вечера носился с ребятами по улицам, благо из соседних бараков собиралось много мальчишек и девчонок. Ему было невдомек, почему мама, уткнувшись в подушку, часто плачет ночами. Разве подрастающий мальчишка мог понять, почему отца, которого он не помнит, так не любит существующая власть и при удобном случае отрывает от родной семьи и закрывает на долгие годы в лагеря. Но зато мама часто рассказывала, как он воевал на фронте, как его ранило, и Алешка гордился своим отцом, хотя совсем его не помнил. Открывая старенький шифоньер, он бережно трогал висевшие на лацкане пиджака орден «Красной звезды» и медаль «За отвагу». С интересом рассматривал пулю, которой по рассказу мамы, отец был ранен на фронте.

Тянулись в ожидании долгие дни, месяцы, годы. Письма от Николая приходили редко, и Аня с надеждой выглядывала в окно, когда же почтальон пройдет мимо, но увидев в очередной раз, как он мотает головой, тягостно вздыхала, садилась на стул и, прижав руку к глазам, не могла унять слезы.

Алеша, заметив тоскливые и заплаканные глаза матери, подошел и, прижавшись к ее плечу, тихо успокаивал:

– Мам, завтра придет письмо. Вот увидишь, с папкой все хорошо, не переживай, мам.

Аня, обняв сына, успокоилась и, взглянув в его глаза, сказала:

– Да, сынок, как любил шутить наш папка, чернила не успевают высыхать, потому так долго идут до нас письма.

– Мам, а когда мы поедем к нему?

– Как только разрешат свидание. Вот поднакопим денег, дождемся письма и поедем к твоему папке.

Шли дни, она жила от письма до письма. Дождливая, серая осень, менялась зимой, затем приходила долгожданная весна, наполненная душистыми запахами сирени, врывающимися в открытые створки окна.

Сергей Резаков со стороны своего барака часто видел, как Анна, стоя у открытого окна, устремляла тоскливый взгляд, высматривая кого-то на улице. Резак тяжело вздыхал: он знал, кому предназначен этот взгляд, полный любви и отчаяния.

Осознавал Сергей Резаков, что стал вести себя мудрее. Раньше случалось, совершит кражу, спустит быстро денежки и по новой на дело. Жил от одной кражи к другой. А теперь осторожнее заводил знакомства, с кем попало, на дело не шел. Правда, играл в картишки, и когда удавалось снять крупный банк, вот кураж! Мог собрать друзей, подруг и разгуляться по-полной. Соседи тогда догадывались, Резакову в чем-то повезло или его дружок освободился и на радостях они устроили пир на всю Черную улицу.

Весной, когда бараки утопали в вишневом цвету, когда девушки и парни собирались на лавочках под окнами, допоздна звучали песни под гитару или аккордеон. За листвой скрывались молодые парочки, откуда доносились шепот или причмокивания от сладостных поцелуев. Аня с легкой улыбкой порой смотрела, как Резаков чудит, весело балагурит и шутит, пощипывая девушек, привлекает их своими песнями.

Сын Алешка любил его за доброту, за дерзость, за умение находить подход к ребятне. Если Резак при деньгах, то никогда не обделял ребятишек вниманием, всегда преподносил сладости или какие-нибудь игрушки. Однажды, играя во дворе в футбол, пацаны пустили мяч в соседский огород к сварливому мужику. Он не раз ругал ребятню, что пропорет вилами мяч, вот и на этот раз мальчишки упрашивали ворчливого дядьку отдать мяч.

– Все, доигрались сорванцы, все грядки мне своим мячом помяли. Больше не увидите его.

– Дядь, ну пожалуйста – а, – упрашивали они соседа, – мы больше не будем.

– Нет, я сказал, ищите другое место для игры.

– Это, Миха, – раздался знакомый голос, – Резак подошел к штакетнику, – мяч пацанам верни.

– Серега, не встревай, они мне все грядки испортили.

Резак достал из кармана брюк денежную купюру и, протянув ее Михаилу, сказал:

– Это тебе за издержки, покроешь свои убытки.

– Я сказал – нет!

– Слышь, ты, чмо, если ты в неладах с мужиками живешь, так не спускай свою злость на пацанов. Не отдашь мяч, башку твою сорву и отдам пацанам, чтобы они ее гоняли вместо мяча, – пригрозил Резак.

Сосед нахмурился и, опасаясь, что Резак исполнит свою угрозу, бросил мяч за штакетник. Серегу многие из соседей побаивались за крутой нрав. Мало кто сомневался, если Резак достанет из-за голенища сапога финку, то может довести дело до конца, потому старались не перечить жигану. Лешка с благодарностью взглянул на Резака.

– Если что, крестник, обращайся. Кто из взрослых обидит, сразу мне говори, не жди. Я батьке твоему обещал, что с тобой все будет в порядке.

– Ладно, дядь Сереж, – согласно кивнул Алешка.

– Я тебе сколько раз говорил, я твой крестный, называй меня просто – Серега, ты же знаешь, я не люблю этих – дядя… тетя… Понял Леха, чтобы я не слышал от тебя, что ты называешь меня дядей.

Улыбнувшись, Лешка еще раз кивнул и рванулся к группе пацанов, нетерпеливо ожидающих, чтобы погонять мяч.

Резак любил «погарцевать» по Юному городку, наденет хромовые сапоги, приспустит их гармошкой и пошел по улице. Черный костюм и брюки сидели на нем, как на манекене. Прищурит дерзко взгляд и, наигрывая на гитаре, соберет толпу парней и девушек. Но, пожалуй, самым любимым занятием для Резака, была игра на аккордеоне. Сядет на крыльцо, растянет меха и польется задорное танго «Брызги шампанского», которое плавно переходит в «Амурские волны» или необычайные французские мелодии. Вот тогда во дворе его барака собиралась не только молодежь, но и взрослые и даже старики. Приходила Анна и слушала, как Резак виртуозно исполняет музыку. Он закрывал глаза и, слегка наклонив голову, плыл вместе с мелодией. Казалось, не его руки исполняют шедевры, а кто-то другой манипулирует клавишами. Потом поступают частные заявки и пожилые люди, поблагодарив Сергея, расходятся по своим дворам. Над бараками и улицей до поздней ночи раздаются задорные песни: от уркаганских, содержащих блатные слова, до тоскливых, мучительно входящих в сознание песен. Аня всегда ждала этого момента и, представив, как ее любимый Коля сейчас тоскует, стояла со слезами на глазах и слушала вкрадчивый голос Сергея. Резаков понимал ее состояние и вкладывал в голос такие нотки, что брало за живое. Только через изумительную мелодию, красиво произнесенные слова, можно донести до сердца женщины, как ее любят двое мужчин на свете – это ее муж Николай и он – Серега Резак.

Подрастала детвора на Филях, на улице Черной, впитывая, как губка поступки и наказы взрослых парней и мужчин. Примеров было много: одни садились в тюрьмы, другие выходили из лагерей и кругом существовал свой, негласный закон. Продал, наябедничал, струсил – в изгои. Своровал у своих – объявят «крысой». Унизил, оскорбил, надругался над девушкой – получишь нож в бок или такого подонка опустят ниже «тротуара». Отругал кто-то из молодых пожилого человека, в этот же день ему вставляли таких тумаков, что желание оскорблять взрослых, сразу пропадало. Госвласть – это конечно, она обладает силой и умением подавить любые действия в несоблюдении законов. Но исполнение, как таковых, не многие принимали за основу, те, кто неоднократно побывал в лагерях, вели свою политику, отличавшуюся от основной. Свежи в людской памяти: война, голод, разруха, репрессии и огромные лагерные срока. Не все были жуликами или просто попавшими на срок по уголовной статье за бытовые преступления, были и такие, кто осуждал действия соввласти за политические наказания. Таких людей власть прятала за колючей проволокой и, дав вздохнуть немного свободного воздуха, загоняла по-новому в холодные и мрачные бараки лагерей. Одним из них и был Борисов Николай.

Глубокой осенью пришло долгожданное письмо, в котором Коля сообщал, что ему положено свидание и состоится оно через два месяца, то есть в январе. Аня места себе не находила, получив радостную весть. Она выскочила на улицу и покричала сына. Но Алексей где-то пропадал с друзьями. Она обошла несколько бараков и, увидев друга Лешки – Валёного Витю, спросила:

– Витюш, ты моего не видел?

– Теть Ань, он пошел к дворцу Горбунова с пацанами, говорят, кино классное привезли, сегодня вечером покажут.

– Передай ему, если увидишь, письмо от отца пришло, пусть срочно бежит домой.

– Хорошо тетя Аня, передам.

Анна скопила сумму денег, чтобы хватило на дорогу туда и обратно. Продуктов набрала побольше, хорошо сын с ней едет, поможет с поклажей. Ехать далеко, в Сибирь, на свидание отвели всего одни сутки. Плохо только, что свидание будет проходить в вагончике у людей на виду. Ну, да ладно, ей бы взглянуть в любимые глаза, да обнять крепко и прикоснуться к его губам. Сын совсем не помнит отцовской ласки, но по ее рассказам Алешка всегда знал, что папка ждет его и любит, хотя и находится далеко от семьи. Коля у них самый лучший, как можно не помнить его: за его спокойный голос, за ласку и заботу. Аня никогда не забудет, как муж, сильно простудившись, утром собрался на работу. С температурой, еле стоя на ногах, подался зимой по холоду. Денег в семье не было, даже не на что хлеб купить, занимала у соседей, а Коля гордый – не хотел брать в долг, не любил, вот и пошел больным на работу. Пришлось Ане к Резаку идти за помощью, он как услышал, так раздетый и бросился на улицу. Увидел Кольку, присевшего в сугробе, взвалил на себя и домой притащил. Потом ругал его, но мягко, по-дружески. Резак ушел, а вечером принес две авоськи с продуктами и еще положил на стол деньги.

Аня тоже гордая, ей чужого не нужно.

– Сергей забери деньги, а за продукты спасибо.

– Ты хочешь, чтобы он, как я, пошел воровать, чтобы прокормить вас, – Резак указал на больного Николая и осуждающе продолжил, – деньги не пахнут, ты его сначала на ноги поставь, да мальчонку, как следует накорми, потом будешь мне высказывать, нужны тебе ворованные деньги или нет. – И хлопнув дверью, ушел. Что могла возразить Резакову в тот момент Аня, когда в доме действительно было голодно, потому была благодарна Сергею за помощь.

Ехали на поезде несколько суток. Вот и станция, на которой выходить, да еще пришлось ждать автобус, чтобы доехать до поселка, где содержали Николая в лагере. Вагончик для свиданий размещался между колючими заборами и чтобы до него добраться, нужно под конвоем пройти вдоль запретной полосы. Если заключенный без разрешения выйдет из двери вагончика, то окажется под прицелом карабина часового.

На счастье Анны и Лешки в этот день свидание полагалось только Николаю. Внутри было тепло, буржуйка в углу еще дышала жаром. Разложили вещи, выложили продукты, и стали ждать Колю. Лешка, через зарешеченное окно посмотрел в зону, и увидел несколько деревянных бараков. Над трубами вился дымок. Основной лагерный люд находился на работе – объекте, где происходила вырубка леса. Николай в этот день был освобожден от работы.

За дверью послышался скрип снега под ногами и с клубами холодного пара, в вагончик вошел арестант в ватной телогрейке и шапке-ушанке. Аня бросилась к мужу и, обхватив руками шею, прижалась к его груди. Затем, слегка отстранившись, стала неистово целовать лицо. Николай ловил ее губы и, блуждая глазами по лицу, не мог наглядеться, затем подошел к сыну, ласково потрепал его по волосам и прижал к себе. Сын почувствовал щетину на небритых щеках отца, и поцелуй его холодных губ.

– Родной ты наш, похудел, осунулся, – Аня пригласила мужа за стол.

Алешка, еще стесняясь отца, заулыбался и, поддавшись настроению матери, весело сказал:

– Ничего, пап, мы тебя сейчас откормим, смотри, сколько мы тебе еды привезли.

– Ты мой хороший, – произнес ласково Николай, – главное, что вы здесь, – и нежно притягивая сына к себе, добавил, – Алеш, ты так вырос.

Сын взглянул на отца и он, несколько минут назад, казавшийся ему далеким, чужим, смущенным, одиноким, вдруг стал таким родным и близким.

– Пап…

У Лешки не нашлось слов, защипало глаза. Он прижался к отцу и, стыдясь своих слез, зарылся лицом в его куртку. Анна сидела и, утирая глаза платочком, молча смотрела на мужа и сына. Она жила сейчас временем, отведенным на встречу. За этот момент, когда она видела их вместе, Аня готова была отдать жизнь. У горячо любящей жены и матери, при виде этой сцены, из глубины души поднялась волна избыточных чувств, она присоединилась к любимым и родным, нежно обняв их. Пусть на несколько часов, но они были вместе, этот миг для нее был самым счастливым за последние годы, когда она была разлучена с мужем.

В вагончик ввалился офицер в овчинном полушубке и завязанной под подбородком шапке-ушанке.

– Общаетесь?

Николай встал из-за стола перед проверяющим, так было положено правилами.

– Да, гражданин начальник.

– Издалека родные пожаловали?

– Из Москвы.

Офицер взглянул на симпатичную женщину, на пацана и поманил его пальцем. Лешка поднялся с табурета и подошел ближе к офицеру.

– Малой, ты бы оделся. Пойдем, прогуляемся, пусть мамка с папкой пообщаются, а ты пока в караулке побудешь.

Лешка взглянул на смущенных родителей, как бы спрашивая у них совета, но поняв в чем дело, суетливо засобирался.

– Борисов, за порог ни шагу, часовой на посту, если пойдешь без сопровождения по тропе, откроет огонь, – предупредил офицер, – и чтобы никаких перекидов в зону не было, иначе прекращу свидание.

Николай согласно кивнул и офицер с Алешкой вышли из вагончика. Пока шли к караульному помещению по тропе нарядов, Лешка с удивлением разглядывал всю обстановку. Столбы с натянутой колючей проволокой, внутри зоны бараки. Вот проехала через ворота подвода с грязной бочкой, вывозя отходы из столовой. Пожилой мужчина – зэк управлял лошадью. Вечерело. И вдруг к воротам, с противоположной стороны зоны, под конвоем солдат, стали подходить заключенные. Шел съем с работы. Люди выстраивались по пять человек в шеренгу и солдаты обыскивали их. «Пятерка» проходила в превратную зону, за ними закрывали ворота и запускали в зону. Внимание Алешки привлекло несколько зэков, они показывали пальцами на лошадь, проезжавшую мимо, и громко смеялись. Когда возничий натягивал поводья, лошадь обнажала зубы, на которых стояли большие коронки из тонкого металла. Отполированные «фиксы» блестели желтым отливом. Зэки загоготали и повернули головы на стоящего поодаль офицера. Стало понятно, почему они смеялись: когда офицер, отдавая команды, раскрывал рот, Лешка увидел на его зубах золотые коронки.

– Ах вы твари! – возмутился офицер, – и замахнулся на возничего рукой, – ты что, скот, вздумал надо мной потешаться?!

– Гражданин начальник, я не виноват, это не я поставил фиксы.

Офицер, сопровождавший Лешку, тоже рассмеялся и обратился к коллеге:

– Семеныч! А что похож…

Толпа зэков разразилась смехом.

– Прекратить разговоры и смех, – скомандовал начальник конвоя и крикнул возничему, – улепетывай отсюда быстрее и чтобы за пять минут снял, эти чертовы коронки.

Заключенных продолжали заводить в зону, увидев мальчишку, они приветливо помахали ему руками. Вдруг Лешка увидел, как на ворота села огромная ворона и кто-то из заключенных крикнул в зону:

– «Пятак», смотри, твой «Сынок» прилетел.

– Мужики, у кого есть краюха, дайте Сынку, – попросил из зоны Пятак. Один заключенный достал из кармана телогрейки корочку хлеба и кинул на снег. Птица спрыгнула с ворот и, подобрав хлеб, вспорхнула крыльями, и улетела в сторону леса.

– Что, весело у нас? – спросил улыбающийся офицер Лешку.

– Мне поначалу было, как-то страшновато, но конь рассмешил. А что, ворону они выкормили?

– Здесь не то, что ворону, пауков приручают.

– Как это пауков? – удивился пацаненок.

– Летом в изоляторе, пока сидят наказанные заключенные, от безделья мух ловят и пауков подкармливают, вот так и приучают. Постучит зэк пустой кружкой по полу, а паук тут, как тут – на обед прибежал.

– Как в цирке, – восторженно отозвался Леша.

– Еще хлеще, – весело произнес офицер, запуская паренька в караулку.

Закончились сутки, отведенные на свидание, семья прощалась. Мама утирала слезы, а Алешка сидел и смотрел на зарешеченное окно в зону. «Вот ведут на работу людей, а мы с мамой поедем домой, – думал Леша, провожая взглядом заключенных. – Врут люди, ничего подобного в книгах не пишут. Как же они там живут? Без жен, детей. Папка…»

Сын поднялся и подошел к отцу.

– Пап, ты скоро домой приедешь? Когда тебя отпустят?

– Еще долго сынок. Будь опорой матери. Слушайся ее, кроме тебя, ей некому помогать. Будет тяжело, Резак поможет. Передай ему большой привет от меня.

– Пап, но ты же не такой, как Резак, ты же не воруешь, за что тебя посадили?

– За свой язык, за то, что не могу молчать, когда другие ведут себя, словно воды в рот набрали. Понимаешь?

Алешка отрицательно замотал головой.

– Подрастешь, поймешь. Ты только мать не бросай. Пообещай мне.

– Хорошо, пап. Приезжай быстрее.

Николай обнял сына и, отстранив его от себя, поцеловал в щеку. Затем на прощание поцеловал жену и уже на выходе сказал:

– Я люблю вас, не забывайте меня, – и вышел за дверь.