Читать книгу Окно на тихую улицу - Александр Алексеев - Страница 4

Пока наши герои приятно прохлаждались под сенью «Башни», в подвале драматического театра происходил разговор менее приятный.

– Слушай, где этот долбаный Сережа?! Я сейчас уйду домой. Точно уйду!.. – возмущался от вынужденного безделья рабочий Стас.

Впрочем, назвать его рабочим было спорно. Стас Княжевич, год назад закончивший политех, вообще-то был потомственным интеллигентом. Обо всем, что связано с рабочей профессией, он знал лишь понаслышке. Но наследственные связи, а также талант организовывать и доставать делали его кадром, для предприятия не менее ценным, нежели мастера с золотыми руками. И не кем-нибудь, а в качестве своего заместителя привел его сюда Корбут. Правда, вот уже неделю, после того как сбежал первый подсобник, Стас делал раствор и подавал кирпичи.

Однако и тут нельзя сказать, что делал это он своими руками. Точнее будет, если мы скажем, что он руководил деланием раствора и подноской кирпичей. Непосредственно же эту работу исполнял другой Сережа, по фамилии Белобородов и по кличке Борода. С чего приклеилась к нему такая кличка, нетрудно было понять. Нижняя часть его лица исчезала в густющей черной бороде. А ее цветовое несоответствие с фамилией дало пищу глумливой фантазии Стаса. И Стас только что придумал для парня еще одно совершенно издевательское прозвище – Нелепый.

Борода, ворчливый и абсолютно безотказный, покладистый копуша, не имел особых претензий на свое предназначение в новой жизни. Он хотел лишь одного – немного разбогатеть, чтобы жена Вика поменьше пилила его. В штате будущего ресторана Корбут обещал ему должность экспедитора или зама по хозчасти. Со строительными работами он также столкнулся впервые. Но недостаток сей, к сожалению, ему не было дано, как Стасу, покрыть другим талантом. Поэтому и доставалась ему самая черная работа.

Однако вышеприведенное возмущение было обращено не к Бороде. Стас это сказал как бы себе, в сердцах. И Борода тут же поддержал:

– Чует мое сердце, не будет цемента ни сегодня, ни завтра. И вообще не будет здесь никакого толку. Не, пока не поздно, надо рвать когти!

– Какого черта он с утра делал! Шлялся где-то, собака, потом приперся с деловой рожей, забрал зачем-то Сашу! Сидит, наверно, сейчас на «Башне», жрет кофе, сволочь, и на девочек таращится! Или опять официанток себе вербует! Я же ему, мерину, вчера дал адрес, где можно брать цемент по безналичке!

– Не, Стас, он никогда не сделает свою «Мельпомену». И название же придумал! Я бы из-за одного названия не пошел сюда.

Стас, высокий и тяжеловесный, как статуя Давида, опустил нахмуренный взгляд на Бороду.

– При чем здесь название, идиот! Для тупых любое название лишено смысла.

– Сам ты тупой!

Стас не слушал, он продолжал:

– Я давно говорил, что все Сережи одинаковы, все бараны! Но особой нелепостью отличаются такие, у которых фамилия одна, а цвет бороды совершенно другой!

– Это ты от зависти, потому что у самого борода не растет.

– Дурак ты мохнорылый! Зачем мне на лице нужен этот вшив-ник?

– Этот вшивник, между прочим, отличает мужика от бабы!

– Вот именно. И ты от нее ничем больше не отличаешься.

Тут поток любезностей был прерван явлением незнакомого лица.

Лицо это в длинном кожаном плаще внешне напоминало представителя южной национальности, путешествующего по торговым делам.

Однако с первых же слов впечатление это рассеивалось. Перед нами открывался совершенно симпатичный, изысканнейший в общении человек.

– Добрый день! Извините за вторжение. Если не ошибаюсь, «Мельпомена»? Мне нужен Корбут Сергей.

– Его нет. Я его заместитель. А вы кто? – молвил Стас.

– Я его старый товарищ. Меня зовут Борис. Я договаривался с Сережей на это время. Я принес ему кое-какие вещи. Он просил.

И в подтверждение сказанного правая рука Бориса выплыла из-за спины. А с нею огромный целлофановый пакет, доверху чем-то наполненный.

– И что это за вещи? Я могу знать? – живо поинтересовался Стас. – В общем-то, я это должен знать, потому что я занимаюсь финансовой отчетностью. Это, наверно, материал для плафонов? Или шелк для обивки кабин? Нет?

– Нет-нет, это личные вещи. Для лета.

– Для лета? – возгласил Стас. – Чудненько! Прикидываешь, он готовится к лету! Мы сидим без цемента, а он уже готовится к лету! Интересно бы еще узнать, куда он намыливается – Сочи, Крым, Канары? Простите, Боря, и сколько же все это стоит? Он вам как обещал – наличными или по перечислению?

– Ну, не знаю. Цена сходная. Конечно, наличными! А что, я его подставил? Да тут у меня, собственно, пара обуви, штаны и батник.

– Штаны и батник! Какая прелесть! Еще раз простите, а цемент вы нам достать не можете?

– Цемент? Та-ак… Нет проблем! Сколько?

– А сколько стоят башмаки, штаны и батник?

– Девяносто, двести и полтинник. Всего триста сорок.

– Триста сорок?! Боже мой, почти две тонны цемента! В общем так, Борис, мы пока походим босиком и без штанов, а вы на эту сумму сделайте цемент. Идет?

– Никаких проблем. Только сначала нужны бабки.

– Какой разговор! Сейчас придет Сережа и выложит сколько нужно. Он у нас всегда при бабках.

Воодушевленный гость расправил плечи, энергично вздохнул и окинул помещение заинтересованным взглядом.

– Ну а что вам еще нужно? Вам тут, я вижу, еще ого-го сколько нужно!

– О-о!.. – воскликнул было Борода.

Но Стас тут же отодвинул его и пригласил гостя в зал будущего сногсшибательного кафе.

– Вот здесь, между этих плавных изгибов, напоминающих линии женского бедра, на этом пятачке будет нечто вроде сцены. Тут ступени полукругом с нижней подсветкой. Нужна еще мраморная крошка, бронзовая полоска. Слева и справа – ниши для музыкантов и танцующих девочек. Здесь нужны тяжелые бархатные портьеры. А дальше с обеих сторон на этих подиумах будут своего рода открытые кабинки на шесть – восемь человек. Отделка богатейшая, вплоть до хрустальных светильников. В конце там у нас посудомоечная, кухня и службы, там же и служебный выход. А вот эта дверь ведет в крыло, где будет наша бухгалтерия и кабинет директора. А вот здесь будет бар со стойкой, как полагается, и несколько столиков…

Стас вдохновенно принялся описывать картины интерьера, которые посетитель должен был увидеть уже через пару месяцев. Гость согласно кивал головой, о чем-то сосредоточенно думал и цепкими глазами мерил помещение. Время от времени он прерывал говорящего и со знанием дела вставлял:

– Думаю, что на этой стенке кафель будет дешево смотреться. Здесь нужен благородный материал, какой-нибудь ковролин. А стойку лучше отделать бордовым кожвинилом.

Борода ходил следом, внимательно слушал, вникал и делал беспрестанные попытки вставить свое мнение.

Так они вошли в свой обычный рабочий процесс.

Дело в том, что Боря был здесь не единственным гостем. По десять раз на дню кто-нибудь заходил, восхищался произведенными работами, интересовался судьбой подвала и в конце концов приступал к выдаче советов. Гостями были и руководство театра, и другие его работники, включая сторожей, и многочисленные знакомые Корбута, которые всегда разыскивали его, и просто не известные никому, но очень любопытные зеваки. Даже в те редкие часы, когда были материалы и была работа, наши работники с удовольствием бросали лопаты, снимали рукавицы и приступали к теплым разговорам, переходящим обычно в горячие споры.

Когда же наконец в распахнувшейся входной двери появился распахнутый плащ Корбута, Стас уже кричал:

– Угомонись, волчара! Твое бородатое мнение здесь так же неуместно, как и твоя нелепая борода!

– Стасик, Стасик, тебя слышно за квартал, – с приятной улыбкой заговорил Корбут. – Рад тебя видеть, Боря! Как тебе наше заведение? Но это пока только начало. Я тебе сейчас объясню, как здесь все будет.

– Явился! – проворчал Стас. – Можешь не утруждать себя. Боря уже в курсе.

– Без меня он не может быть в курсе, – все так же спокойно продолжил директор, уводя гостя в крыло, где предполагался его кабинет.

Следом за Корбутом в подвал спустился и Соболев. При виде нового посетителя он не сдержал вздоха усталости.

Надо заметить, что Соболев был единственным из коллектива, кого в будущем здесь не ожидала никакая должность, и также единственным, кто имел хоть какое-то представление о строительных работах. Собственно, он был здесь и мастером, и прорабом. И все, что было сделано, было сделано его руками и под его руководством. Работал он молча и всякое явление разговоров, замечаний или советов встречал глухим раздражением. Корбут чувствовал это и всегда старался заняться своей говорильней подальше от него.

– Такое впечатление, что он хочет отделать только свой кабинет! – в сердцах выпалил Стас. – Кстати, Саша, он тебе насчет цемента ничего не говорил?

– Ничего, – коротко ответил Соболев.

– Паскуда! – процедил сквозь зубы Стас. – Только трындеть может!

– Что такое? Что такое, мальчики? – послышался вдруг ласковый голосок.

На входе появились две женские фигуры, отчего Борода вмиг расцвел, и его борода разлопатилась.

– О-о!.. Васенина! – воскликнул он. – Чего нам привезла? Эту девушку? Она твоя подруга? Как ее зовут, такую симпатичную?

– Это Наташа, моя коллега. Только я не пойму, вам цемент нужен или девушки?

– И то и другое.

– Не обращайте на него внимания, – сказал Стас. – Мы ему сделаем обривание, и тогда ему нужен будет только цемент.

– Мальчики, мальчики! Сейчас вам всем будет не до девочек. Я вам цемент привезла.

Татьяна Васенина работала в отделе снабжения в одном из проектных институтов. И один только Бог знает, какая корысть заставляла ее оказывать помощь предприятию Корбута. Она брала на себя не только поиск и доставку нужных материалов, но также и невыносимо сложные бумажные операции. Помимо основной и дополнительной работы, она еще имела дочь и мужа-пьяницу, которые требовали не меньше времени и сил.

В ней было очень много материнского. Это была просто большая мама, особенно грудью. Это была очень хорошая мама – сплошная доброта, внимание, улыбчивость. Ей все время не хватало детей, и она их находила.

– Танечка, какая ты умница! – воскликнул Стас. – Я бы с радостью обменял тебя на двух Корбутов. И еще бы эту бородатую Нелепость в придачу дал.

– Да что ж ты так о своем коллективе?!

– Этот коллектив мне не коллектив. Сплошная непригодность. Кроме Саши, конечно. А нашему директору место на рынке, в рыбном ряду.

– О боже! Разве ж можно так о начальстве? А где оно, кстати?

– Не спрашивай. Оно сейчас так занято, так занято!

И Стас указал пальцем на крыло, где находился Корбут.

– A-а!.. Понятно. А кто там с ним?

– Совершенное никто. Просто фарцовщик. Штаны принес. У нашего головы они прохудились. От сидячки на «Башне».

– Понятно. Так вы будете разгружать цемент?

– Конечно! А он в чем? В мешках?

– Да, два мешка. Надеюсь, пока вам хватит.

– Конечно, Танечка! Спасибо тебе, родная! Так, бородатый негодяй, дуй вперед! На каждое плечо тебе по мешку. Я, так и быть, помогу загрузить.

– Ну уж нет! Помогать буду я…

Тем не менее Борода был вынужден подчиниться, и они, пререкаясь, отправились на выход.

– Белый «Москвич», ребята! – крикнула Васенина им вслед. – Там водитель вам откроет багажник!

Соболев, успев уже переодеться, окидывал глазом фронт работы.

– Ну, как тут у вас? – заговорила с ним Васенина. – Вижу, скучаете. А я вот привела подругу. Показать, что тут будет.

– Не представляю, как можно показать то, чего еще нет, – суховато ответил Соболев.

Подруга выглядела лет на десять моложе Татьяны. Была нарядна, красива, источала дорогой аромат духов. Она с живым интересом разглядывала помещение, и этот интерес совсем не вязался с ее внешностью.

– Ну, уж по сравнению с тем, что здесь было, Саша! Наташенька, ты не представляешь, что здесь было! Здесь сам черт себе и ноги ломал, и рога сворачивал!

– Ой, я представляю, Танечка!

– Нет, ты не представляешь, Наташенька. И не можешь представить, что здесь будет! Здесь будут кабины! Полуоткрытые кабины, с такими ступенями вверх, как в амфитеатре…

* * *

Спустя полчаса Корбута с гостем уже не было. Стас с Бородой приготовили раствор и подтаскивали кирпичи, а Соболев делал кладку стены, отделяющей посудомойку от главного зала. Васенина с подругой стояли рядом и внимательно следили за ним.

– Слушай, Соболев, до чего ж я люблю смотреть, как ты работаешь, – говорила Васенина. – Такое впечатление, что ты всю жизнь работал каменщиком. Правда, Наташенька?

– Да, правда, – смущенно подтвердила Наташа.

– Саша, а что, все журналисты так хорошо работают? У вас что, был курс каменщиков в университете?

– В университете учат разговаривать, а не работать.

– А где же ты научился этому?

– Этому не надо учиться. Это приходит само по себе. От нужды.

– А в учебе, значит, нет нужды?

Соболев не ответил.

Несмотря на то что вопросы не вызывали у него никакого удовольствия, он все-таки оживлялся. Движения его рук действительно были легки и точны. Мастерок, казалось, сам нырял в ведро, и тут же на стену ложилась ровная постелька раствора, на которую мгновенно падал кирпич. И так, один за другим, без всяких шнуров и линеек, без лишних постукиваний, прямо на глазах выстраивался безупречно ровный ряд.

Наблюдать за всякой работой, если она красива, всегда удовольствие.

– Эх, был бы у меня такой муж, горя бы не знала! – продолжала Васенина.

Соболев отвечал на это не более чем улыбкой.

– Знала бы, знала!.. Конечно бы, знала, – не дождавшись ничего другого, сама себе отвечала Васенина. – Хороший муж, как и хорошая жена, бывает только чужим. Только я вот никак не пойму, Санечка, чего не хватало твоей, извини меня, дуре? Бросить такого мужика! Не понимаю!

На что Соболев опять-таки лишь улыбнулся.

– Знаю, Соболев, знаю! Нас ты считаешь такими же дурами и поэтому не хочешь ничего объяснять. Только женщин, скажу тебе по секрету, умных не бывает. Для нас, баб, ум всегда дефицит, когда дело касается мужиков. Тут мы бываем или мудрыми, или дурами. А мудрость – это не ум. Мудрость у нас от сердца, она природная. Мудрости ведь не научишь? Да, Соболев? У вас в университете не было курса мудрости?

– Не было, – сказал Соболев.

– Да, приятно с тобой общаться! И смотреть, как ты работаешь, приятно, и поговорить – одно удовольствие.

Подошедший Стас бросил на землю два кирпича (носить больше двух кирпичей он себе не позволял, он позволял это Бороде). Освободившись от груза, он тут же сделал попытку вмешаться в разговор.

– Так… за то что Сашу отрываете от работы…

Однако Васенина пресекла его.

– Так, ладно! С вами весело, но нам еще в институт.

– Да что вам в том институте? – заскулил подоспевший Борода. – Вы там все равно ничего не делаете! Все равно вас скоро поразгонят. Ото лучше сразу оставайтесь здесь! А я вам подыщу непыльную работенку.

– Я тебе уже подыскал, бородатый ленивец! Смотри, у Саши раствор кончается! Стоишь тут шерстью трясешь перед девушкой. Пошел, пошел! Наташенька, не обращайте на него внимания. У него в семье неприятности. Жена его выгоняет.

Борода ничуточки не уязвился. Он так же улыбался и так же вертелся вокруг молчаливой и слегка смущенной Наташи.

– Не слушай этого дурака, Наташенька. Я не женат. Это он говорит о себе. Он себя так любит, что всегда говорит только о себе. Даже когда говорит о другом, все равно о себе.

– Ну ладно, всё, ребятки, всё!.. Пока! – Васенина взяла за руку свою подругу. – Я поняла, что к вам сюда нельзя приводить никаких женщин. Ужас какой-то! Представляю, что будет здесь, когда вы достроите кабинет директора. Наташенька, ни в коем случае не посещай это заведение!

– Конечно, она сама этого не сможет при всем желании, – не унимался Борода. – Ты знаешь, сколько будет стоить входной билет?

– И знать не хочу! Пошли, Наташенька… Пока, Соболев! Ты здесь один серьезный мужчина. А когда стройка закончится, не останется ни одного.

Соболев отозвался скупой улыбкой. Но на гостий так и не взглянул.

И Васенина с подругой не стали больше задерживаться.

* * *

Без женщин подвал принял мрачный вид, такой же, как выражение лица у бородатого подсобника. Работа сделалась тягостной. Соболев оставался молчаливым, Стас раздражительным.

– Короче, так, ребята, – сказал он спустя некоторое время, – мне сегодня надо быть пораньше дома. Мама просила. Мы больше не будем делать раствор? А, Саша?

– Нет, Стасик, – ответил Соболев. – Можешь уходить. И привет маме.

– Спасибо, Саша. Но если еще явится этот Корбутовый мерин, скажи ему, что я отправился его разыскивать. Хорошо?

– Хорошо.

– А я, может, его сам на «Башне» поймаю.

– Хорошо.

Борода словно не заметил ухода своего напарника. Он возился с принесенными кирпичами, укладывал их в высокую стопку, пока они не падали, затем снова собирал их, не переставая при этом сопеть. Но лишь затихли шаги Стаса, он забыл о кирпичах, уселся на деревянный поддон и закурил. А потом и речь завел:

– Саня, вот скажи мне, как журналист простому смертному, разве эти два козла – серьезные люди? Можно с ними работать? Можно с ними рассчитывать на серьезное дело?

– Если серьезно, то на серьезное дело рассчитывать серьезно – это несерьезно, – совершенно равнодушно отвечал Соболев.

Он был поглощен работой. Собственно, благодаря этому стена за каких-то полчаса и поднялась от уровня колен до его груди.

– Завтра уже надо ставить леса, – закончил он.

– Не, Сань, ты мне честно скажи, стоит ли мне вкладывать бабки в эту богадельню?

– У тебя есть бабки? Тогда я не понимаю, чего ты здесь делаешь.

– Не-е… Это мне Корбут вчера предложил. Говорит, чтобы потом иметь приличный доход, надо сейчас внести пай. И вот я не знаю. Ну, штуку, допустим, я найду. Батя даст. У него есть пара штук на черный день. Стас, кстати, вложил четыре штуки. Ты знаешь?

– Знаю. Только не вижу их.

– Во-во! А ты почему не хочешь остаться здесь работать?

– Кем?

– Да кем угодно. Ты же можешь хоть кем.

– Хоть кем и кем угодно – для меня разные вещи.

Соболев, казалось, потерял последний интерес к разговору и снова ушел в работу.

– Не, Сань, я, наверно, тоже не стану связываться с Корбутом. Рожа у него уголовная, хоть и прилизанная вся. Вика меня убьет, если узнает, что я вложил в него бабки. Она уже полгода достает меня за новый телевизор. Слушай, а классная баба эта Наташка! Да? По-моему, она хотела поговорить с Корбутом насчет работы. Мне Васенина говорила, что ее подруга ищет работу. Я сразу понял, что это она и есть. Васенина кого попало сюда водить не будет. Не, если эта Наташенька здесь будет работать, то я, наверно, тоже подумаю… А, Саня, как ты считаешь?

– Тоже так.

Борода почесал свою бороду, затем укоризненно покачал головой.

– Я к нему за советом, как к старшему товарищу, как к умному человеку! А он меня подкалывает. Эх ты, а еще журналист!

– Я каменщик, Сережа, каменщик. Не журналист. И давно уже не даю никаких советов. Советы дает Стас. Обращайся к Стасу.

– Слышишь, ну ты достал! – немножко обиделся Борода.

Он докурил, отшвырнул окурок, потом плюнул и поднялся. В лице уже не оставалось и тени обиды.

– Я знаю. Все это я знаю, Саня! Меня здесь подкалывают все. Но я не обижаюсь. Если на все обижаться, здоровья не хватит.

– Это хорошо, что не обижаешься. Это говорит о том, что ты классный парень.

– Вот тут ты прав, Саня! Пусть я и дурак, я с этим не спорю, но не подлец! И никогда им не был! В отличие от некоторых, которые острова культуры здесь разводят! И меня за это уважают. Очень многие! Ты знаешь, сколько у меня друзей?

– Знаю. Верю.

– А Стас всегда такой! Он только умного из себя строит. А на самом деле еще дурней, чем я. Еще доверчивей. Он уже Корбуту отдал все свои бабки. Болван! А я – нет, я ни в кого никакие бабки вкладывать не собираюсь. Вот Корбут умный, хоть и прикидывается дураком. Это же всегда так: дурак косит под умного, а умный под дурака. Ты не знал?

Борода сосредоточил взгляд на своем напарнике и на секунду призадумался. Соболев не вписывался ни в одну из приведенных категорий. Однако усложнять красивую мысль Борода не стал.

– Хотя Корбут, – продолжил он, – тоже конченый. И кончит плохо. Так что, как видишь, я умею в людях разбираться.

– Тогда ты лучше меня должен знать, стоит ли вкладывать в Корбута бабки, – отозвался Соболев.

– Все это понятно. Но дело в том, что сейчас, может, только в подлецов и надо вкладывать. Не в таких же дураков, как я! Сейчас все простые стали дураками. Кто не умеет обманывать, тот дурак. Я прав? Нет, ты мне скажи, я разбираюсь в людях? А, Саня?

– В людях, к сожалению, мы всегда разбираемся лучше, чем в себе.

С этими словами Соболев закончил раствор, выскреб ведро и ополоснул мастерок.

– Теперь можно и нам со спокойной душой сваливать, – сказал он.

Борода вышел из раздумья и стал прежним – улыбающимся, живым. И утер со лба пот.

– Ху-ух!.. Если бы не мы с тобой, Саня, здесь бы вообще ничего не делалось.

– Конечно, конечно. Нам бы еще деньги за свою работу получить.

– У тебя закончились бабки? – спросил Борода. – Я могу дать трешник.

– Спасибо, Сережа, я не к тому.

Он хотел было что-то сказать, но остановился. Видимо, удовлетворившись тем, что произнес себе это мысленно.

Борода же был расположен что-то услышать.

– У тебя какие-то проблемы, Саня?

– Да какие могут быть у холостяка проблемы! У таких, как я, о проблемах могут быть только воспоминания.

– Но ты же все равно что-то делаешь, чем-то занят!

– Эх, Сережа! Смысл вовсе не в том, чем ты занят! А в том, как ты себя чувствуешь.

– Я ж не о смысле спрашиваю, я о проблемах, – счел нужным сказать Борода.

Но Соболев молчал. Он был весь в себе.

– Все ясно, – сказал Борода.

* * *

Они уже переоделись и поднимались к выходу.

Однако дверь открывать им не пришлось. Она распахнулась сама, но путь им преградила глыба мужского тела в фирменном спортивном костюме. Глыба была коротко острижена, без всякого выражения на лице (я бы даже сказал, вообще без лица). Ибо при такой телесной массе лицо уже перестает иметь свое особое значение.

Вместо обычного приветствия вошедший громовым раскатом вопросил:

– Кто здесь Сережа?

– Ну я, – пролепетал Борода.

Надбровные дуги, напоминающие бампер, шевельнулись, под ними сверкнули глубоко посаженные цепкие серые глазки.

– Отойдем, базар есть!

Борода вмиг опомнился:

– Нет-нет, я не тот Сережа… Вам же, наверно, Корбут нужен?

– Мне нужен хозяин этого заведения.

– Так это Корбут, не я!

– А где он, Корбут?

– Не знаю. Но его сегодня уже не будет.

– А где он бывает?

– Не знаю… На «Башне» обычно.

Не говоря больше ни слова, гость повернулся, чтобы уйти. Но, взявшись за дверь, он на секунду задержался. Взгляд его уперся в Соболева, который все это время внимательно разглядывал его.

– А ты чего так смотришь? – прогремел угрожающий вопрос.

– Так – это как? – Соболев продолжал смотреть на спортсмена.

– Как мент! – брякнул спортсмен.

– Ты ошибаешься. Я ментов сам не люблю.

– Почему? – последовал быстрый вопрос.

– Потому что знаю их.

Нечто похожее на улыбку тронуло глыбообразный подбородок. И он тут же скрылся за дверью.

Пока Соболев отключал освещение подвала, Борода выглянул на улицу и вернулся с известием.

– Я так и думал, это приехала бригада. Корбута берут на учет. Не-е, мне это место все больше и больше не нравится. Недаром Вика так недовольна. Да, в общем-то, она и сразу была против, чтобы я здесь работал.

Выйдя из подвала, Соболев принялся закрывать входную дверь. Замок был старый, и некоторое время с ним пришлось повозиться. Борода стоял рядом и говорил:

– А я, между прочим, вспомнил этого типа. Знаешь, кто это?

– Кто? – равнодушно отозвался Соболев.

– Это же Колесников! Боксер. Не узнал, что ли?

– Спорт меня не интересует, даже шахматный.

– Слушай, а чего это он на тебя так? Ты ему что, не понравился?

– Я не нравлюсь ментам.

– Ментам? Какой же он мент!

– Менты и преступники – одни и те же люди. Только находятся по разные стороны закона. И те и другие, кстати, обожают спорт.

– Не знаю. Я против спорта ничего не имею. Я сам люблю футбол. Но я ни тот ни другой.

– И я каждое утро делаю зарядку. Когда не пью, – задумчиво и опять как бы сам себе проговорил Соболев. – Но физические занятия и спорт – разные вещи. Наша федерация еще не знает, что она готовит своим болельщикам!..

Интереснейшая эта мысль была прервана. Рядом прозвучал голосок:

– Ой, ребята, вы уже закрываетесь?

И Борода вздрогнул. Прямо перед ним стояла Наташа.

– А я хотела увидеть Сергея Васильевича, вашего директора, – сказала она.

– На хрена он тебе нужен, Наташенька? – возмущенно обрадовался Борода.

– Хотела поговорить с ним насчет работы. Днем как-то не получилось.

– Это тебе просто судьба улыбнулась, – быстро сказал Борода.

– В каком смысле? – не поняла Наташа.

– В том, что не получилось поговорить с Корбутом. Он бы тебя уже принял. И ты бы уже сейчас, может, проходила курс молодого бойца.

– Что ты этим хочешь сказать?

– Только то, что сказал. А за объяснениями обращайся вон к прессе. Саня у нас может объяснить все! А мне надо спешить домой.

Соболев улыбнулся.

– Почему я должен объяснять твои глупости?

– Это не глупости. Но мне, к сожалению, некогда. Все. Пока!

И Борода незаметно для девушки подмигнул Соболеву. После чего тут же оставил их. Соболев опять не сдержал улыбки. При всем женолюбии Борода ни за какие коврижки не изменил бы своей Вике.

– Ну так и что же это означает? – Наташа повторила свой вопрос Соболеву.

– Это означает, что мне поручили тебя проводить.

Соболев коснулся ее руки, и они тронулись в сторону площади.

– Не понимаю, – сказала Наташа.

– А разве ты не хотела, чтобы кто-нибудь из нас тебя проводил?

– Нет, ну я, конечно, не против. Мне это приятно. Ну ладно. В общем, так. Я скажу откровенно. Я дружу с Васениной и поэтому знаю, что предприятие ваше ненадежное. Даже более ненадежное, чем наш институт. Я бы сказала, оно ненадежно в такой же степени, в какой сомнительна личность его директора. Единственный надежный человек здесь, как утверждает Васенина, – это ты.

– Спасибо Васениной. Но я не принимаю на работу…

– Да я, в общем-то, и не очень хочу. Я, честно говоря, хотела только с кем-нибудь из вас пообщаться. Чтобы полнее составить представление о вашей фирме. Мне, конечно, Васенина много о вас говорила, но все-таки это одно.

– Ты от меня хотела услышать что-нибудь о Корбуте?

– Да, хотелось бы.

– Извини. Ничего не могу сказать.

– Не можешь? Или не хочешь? Если не хочешь, то этим уже будет сказано много.

– Не могу, Наташа. Ничего не могу сказать.

– Странно. Я почему-то подумала, что вы с Корбутом друзья. Васенина говорила, что вы даже живете вместе.

– О-о… Если бы все, кто живет вместе, были друзьями, то как бы прекрасна была земля наша, – проговорил Соболев, но опять как бы сам себе. После чего тут же спросил: – А с чего ты взяла, что мы не друзья?

– Уж очень вы непохожи. Странно все-таки.

– Ничего странного. Все непохожие похожи. Но сколько слез нам надо выплакать, чтобы понять это. Человек противоречив. Всегда противоречив. Мы существа неоднозначные, мы многогранные. Движущиеся, текучие, меняющиеся. Если я скажу, что Корбут хорош, я совру, если скажу, что он плох, тоже совру. Мир не делится на хороших и плохих. Он состоит из хороплохов. Все мы хороплохи.

– Правда? Очень интересная мысль! Твоя?

– Может быть. Но не ручаюсь.

– Значит, твоя. Мне она нравится. Я давно себя чувствую хороплохом. Ну и словечко ты подобрал! На ругательство смахивает. Действительно, все мы хороплохи. Если разобраться.

– Да. Хороплохи и доброзолы. А еще дурнокрасы и глупомудры. Такие вот мы все. Только отличаемся яркостью и тусклостью. Но это нормально. Так, видимо, и должно быть.

Они некоторое время брели молча, не спеша. Потом Наташа сказала:

– Конечно, все это интересно, остроумно. Все это реально. Только почему-то всегда хочется однобокости. Всегда почему-то хочется только хорошего. Плохого как-то не очень хочется. Хоть оно, наверно, и неизбежно. И, может быть, даже необходимо. Но почему? Почему всегда хочется этакого хорошенького, то есть однобоконького? Как-то совсем и не мечтаешь о полном и противоречивом! А? Ты случайно не знаешь?

– Не знаю. Просто очень хочется кому-то доверять. Но доверчивость не то качество, которое сейчас в ходу. А довериться надо. Просто необходимо.

– Конечно! Иначе я не знаю, как жить.

Они шли через площадь к троллейбусной остановке. Соболев неожиданно остановился и, заглянув в лицо девушки, сказал:

– Бедная девочка.

Наташе было двадцать два года, и девочкой она давно уже не была. Она успела и выйти замуж, и развестись, и сделать несколько абортов. Был у нее в настоящее время мужчина, шофер в институте, который подвозил ее домой. Текла у нее хоть и вялая, но половая жизнь, не хуже, чем у других женщин. И вдруг этот человек, глядя ей прямо в глаза, совершенно серьезно называет ее девочкой, да еще почему-то бедной. Какое-то приятное и уже забытое ощущение детской доверчивости шевельнулось в ней.

– Почему это я бедная? – пробормотала она, рассматривая его лицо.

Соболев смотрел на нее. Он впервые видел это зеленоглазое лицо, совсем юное, с нежной, еще не знающей морщин, кожей, на которую зачем-то была нанесена косметика. Но что-то очень знакомое было в этом совершенно незнакомом лице. И это знакомое тянулось к нему.

– Тебе нужно найти человека, чтобы довериться. Обязательно. Но это очень трудно.

– Почему?

– Потому что все мы недоверчивы и лживы. Мы хищники. А недоверчивость и лживость – это наши зубы.

Она молча раскачивала головой, то ли отрицая услышанное, то ли с ужасом соглашаясь. Потом опустила глаза и как-то странно улыбнулась. Ему показалось, что в улыбке ее блеснул оскал решительности.

– Я не знаю, – сказала она. – Не знаю, что мне хочется. Только домой не хочется.

– Где ты живешь? – спросил он. – Какой троллейбус?

– Четверка. Я живу на Калиновке. А ты где?

– В районе Северного. Мне нужен трамвай.

Они медленно двинулись к остановке.

– Нет, мне совсем не хочется домой, – повторила она.

Он знал, чего хотелось ей. Ему хотелось того же – пригласить ее куда-нибудь, посидеть, поговорить. Но в то же время ему хотелось и домой.

– Хочешь, мы с тобой как-нибудь прогуляемся? – сказал он.

– Да, – ответила она и остановилась. Глаза ее при этом решительно впились в него. – Честно говоря, очень хочу. Я человек прямой и скажу честно. Я вот сейчас почувствовала что-то определенно интересное. Не знаю что. И не знаю почему. Но это так. И мне интересно. Мне с тобой интересно.

– И мне с тобой приятно.

И Соболев невольно, как бы в подтверждение сказанному, чмокнул ее в щеку. Но не успел отстраниться, как она взяла его за руку и притянула к себе.

– Саша, – вырвалось у нее с выдохом. А влажные губы ее уже целовали его. И упругое женское тело льнуло к нему.

Минуту спустя она сказала:

– А ты знаешь, что Васенина к тебе неравнодушна?

– Это хорошо. Хорошо, когда люди неравнодушны друг к другу.

– Но она неравнодушна как женщина!

– Естественно. Она не может быть неравнодушна как мужчина.

– Ты неуязвим. Совсем неуязвим!

– Еще как уязвим.

– Неправда. А я почувствовала твои зубы, когда тебя целовала.

Она засмеялась, совсем как девочка, наклонив набок голову и поигрывая глазками. Он посмотрел на нее и улыбнулся. Смеяться ему совсем не хотелось.

* * *

Через некоторое время он шел к своему трамваю, наполненный удивительным ощущением. Оно было необъяснимо, это ощущение, хотя и знакомо. Его опять коснулась чья-то жизнь. Совершенно случайно в человеческом океане сошлись две одинокие жизни, коснулись друг друга и разошлись. И от этого прикосновения что-то колыхнулось в каждом.

Соболев ехал в своем трамвае и с грустью смотрел в окно. Приятное возбуждение от ее прикосновения еще не прошло, но какой-то здравый и жесткий голос уже кричал, что за удовольствием обязательно последует ответственность еще за одну чужую судьбу. Ответственность, обязанность – и еще одна несвобода. И еще одна разбитая жизнь. Не любовь это будет, не любовь! Не та любовь, которая тебе нужна. Поэтому держи себя в узде, не распрягайся на бесконечных полустанках!

* * *

Наташу толкали в набитом троллейбусе, кто-то кричал и просил ее пройти дальше в салон. Но она не слышала, не видела и ничего не чувствовала. Перед глазами стояло его лицо, умное и внимательное, смотрящее в нее. И она ощущала это лицо, она вдыхала его и растворялась в нем. Это было для нее совершенно новое чувство, и душа замирала в противостоянии огромного желания и страха неизвестности.