Читать книгу Падение с яблони. Том 2 - Александр Алексеев - Страница 15

С прибытием в город я задержался. Харьковский попался мне уже навстречу. Сначала я увидел блеск молний из его глаз, потом, как шум прибоя, донеслась его ругань. И только после этого заметил, что бедняга изгибается под тяжестью магнитофона и сумки с посудой.

Было тихо, сыро, туманно. С деревьев шлепались на голову тяжелые капли, добавляя бодрости к хорошему настроению. Повсюду мелькали виновники праздника – пьяные мужики. Хихикали девки. На улице Розы Люксембург уже кто-то дрался.

Харьковский искрился праздничным фейерверком. Куртка нараспашку, белая рубаха и новенький костюмчик всем напоказ.

– Ух, Марина, сучка! – буйствовал он. – Если не расколется – задушу! Стока времени угрохал на нее!.. Не-е, она девка своя, она расколется! И за Лену не переживаю – та вообще кошелка!..

– А за кого же ты переживаешь, родной?

– За тебя, дружище, за тебя! Боюсь, ты не расколешься, и твоя подруга пролетит!..

Харьковский был явно в ударе. Даже не верилось, что всего лишь за день до этого мы чуть не набили друг другу морды.

На квартире «Рупь семь», кроме Дешевого, все еще терлись Карман, Мендюхан и некстати приблудившийся Северок. Подлецы не спешили освобождать хату. Выдавливали у Дешевого магарыч.

Инициатива мздоимства исходила от Мендюхана. Дешевый психовал и грозился набить ему морду. И только к восьми часам общими усилиями мы все-таки выпроводили их. Но одной бутылки лишились. У Дешевого сдали нервы. Мендюхан одолел его ударом ниже пояса. Он упал на свою кровать и заявил, что остается снимать Лену Цапко.

– Цапать ее буду!.. Цап-царап!.. Цап – за сисю, царап – за писю!

Я был от Мендюхана в восторге. Этот умненький, щупленький, распустившийся мальчишка, благодаря хорошо подвешенному язычку, доводил здоровяка Дешевого до истерики. Лично я бы не смог на него злиться.

Как только дверь за грабителями захлопнулась, мы навалились на порядок. И минут через двадцать комната выглядела так, что в нее вполне можно было приглашать людей.

– Ну шо, пошли теперь за кошелками! – боевито сказал Дешевый.

И мы отправились.

Но по дороге наш кормчий вдруг заканючил. Неуверенность и сомнение помутили его разум. И чем ближе мы подходили к месту, тем несноснее становился Дешевый.

– Все равно у меня ничего с ней не выйдет. Ну шо это такое?! Два раза встретились, даже не побазарили как следует… Не, пацаны, это точно – ни хрена у нас не выгорит!

Я попытался вселить в него дух.

– Вова, я вообще не знаю, кто меня там ждет! Ну и что? В любом случае побухаем!

– Не, все это дохлый номер! Мне никогда с этими кошелками не везло. Да, если честно, Лена мне не очень…

– Слушай ты, мерин ушатый! – возмутился наконец Харьковский. – Надо было тебе дать бутылку, чтобы ты свалил! А мы бы взяли Мендюхана!

И Дешевый заткнулся.

Мы прибыли к дому на 27-м переулке. Марина уже крутилась у ворот и высматривала нас.

Она была с обалденной прической. Вообще, Марина Бисюхина очень женственная девочка, даже слишком для нашей бурсы. Не зря, видимо, Галя считает ее стервой. Марина раньше подруг поняла свое предназначение. И теперь все творческие способности отдает своей внешности. Я над картинами так вдохновенно не работаю, как она над своим лицом. Ее лицо – целая палитра красок, причем уложенных мастерски. Ей бы зубки еще поровней – и к краскам добавилась бы ослепительная улыбка.

Марина попросила подождать минут десять, пока девочки соберутся. И скрылась за высоким зеленым забором.

У Дешевого опять началось недержание.

– Тебе хорошо, – сказал он Харьковскому. – Тебе осталось только не полениться раздеть ее да отжарить. А тут не знаешь, с какой стороны заходить… Как набычится эта Лена!.. Ну шо я с ней буду? О чем разговаривать?

– Ты тока сам не набычься, – очень дельно посоветовал Харьковский.

Во мне тоже зацарапалось что-то дешевенькое. Но я оставался спокоен. Все мысли и чувства были зажаты в крепкий кулак, которым руководило простое любопытство и здоровый половой интерес. И прежде чем показались наши красавицы, я еще успел успокоить Дешевого, напомнив ему про Мендюхана.

Наконец зеленая калитка распахнулась, и вместе с ароматом духов одна за одной выплыли три женщины. Выплыли к нам. Так приятно было это осознавать, что в голове возникло легкое головокружение.

Ничего подобного не возникало в бурсе, когда десятки раз я сталкивался и с Мариной, и с Леной. Возможно, это было влияние той, третьей, низкорослой, незнакомой, которая вышла последней и скромно стала позади Марины.

– Вот, знакомьтесь, – сказала Марина. – Это Люба Матвеева, наша подруга.

Люба почему-то втянула голову в плечи и поочередно взглянула на всех нас, видимо, отыскивая своего предназначенного. И я не заметил, чтобы она хоть как-то выделила меня. Может, потому что было достаточно темно и я не мог хорошо видеть ее глаза. Тем не менее кошачьим зрением я совершенно точно определил степень ее симпатичности. Выше средней.

Первым к Любе подскочил Дешевый.

– Очень приятно!.. Меня зовут Владимир Александрович.

И схватил своими граблями ее ручку и стал трясти. Так что у Любы даже вытянулась шея.

Затем его сменил Харьковский. Захватив ту же ручку и так же тряхнув ее, представился:

– Вячеслав Иванович Харьковский!

Мне выпендриваться не хотелось. И я остался в стороне. Когда же все взоры обратились ко мне, я очень просто сказал:

– Трималхион Бонавентурович Перепатякин.

– Это Леша Соболевский. Он шутит, – поспешила внести ясность Марина.

– Алексей Васильевич, – добавил к чему-то Дешевый.

– О боже! – отозвалась Люба. – Я думала, вы окажетесь проще.

– Можно и попроще, – зацепился Дешевый. Но, не сообразив ничего проще, тут же замолк.

Эстафету упавшего товарища подхватил Харьковский:

– Можно и побольше, и потолще! Шо хочите, то и будет, главное, шоб не нарваться на хозяйку.

Он прилип к своей Марине и двинулся с ней первой парой. Лена с Любой взялись под руки и последовали за ними. Мы с Дешевым потащились последними.

За пятнадцать минут пути, пока мы склоняли старую хозяйку, у меня сложилось мнение, что Люба компанейская девчонка. И в самом деле, когда мы открывали калитку и партизанской поступью проникали в хату, было впечатление, что все мы знаем друг друга как минимум пару лет.

И уже в комнате при ярком свете я хорошо разглядел ее.

Невысокая, плотная, далеко не хрупкая, как мне вначале показалось, с короткой стрижкой и с лицом, которое можно встретить в любом магазине. Но с царственной грудью!

Когда она сняла пальто, в комнате будто вспыхнул дополнительный источник энергии. Под белой кофточкой из тончайшего шелка, под вздымающимся вверх кокетливым жабо был скрыт реактор. Так что мы втроем даже переглянулись. И в квадратных глазах каждого читалось одно выражение: «Ни хрена себе!»

Впрочем, если быть справедливым, то эта жизненная энергия исходила от всех кофточек и юбочек. В нашей конуре, прокуренной до кирпичей и насквозь пропитанной вином и матерщиной, не часто являлись такие цветочки. А если уж быть точным, то, наверное, ни разу. Я не помню здесь такого света и такого запаха.

Пока мы переглядывались да покряхтывали, сдерживая восторженные улыбки, наши девочки со знанием дела принялись хлопотать у стола. Мы, как тени, продолжали ходить за их спинами.

На столе одно за другим появлялись блюда. Колбаски, консервы, салатики, конфетки и прочая мелочь, которая была увенчана самой настоящей бутылкой коньяка. После чего Харьковский с Дешевым одновременно произнесли:

– Да, нам так не жить!

И тут же сервировка была обезображена батареей нашего портвейна.

Сначала мы приняли поздравления под коньячок. Потом за знакомство добавили винца. Потом допили коньяк и уже всерьез принялись за вино. И через полчаса, можно сказать, мы поднялись на нужную ступень.

Харьковский утащил свою Марину на дальнюю кровать и затеял там возню.

Мы вчетвером сидели за столом, и я, как мог, спасал ситуацию.

У Дешевого с Леной разговор не клеился. Леночка все время смотрела на меня, а у того что-то замыкало. Он хлестал стопку за стопкой, выкуривал сигарету за сигаретой, поднимался и расхаживал по комнате, как заключенный по камере. Потом садился и лепил горбушки, от которых всех коробило. Он больше и больше смахивал на постороннего.

Я же очутился между двух обращенных ко мне женщин. И стал пригреваться, как на солнышке кот.

– Давайте еще выпьем, – предложила Лена, глядя почему-то только на меня.

Она была уже хорошенькая. Она вообще хорошенькая, маленькая, улыбчивая, общительная и своенравная. Но после нескольких стопок стала необыкновенной.

Сказав это, Леночка потянулась к наполненной стопке. Я перехватил ее руку:

– Ты знаешь, что девочкам нельзя поднимать такие тяжести?

Я взял стопку и поднес к ее губам. Она отхлебнула половину и предложила мне допить остальное. Я осушил стопку, нанизал на вилку ломтик колбаски и протянул ей. Но как только она раскрыла рот, я метнул этот ломтик себе. И зажал его губами. Она возмутилась. И я потянулся лицом к ней, предлагая откусить половину. Она согласилась. И у нас получился непроизвольный поцелуй.

Я взглянул на Дешевого и сказал ему глазами: «Учись, сынок!» Дешевый не понял. Он почему-то закурил вторую сигарету, хотя одна уже дымилась в руке.

Лена от своих подруг отличалась особой решительностью.

– Мне это понравилось! – сказала она. – Я согласна выпить еще!

– Вон Дешевенко с тобой хочет выпить, – сказал я.

– А я с ним не хочу!

– А какая тебе разница? – не выдержал Дешевый.

– А большая!

Я взглянул на Любу. Это баловство ее совсем не задевало. Она добродушно посмеивалась.

Тут Дешевому пришла мысль потанцевать. Включив магнитофон, он схватил Лену, провальсировал с ней до выключателя и незаметно нажал на него.

Танцевать с Любой оказалось не очень удобно. Она была ниже меня почти на голову. Однако все это перестало иметь значение, как только я ощутил животом ее могучую грудь. Какими-то мурашками по телу разлилось сладкое ощущение. И сознание незаметно отключилось. Я поцеловал ее в шею.

Никакой реакции от нее не последовало. Я повторил провокацию несколько раз. Грудь ее вдавилась в мой живот. Я отыскал губами лицо и стал его целовать. Некоторое время губы ее оставались неподвижными, потом ожили и задвигались. Словно где-то у нее включился маленький насосик. И он заработал все сильней и сильней… Я тогда еще не подозревал, как может работать этот насосик!

Каким-то образом мы очутились на кровати Мендюхана. И там продолжили свое приятнейшее занятие. И когда уже своими мыслями я забрался к ней под кофточку, раздался голос Лены:

– Включите свет!

Ей вторила Марина:

– Кто выключил свет?

Можно было подумать, что на них напали мыши.

Никто не шелохнулся. Крики повторились. Тогда я поднялся и щелкнул выключателем. Свет не загорался. Было ясно, что Дешевый выкрутил лампочку. Но он не сознавался. Я посоветовал ему вместо фокусов с освещением заняться лучше девушкой.

Это подействовало. И он ввернул лампочку.

При свете обнаружилось, что все живы и здоровы. Но Леночке стало скучно. Дешевый продолжал метаться по комнате и поглощать свои сигареты.

Я предложил всем выпить. И мы снова сели за стол.

Но через несколько минут Харьковский опять утащил Марину. Дешевый тут же навел темноту. И нагло заявил, что на этот раз лампочку никто не найдет. И так же нагло пригласил танцевать Любу.

Я присел на кровать рядом с Леной, немного поболтал с ней. Потом все пошло естественным путем. Мы прижались друг к дружке, как сироты, и стали целоваться.

Леночка в этом деле оказалась несколько нежней и чувствительней. Мне было так хорошо, что Люба вылетела из головы. Но через время я все-таки попытался встать. Не знаю даже зачем. Леночка удержала меня.

– Тебе плохо со мной? – прошептала она.

– Ну что ты!

И мы повалились на кровать… Точнее сказать, пустились в сказочный полет над кроватью. Что такое сказочный полет, не знаю. Описать его, наверно, не смог бы и сказочник Андерсен. Описанию поддается только то, что контролируется головой. Но когда она, матушка, теряется, уже нечего описывать.

Свет вспыхнул неожиданно самым подлым образом. Безобидно сплетясь, мы с Леночкой лежали на кровати, а на нас будто плеснули холодной водой. И мы поднялись. Правда, без визгу и переполоху, не как вспугнутые воробьи.

Я принялся подкалывать Дешевого, который стоял у выключателя, жевал сигарету и таращил на меня свои красные глазищи. Люба сидела одна у стола и сосредоточенно гоняла вилкой хлебные крошки по пустой тарелке.

Из меня хлынул поток говорливости. Я тут же затеял выпивку и танцы. И танцевал с Любой. Она целовалась, как прежде, и еще сильней. Прямо с жадностью, до боли. Это захватывало, как может захватывать только борьба. Я приходил в азарт, и у нас получалась этакая поцелуйная война. Приятнейшая из войн!

Потом опять погас свет и опять загорелся. Дешевый устроил разборки с Леночкой. И та заявила, что уходит домой. Маринка обозвала ее дурой. А Харьковский набросился на Дешевого, обвинил его в идиотизме, кретинизме и дешевизме.

– Ты шо, один здесь? Тебе шо, делать нечего? Или шо, хочешь испортить праздник? Так мы можем в следующий раз сделать его в другом месте и без тебя!

Дешевый нервно посмеивался и ничего не отвечал.

Марина Леночке говорила примерно то же самое.

И пока все это продолжалось, мы с Любой лежали на кровати лицом к лицу и смотрели друг другу в глаза. И окружающая свара удалялась от нас. Запомнилась единственная фраза, произнесенная Харьковским.

– Ты посмотри!.. Посмотри на них, баран! – вдалбливал он Дешевому и, видимо, показывал на нас пальцем. – Ты шо, хочешь все им испортить?! Да?..

Но вряд ли нам что-то можно было испортить. Даже хозяйка, если бы она вдруг ворвалась, уже ничем бы не досадила нам. Мы уже нашли! Глаза Любаши, совсем незнакомые, но открытые и близкие, я воспринимал как находку случайную, приятную и настолько важную, что все, чем жил до этого, ушло на дальний план. Поэтому так долго, так откровенно и с каким-то детским интересом мы рассматривали друг друга.

А когда все улеглось и опять погас свет, мы продолжили свою маленькую и хорошенькую войну. Время от времени я поднимался, чтобы переставить магнитофонную кассету, и с каждым возвращением наше пожарище разгоралось. Она высасывала из моего рта язык, и он вместе с губами уходил в ее хищный зев. И если бы я вовремя не вырывался, то, наверное, был бы заглочен весь целиком. Не находя моего лица, она впивалась в шею и сосала. Сильней и сильней.

Не знаю, сколько времени прошло, сколько раз я ходил к магнитофону, только начал я понимать, что в этом сражении терплю неудачу. Никак не ожидал, что в девчонке прячется такая силища. И я стал действовать, как хитроумный Одиссей.

Отправив руки путешествовать по ее телу, я тем самым запустил троянского коня и открыл второй фронт. Вакуумное давление ослабло, дыхание затихло. Стало ясно, что к ней вернулось сознание – мой основной враг.

А рука, блуждавшая в районе колен, уже поднималась вверх!.. Вот кончаются чулочки, кусочек обнаженного тела, трусики… И глухая оборона! Рука противника.

– Что ты хочешь? – прошептала наконец Любаша.

До этого мы с ней не обмолвились ни словом. Вопрос прозвучал прямо и откровенно. И я был вынужден ответить так же.

– Хочу снять с тебя чулки и трусики.

– Зачем?

– Мне кажется, они тебе мешают.

– Они мне не мешают.

– Да? Ну, значит, мне мешают…

И она очень здраво, как я того ожидал, сказала:

– Не надо.

Я не обиделся. Помолчал немного и ударил ее логикой:

– Ты знаешь, Люба, для моего предложения есть только один повод, одно святое желание. А для твоего «не надо» – как минимум десяток причин. Ты уж поясни, пожалуйста. Иначе я запутаюсь в догадках. И обязательно сделаю неправильный вывод.

Она тоже немного помолчала. И ответила:

– Понимаешь, Леша, я так не могу… Здесь такая обстановка. Ну, совсем не то… Ну, не для этого… Я как-то это себе представляла по-другому… И не потому, что мы с тобой в первый раз. Просто не та обстановка…

Я жадно поглощал каждое слово. И каждое слово мне казалось хорошим. Совсем неважно, что она сказала глупое «не надо», гораздо важней была ее прямота. Возникло ощущение, будто мы заключили перемирие. Я даже подумал, что находка моя оказалась еще более ценной, чем была на первый взгляд.

Ночь подходила к концу. Возня продолжалась. Старенький магнитофон скрипел, пищал и изрыгал музыку, которую никто не слушал. Точно так же скрипели и пищали по углам все кровати.

Но вот поднялась Леночка и включила свет. В дальнем углу замаячила лохматая голова Харьковского с недовольной рожей. Дешевый расхаживал по комнате и дымил сигаретой. Но сейчас он улыбался и даже шутил. Шутил нормально, не как осел.

Поднялись и мы с Любой.

И только я шагнул к столу, как ко мне подскочила Лена. В глазах восторг, и искры прямо на меня.

– А ну-ка, Лешенька, покажи свою шею!.. Марина! Да у него тут куча засосов! Ай да Любаша!..

Марина завизжала, как ребенок при виде новой игрушки.

– А ну, девочки, давайте ему еще парочку заделаем!..

И они вдвоем бросились на меня, повалили на кровать и растлили. Я предпринял скромную попытку сопротивления. Но это оказалось сложней, чем поддаться насилию. Я возмущался, кричал, звал на помощь друзей. Друзья со смехом предавали меня.

Первой впилась Марина. И горячими губами ввела мне наркоз. Когда присасывалась Леночка, я уже не сопротивлялся, а только блудил руками по ее телу.

Эффект их усилий остался нулевым. На моей шее не добавилось ни одного засоса. И я позволил им еще одну попытку.

Любаша все это время спокойно наблюдала и улыбалась с каким-то скрытым чувством превосходства.

* * *

В пять утра мы отправились провожать своих подруг.

На этот раз порядок движения изменился. Первыми в глухой тишине шлепали Дешевый и Лена. Лена куда-то спешила и поэтому уворачивалась от докучливых поцелуев своего спутника. За ними следовали мы с Любашей. Люба молчаливо держалась за мою руку и, опустив голову, глубоко о чем-то думала. О чем-то своем, сокровенном. И я не лез к ней с разговорами.

Последними тащились Харьковский с Мариной, не прекращая зажиматься и хихикать.

Перед самым домом Люба тихонько спросила:

– А что тебе Маринка про меня рассказывала?

– Про тебя?

– Ну да. Почему ты вдруг захотел со мной познакомиться?

Мне стало смешно, но я не засмеялся. Только сказал:

– Ничего особенного. Просто она говорила, что ты хорошая девчонка. А это большая редкость.

Похоже, Люба осталась довольна ответом.

Распрощались мы там же, где и встретились. Девочки поблагодарили нас за прекрасный вечер и отправились спать.

И не успела захлопнуться за ними калитка, как Дешевый и Харьковский хором испустили вопль восторга.

– Ты представляешь? – кричал Дешевый. – Не, ты не представляешь!.. Полчаса на ней мучился и не мог попасть! Полчаса! Там такая щелка, шо даже палец не пролазит!..

– Та, то тебе, дураку, надо с манекена начинать! – остудил его Харьковский. – О то как нас в автошколе учат на тренажерах, так и тебе надо!.. Сделайте себе на хате резиновое чучело и упражняйтесь! А мы с Лехой будем для дела отбирать из вас лучших…

Но Дешевый не воспринимал поддевок. Он нес уже подробности, которые лились, как из ведра помои, – на голову бедной Леночки.

И когда мы узнали все о мужестве, смекалке и героизме, проявленном Дешевым при раздевании строптивой Лены, выступил Харьковский. И одним словом затмил все подвиги товарища.

– Это все херня! – сказал он. – Сейчас вы попадаете!.. Марина – целка!

– Не бреши, гад! – выразил сомнение Дешевый.

– Я сам сначала не поверил! Сам думал, шо там надо на коне заезжать… Короче, я туда. А она мне: «Не сейчас, тока не сейчас!..» Я: «А шо такое?..» Она: «Лучше потом, как-нибудь в другой обстановке. Потому шо, – говорит, – я еще девочка!» Тут уж я и поверил. С чего бы ей вдруг мне лапшу вешать?

Дешевый присвистнул и почесал за ухом.

– Да-а, теперь я, кажись, понимаю… Лена тоже целка! А я думаю, шо такое? Шоб я – и вдруг не попал!..

Харьковский согласился с ним.

– Да-а, ну и кошелки нам попались!.. Они, наверно, в детский садик не ходили. Потому шо обычно целки ломать начинают уже в садику. Сразу чувствуется деревня!.. О! Леха, а шо ты молчишь? Ты отодрал Любаню-Пылесоса? Или она тоже целка?..

Я сказал, что она тоже целка. И друзья поверили мне. И оставили меня в покое. Мне что-то не очень хотелось откровенничать.