Читать книгу На заре самурайской вольницы - Александр Альшевский - Страница 5

2. У истоков самурайской вольницы
2—2—2. Смута годов Хэйдзи

Оглавление

Минамото Ёситомо недоумевал. Кто больше других отличился в смуту Хогэн? Он, Ёситомо! Кто предложил ночью напасть на усадьбу Сиракава Китадоно? Он, Ёситомо! Кто первым бросился на врага? Он, Ёситомо! Его заслуги признавались бесспорными. Несмотря на это императорский двор, награждая победителей, в первую очередь выделяет не его, а… Тайра Киёмори. За что? Что такого он совершил? Где отличился? Многие наблюдали, как он бросился бежать, едва завидя Тамэтомо. А нате вам, становится губернатором самой Харимы, получает третий ранг и превращается в высшего сановника. Сам же Ёситомо удостоился должности, соответствующей какому-то пятому рангу первой младшей степени. Однако далеко не все считали, что Ёситомо обошли с наградами. До смуты он был всего лишь помощником главного правого конюшего пятого ранга второй младшей степени, поэтому повышение Ёситомо можно полагать вполне достойным, если учитывать, что в бюрократической системе древней Японии левое ценилось выше правого. Помимо этого ему даровали право присутствия в залах императорского дворца, т.е. приличия соблюдены и ни о каких обидах не могло быть и речи: подвиги Ёситомо оценены справедливо. Что же касается наград Киёмори, то и тут все укладывалось в рамки формальности. Он являлся губернатором провинции Аки с четвертым рангом и до третьего, который присваивался высшим сановникам и открывал путь к важнейшим государственным постам, ему оставалось рукой подать, поэтому заслуги Ёситомо получили не столь низкую оценку, как думалось ему самому.

Именно так и считал Синдзэй, ставший фактическим правителем страны. Он не сомневался, что Ёситомо поворчит, поворчит, а затем успокоится и займется повседневными обязанностями. Иного выбора у него не было, а если и был, то сейчас это особо не волновало Синдзэя. За его спиной стоял Киёмори, а это – главное! Император Госиракава по-прежнему не проявлял заметной тяги к государственным делам. Пока он до хрипоты распевал «имаё» вместе с бродячими артистами и предавался другим формам изящных и изощренных искусств, Синдзэй на правах наставника и доверенного лица императора взвалил на себя восстановление авторитета абсолютной императорской власти, заметно потускневшего в последнее время. Для этого в первую очередь требовалось прекратить бродячую жизнь сынов неба, которая воспринималась уже как обыденное явление. Официальную резиденцию императоров практически уничтожили пожары, и им ничего не оставалось, как «ютиться» в частных усадьбах родственников с материнской стороны – регентов и канцлеров. Подобное «бродяжничество» заметно подрывало авторитет императорской власти. Поэтому, вопреки всем трудностям, Синдзэй исхитряется получить из провинций необходимые материальные ресурсы, и в 1157 г. начинаются восстановительные работы. Не прошло и года, как основные сооружения императорского дворца были отстроены заново. Синдзэй не только составил генеральный план строительства, но и постоянно контролировал финансовые расходы. Каждый вечер из его дома доносился звук костяшек японских счет.

Во дворце возобновилось проведение традиционных и основательно подзабытых праздников и церемоний во имя мира и покоя в государстве, обильного урожая, здоровья императорской семьи. Император и его приближенные в привычной обстановке могли лицезреть всевозможные соревнования по стрельбе из лука и даже борьбу сумо. С этой целью со всей страны собрали сорок лучших борцов. Дворец просто бурлил от этих новшеств. Именно здесь в 1158 г. состоялась церемония взошествия на престол пятнадцатилетнего наследного принца Морихито, ставшего императором Нидзё. Прежний император Госиракава отказался от трона в пользу сына под давлением Бифукумонъин, которая приняла монашество незадолго до смерти императора-инока Тобы. Другой монашествующий, Синдзэй, особо не противился этому. Во-первых, подобная передача престола была обговорена довольно давно. Во-вторых, немалое влияние «канцлера в рясе» сохранялось, поскольку Госиракава на правах отца мог осуществлять экс-императорское правление.

Жизнь в столице постепенно наладилась. Потекли мирные и спокойные дни, заполненные обычными придворными интригами. Новый император Нидзё обустраивался в новеньком дворце и ничем особенным не выказывал пока своенравной натуры. Новый экс-император Госиракава не собирался отказываться от своих увлечений, поэтому решение текущих проблем как и раньше зависело от Синдзэя, деятельность которого, и в первую очередь откровенное покровительство Киёмори, все больше настораживала Минамото Ёситомо. Он не сомневался, что дома Гэндзи и Хэйкэ, установившие прочные связи с влиятельными аристократами и крупными местными феодалами, обладающие мощными самурайскими дружинами, просто обречены столкнуться в кровавой битве за власть. Однако незамедлительное выступление против Тайра таило в себе смертельную опасность. В смуту Хогэн казни подверглись виднейшие представители Гэндзи – отец и девять младших братьев Ёситомо. Потери же Хэйси оказались не столь значительными – дядя Киёмори, Тадамаса, и его сыновья. К тому же в сложившихся обстоятельствах задобренные двором самураи вряд ли с большой охотой встанут под знамена Минамото. И во имя чего? Разумного предлога для устранения Киёмори под видом выполнения вассальского долга не имелось. По всему выходило, что надо ждать подходящего момента и не просто ждать, а как-то приспосабливаться к возникшим реалиям. Иначе тебя оттеснят на задворки политической жизни, от которых не так уж далеко и до задворков жизни бренной.

«Сейчас гневом делу не поможешь. Лучше попробую, как Киёмори, наладить отношения с временщиком из Фудзивара», решает Ёситомо, и предлагает Синдзэю отдать ему в зятья сына – Саданори. Однако тот категорически против: «Мой сын стремится посвятить себя наукам и мне как-то не с руки отправлять его в дом самурая, где признают только одну науку – науку воевать». Между строк этого, в общем-то внешне вполне вежливого ответа, явственно проглядывалось нежелание Синдзэя родниться с семьей такой деревенщины, как Ёситомо. Отказав последнему, Синдзэй, с другой стороны, с превеликим удовольствием сделал зятем Киёмори другого своего сына, Наринори. По столице поползли слухи, что Ёситомо нанесено оскорбление. Хотя о каком оскорблении можно говорить? Социальное положение Ёситомо и Киёмори отличалось как небо от земли. Дети Синдзэя – способные и образованные люди, прирожденные чиновники, которым среди самураев действительно делать было нечего. Родственники же Киёмори стремительно аристократизировались. В их облике, поведении, манере разговаривать уже мало что напоминало лихих воинов, ищущих приключений на просторах Канто. Киёмори вошел в круг высших сановников, поэтому породнение с его семьей считалось не зазорным и даже почетным.

Учитывая это, вряд ли можно полагать, что отказ Синдзэя сильно оскорбил Ёситомо, но и настроения ему не улучшил. Тому все труднее удавалось сдерживать раздражения, наблюдая за «медовым месяцем» Синдзэя и Киёмори. Тем более нашелся человек, которому тоже пришлась не по душе складывающаяся расстановка сил. Этим человеком оказался Фудзивара Нобуёри, на удивление быстро поднимавшийся по карьерной лестнице. В 1158 г. в возрасте двадцати шести лет он получает третий ранг первой степени и должность гонтюнагона (внештатного советника в Государственном совете). По своему влиянию при дворе Нобуёри приближался к Синдзэю, чиновничий рост которого проходил очень медленно. Лишь в тридцать восемь лет он дослужился до младшего советника, рьяно проявляя изворотливый ум и познания в различных науках. А вот Нобуёри был обязан быстрому продвижению совсем другим факторам. Этот красивый статный и молодой аристократ очаровал Госиракаву настолько, что злые языки начали шептаться о постыдной связи между ними. Экс-император, отъявленный бисексуал и тонкий ценитель однополой любви, потеряв голову от прелестей Нобуёри, и дня не мог прожить без него. Они беспрестанно обменивались нежными посланиями, не раз вместе «пережидали дождь», а бывало, уединившись в глубине старого сада на берегу журчащего ручья, безудержно предавались мужской страсти.

Однако любовь вещь не всегда постоянная, тем более тогда, когда одним из партнеров движет не только истинное чувство, но и трезвый расчет. У Госиракавы, пылкого по натуре человека, обнаружились новые и более молодые фавориты, правда, тоже из Фудзивара – Наритика и Мотомити. Все это тяготило Нобуёри. Ко всему прочему охладевший к нему экс-император поддался на уговоры Синдзэя и отказал бывшему любимцу в должности начальника личной императорской охраны, которую так стремился заполучить Нобуёри. Тот вдруг остро почувствовал зыбкость своего положения. Его карьера оказалась под угрозой. Синдзэй на этом вряд ли успокоится. Зачем ему конкуренты? И Госиракава уже не поможет, точнее, не захочет помогать. Его влекут новые ощущения, новые идеи. До старых ли тут друзей. Они всего лишь обуза и не более того. «Если экс-императору, допустим, доложат о моей смерти, слезы печали не прервут его посиделки с разным сбродом в Приюте отшельника», с горькой усмешкой подумал Нобуёри. Ветреный и непостоянный Госиракава едва ли будет печься о нем. Его тетка, кормилица экс-императора, не в счет. Какой теперь от нее прок?! Ко всему прочему она всегда прохладно относилась к племяннику. Бифукумонъин, давнишняя покровительница Нобуёри, кое-что еще значит, но слаба здоровьем, да и монашеское одеяние не позволит ей заниматься мирской суетой. Синдзэй и не допустит этого. Ему нынче все по силам.

В поисках выхода из критической ситуации Нобуёри нередко задумывался о молодом императоре Нидзё, который уже начал проявлять независимый и упрямый характер. У почившего императора Коноэ осталась супруга, вдовствующая императрица Таси, дочь правого министра Кинъёси из боковой ветви Фудзивара, носившей фамилию Токудайдзи. Она слыла первой красавицей в государстве, но жила скромно и уединенно. Нидзё, никогда не забывавший о любовных утехах, воспылал к ней страстью. Вова не отвечала на его письма. Тогда император посылает в дом правого министра указ, повелевающий вдовствующей императрице вступить во дворец как его законной супруге. Поступок неслыханный. Семьдесят владык сменились на троне в Японии с времен легендарного императора Дзимму, однако ни разу не бывало, чтобы женщина становилась официальной женой двух императоров, предостерегали сановники. Экс-император также увещевал сына, говоря, что недоброе он затеял, но получил резкий отпор: «У сына неба нет отца и нет матери! Властью, данной мне небом, я волен вершить судьбы страны, а не только это пустячное дело. Кто осмелится помешать мне?!». Государь-отец был бессилен, что-либо изменить, и прекрасная Таси вступила в императорские чертоги, дважды став императрицей.

Нидзё все хотел решать сам без оглядки на отца, который иногда боялся перечить сыну. Император стремился к личному правлению без канцлеров, регентов и экс-императоров. Еще больше этого хотелось его окружению во главе с Фудзивара Цунэмунэ, родственника Нидзё по материнской линии, и Фудзивара Корэкате, мужа кормилицы Нидзё. Для прекращения экс-императорства Госиракавы им лишь требовалось устранить Синдзэя, остававшегося главным препятствием на пути к власти. В этом смысле их планы совпадали с замыслами Нобуёри, созревшего и для дальнейших шагов, т.к. он окончательно разуверился в Госиракаве. Приближенные императора Нидзё не только с пониманием воспринимали намеки Нобуёри на беззакония, творимые Синдзэем, но и всячески провоцировали того на активные действия. Они знали, кто стоит за этим раздираемым тщеславием человеком. Нобуёри не отличался воинскими доблестями, но под его влияние попал Минамото Ёситомо, глава дома Гэндзи. В его вассалах числились многие самурайские кланы Востока, представляющие собой реальную силу, которой явно не хватало заговорщикам, и не только им. К примеру, у Фудзивара Тадамити, виднейшего аристократа, занимавшего главнейшие придворные должности, не было никого, кто мог бы защитить владения дома регентов и канцлеров, поэтому он пошел на такое унижение, как женитьба своего законного наследника Мотодзанэ на младшей сестре Нобуёри, который стал как-бы опекуном-защитником северного дома Фудзивара, т.е. добился возможности прикрываться авторитетом этого дома.

Судьба давно связала совершенно разных людей – придворного интригана Фудзивара Нобуёри и старого вояку Минамото Ёситомо. В августе 1155 г. Ёсихира, старший сын последнего, уничтожает в уезде Хики провинции Мусаси своего дядю Ёсикату, верного человека Фудзивара Ёринаги, «героя» смуты Хогэн. Поступок дерзкий и вызывающий, однако Ёсихира не понес никакого наказания, поскольку действовал с молчаливого одобрения Нобуёри, губернатора Мусаси. Эта провинция была очень важна для императора-инока Тобы, его жены Бифукомонъин и их сторонников, ибо именно здесь формировались мощные самурайские дружины. Бифукумонъин и иже с ней всячески заигрывали с местными самураями, пытаясь не совсем законным образом прибрать к рукам некоторые тамошние сёэны. Проводником подобных идей в этом регионе стал как раз Нобуёри, которому удалось замять указанный инцидент и помочь Ёситомо сохранить лицо.

Со стратегической точки зрения большую ценность для него представляла провинция Муцу, где он приобретал быстроногих лошадей и прочные доспехи. Эта провинция находилась в кормлении того же Нобуёри, старательно поощрявшего купцов продавать все необходимое Ёситомо, на которого очень рассчитывал в дальнейшем.

Третьего февраля 1158 г. в возрасте двенадцати лет назначается на свою первую придворную должность Ёритомо, законный наследник Ёситомо. Во время проведенной накануне церемонии инициации шапку на голову Ёритомо торжественно одел Нобуёри. Мало того. Не ограничившись ролью «крестного отца», он решает даровать «крестнику» иероглиф из своего имени. На листе бумаги в нижней его части Нобуёри рисует као (своеобразную стилизованную печать), в середине листа – красиво выводит кистью иероглиф «ёри», а в верхней части тщательно пишет – для Ёритомо, и вручает тому этот лист. Таким образом, взрослое имя наследника Ёситомо образовалось из двух иероглифов: «ёри» – от Нобуёри и «томо» – от Ёситомо.

Синдзэй, в отличие от многих, знал, что союз Нобуёри с Ёситомо носил неслучайный характер и не являлся плодом оскорбленного самолюбия. Первый еще до смуты Хогэн начал приручать второго и делал это с присущими ему талантом и элегантностью. Синдзэй настороженно, но в целом спокойно следил за дружбой аристократа и воина. Таким путем один хочет выбиться в люди, а другой упрочить свой авторитет. И всего лишь! Проходит время, и Синдзэю сообщают, что его сына Тосинори переводят из секретариата императора на повышение. В ином случае он от души порадовался бы этому, но не сейчас: его лишали информации обо всем, что происходило в окружении Нидзё.

Синдзэй давно обратил внимание на подозрительную возню приближенных императора. Правда, поначалу он думал, что Цунэмунэ и Корэката затевают что-то против него. Это было вполне предсказуемым. Кто любил Синдзэя? Кто не завидовал его детям? Но что ни могли предпринять? По большему счету – ничего. Посуетятся, посекретничают, да и успокоятся. В столице всегда кто-то что-то замышляет. Когда же в компании этих высокопоставленных бездельников очутился Нобуёри, еще один искатель власти, Синдзэй насторожился. Когда же в свои дела Нобуёри стал впутывать искренне преданного ему Ёситомо, Синдзэй сильно занервничал. Не слишком ли много силенок стягивается против смиренного монаха? Не целят ли они в дичь покрупнее? А что? Под покровительством Нидзё можно оттеснить в сторону не только Синдзэя, но и, страшно подумать, самого экс-императора Госиракаву, и без помех приступать к личному императорскому правлению, к которому стремился и не скрывал этого Нидзё. А как могут обойтись с экс-императором, помнили все. Пример несчастного Сутоку никто не забыл.

Но как предупредить Госиракаву? Без доказательств просить об аудиенции нет смысла. Экс-император способен подумать, что заговор затевает сам Синдзэй, пытаясь завуалировать его подготовку всякими небылицами. Так дойдет и до открытого разрыва с сыном, а этого Госиракава никогда не допустит. Скорее он зашлет доносителя в какую-нибудь глушь, чем поверит его словам. После долгих раздумий Синдзэй решается прибегнуть к поэтическому образу, аллегории в виде поэмы на мотив китайской истории, которую страстно любил и слыл ее знатоком. Он создает повесть в картинках под названием «тёгонка» (в вольном переводе что-то вроде «коварство и любовь»). Синдзэй самолично нарисовал на свитке бумаги картины, иллюстрирующие отдельные эпизоды повести и добавил к ним пояснительный текст. Повесть посвящалась трагической судьбе императора танской династии Сюань-цзуна, правление которого прославило Китай, и его любимой наложницы Ян Гуй-фэй, которую величали Драгоценной Госпожей или Любимой Супругой императора. Фаворитом последнего был Ань Лу-шань, командующий войсками северо-восточных провинций. Этот статный и красивый мужчина, пользуясь благосклонностью императора, стремительно шагал по служебной лестнице. Он ненавидел первого министра Ян Го-джуна, который всячески препятствовал низменным устремлениям фаворита и считал того «сыном ведьмы». В декабре 755 г. Ань Лу-шань, опасаясь отставки и опалы, поднимает мятеж. Полилась кровь. Первым делом мятежники убили Ян Го-джуна, а затем вынудили Сюань-цзуна казнить его Драгоценную Госпожу. По приказу императора главный евнух задушил ее. Повесть Синдзэй завершил стихами из поэмы Бо Цзюйи «Вечная печаль», посвященной этой любви:

«К ночи в сумрачных залах огни светлячков на него навевали печаль,

И уже сиротливый фонарь угасал, сон же все не смежал ему век».


Повесть-свиток Синдзэй преподнес в подарок экс-императору пятнадцатого ноября 1159 г. Тому понравилась выделка ладно скроенного подношения, однако он не оценил по достоинству его содержания. Подтекст повести выделялся своей очевидностью. Без малейшего труда можно было догадаться, что под Сюань-цзуном подразумевается Госиракава, Ань Лу-шанем – Нобуёри, Ян Го-чжуном – Синдзэй. Откровенные намеки автора экс-император воспринял как необоснованные нападки на Нобуёри, могущие осложнить и без того натянутые отношения Госиракавы с императором Нидзё. Однако больше всего Синдзэя опечалило то, что экс-император обошел вниманием, пожалуй, квинтэссенцию всей повести: фаворит, по сути, взбунтовался против самого императора, а первого министра убили так, мимоходом.

Когда при случае Госиракава рассказал о повести Нобуёри, тот, естественно, поклялся богами и буддами, что не способен на подобное злодейство. «Пусть демоны Ахо и Расэцу истерзают мое тело раскаленными железными вилами, если я обманываю вас, государь», заверял экс-императора в своей верности Нобуёри. И тут же намекнул, что в императорском дворце с недоумением и беспокойством восприняты слухи о том, что Синдзэй ради укрепления собственной власти под предлогом усиления экс-императорского правления готов на все, даже на убийство императора и преподобной Бифукумонъин.

Всемогущий Синдзэй оказался фактически беззащитным. Повесть вызвала противоположный эффект и экс-император начал косо поглядывать на своего советника и наставника. На его покровительство надеяться нельзя. Киёмори вряд ли без высочайшего волеизъявления выступит против заговорщиков, или же, в крайнем случае, потребует неопровержимых доказательств умысла против экс-императора. А таковых не имелось, одни лишь домыслы заинтересованного лица. Потянулись томительные дни ожидания.

Узнав о повести в картинках, Нобуёри моментально смекнул, что решающий момент близок. Надо спешить, а не то Синдзэй придет в себя и выкинет такое… В целом – все готово и обговорено. Осталось только расшевелить угли гнева, постоянно тлевшие в душе Минамото Ёситомо.

«Разве я не доказал преданность императору, лишив жизни отца и младших братьев?! И что получил взамен?», бормотал порядком захмелевший Ёситомо. «Вся власть досталась подхалиму Синдзэю. Теперь лебезит перед Киёмори. И монахом посоветовал тому стать. И придворный ранг присвоил выше моего. Куда это годится? Подсунул достопочтенному государю Госиракаве какие-то картинки, по которым вроде бы выходит, что мы замыслили страшное злодейство. Одна мерзость и только. А вас этот мудрец и любитель китаизированных аллегорий и вовсе оскорбил. Надо что-то делать, Ёситомо-доно. При ваших заслугах как-то не к лицу молча сносить все это», нашептывал, подливая сакэ в казалось бы бездонную чашу Ёситомо, Нобуёри. Он не случайно, а с умыслом оговорился, привязав к подозрениям, а точнее, обвинениям в измене не только себя, но и своего гостя, о котором в повести не было и капли намека. Так будет вернее, рассчитывал Нобуёри. Благодаря этой «ошибке» Ёситомо станет, несомненно, позговорчееве, иначе его голова полетит вслед за головой Нобуёри. «Ну, что же, значит снова в бой…», словно про себя пробормотал внезапно протрезвевший Ёситомо. «Да, кстати», как бы невзначай напомнил Нобуёри. «Четвертого декабря Киёмори, сынок его, Сигэмори, в общем, вся семейка Тайра, это бельмо на глазу из Исэ, отправляются в паломничество. В Кумано». Ёситомо промолчал. Что-то мешало принять ему окончательное решение.

В Кумано на полуострове Кии отправлялись для спасения души путем телесного очищения и искупления грехов всевозможным подвижничеством. Люди безгранично верили в действенность молений в трех храмах Кумано, поэтому поток паломников всех рангов и сословий не иссякал практически круглый год. Экс-император Сиракава совершал паломничество по храмам Кумано десять раз, император-инок Тоба – двадцать один раз, а экс-император Госиракава – тридцать четыре раза. Отъезд Киёмори с домочадцами выглядел вполне естественным и никаких подозрений не вызывал. Столицу окутали тишина и благостность.

Четвертого декабря 1159 г. рано утром из ворот Рокухары выехали Киёмори, его сыновья, Мотомори, Сигэмори, Мунэмори, и сопровождавшие их лица. Они направлялись в Кумано помолиться о благополучии императора и семьи Тайра, поэтому двор не возражал против этой поедки. В Рокухаре на всякий случай остались Цунэмори и другие младшие братья Киёмори, хотя причин для беспокойства не было ни у последнего, ни у его спутников. Отъезд из столицы на целый месяц главы клана Хэйси являлся символом мира и спокойствия. Дела Тайра после смуты Хогэн шли отлично и они никого не опасались.

Паломники хотели отъехать незаметно, но это им не удалось. Вдоль дороги стояли сотни зевак, пытавшихся получше разглядеть в предрассветном тумане непроницаемые лица Киёмори и его сыновей. Среди зевак толпились и люди Нобуёри, который немедленно узнал о том, что Киёмори покинул столицу. Долгожданный час настал и Нобуёри срочно пригласил к себе в усадьбу Ёситомо. «Лучший шанс вряд ли еще представится. Надо действовать именно сейчас», взялся он за свое, но его гость все еще колебался. Следует ли выступать, когда в Киото отсутствует Киёмори? Не будет ли это проявлением слабости? Будь на месте Киёмори-доно, эти людишки и косо посмотреть не посмели в его сторону, не то, что бряцать оружием. Да и в Рокухаре братья Киёмори сидят не с пустыми руками. Нельзя забывать и его жену, Токико, способную на многое. Может лучше дождаться подкрепления из Канто… Однако последние сомнения Ёситомо развеяли слова Нобуёри: «Если ударим сейчас, то победим, и победа оправдает все». Эти слова отпечатались в душе Ёситомо. Возвращаясь домой верхом на лошади, он твердил, словно заклинание, одно и тоже: Все будет оправдано, все будет оправдано…».

Глубокая ночь девятого декабря 1159 г. По улицам опять несутся вооруженные всадники. Три года назад они направлялись в Сиракаву, предместье Киото, теперь же их путь лежал в резиденцию экс-императора Госиракавы – усадьбу Хигаси сандзёдоно, расположенную в центральной части столицы. В свое время ее построили для императора-инока Сиракавы. После его смерти усадьбу унаследовала мать Госиракавы, Тайкэнмонъин, а затем ее передали Дзёсаймонъин, старшей сестре экс-императора. В 1151 г. усадьба почти-что полностью выгорела и только совсем недавно ее отстроили заново. Здесь постоянно находился Синдзэй с сыновьями, поэтому именно сюда и подступили пятьсот самураев Ёситомо – им требовался прежде всего Синдзэй. Топот копыт и ржание возбужденных лошадей едва не заглушают громкий крик Ёситомо: «Все поджечь! Не жалеть никого. И смотрите, не упустите изменника Синдзэя». Сумрачная мгла озаряется светом пожарища. Охрана резиденции, застигнутая врасплох, пытается сопротивляться. Впервые за многолетнюю историю Киото сражение вспыхнуло в центре города. Начиналась решающая стадия реализации заговора по уничтожению Синдзэя, самого влиятельного в окружении экс-императора человека.

Перед напуганным Госиракавой предстал Нобуёри и сразу приступил к делу: «Всегда покорный вам Нобуёри, которому вы покровительствуете вот уже долгое время. Раскрыт заговор Синдзэя, замыслившего покушение на вашу драгоценную особу. Мы вынуждены выполнить свой долг и взять под защиту вашу милость». Экс-император ничего не понимал. Это какой-то гром среди ясного неба. О чем он говорит? Какой заговор? Но вокруг уже все полыхало и Госиракаве ничего не оставалось, как сесть в приготовленную карету. Под личной охраной Нобуёри и Ёситомо экс-императора вместе со старшей сестрой, Дзёсаймонъин, доставляют в дворцовый императорский комплекс и заключают в павильон, где хранились и переписывались редкие книги. Нобуёри не забыл, как в июле прошлого года тогда еще император Госиракава рассматривал имеющиеся там фолианты. При виде таких ценностей император не мог сдержать эмоций: «Великолепно! Сколько же здесь необыкновенно интересного. Запереться бы тут и читать, читать…». «А вы сделайте так, чтобы меня никто не тревожил», добавил он, обращаясь к сопровождавшим его придворным, и беззаботно рассмеялся. Нобуёри выполнил наказ государя и выбрал для его изоляции именно этот павильон. Император Нидзё также находился во дворце. Его под надуманным предлогом, якобы его жизни угрожают убийцы, подосланные Синдзэем, удалось перевезти в архивный павильон императорского комплекса вместе с тремя священными регалиями. Таким образом, и император и экс-император оказались под «охраной» Нобуёри. Из этого следовало, что он и его единомышленники уже не мятежники, а защитники императорской династии и могли объявить личным врагом императора практически любого человека, положение которого становилось безнадежным.

Когда экс-император покинул Хигаси сандзёдоно, там началась настоящая резня. Самураи Ёситомо блокировали ворота усадьбы и безжалостно убивали всех, кто пытался выбежать через них: аристократов, их жен, чиновников, простолюдинов. Спасаясь от стрел, люди бросались назад, в усадьбу, но там уже разливалось огненное море. Обезумев от страха и огня, многие прыгали в колодцы, которые оказались забитыми десятками трупов. Те, кто были внизу, задыхались, а те, кто наверху, сгорали заживо.

Огонь, бушевавший в Хигаси сандзёдоно, отлично видели самураи Рокухары, стоявшие на стенах вдоль реки Камогавы. Искры красиво порхали по темному небу, а под ним разыгрывалась настоящая трагедия. В резиденции семьи Тайра уже знали о том, что произошло. В отсутствии мужа всем в Рокухаре стала заправлять Токико. Усилив посты охраны, она выбрала пять молодых и надежных самураев и отправила их к Киёмори и верным людям, в том числе и в Кумано, прося о помощи. Она также категорически запретила первыми нападать на Минамото Ёримасу, присланного Ёситомо с наказом никого не выпускать из осиного гнезда. Выполняя приказ, самураи расположились лагерем на берегу Камогавы, по их поведению было видно, что они не собираются предпринимать активных действий.

В императорский дворец из Хигаси сандзёдоно прибыл гонец, выслушав доклад которого, Нобуёри помрачнел. Жене и детям Синдзэя удалось бежать из горящей усадьбы. Что касается самого Синдзэя, то там его вообще не оказалось. Накануне нападения он, почуяв неладное, скрылся из усадьбы в сопровождении Фудзивара Моромицу и еще трех вассалов. Беглецы надеялись найти убежище у монахов в Нары. В пути Синдзэй узнает, что его сын Сигэнори сумел добраться до Рокухары, уповая на защиту Хэйкэ, но был выдан самураям Ёситомо. Синдзэй ощутил страшную опустошенность. «Все, наверное, это конец», процедил он сквозь зубы. С детства Синдзэй увлекался гаданием по звездам. Эту привычку он сохранил на всю жизнь и взял за правило по любому поводу советоваться со звездами. Теперь же их расположение предрекало неминуемое приближение смертного часа. Дом его сожжен, а самураи разыскивают членов его семьи для предания позорной казни. Чем погибнуть от рук врага, лучше самому посчитаться с жизнью, решает Синдзэй. Однако истинному монаху не пристало осквернять руки оружием, поэтому он дает монашеские имена всем четырем вассалам и приказывает закапать себя в землю, т.е. заживо похоронить! Достойная и мужественная смерть. Из-под земли еще некоторое время доносился голос Синдзэя, возносившего молитвы богам.

Тринадцатого декабря могилу Синдзэя обнаружили. Тело его извлекли из нее и отрубили голову, которую долго возили по улицам Киото, а затем вывесили под самым козырьком крыши тюрьмы на всеобщее обозрение. Жители столицы не верили своим глазам.

– Неужели это Синдзэй-сама? Кто мог подумать, что случится такое?!

– Говорят, он зарылся в землю, чтобы уйти от погони и избежать заслуженного возмездия. И дышал через бамбуковую трубочку. Её то и заметили самураи Ёситомо.

– А сам Ёситомо чего натворил?! Ночью напал на Приют отшельника и все там спалил. Не пощадил даже женщин.

Некоторые с нескрываемым страхом смотрели на голову всесильного временщика и только шептали: «Чур меня, чур меня».

Киёмори узнает о мятеже уже десятого декабря. Для него это известие станет не только неприятным, но и неожиданным. Хотя многие в последствии выражали уверенность в том, что паломничесво в Кумано являлось не столько богоугодным делом, а частью задумки Киёмори по окончательному уничтожению главного потенциального противника. Отъезд из столицы Киёмори и Сигэмори, военных и политических лидеров дома Тайра, спровоцирует, мол, Нобуёри и Ёситомо на открытый мятеж, а Киёмори просто вынужден будет усмирить бунтовщиков и восстановить законный порядок. Сил у него для этого достаточно, даже с запасом. Только вот одно но, одно из нескольких. Кто, интересно, издаст указ о наказании мятежников? Лишь волеизъявление императора или экс-императора придавало подобному поступку Киёмори легитимность и позволяло мобилизовать самураев на выполнение их святого долга по защите священной особы императора. Без указа уже выступление Киёмори походило бы на мятеж и давало в руки его противников огромные, просто убийственные козыри.

Но пока паломники ни о чем не ведали и наслаждались природой, проводя время в приятных беседах. Киёмори пребывал в отличном настроении. Ему редко удавалось общаться с детьми, да еще в столь безмятежной обстановке. На ночь они решили остановиться не в усадьбе какого-нибудь местного магната, а в скрытом густыми зарослями уединенном постоялом дворе под названием Киримэодзи в Танабэ провинции Кии.

На рассвете десятого декабря Киёмори доложили о прибытии гонца. Встревожившись, он вместе с Сигэмори вышел на улицу, где, склонив голову, ждал молодой самурай. «Срочное сообщение от Токико-самы. Меня зовут…», начал тот говорить, явно собираясь произнести все, что полагалась в подобных случаях. Однако в нетерпении Сигэмори оборвал гонца: «О тебе потом, давай сразу о деле». В верности самурая никто не сомневался, поскольку он являлся потомственным вассалом родного дома Токико. По его словам выходило, что ночью девятого числа совершено нападение на усадьбу Хигаси сандзёдоно, которая сожжена дотла. Атакована и усадьба Синдзэя. Руководят мятежниками Нобуёри и Ёситомо. От неожиданности услышанного Киёмори мертвецки побледнел. Прежде всего, его охватило чувство досады. Как он мог проглядеть Нобуёри?! Киёмори прекрасно знал, что этот вертехвост постоянно шушукается с Ёситомо и приближенными императора Нидзё, но относился к сему как к обычной придворной интрижке аристократов и не более того. А вот как повернулось. Киёмори стало стыдно, что он отправился в беззаботное путешествие, не приняв должных мер, поставив под угрозу не только свою судьбу, но и будущее дома Тайра. Положение складывалось тяжелое, однако натуре Киёмори не пристало выть от бессильной злобы на задворках постоялого двора. Он собрал близких на семейный совет.

Первым слова попросил Мотомори: «Отец, вернуться в Киото нам не дадут. Наверняка, повсюду расставлены засады. Всем известно, что паломничать в Кумано отправилось человек пятнадцать и они практически без оружия. Ничто не мешает перебить их по пути назад, свалить вину на каких-нибудь негодяев, постоянно шныряющих по здешним дорогам, и с почестями похоронить как героев. Пока не поздно, надо искать корабль и морем добираться до Кюсю. Так мы избежим опасности и сохраним жизни. А это сейчас – главное. Там мы соберем армию и накажем мятежников». Молча выслушав вполне убедительные доводы Мотомори, Киёмори бросил вопросительный взгляд на Мунэмори. «Брат призывает к войне», начал тот. «Именно так будет истолковано наше бегство. Мы словно напуганные псы, поджав хвосты, побежим или поплывем куда подальше, соберем стаю таких же псов и вцепимся мертвой хваткой в горло тех, кто нас шуганул, намеренно… или ненароком, поди, разберись в этой суматохе. Что ж, нам ли, воинам, бояться крови, но я не уверен, что следует отказаться от цели нашей поездки. Скорее всего, надо продолжить путь. Тем самым мы дадим понять мятежникам, что ответный удар не входит в наши планы, по крайней мере, ближайшие. Мы ехали молиться и не отступим от этого. Недруги наверняка ослабят бдительность, размякнут, у нас же появится время осмотреться и принять взвешенное решение. Единственно верное решение. Иначе… Впрочем, иначе не должно быть. Не надо рубить с плеча, отец. Следует все хорошенько взвесить. А в священных пределах Кумано никто не посмеет сводить счеты со смиренными паломниками. Там мы будем в безопасности».

Настала очередь Сигэмори: «Так или иначе, все по сути одно. Продолжим ли мы путь в Кумано, побежим ли на Кюсю, войны не избежать. Ёситомо ввязался в эту авантюру и пролил столько невинной крови не для того, чтобы дружить с нами. Дороги назад у него нет. Ее перегородили реки крови. Для чего все это нужно Нобуёри, трудно уразуметь здравой головой, а вот намерения Ёситомо видны как на ладони. Видимо приспело время судьбе определить – мы или они, иного не дано. Правда, нельзя с ходу бросаться в бой. Помните, священные особы в руках Нобуёри. Поэтому, прежде всего, требуется вызволить их из императорского дворца, а уж потом с полным правом покончить с Нобуёри и, главное, с Ёситомо». Наступила тишина. Все ждали, что скажет глава дома. Тот же в глубине души уже осознал, что бегство на Кюсю – бегство в никуда. Кто пойдет за ним против самого императора? Нобуёри с его способностями в миг превратит Хэйкэ во врагов престола, стоит лишь появиться малейшим слухам о том, что Киёмори собирает армию. А против кого это? Император и экс-император – в добром здравии, пребывают, как и положено, в Запретном городе, и ни о какой защите не просят. Значит, самозванец Киёмори замыслил бунт… Нет, только находясь у себя дома, в Киото, он мог предпринять что-то действенное, сведя до минимума опасность превратиться в государственного преступника. Рокухара, заложенная его отцом, Тадамори, представляла собой мощную цитадель. Со стороны реки Камогавы ее защищали стены, а с других сторон – горы. Там под охраной преданных самураев жили члены семьи Киёмори. Именно Рокухара должна была стать оплотом борьбы с заговорщиками.

Наконец, словно очнувшись от сна, Киёмори с пылом заговорил, как-будто пытаясь убедить самого себя в чем-то несбыточном: «Я что, ярый сторонник Синдзэя? Я не клялся ему в верности и не обязан мстить за него с алебардой наперевес. Более того, с Нобуёри я связан родством. И ради чего ему убивать свояка? Не такой он человек. Но остудить Ёситомо сумеет. Пока не выяснит мои планы. А может он рассчитывает на союз с Хэйси? Это заметно укрепит его положение. Нобуёри, как видится, сомневался во мне. Вдруг я помешаю штурму дворца экс-императора. Что тогда? Вот он и дожидался нашего отъезда. Покамест Нобуёри наша кровь ни к чему. Есть, конечно, Акугэнта Ёсихира, старший сын Ёситомо. Характер у него буйный, но герой, весь в дядю, Тамэтомо. Может, никого не спросясь, решиться на дерзкий поступок, и вряд ли кто-то осмелится встать у него на пути. Уж точно не Ёситомо. Тому то, в отличие от Нобуёри, хочется заполучить не союз с Киёмори, а его голову, желательно – вместе с вашими. Но тут мы обязаны что-то придумать. Нельзя допустить, чтобы нас постреляли как лисиц в чистом поле. Хорошо еще, что у Гэндзи маловато силенок под рукой. Как мы все уже поняли, мятеж готовился в глубочайшей тайне. Начни они загодя скликать самураев из Канто, сразу бы возникли подозрения, поэтому сейчас людей у Ёситомо не много. Главные же его головорезы поди наверняка собрались в дорогу и лишь ждут команды, чтобы рвануть в столицу за новыми землями и наградами. Вряд ли Ёситомо в настоящее время наберет столько самураев, что сможет перекрыть все возможные подходы к Киото. А у нас и в Иге и в Исэ и вокруг столицы полно друзей, сотни которых примкнут к нам, едва заслышав о нашем возвращении. В смуту Хогэн при Ёситомо было сотни две, три самураев, и теперь вряд ли больше. Так что ему не по зубам окажется Киёмори, даже если он захочет сожрать меня!».

С загадочной и несколько зловещей улыбкой Киёмори отдает приказ готовиться к немедленному возвращению в столицу. «Поверьте», сказал он молчавшим в некотором недоумении сыновьям, «иного выбора у нас нет. Да, мы рискуем, отправляясь домой, в общем, безоружными. Да, мы не в доспехах, а в дорожных костюмах. Да, обидно погибнуть от стрел неизвестных бродяг, промышляющих на горных тропах. Да, этот поступок покажется многим безумным. Но только действуя именно так, мы получим шанс выжить. Только в этом случае у дома Тайра и его сыновей будет будущее. Славное будущее!». Воцарилась тишина. Присутствующие уставились на Киёмори, пораженные его решимостью. Тут неожиданно поднимается Иэсада, потомственный вассал Хэйкэ, подходит к неизвестно откуда возникшему самураю, шепчется с ним и возвращается на место. Все с недоумением и некоторым раздражением наблюдают за происходящим. Киёмори уже собирался вспылить, когда Иэсада с покорнейшим видом обратился к нему. Лицо Киёмори вытянулось в искреннем удивлении. Из слов Иэсады выходило, что доставлены ящики с доспехами (Токико знала, на кого можно положиться в трудную минуту).

Сигэмори, услышав это, стремглав выбегает во двор, срывает крышку с одного из ящиков и действительно видит доспехи. Там же лежали и пучки стрел. «Отец, получается, вы не зря повелели съесть того большого судака, запрыгнувшего к нам на корабль. Теперь бог Кумано выразил нам свое благоволение. Чудеса!», весело воскликнул он. Через мгновение внезапно охватившая его радость сменилась чуть ли не отчаянием: «Иэсада, а где же луки, луки где?». Тот с непроницаемым лицом указал на длинные бамбуковые шесты, с помощью которых слуги тащили ящики. По знаку Иэсады один из них что-то вытащил из шеста. Лук! Лук со снятой тетивой. При виде этого богатства Киёмори и его дети заулыбались и захлопали в ладоши. Не удержались от громкого смеха и их вассалы…

Вооруженные Танкаем, настоятелем храмового комплекса Кумано, и усиленные самураями Юаса Мунэсигэ, феодала из Кисю, паломники отправляются домой, в Киото. Киёмори двигался очень осторожно. До него дошли слухи о засаде, устроенной Акугэнта Ёсихирой, и отряд надолго остановился. Слухи не оправдались, но Киёмори приказывает обойти подозрительное место. Сделать круг, но обойти. Он старался избегать ненужных стычек. Главное – добраться до Рокухары, желательно, без потерь. Киёмори постоянно направлял в столицу гонцов. Он должен быть в курсе того, где находится император, что предпринимает Ёситомо. До него доходит известие, что перед стенами Рокухары вдоль реки разбили лагерь самураи Минамото Ёримасы. Многих сей факт насторожил бы и озадачил. Зачем он там? Наверняка встанет на пути паломников и попытается не пустить их в Рокухару. Однако Киёмори думал совсем иначе. Он даже заметно приободрился, заслышав о Ёримасе. Тот был из Гэндзи, которые когда-то осели в провинции Сэтцу. Они исконно не ладили с главной линией Гэндзи из Кавати, к которой принадлежал и Ёситомо, чего не скажешь об их отношениях с Хэйси. Ёримаса слыл отважным воином, про геройство которого складывались легенды. Как-то тяжело заболел император Нидзё. Ученые мужи-монахи после долгих раздумий и споров, наконец, поставили диагноз: во всем виновата черная туча, нависшая над императорским дворцом. Ёримаса, великолепный стрелок из лука, выпускает в тучу стрелу. Та превращается в чудовище с головой обезьяны, туловищем тигра, хвостом лисицы и лапами тануки, которое падает на землю, издавая крики, как птица. Здоровье императора немедленно пошло на поправку.

Киёмори довольно давно познакомился с Ёримасой. Несмотря на заметную разность в возрасте они были близки по характеру и испытывали взаимную симпатию, поэтому Киёмори надеялся, что Ёримаса скорее решится вступиться за паломников, чем нападать на них. Интуиция не подвела Киёмори. Ёримаса не одобрял действий Нобуёри и Ёситомо, ибо считал, что в основе их кроется не борьба за справедливость, а корыстолюбие некоторых аристократов Фудзивара, пытавшихся использовать в своих интересах плохо разбирающихся в политических интригах самураев Гэндзи. Люди Ёримасы не проявляли никакого интереса к гонцам, снующим между отрядом Киёмори и Рокухарой. Их не только не арестовывали, но даже не останавливали для допроса.

Тем не менее, ожидалось, что Киёмори поведет отряд к задним воротам усадьбы, минуя самураев Ёримасы. Здравый смысл подсказывал именно такое решение. К этим воротам вела проложенная среди холмов дорога, по которой похоронные процессии, сменяя одну за другой, направлялись к унылому и печальному месту под названием Торибэно, столичному кладбищу. Однако все ахнули, когда Киёмори скомандовал двигаться к главным воротам. Когда дети указали отцу на эту ошибку, тот вспылил: «Не подобает витязям Тайра входить в собственный дом через черный ход, распугивая монахов, возносящих заупокойные молитвы. Разве за нами есть вина, лишающая нас права с высоко поднятой головой проехать через главные ворота? Сделай я по-вашему, сразу дам повод недругам усомниться в нашей чистой совести».

Завидев отряд Киёмори, воины Ёримасы выстроились в боевой порядок, перекрывая проход к усадьбе Рокухара. Впереди на белом коне восседал в блестящих доспехах Ёримаса, готовый к любому развитию событий. Если тайровцы, не выдержав гнетущей атмосферы «торжественной встречи», бросятся на него, он без раздумий ринется в бой, бесконечно обрадовав сим поступком Ёситомо. Если же паломникам хватит ума не обнажить мечи, то он пропустит их, сильно расстроив своего сородича. У Киёмори ума хватило, поэтому «встречающие» расступились, пропуская паломников к главным воротам усадьбы. Произошло это семнадцатого декабря 1159 г.

Оказавшись дома, Киёмори не предпринимает никаких резких действий и своим поведением выражает покорность Нобуёри, который совсем опьянел от успеха военного мятежа, расслабился и потерял всякую бдительность. Ему явно не доставало решительности и жестокости. Иначе вряд ли бы разросся пышным цветом авторитаризм Киёмори, борьба с которым в конце концов и привела к становлению в Японии самурайской вольницы, отодвинувшей на сотни лет Нобуёри и ему подобных на задворки политической жизни страны.

Нобуёри вел себя как истинный правитель. От имени императора Нидзё, находящегося фактически под домашним арестом, назначал на должности, присваивал придворные ранги. Поговаривали, что он якобы переехал во Дворец чистоты и прохлады, Сэйрёдэн, где обычно жил сам император. Про экс-императора он и не вспоминал. Нобуёри стремился убедить всех, что началось прямое императорское правление императора Нидзё, которому исполнилось уже семнадцать лет. Экс-императорское правление казалось забытым, как и сам Госиракава, влачивший жалкое существование в книгохранилище императорского комплекса. Там он имел время не раз вспомнить несчастного Синдзэя и горько пожалеть, что отмахнулся от его повести в картинках «тёгонка». Госиракава по существу и не охранялся. Кому он мог помешать? Синдзэя больше нет, Нобуёри оказался предателем, и уже никто не поддерживал его. Особенно досадовал Госиракава на то, что ему изменили не Цунэмунэ и Корэката, отношения с которыми у него с самого начала не заладились, а Нобуёри, пользовавшегося его глубоким доверием.

В отличие от экс-императора, тот испытывал совсем другие чувства. Перед ним в подобострастной позе сидел сам глава дома Хэйкэ. И не просто сидел, а учтиво ранним утром двадцать пятого декабря приподнес Нобуёри обернутую в бумагу тонкой выделки дощечку «мёбу» со своими именем и фамилией, выражая этим традиционным способом вассальскую покорность. Ход Киёмори сделал отличный. Теперь Нобуёри не надо ждать прибытия самураев из Канто, на чем настаивал Ёситомо. В столице надобность в них отпала, т.к. потенциальный главный противник Нобуёри превратился в его вассала.

Решившись на личную встречу с Нобуёри, Киёмори рисковал не только своей жизнью, но и судьбой клана Тайра из Исэ. Что мешало Нобуёри заставить императора или экс-императора издать указ об уничтожении Хэйси, обвинив их, скажем, в зловредных замыслах? Может быть, этот указ уже лежал в рукаве парадного кимоно Нобуёри. Взмах рукава и… Киёмори, уставившись в пол, замер в ожидании. Однако интуиция его не подвела и на этот раз. Страхи оказались напрасными. Сердце Нобуёри распирали различные чувства: и радость и тщеславие и восторг и злорадство. Перед ним смиренно склонил шапку сам Киёмори, потомок императора Камму. Мечта Нобуёри сбылась. Вокруг головы Синдзэя толпятся зеваки, Киёмори наверняка уединится у себя в усадьбе и предастся молитвам вместе с монахами из Ицукусима дзиндзя. Вряд ли он горит желанием взяться за оружие. Хотя, на всякий случай, его можно будет отослать на Кюсю. Пусть покомандует тамошними пограничниками, да заодно и молодость вспомнит. Но это потом, а сейчас не помешает и снисходительность проявить. Провожая гостя, Нобуёри как бы в шутку бросает напоследок: «Кто осмелится перечить мне, если за мной встанете вы, Киёмори-доно!». «Ну и дурак же ты», подумал тот, и с угодливым выражением лица попятился к выходу. Все пока шло, как он рассчитывал. Нобуёри, похоже, действительно поверил в этот спектакль, ловко разыгранный Киёмори. Теперь ему нечего опасаться. Все складывалось, как нельзя лучше. Захватив власть, Нобуёри ограничился полумерами, Можно сказать, ничего не изменилось, лишь союз Синдзэя и Хэйси сменился на союз Нобуёри и Гэндзи. Победитель радовался жизни и особо не терзал себя размышлениями о том, как и на основании чего он будет строить свое правление в дальнейшем. Ближайшее окружение императора – соучастники заговора против Синдзэя, канцлер Фудзивара Мотодзанэ женат на младшей сестре Нобуёри. Сам Тайра Киёмори изъявил желание стать его вассалом. Головокружительные успехи буквально парализовали разум Нобуёри, который забыл про неопытность в подобных делах семнадцатилетнего Мотодзанэ, полагающегося во всем на своего отца Тадамити. Нобуёри не мог или не хотел даже предположить, что проповедникам прямого императорского правления он больше не нужен, и что они способны немедленно откреститься от «вождя» при первой же его неудаче. Нобуёри как-будто не замечал того, что самураи Ёситомо находятся еще в Канто, а самураев его нового вассала полным полно на подступах к столице.

Непоследовательность и удивительная забывчивость Нобуёри играли на руку Киёмори, отлично разобравшемуся в ситуации. Пришло время вызволять из заточения императора Нидзё и экс-императора Госиракаву. Едва вернувшись в Рокухару из паломничества, Киёмори получил тайное послание от министра двора Фудзивара Киннори, влиятельного сановника, близкого к Бифукумонъин. Его взбесили дерзкий захват власти Нобуёри, бесчеловечное поведение Ёситомо обращение с Синдзэем, старший сын которого, Тосинори, приходилмя зятем министру. Киннори в послании предлагал освободить императора и рекомендовал нужных для этого людей: Фудзивара Цунэмуне, младшая сестра которого являлась родственницей Нидзё по материнской линии, и Фудзивара Корэкату, мать которого была кормилицей Нидзё. Прочитав послание, Киёмори ухмыльнулся: «Союзники, по всей видимости, перегрызутся между собой. После убийства Синдзэя их пути-дорожки разошлись – на кон поставлена политическая власть».

Исполнять роль начальника личной охраны императора поручили Фудзивара Тадаоки, старшему брату жены Корэкаты. Отец Тадаоки учил Нидзё уму разуму в бытность того наследным принцем. Кроме того, Тадаоки приходился младшим двоюродным братом Синдзэю, а мать его жены доводилась дочерью Тайра Тадамори. Естественно, человека с такой родословной не пришлось долго уговаривать, и он сразу согласился содействовать побегу императора в Рокухару.

На рассвете двадцать шестого декабря из северных ворот императорского дворца, в котором разбила лагерь армия Ёситомо, выходит в сопровождении служанки закутанная в изящные одежды женщина. Они садятся в запряженную волом карету. Она медленно отъезжает от ворот под громкие крики передовых: «Пропустите паломников, пропустите паломников». Расспросить, обыскать даму знатного происхождения или, тем более, попытаться приподнять накидку, закрывающую ее лицо, самураи охраны не посмели. Провожал женщин сам Тадаоки, поэтому никто не обратил внимания и на большой деревянный сундук, который несли слуги. Тут еще где-то во дворце запылал один из павильонов, началась суматоха, и было не до какого-то сундука. Карета тем временем прямиком направилась в… Рокухару, где ее с нетерпением ждал Киёмори. Придворной дамой в церемониальном наряде из двенадцати кимоно оказался император Нидзё! Из кареты с подобающим почтением извлекли меч и яшму – две священные регалии императорской власти. Еще одна регалия, зеркало, куда-то запропастилась, а времени ее искать уже не было. В сундуке, доставленном носильщиками, находились музыкальные инструменты и прочие фамильные сокровища императорской семьи.

Вечером двадцать пятого декабря, когда Нидзё находился еще во дворце, экс-императора навещает Тадаоки и от имени Киёмори предлагает тому немедленно бежать и укрыться в храме Ниннадзи у его родного младшего брата Какусё (там же в смуту Хогэн пытался найти убежище и экс-император Сутоку). Тадаоки в ответ на настойчивые расспросы взволнованного экс-императора, уж не провокация какая-то готовится, лишь слегка намекнул о возможном отбытии из дворца императора. Этого оказалось достаточно. Госиракава решается на побег. Надо было спешить. В противном случае ему вряд ли вообще удастся сделать это. Узнав о бегстве императора, Нобуёри наверняка попытается хоть как-то исправить положение. И тут экс-император, вернее, его имя, будет как нельзя кстати. Однако противостояние с императором, пусть и против собственной воли, превратило бы Госиракаву в мятежника, и он разделил бы участь старшего брата, Сутоку, чего очень хотелось приближенным Нидзё, да и ему самому тоже. Хотя экс-император формально оставался «отцом нации», его низкий авторитет делал невозможной победу в столкновении с императором, поэтому бегство и бегство прямо сейчас являлось для Госиракавы единственным средством сохранить свое лицо. Благодаря этому он мог избежать противостояния с сыном, которое наверняка попытается подстроить Нобуёри. К счастью, не только он, но и Цунэмунэ и Корэката предоставили экс-императора самому себе, поэтому мало кто заметил, как из открытых ворот дворца мелькнула тень всадника, удалявшаяся в направлении храма Ниннадзи.

Временной резиденцией Нидзё стала усадьба Рокухара. Вскоре к нему присоединились жены, экс-император Госиракава, вынужденный в сложившихся обстоятельствах неотступно следовать за императором, а также Фудзивара Тадамити, его сын, канцлер Мотодзанэ, другие вельможные аристократы. Обстановка стремительно менялась в пользу Киёмори. Ему торжественно вручается указ императора, повелевающий наказать Фудзивара Нобуёри и Минамото Ёситомо, которые автоматически превратились в бунтовщиков против законной власти. Три с небольшим недели легитимного правления Нобуёри пришли к концу. Киёмори осталось лишь довершить начатое и выполнить вассальский долг пере сыном неба – уничтожить засевших во дворце врагов императора.

Еще не протрезвевший после вчерашней попойки Нобуёри долго не мог уразуметь, почему его разбудили так рано. Что-же такое могло произойти, если слуги осмелились нарушить его покой. Когда до него все же дошло, что его предал родной дядя, Корэката, который, собственно, и затеял эту авантюру, Нобуёри не хотел в это верить. Неужели такой стратег и мудрый политик, как он, оказался игрушкой в чужих руках? Не может быть! Нобуёри приказывает перерыть весь дворец, но найти императора. Наверняка он здесь и прячется где-нибудь. Зачем ему бежать? Окруженный почитанием император вел обычный образ жизни без каких-либо ограничений, а не выпускали его из дворца по одной причине: кругом враги, готовые на все и Нобуёри не имел права рисковать жизнью священной особы.

Нидзё нигде не было, более того, отсутствовал и экс-император. Когда Нобуёри сообщили об этом, он наконец-то осознал, что происходящее не случайность, а ловко подстроенная ловушка. Нобуёри сразу как-то сник, раскис, от его энергичности и напора не осталось и следа. С полным безразличием он выслушал слугу, доложившего о прибытии Минамото Ёситомо. В слабо освещенной свечами комнате один из врагов императора сидел перед другим. «Вы говорите оба исчезли», не мог поверить в услышанное Ёситомо. В ответ Нобуёри, на которого жалко было смотреть, что-то нечленораздельно промямлил. «Беглецов следует немедленно разыскать и водворить на место», удивление Ёситомо сменилось гневом. «Если они доберутся до Рокухары, нам их не достать», пробормотал в полном отчаянии Нобуёри, уже осознавшего в отличие от Ёситомо всю безысходность положения. В этот момент в комнату без церемоний влетел запыхавшийся Минамото Моронака и с ходу выпалил: «Святейшие особы в Рокухаре. Киёмори готовится выполнить указ императора о нашем наказании. Мы отныне бунтовщики и мятежники». Ёситомо презрительно наблюдал за истерикой сотоварища по несчастью, затем резко поднялся и, глядя прямо в глаза Нобуёри, проговорил: «Трудно будет исправить вашу оплошность». Он хотел еще что-то добавить, но только махнул рукой и, тяжело вздохнув, направился к выходу. Было видно, что просто так он не сдастся. Моронака поступил более предусмотрительно. Не дожидаясь бойни, а в том, что она произойдет, не приходилось сомневаться, он тайно покинул дворец, припрятав на груди священное зеркало, попавшее ему в руки так… по случаю. Авось, пригодится!

Двадцать шестого декабря, ближе к полудню, несколько сот всадников, ведомых Тайра Сигэмори, подступили к воротам Тайкэммон императорского дворца, которые защищали Фудзивара Нобуёри и Акугэнта Ёсихира, старший сын Ёситомо. Послышались боевые клики самураев Тайра, прорывающихся во дворец. Нобуёри побледнел, его затрясло от страха. А тут еще лошадь под ним взбрыкнула, и он падает на землю. Глядя на главнокомандующего с исцарапанным лицом и окровавленным носом, самураи Гэндзи не скрывали ехидных усмешек: «Этот аристократ, похоже, ни на что не годен».

«В год Хэйдзи, в столице Хэйане, мы, Хэйси, обязаны покарать врагов императора», воодушевлял своих людей Сигэмори. Когда Ёсихире доложили, что показался старший сын Киёмори, тот без колебаний бросился в сторону развевающегося красного стяга с бабочкой, фамильным гербом Тайра из Исэ. Молодые Сигэмори (22 года) и Ёсихира (19 лет), величавые полководцы, сгорая от нетерпения и ярости, сошлись в поединке прямо перед павильоном Пурпурных покоев, Сисиндэн, главным зданием дворцового комплекса. Знаменитые вишня и померанец, растущие у его входа, оказались в море крови. Площадь у павильона завалили горы трупов. Волны атак накатывались одна за другой. Защитники дворца отчаянно сопротивлялись. Но, что это? Атаки внезапно прекратились. Враг обескровлен и бежит! Нельзя упускать шанс расправиться с Сигэмори и Ёсихира дает команду преследовать противника. Всадники Минамото, подбадривая себя боевыми возгласами, через ворота Тайкэммон бросаются в яростную погоню. Аналогичная картина наблюдалась и у ворот Икухомон, где самураи Ёситомо несколько раз отбрасывают противника, возглавляемого Ёримори, младшим сводным братом Киёмори, а затем решаются преследовать врага. Императорский дворец опустел, но его тут же занимает отряд Хэйси в двести человек. Ворота закрываются. Ловушка захлопнулась. Пути назад у самураев Гэндзи больше нет.

В этом сражении Киёмори, прекрасный политик и знаток порядков императорского дворца, проявил себя и как опытный военный стратег. Он не только выполнил строгий наказ экс-императора не поджигать отстроенный совсем недавно дворец, но и ловко выманил из него противника, вынудив того принять последний бой на своей территории. Когда Ёситомо убедился, что над дворцом реют красные стяги Хэйси, он предпринимает отчаянную попытку атаковать Тайра в их логове, Рокухаре. Двести с лишним воинов Минамото переходят через мосты на пятой и шестой линиях и сталкиваются лоб в лоб с армией Тайра в три тысячи мечей. Сильнейший ветер. Дождь со снегом. В такую непогоду на берегу Камогавы в Рокудзё Каваре начинается жестокая и неравная сеча. Удача отворачивается от Ёситомо. Кто мог подумать, что его союзник со времен смуты Хогэн, Минамото Ёримаса, на помощь которого он так надеялся, переметнется на сторону Киёмори?! Правда, сначала Ёримаса колебался и не вступал в бой, но, почувствовав, на чью сторону склоняется победа, принимает решение присоединиться к Тайра. Поняв, в чем дело, Ёситомо, перекрикивая шум сражения, стал осыпать Ёримасу проклятиями, обвиняя в предательстве. В ответ на это Ёримаса приосанился и заорал, что есть мочи: «Я всего лишь выполняю долг по защите императора!».

В шесть часов вечера все кончилось полной победой Тайра, продолжившейся охотой за проигравшими, как непосредственно участвовавшими в сражении, так и наблюдавшими за ним со стороны. Перед теми и другими встал извечный вопрос, что делать дальше? Кто-то бежал с поля боя куда глаза глядят, чтобы где-то в захолустье переждать, отсидеться, а там уже принимать решение. Некоторые посчитали нужным сразу же броситься в ноги победителям и попытаться вымолить прощение. Другие же надеялись продолжить борьбу после некоторой передышки.

Ёситомо поначалу вознамерился совершить сэппуку, но его отговорил верный вассал Камата Масаиэ: «С такими сыновьями, Ёситомо-доно, не годится в порыве отчаяния расставаться с жизнью. Все еще впереди. На востоке самураи только ждут вашего приказа. И мы сможем отомстить за сегодняшний позор». Небольшому отряду Ёситомо удалось вырваться из окружения и оторваться от погони. Люди обессилили и буквально валились с лошадей. В красивейшей сосновой роще в Ясэ у западного подножья горы Хиэйдзан Ёситомо делает привал. Дождь прекратился, и первые лучи солнца озарили окрестности. Когда воины, расседлав лошадей, отдыхали, перед ними словно из-под земли возник Фудзивара Нобуёри. Без доспехов, в каких-то лохмотьях, на голове грязная шапка, промокший до нитки. Неужели этот жалкий человек тот самый Нобуёри?! «Как я рад, что встретил вас, Ёситомо-доно. Вы, надеюсь, не забыли обещания бежать вместе со мной в Канто», затараторил бывший правитель. Он по-настоящему радовался этой встрече. «Теперь моя жизнь вне опасности», как бы про себя добавил Нобуёри. Ёситомо уставился на него и молчал, долго молчал. Он никак не ожидал натолкнуться на Нобуёри и с трудом подыскивал слова, чтобы выразить переполнявшие его чувства. Ёситомо взмахнул рукой и резко ударил Нобуёри хлыстом. Тот остолбенел ни то от страха, ни то от удивления. «Ты первый в Японии подлец!», проревел Ёситомо. «И я, идиот, выполнял приказы этой пустышки», продолжил он уже более спокойно. Затем, сделав паузу, добавил: «Я на самом деле отправлюсь в Канто, но без тебя. Мне безразлично, куда побежишь ты. Лишь бы ты сдох там».

Отряд Ёситомо уже скрылся из виду, а Нобуёри стоял как вкопанный. Холодок страха расползался по его телу. Он остался один в этой невероятной тишине, нарушаемой только скрипом вековых сосен. Нобуёри устремляется в Ниннадзи в надежде вымолить пощаду у находящегося там экс-императора. Но тот непреклонен. «Я не воин, а аристократ, поэтому не должен быть казнен», не успокаивался Нобуёри. Действительно, в смуту Хогэн самураев лишали головы, а сановников уровня Нобуёри оставляли в живых. Однако он возглавлял самураев и лично участвовал в боевых действиях, облачившись в доспехи, а также запятнал себя надругательством над Синдзэем. По его приказу сожгли резиденцию экс-императора и уничтожили массу невинных людей. И это в столице, где пребывал сын неба и должна сохраняться кристальная чистота. А Нобуёри осмелился осквернить священное место горою трупов и реками крови, что считалось немыслимым преступлением и великим грехом. Это прекрасно осознавал экс-император, поэтому, он не проронил ни слова в оправдание некогда своего любимчика, когда самураи Тайра уводили его.

Нобуёри казнили в Рокудзё Каваре как самурая, но после смерти отнеслись как к аристократу. Его голову, в отличие от Синдзэя, не возили по улицам и не выставляли на всеобщее обозрение. Еще один заговорщик, Фудзивара Наритика, смертной казни избежал, хотя тоже гарцевал на коне и щеголял новыми доспехами. Когда его приволокли в Рокухару, многие посчитали, что он разделит участь Нобуёри, однако у него нашелся заступник, да какой! Сам Тайра Сигэмори, женатый на младшей сестре преступника. Наритику даже не сослали, а только лишили официальных должностей. Пройдут два года, его простят, и он опять станет приближенным экс-императора Госиракавы. Другой участник заговора, Минамото Моронака, сдаваясь на милость победителей, очень рассчитывал на «спасенную» им священную регалию – зеркало, но его ждало жестокое разочарование. Моронаку схватили в храме Ниннадзи, уволили со службы и сослали в провинцию Симоцукэ. Ему позволят вернуться в столицу в 1166 г.

Заговорщики отправлялись в ссылку, а сосланные ими дети Синдзэя возвращались из нее. Они слыли неплохими чиновниками, особенно старшие, и, пользуясь покровительством отца, быстро делали придворную карьеру. К их мнению прислушивались и Нидзё и Госиракава. Нобуёри, расправившись с Синдзэем, пожалел его детей. Старшего сына, Тосинори, отправили в Этиго, а второго сына, Саданори – в Тосу. Тосинори в ссылке стал монахом и, возвратившись в Киото, политикой совершенно не интересовался. Его земной путь закончится в 1167 г. Саданори пошел по стопам старшего брата, также выбрав монашеское подвижничество вдали от мирской суеты. Дети Синдзэя от второй жены, Кинонии, Сигэнори и Наганори были сосланы соответственно в Симоцукэ и Оки, однако монашеские рясы, как их старшие сводные братья, они не одели. Вновь очутившись в столице, продолжили службу при дворе и заметно продвинулись по карьерной стезе. Бюрократическим талантом они особо не выделялись и целиком зависели от поддержки матери, являвшейся кормилицей Госиракавы. Когда в ноябре 1179 г. он окажется под домашним арестом, Киёмори только им, молочным братьям арестованного, разрешит навещать его. Честолюбием они не страдали, и Киёмори не опасался их. Некоторые полагают, что один из братьев, Сигэнори, причастен к созданию «Хэйкэ моногатари» («Повести о доме Тайра»).

Смута Хэйдзи завершилась безоговорочным триумфом Киёмори. Вздрагивая от ржания лошадей, пугаясь отчаянных криков самураев, видя отрубленные головы виднейших аристократов, жители Киото начали отчетливо осознавать, что эпоха изысканного императорского правления подошла к концу. Они стали невольными свидетелями того, как судьба страны из слабеющих рук изнеженных хэйанских вельмож грубо вырывалась железной хваткой самурайства. Смутные времена заканчивались, и над Японией во всей красе восходила звезда Тайра Киёмори.

Двадцать девятого декабря 1159 г. император Нидзё переезжает из Рокухары в усадьбу своей приемной матери, Бифукумонъин, на Восьмой линии. Здесь он намеревался жить, пока будет восстанавливаться императорский дворец, пострадавший во время смуты. Шестого января 1160 г. экс-император Госиракава переселяется в усадьбу Фудзивара Акинаги в Хатидзё Хорикаве. Переезды светлейших особ свидетельствовали о мире и согласии в столице. Один лишь победитель, Киёмори, не находил себе места от тревог и волнений: Ёситомо продолжал разгуливать на свободе. Не успокаивались и Корэката с Цунэмунэ, возомнившие себя спасителями императора, вернувшими ему бразды правления страной. Пользуясь моментом, они спешили устранить с политической сцены экс-императора – оставшееся препятствие на дороге к личному императорскому правлению авторитарного характера. Самым верным ходом в этом направлении представлялось лишение Госиракавы последних признаков авторитета, являвшегося по существу единственным средством легитимизации власти «отца нации». Не будет авторитета – не будет и власти экс-императора.

Высокомерное поведение Корэкаты и Цунэмунэ по отношению к Госиракаве приобретало вызывающие формы и выходило за рамки приличия, но им все сходило с рук, т.к. каждый знал, кто благословил их на это. Охлаждение между императором и экс-императором усиливалось. Стремление Нидзё к единоличной власти порой принимало болезненный характер. Он закипал от негодования при одном упоминании о своем отце. Его же ближайшие советники, Корэката и Цунэмунэ, по мере сил раздували пламя этого негодования. Император не упускал случая побольнее уколоть экс-императора, демонстрируя всем самостоятельность и независимость принятия решений. Госиракава после смуты желал найти временное пристанище где-нибудь на Второй или Третьей линиях в усадьбе одного из своих сановных родственников. Оттуда и до дворца недалеко и влажность там поменьше, дышится летом полегче. Однако по воле императора Госиракаве пришлось ответить согласием на приглашение Фудзивара Акинаги, далеко не самого близкого родственника по материнской линии, о существовании которого экс-император не сразу и вспомнил. Усадьбу Акинаги окружала глинобитная стена с черепичной крышей. После главных ворот была устроена стоянка для карет и паланкинов. Далее располагались внутренние ворота, пройдя через которые попадаешь в красивый сад с большим прудом. В северной части сада на некотором возвышении находилось главное здание усадьбы, «синдэн», где жил и принимал гостей хозяин. Здание опоясывала открытая веранда, поднимались на которую или по центральной лестнице посередине или по двум боковым.

На веранде по просьбе Госиракавы устроили довольно высокий помост, где тот любил сидеть и наблюдать за повседневной суетой в усадьбе: кто прошел мимо, в каком облачении, как украшена въезжающая в главные ворота карета, какой вол ее тащил. Убранство паланкинов, сборщики пожертвований, обрывки доносившихся фраз – все интересовало Госиракаву, и позволяло чувствовать себя живым человеком, причастным к тому, что происходило в мире. Это укрепляло его оптимизм и веру в будущее. «Да, я еще на этом свете, а не в гробу», любил он бормотать себе под нос. Подобное созерцание заметно скрашивало отшельническую жизнь экс-императора, которую он вел не по своей воле. Усердие Корэкаты и Цунэмунэ быстро приносило плоды. Госиракава оказался фактически изолированным от высшего общества, да и невысшего тоже. Желающих навестить его и навлечь гнев влиятельной парочки, а может и самого императора, не находилось. Унылость и безысходность бытия экс-императора словно нарочно подчеркивала глинобитная стена усадьбы, зарастающая травой и разваливающаяся во многих местах. На всех перекрестках стали болтать, что дела Госиракавы совсем плохи, если он смог найти приют только у такого родственника, у которого нет денег даже на поддержание ограды в подобающем состоянии.

В добавок ко всему Корэката и Цунэмунэ приказывают заколотить досками веранду. Если экс-императору угодно сидеть на помосте – пусть сидит, но негоже, когда на члена императорской семьи глазеют погонщики волов, прислуга и иные простолюдины. Этот поступок настолько опечалил Госиракаву, что он решается искать помощи у императора Нидзё. Только сын может остановить этих нахалов, надеялся экс-император. На поддержку Тайра Киёмори и Фудзивара Тадамити он явно не рассчитывал. Зачем он им? Однако… Двадцатого февраля 1160 г. вассалы Киёмори прямо в императорском дворце арестовывают Цунэмунэ и Корэкату. Дальше, в это трудно поверить, произошло следующее. Перед каретой прибывшего во дворец Госиракавы буквально на его глазах их начинают пытать. Раздались дикие вопли. Свое недоумение по поводу какого-то шума, доносившегося снаружи, выразил сам император. Но что он мог предпринять, даже узнав, кто и отчего так вопит?! В те времена аристократов не пытали. Никому и в страшном сне вряд ли бы привидилось, что такому оскорбительному наказанию подвергнутся фавориты императора, да еще у него дома. Кто посмел? Зачем? Почему? Естественно, у организаторов невиданного позорища имелись свои резоны. Фудзивара Тадамити очень опасался, и не напрасно, что главенство в доме регентов и канцлеров и соответствующую ему атрибутику в виде земель, титулов и т. д. и т. п. приберет к рукам смышленый Цунэмунэ. Резоны Киёмори проступали не столь очевидно. Эта парочка, по правде сказать, давно раздражала и его. И смута, которую она затеяла, и бесчеловечность, проявленная при штурме Хигаси сандзёдоно, и жестокая расправа над Синдзэем были труднообъяснимы по мнению Киёмори. Синдзэй ему, конечно, не отец, и не во всем ему нравился, тем не менее никак не заслуживал того, чтобы его голова торчала на виду зевак со всего города. Однако ради одной лишь памяти Синдзэя вряд ли бы Киёмори отважился на сей беспрецедентный поступок. Здесь скрывалось что-то более масштабное и значительное. После разгрома Ёситомо перед Киёмори и его кланом открывались такие перспективы, что дух захватывало. А чтобы не задохнуться с непривычки требовался союзник, способный своим авторитетом освящать грандиозныя деяния Киёмори. Император Нидзё на эту роль не годился, его характер скорее мешал бы Киёмори, чем помогал. Экс-император – другое дело. Гибкий и умудренный опытом, и не только приятным, Госиракава, тонко улавливающий откуда ветер дует или подует, наверняка сообразит, что союз с Киёмори выгоден им обоим.

Произошло столкновение противоположных интересов: одним хотелось максимально принизить авторитет экс-императора, а другим, наоборот, возвысить. Эту коллизию вторые преодолели прелюдной поркой первых, чтобы не через голову, так через жопу до них наконец-то дошло, что авторитет «отца нации» – вещь серьезная и требует должного отношения. Именно этими словами, грубоватыми, но убедительными, Киёмори напутствовал своих людей, направляющихся на благое дело. Наказывая Цунэмунэ и Корэкату, глава дома Хэйкэ преследовал, собственно, одну цель: продемонстрировать всему свету с кем он собирается «дружить». Ничего другого ему доказывать не требовалось. И так всё и всем понятно. Придворные аристократы тонко реагировали на подобные сигналы. Цунэмори сослали в Аву, а Корэкату – в Нагато. Последний станет в ссылке монахом под именем Дзякусин. Вернувшись в столицу, он посвятит себя поэзии и сблизится с Минамото Ёримасой и Сайгё. Остаток долгой жизни Дзякусин проведет в утонченном мире изящной поэзии. Судьба Цунэмунэ сложилась иначе. В 1162 г. его простят, он приедет в Киото и через два года окажется на посту правого министра, еще через два года он уже левый министр. Вплоть до 1189 г., когда Цунэмунэ примет монашество, он сохранит эту должность, всячески поддерживая экс-императорское правление. Госиракава, конечно, не забудет, как над ним измывался Цунэмунэ, однако несомненные управленческие способности и служебное рвение министра смягчат сердце экс-императора, который сделает вид, что не помнит зла. Кстати, Госиракава покровительствовал и Моронаге, старшему сыну Ёринаги, герою смуты Хогэн, продвинув его в великие министры.

На заре самурайской вольницы

Подняться наверх