Читать книгу На заре самурайской вольницы - Александр Альшевский - Страница 7

На начальном этапе своего становления Хэйси удалось утвердиться в Тогоку (т.е. на востоке страны). Здесь они стали пользоваться большим влиянием, однако в ходе различных войн и смут, которыми славился этот район, Хэйси не смогли удержаться там и уступили свое главенство Гэндзи. Одни Хэйси предпочли подчиниться новым господам и стали их вассалами, другие – кто не пожелал идти на поклон к Гзндзи, начали покидать насиженные места. К последним относились Тайра Масамори и его сын Тадамори, решившие осесть в провинции Исэ, где когда-то губернаторствовал их прославленный предок Корэхира, отец которого Садамори разгромил знаменитого «нового императора» Тайра Масакадо. Ветвь Тайра, пустившую корни в Исэ, назовут Исэ Хэйси, т.е. род Тайра из Исэ. Постепенно их влияние росло. Масамори назначают губернатором Оки. Провинция эта нищенствовала, всего лишь несколько островков, удаленных от материка, и особого дохода она не приносила, тем более, если речь шла о никому неизвестному Масамори. Кто он был по сравнению с Минамото Ёсииэ, слава о котором гремела по всей стране?! Масамори ничего не оставалось, как ждать своего часа.

Двадцать седьмого августа 1096 г. столицу облетает грустная весть. В усадьбе Рокудзёдоно, резиденции экс-императора Сиракавы, скончалась принцесса крови Тэйси, которой совсем недавно исполнилось всего лишь двадцать лет. В усадьбе воцарилась гнетущая атмосфера. Сиракава не находил себе места от печали. Тэйси была его любимой дочерью. Конечно, у экс-императора, большого поклонника женщин, имелись и другие дети, но Тэйси занимала особое положение. Куда бы он не направлялся она всегда находилась рядом. И лицо и фигура и характер, словом все в Тэйси напоминало Сиракаве о его незабвенной жене Фудзивара Кэнси. Несмотря на возражения приближенных, Сиракава через два дня после смерти дочери постригается в монахи. На месте дворца, где жила Тэйси, он приказывает построить буддийский храм, в котором собирался молиться об усопшей дочери. В 1097 г. храм, получивший название «Рокудзё мидо», был готов. И в этот момент на сцене появляется Тайра Масамори. Он жертвует храму двадцать гектаров земли с полями и усадьбой в Иге, рассчитывая, что на его скромную особу обратит внимание всесильный теперь уже император-инок Сиракава. Масамори не ошибся.

Как раз в это время Сиракава подыскивал человека, которого можно было бы противопоставить Минамото Ёсииэ. Популярность последнего росла, также как и количество принадлежавших ему поместий. И это бы ничего, но Гэндзи, пользуясь своим положением, стремились укреплять связи с домом регентов и канцлеров Фудзивара, и заметно преуспели в этом, что очень не нравилось императору-иноку. «Похоже, на этого Масамори можно положиться», заключает он. «Пошлю ка я его в Вакасу. Пусть вволю полакомится свеженькой желтохвостой лакедрой. Там, говорят, эта ставрида до полутора метров выгуливает», лицо Сиракавы расплылось в улыбке. Сделанный выбор явно пришелся ему по душе. Вскоре последовал указ о переводе Масамори из Оки в провинцию Вакаса, которая и побогаче и к столице поближе. Масамори также получил назначение в «северную стражу», своеобразную личную гвардию императора-инока, которому он старался служить верой и правдой.

В 1107 г. Масамори по приказу своего благодетеля уничтожает Ёситику, второго сына Минамото Ёсииэ, который после смерти старшего брата должен был возглавить Гэндзи. Будучи губернатором Цусимы, он отличался крайне необузданным поведением. Его жизнь сопровождал шлейф убийств и грабежей, что вынудило императора-инока положить конец этим безобразиям. В столицу Масамори вернулся героем, поглазеть на которого вышло полгорода. Особенно доволен был Сиракава. Масамори оправдывал его надежды. Не оставлял своим покровительством император-инок и Тадамори, сына Масамори. Тадамори проявил себя большим храбрецом, задержав разбойника, проникшего в личные покои Сиракавы. За этот подвиг он удостаивается пятого ранга второй степени и становится кугэ, придворным аристократом. Император-инок частенько брал с собой Тадамори, приватным образом навещая свою очередную любовь по имени Гион нёго («дама из Гиона»). Как-то раз, подходя к дому этой женщины, в кромешной тьме они увидели мерцающий свет. «Уж не черт ли приманивает меня», забеспокоился Сиракава, которому в последнее время стали мерещиться разные страсти не только ночью, но и днем. «Эй, кто-нибудь, зарубите эту нечисть», не то приказал, не то взмолился он. Однако все оцепенели от страха и боялись шевельнуться. Столицу заполонили слухи об одноглазом черте-людоеде огромного роста. Один лишь Тадамори не потерял самообладания и подошел ближе к дому. Вглядевшись получше, он увидел человека, стоявшего на коленях. Тадамори убирает меч в ножны, незаметно подкрадывается и сзади наваливается на него. Оказалось, что это странствующий монах, пытавшийся разжечь костер. Когда Сиракаве доложили об этом, он подумал, что Тадамори не только смелый, но и осмотрительный человек с добрым сердцем: «А ведь мог зарубить старика без лишних размышлений…». Император-инок поступает в духе китайских традиций и одаривает верного вассала собственной наложницей, дамой из Гиона, которая уже носила в себе плод их любви – будущего Киёмори. Этот подарок во многом определит дальнейшую судьбу Хэйси из Исэ.

Дела у Тадамори шли лучше и лучше. Он усмиряет пиратов Японского Внутреннего моря, назначается губернатором Бидзэн, Харимы и прочих провинций, устанавливает контроль над торговлей с сунским Китаем. Тадамори по-прежнему пользовался поддержкой императора-инока Сиракавы, а затем – Тобы. Он стал вхож в императорский дворец, однако, несмотря на его военную мощь и богатство, придворная аристократия отнеслась с прохладцей к «новичку». Атмосфера зависти и предвзятости, окутавшая Тадамори, вынуждала его вести себя очень осмотрительно. Только так можно выжить самураю, попавшему в аристократическую среду. Тадамори умирает в 1153 г. Тогдашний левый министр Фудзивара Ёринага высоко оценил его в своем дневнике: «Хотя богатство Тадамори велико, а его вассалами переполнена вся страна, он до последних дней оставался очень почтительным и скромным человеком, который ни в роскошестве, ни в чванливости замечен не был». Черты отца, прежде всего осмотрительность перенял его старший сын и наследник Киёмори. Выполняя заветы отца, он не только выдержал суровые невзгоды смут Хогэн и Хэйдзи, сохранив единство семьи, но и создал прочный фундамент дальнейшего расцвета Хэйси из Исэ.

В 1160 г. Тайра Киёмори получает третий ранг первой степени и назначается санги (советником). Он первым из самураев попадает в круг высших сановников, называемых кугё. Ранжирование чиновников по рангам началось где-то в начале седьмого века во времена императрицы Суйко. Придворный ранг выражал социальное положение в обществе, являясь мерилом родовитости. Чем выше ранг, тем ближе человек к императорской семье. При назначении на должность свято соблюдался принцип – должность определяется рангом. Сначала надо добиться повышения ранга и только после этого рассчитывать на соответствующую ему должность. Удостоившийся пятого ранга становился кугэ – придворным аристократом, которому полагались некоторые привилегии, например, возможность присутствия в залах императорского дворца. Настоящая синекура начиналась с третьего ранга. Его обладатели, кугё, могли занимать высшие придворные должности. Им причитались всяческие вознаграждения как за ранг, так и за должность в виде разнообразных налогов с определенного количества крестьянских дворов, а также централизованных поставок риса, денег, материи, изделий местных промыслов и т. д.

Тайра Киёмори приобрел право на равных разговаривать с высшими сановниками императорского двора, хотя совсем недавно все обстояло совсем иначе. Стоило самураю лишь попытаться выразить свое мнение, как любой захудалый аристократишка мог позволить себе резко оборвать его: «У себя в деревне будешь рассуждать, а здесь делай то, что тебе велят». И самурай делал, ибо совершенно не представлял себе, что можно поступить иначе.

«Хэйси-таун» в Рокухаре всегда переполняли мужчины и женщины в элегантных одеждах. Паланкины и кареты перегораживали все подъезды к усадьбам Хэйси. Иногда казалось, что еще немного и по богатству и по влиянию они превзойдут императора и экс-императора. Именно это дало повод старшему брату жены Киёмори, Токитаде, в порыве неподдельного восторга произнести ставшую знаменитой фразу: «Тот не человек, кто не из нашего рода». Все следили за тем, какие одежды носят Хэйси, в каких они шапках, с кем встречаются. Каждый старался подражать им. Ни для кого не составляло секрета благосклонное отношение к Киёмори экс-императора Госиракавы, потерявшего в смуту Хэйдзи надежного опекуна Синдзэя и других приближенных, что вынудило его пойти на союз с Хэйси, позволивший ему не только стабилизировать отношения в императорской семье, но и продержаться у власти при пяти императорах. Этот союз шел на пользу и Киёмори, которому для реализации зревших у него грандиозных планов требовалась высочайшая поддержка, придававшая его шагам законный характер. Они напоминали два колеса одной телеги, при этом Киёмори вел себя очень осмотрительно, стараясь не конфликтовать ни с императором, ни с экс-императором, ни с влиятельными аристократами. Он отличался в целом мягким характером, если вообще это выражение можно применить к самураю. Киёмори редко повышал голос даже на провинившегося слугу, что, естественно, импонировало аристократам. Еще больше им импонировало расточительство Киёмори, который без видимого сожаления тратил нажитое отцом – делал крупные пожертвования храмам, поддерживал императорскую семью, одаривал аристократов и помогал простолюдинам. Не забывал он и про «методику» Фудзивара, отдавая своих дочерей в дома высших сановников.

Двадцать восьмого января 1162 г. от болезни умирает принц крови Сигэхито. Все вдруг вспомнили, что именно он должен был стать императором Японии. Что принц считался любимцем Икэнодзэнни, да и всех Хэйси тоже. Что Киёмори выступил на стороне Госиракавы исключительно по политической целесообразности, а не по зову сердца. Да и теперь, поговаривали, Киёмори душой по-прежнему с Сутоку. В столице сама собой сложилась атмосфера какой-то двойственности и предчувствия чего-то недоброго. А не вспомнит ли Киёмори-доно старое? Ведь его теперь никто не остановит. Возьмет и вернет престол старшей линии императорской династии.

Поначалу Госиракава старался не обращать внимания на эти сплетни, ибо достаточно хорошо знал Киёмори, понимал, что ему нужно, поэтому не сомневался, что тот вряд ли захочет поменть шило на мыло. Но слухи усиливались, а Киёмори, сказавшись больным, заперся у себя в усадьбе то ли в печали, то ли в раздумьях. «Ну, что ж, навещу затворника, справлюсь о здоровье», решает экс-император и, не медля, отправляется в Рокухару с частным визитом. Там начался настоящий переполох. Никто не ожидал визита такого высокого гостя. Никто, кроме Киёмори, который без труда догадался, зачем приехал экс-император. Отдав необходимые распоряжения, он направился в зал приемов. Там уже сидел экс-император в повседневной одежде. Никого из сановников рядом с ним не было. «Государь, я бесконечно тронут вашей заботой и…», начал Киёмори, но, лениво взмахнув рукой, Госиракава прервал его. «Оставь эти речи для другого случая. Присаживайся вот здесь, поближе, нам есть, о чем побеседовать наедине», спокойно проговорил он, вглядываясь в слегка исхудавшее лицо Киёмори. Похоже, тому действительно нездоровилось. «Ты уже, наверняка, осведомлен о смерти принца», Госиракава замолчал, словно не решаясь перейти к самому главному. «Как ты отнесешься к возвращению Сутоку? Мой брат и так настрадался, а тут потеря любимого сына. Он лишился последней опоры в жизни, разочарован во всем, пусть молится здесь».

Киёмори не пытался скрытничать, т.к. знал наперед, какой ответ ожидают от него услышать. «Если вы простите старшего брата и вернете его сюда, сразу зашевелятся его сторонники. Меня многие ненавидят, и поверьте, государь, некоторые из них примутся подстрекать вашего брата, а это опять кровавые распри. Вы готовы к этому?». «Действительно», вздохнул Госиракава и надолго замолчал. Киёмори продолжал наседать: «Конечно, жить в Сануки это не то, что в столице, но экс-император обеспечен всем необходимым. Рядом с ним жена, фрейлины, пытающиеся, как могут, скрасить его затворничество. К тому же после смерти Сигэхито экс-император ведет себя очень странно. И это можно понять, но в таком состоянии для всех и, в первую очередь для него самого, будет лучше, если он останется в Сануки. Его душа опустошена, а в сердце ничего нет, кроме ненависти к императору и к вам, государь». «Что ж, ты, наверное, прав», согласился Госиракава после некоторого раздумья. Киёмори отлично понимал, что его гость и не собирался возвращать Сутоку в столицу. Услышав от Киёмори мнение, совпадающее с собственным, Госиракава только облегченно вздохнет и успокоится на этот счет. Император Нидзё также вряд ли захочет простить ссыльного, посеяв тем самым семена нового раздора.

Аристократы словно забыли о Сутоку. Никто не хотел ссориться с Госиракавой и Киёмори. Неопределенность в этом вопросе создала какую-то нервозную атмосферу беспокойства: простят, не простят, вернется, не вернется, а если вернется, что будет и т. д. и т. п. Теперь же туча, нависшая над императорским двором, как бы сама собой исчезла куда то, и опять ярко засияло солнце придворных будней. Сутоку ждало полное забвение. Госиракава принял соломоново решение. Оставить все как есть и сделать вид, что Сутоку вообще не существует. Хотя, по правде сказать, у него иногда возникало что-то вроде угрызения совести. Старший брат явно не заслуживал такой судьбы, однако зов крови сразу же заглушался доводами разума. Возвращение Сутоку, якобы незаконно обойденного в престолонаследии, привлечет к нему недовольных сложившейся обстановкой. Не исключено, что и император Нидзё попытается использовать ситуацию для отстранения от власти собственного отца. Все может произойти. Тем более, что после смерти сына Сутоку ведет себя так, словно лишился рассудка. Даже и не знаешь, что он выкинет в столице.

Судьбу этого человека без преувеличения можно назвать трагической. Томительные восемь лет проведет он в дальней ссылке в Сануки на острове Сикоку. Три из них уйдут на переписку пяти сутр Махаяны. Вместо привычной туши Сутоку использовал кровь из своих пальцев. Закончив эту работу, он отправил список сутр в столицу с просьбой поместить их в павильоне Анракудзюин рядом с могилой отца, императора-инока Тобы. Тем самым Сутоку надеялся выразить раскаяние и сожаление случившимся, вымолить у богов прощение за напрасно понесенные людские жертвы, и успокоить душу. Однако Госиракава отправил их назад, подозревая, что в сутрах скрыто проклятие. Двор также посчитал, что от преступника не следует принимать подобного дара. Когда Сутоку доставили отвергнутые сутры, символ его примирения и умиротворения, он не мог сдержать гнева, ставшего выражением всего того, что копилось в его сердце. «Ты боишься, что с помощью сутр я отомщу тебе? Так запомни же, что твои опасения не напрасны. Я превращусь в величайшего демона Японии и зло, творимое мною, обрушится не только на тебя, но и на все твое потомство, которое навсегда перестанет властвовать над народом и подчинится ему. Да будет так!», взревел Сутоку, надкусил кончик языка, и на обратной стороне листа одной из сутр записал кровью клятву мщения. Затем он уединился в комнате и принялся с нетерпением ждать смерти, перестав следить за собой, стричь волосы и ногти. Постепенно его вид все больше напоминал Тэнгу. В 1164 г. желание Сутоку сбылось. Его смерть сопровождалась необычными явлениями. Когда несли гроб с его телом, полил страшный дождь, засверкала молния, а из каменного постамента, на который его поставили, стала сочиться кровь. Не к добру, заговорили люди, когда дым погребального костра потянулся в сторону императорского дворца. Что-то будет. И не ошиблись. После смерти Сутоку в столице вспыхнул сильнейший пожар, в стране участились землетрясения и прочие природные катаклизмы. На следующий год умирает император Нидзё. Уже мало кто сомневался, что все это вызвано мстительным духом Сутоку.

В 1167 г. могилу Сутоку в Сануки посетит поэт-монах Сайгё, в миру – Сато Норикиё, выходец из богатый семьи, служивший в «северной страже» императора-инока Тобы. В 1140 г. неожиданно для всех в возрасте двадцати трех лет он «изменил свой облик». Лишь близкие друзья знали, что истинной причиной этого поступка явилась безответная страсть к Тайкэнмонъин Сёси, младшей сестре главы дома Токудайдзи. Именно она стала матерью императора Сутоку, которого Сайгё любил и уважал. Когда он принялся молиться за успокоение души усопшего, среди ясного неба прогремел гром, и полыхнула молния. Перед пораженным монахом возник дух Сутоку в образе огромного Тэнгу: «Как мне горько! Как мне обидно! Я не смирюсь, пока до конца не выполню свою клятву. И буду мстить, мстить, мстить». Сайгё попытался смягчить гнев бывшего любимца: «Ты являлся императором в этом мире, однако смерть уравняла тебя с простыми смертными. Отвергни дурные пути. Забудь об обидах, смягчи сердце и засни спокойно». На лице Тэнгу появилось что-то наподобие улыбки удовлетворения, и он растаял в воздухе. Однако дух не успокоился, даже наоборот. Именно его проклятием приписывали и гибель Хэйкэ и потерю власти императорским домом. Народ он действительно сделал правителем, если под ним подразумевать самураев, захвативших реальную власть. Сутоку причислили к трем великим демонам Японии наряду с Сугавара Митинагой и Тайра Масакадо. Для его умиротворения строились храмы, возводились усыпальницы. Но все напрасно. Вплоть до конца эпохи Эдо многие бедствия, особенно те, что обрушились на императорскую династию, объяснялись проклятием Сутоку.

В этой связи следует отметить, несколько забегая вперед, лет этак на семьсот, следующее. В январе 1867 г. императором провозглашается пятнадцатилетний Мэйдзи. В соответствии с традициями он унаследовал священные регалии, однако церемонию восшествия на престол отложили до двадцать шестого августа 1867 г., годовщины смерти экс-императора Сутоку. Личный посланник императора Мэйдзи отправился в Сануки, где, подойдя с непокрытой головой к могильному холму в Сираминэ, торжественно произнес: «Прошу принять извинения от имени божественной династии за все обиды, нанесенные вам. Забудьте старое и возвращайтесь домой». Посланник долго стоял, низко склонив голову, перед усыпальницей Сутоку. Ничто не нарушало установившейся тишины. Луч солнца, пробившийся сквозь затянувшие небо облака, присутствующие восприняли как знак согласия. На следующий день после этого символического примирения состоялась официальная церемония восшествия на престол, а дух Сутоку нашел вечное успокоение в новом синтоистском храме в Киото. Вкусив рис нового урожая, Мэйдзи объявил о восстановлении императорского правления и уходе в отставку последнего сёгуна Токугава – Ёсинобу. Эра самурайской вольницы закончилась.

Подводя итог этому небольшому экскурсу в будущее, можно сказать следующее. То, что не захотел сделать Госиракава, осуществил Мэйдзи. Именно он стал инициатором успокоения мстительного духа Сутоку и возвращения его домой, о чем он так мечтал. Умиротворенный экс-император ответил взаимностью и не только спас от виселицы внука Мэйдзи, императора Сёву, но и вообще сохранил институт императорства в послевоенной истории Японии. Хотя многие почему-то уверены, что меч правосудия, занесенный над головой поджигателя войны на Дальнем востоке, вырвали из нетерпеливых рук советских и китайских союзников американцы во главе с генералом Макартуром.

Две страсти преследовали Тайра Киёмори – море и власть. Даже самому себе он не мог признаться, что любит больше, потому что не знал, море ли ему нужно для укрепления власти, или же власть нужна для укрепления связи с морем. В те далекие времена жажда власти являлась обыденным явлением, и недоумения не вызывала. Кто не стремился к ней?! А вот с морем дела обстояли сложнее. В древности японцы довольно настороженно относились к нему. Водная стихия их больше пугала, чем привлекала. Неспроста Асука, Фудзивара, Нара, Киото и прочие столицы располагались во внутренних районах страны. Провинциальные управления также строились подальше от моря. Море, настоящее море, вернее, моря, омывающие Японию со всех сторон,

вызывали у людей настороженное отношение. Кого-то страшили их буйство и необозримость. Кто-то все время ждал, что вот-вот из-за горизонта покажутся паруса какой-нибудь скверны, которая не только загрязнить божественную страну, но и нарушит установившиеся в ней традиции.

Подобный консерватизм во многом предопределил отказ императорского двора где-то в середине девятого века от регулярных посольств в танский Китай. Конечно, отправка посольства сопровождалась огромными трудностями, которые, правда, с лихвой компенсировались приносимой пользой для развития страны. После отмены «миссии четырех кораблей» оживилась частная торговля. Особенно активно она осуществлялась в порту Хаката на острове Кюсю, куда частенько наведывались сунские купцы, привозившие фарфор, ароматические вещества, шелковые ткани, сутры, книги и другие «карамоно», высоко ценившиеся императорской семьей и аристократами. Именно в Хакате впервые в жизни Киёмори увидел китайский корабль. Он долго не мог оторвать глаз от махины странной формы, нос которой украшала позолоченная фигура дракона. Юношеская довольно расплывчатая страсть Киёмори к морю стала приобретать конкретные очертания: могущество дома Тайра должно произрастать морской торговлей.

Август 1133 г. В небольшом заливе на побережье поместья Кодзаки в провинции Хидзэн бросил якорь купеческий корабль из Китая, на который поднялись чиновники Управления западных земель (дадзайфу) и как обычно приступили к описи товаров. После оной они полностью закупались Управлением, перегружались на каботажные суда и по Внутреннему Японскому морю отправлялись в столицу. В общем, дело рутинное. Работа чиновников неожиданно прерывается появлением Тайра Тадамори, предъявившему старшему из них бумагу, из которой выходило, что они, оказывается, нарушают исконные права владельца поместья Кодзаки, самого экс-императора Тобы. Чиновники не верили собственным глазам – впредь здесь должен распоряжаться Тайра Тадамори, губернатор провинции Бидзэн! Тадамори удалось добиться невозможного – запретить чиновникам Управления западных земель заниматься сунскими кораблями. Экс-император Тоба великодушно передал в руки Тадамори торговлю с Китаем, рассчитывая на приток диковинных товаров в столицу. Для этого, прежде всего, требовалось наладить нормальные условия судоходства в Японском Внутреннем море, главной транспортной артерией, связывающей Кюсю с Киото. Множество островков, сложный прибрежный рельеф, постоянно меняющееся течение препятствовали доставке грузов и благоприятствовали пиратству, издавна процветавшему в этих местах. Первое боевое крещение Киёмори получил как раз в схватке с пиратами. Иногда, закрыв глаза, он вспоминал тот день.

Саэки Готодзи, стоя на палубе огромного корабля, которому не было равных на всем Внутреннем Японском море, дает знак приготовиться к сражению. Пиратские суда, перебирая веслами как сороконожки, принялись разворачиваться в боевой порядок. Водная гладь Аки но нады искрилась на солнце, а морской прибой лениво накатывался на песчаные берега разбросанных повсюду островков. Корабли Тайра Тадамори, преодолевая течение и ветер, медленно двигались навстречу пиратам. «Косоглазый Тадамори, эта столичная выскочка, так и рвется выполнить высочайшее повеление. Не терпится ему кроме Харимы покомандовать еще где-нибудь. Заодно и карманы набить. Наверное, он по-прежнему верит в удачу. И не догадывается, бедняга, что вот этими пиратскими руками я ухвачу его за вельможную жопу и швырну на корм морскому дракону. И уже никто не посмеет мешать мне!», громыхал на палубе голос Готодзи. Неожиданно корабли с красными стягами, словно по команде, рассредоточились и стали окружать противника. Из-за щитов на них обрушился град стрел. И почти сразу же над одним из островов показались клубы черного дыма. «Эти сволочи подожгли наши дома», взревел Готодзи. Пираты оцепенели. Готовность сражаться сменилась у них желанием немедленно кинуться на защиту жен и детей. На их корабли полетели «медвежьи лапы» перекидных лестниц, по которым как муравьи поползли легковооруженные самураи Тайра. Вскоре все было кончено…

Дед и отец Киёмори беспощадно искореняли пиратство, но оно проявляло поразительную живучесть. Сегодня, скажем, на море все тихо и спокойно, но случись неурожай какой в сердцах прибрежного крестьянства тут же пробуждалась тяга к пиратству, генетически заложенная в него многими поколениями предков. И одной лишь силой ее не одолеть. Это Киёмори осознал давно, еще гоняясь за пиратами по просторам Внутреннего Японского моря. Их требовалось приучить, вернее, сделать союзниками Хэйкэ. Но как?

В пору мучительных раздумий Киёмори во сне явился достопочтенный Кукай. Опираясь на свой знаменитый посох, он промолвил: «Будешь почитать божество Миядзимы – свершишь задуманное». Остров Миядзима в провинции Аки считался одним из самых живописных мест в Японии и с глубокой древности почитался священным. Пираты искренне верили, что именно на этом прекрасном острове обитает божество морей – покровитель мореплавателей, от милости которого зависела их судьба. Еще в 593 г. во времена императрицы Суйко местный феодал Саэки Курамото построил здесь святилище, получившее название Ицукусима дзиндзя. Идея, поданная Великим учителем, основателем буддийской секты Сингон, настолько воодушевила Киёмори, что он решил пойти еще дальше: использовать Ицукусима дзиндзя не только для повышения авторитета среди пиратов и их дальнейшего превращения в морскую дружину Хэйкэ, но и придания этому святилищу характера родового храма Хэйси, где изволит пребывать священный дух божества – прародителя этого рода. У императорской семьи есть Исэ дайдзингу, у Фудзивара – Касуга тайся, у Гэндзи – Ивасимидзу Хатимангу, а у Хэйси будет Ицукусима дзиндзя. Тайра Киёмори буквально физически ощущал поддержку небесных сил. Кукай в 803 г. отправился в танский Китай в составе очередного посольства по особому указу императора Камму, стремившегося к налаживанию торговли с могучим соседом. Теперь же через именитого посланника император как будто напоминал своему потомку о предназначенной ему миссии крепить отношения с Китаем.

Киёмори заново отстраивает главное здание, восстанавливает галереи и другие постройки святилища, не жалеет богатых пожертвований на его нужды. Не отставали от Киёмори и его родственники. Построенные на воде святилище и его ритуальные врата, тории, словно заскользили во всем величии по морской глади навстречу берегам сунского Китая. В 1164 г. Киёмори преподносит в дар святилищу тридцать три свитка с сутрами Лотоса, Амиды и Сердца, которые переписывали братья, дети и прочие члены семьи Киёмори. Всего тридцать два человека! Собственной рукой он написал молитвенное пожелание процветания рода Хэйси. Обратную сторону каждого свитка украшали великолепные позолоченные рисунки на темы сутр, выполненные известными художниками. Декорированный драконом медный ларец, в котором хранились все свитки, по красоте исполнения мало в чем уступал им.

Киёмори умело использовал и растущий авторитет святилища и положение фактического руководителя Управления западных земель для привлечения пиратов на свою сторону. Да это были уже и не пираты в пугающем всех смысле этого слова, а что-то вроде честных тружеников моря. Они перевозили и сопровождали грузы, занимались погрузкой и разгрузкой в портах, служили лоцманами, строили и ремонтировали корабли. У них всегда имелась работа, щедро оплачиваемая Хэйси. Тайра Киёмори стал для них не только благодетелем и покровителем, но и предводителем. Проводя вассалитизацию пиратов Внутреннего Японского моря, Киёмори всегда помнил о главном – только поддержка императорской семьи, пусть и чисто формальная, могла обеспечить реализацию задуманного. Складывающаяся обстановка требовала от Киёмори особой осмотрительности. Госиракава на правах «отца нации» пытался осуществлять экс-императорское правление, а сын «отца нации», император Нидзё, всячески противился этому, демонстрируя при любой возможности, что именно он управляет страной. С младенческих лет Нидзё воспитывала Бифукумонъин, довольно холодно относившаяся к Госиракаве. Ей, женщине умной и влиятельной, удалось посеять в душе Нидзё семена труднообъяснимой неприязни к отцу. Взойдя на престол, тот приблизил к себе людей, которые по мере сил препятствовали экс-императорскому правлению. Да и у самого императора характер был совсем не сахар, поэтому его отношения с отцом только обострялись. В добавок ко всему в 1160 г. должность Великого министра получает Фудзивара Корэмити, двоюродный брат Бифукумонъин. Его опыт, а ему перевалило далеко за шестьдесят, позволял без особого труда продолжить начатое сестрой. Сановники из Фудзивара давно настороженно поглядывали в сторону Госиракавы, пытавшегося не очень явно, но последовательно оттеснить их от власти. Ощущая такую поддержку, Нидзё все чаще проявлял несдержанность, и порой его обращение с отцом выглядело излишне жестким.

Эта ситуация вынуждала Киёмори подлаживаться как под императора Нидзё, так и под экс-императора Госиракаву. Первый со всеми его выходками по человечески, как ни странно, нравился Киёмори. Наверняка тут не обошлось без влияния его жены Токико, являвшейся кормилицей Нидзё. Второй также нравился Киёмори, но уже не по-человечески, здесь как раз было много вопросов, а как наиболее подходящий союзник. Киёмори не сомневался, что прирожденный конформист Госиракава рано или поздно переиграет недругов и возьмет верх в подковерной борьбе, в которой равных ему не наблюдалось. У Киёмори имелась еще одна причина «любить» экс-императора – Тайра Сигэко, сводная младшая сестра Токико, принадлежавшая к дому кугё и по родовитости заметно превосходившая свояка. Отцу удалось пристроить ее в свиту Дзёсаймонъин. Как-то по обыкновению Госиракава зашел поболтать к старшей сестре и с первого взгляда увлекся молоденькой фрейлиной, которая вскоре удостоилась чести стать его высочайшей наложницей. В 1161 г. у них рождается мальчик, названный Норихито. Экс-император души не чаял в седьмом сыне и выделял его среди других своих детей, а Сигэко продолжала помогать Хэйкэ теперь уже в качестве матери принца крови. Эта женщина в немалой степени способствовала возвышению дома Тайра, и Киёмори никогда не забывал этого.

Принц Норихито окончательно рассорил Нидзё и Госиракаву. В конце сентября 1161 г. император узнает, что группа приближенных экс-императора, в том числе и видные представители Хэйси, замыслили сделать наследным принцем едва родившегося любимчика Госиракавы. Очевидным представлялся и следующий шаг заговорщиков – отправка на покой куда-нибудь подальше от столицы Нидзё и возведение на престол младенца, управляющего страной из колыбели, которую покачивает экс-император Госиракава. Нидзё пришел в бешенство. Киёмори с превеликим трудом удалось убедить его в своей непричастности и чудом сохранить лицо. «Ещё не закончился траур по Бифукумонъин, а экс-император уже подыскал мне замену. Какой он, оказывается, нетерпеливый», слегка успокоившись, промолвил император. Немного поразмыслив, он воскликнул: «Министр, хватит прятаться. Киёмори, мне кажется, совсем не причем». Из-за ширмы неожиданно возник Великий министр Фудзивара Корэмити. «Министр, передай отцу, что я его прощаю. В последний раз. И приказываю ему, так и скажи, приказываю и носа не высовывать из дома. Пусть воспитывает младенца, да почаще молится. Если же он посмеет ослушаться и возьмется за старое, то в миг окажется в Сануки и разделит судьбу своего полоумного брата. Гарантом выполнения приказа я назначаю тебя, советник. Заодно разберись и с заговорщиками». Киёмори ничего не оставалось, как низко склонить голову в знак согласия. Слушая императора, он как-то по особенному ощутил всю хрупкость и непредсказуемость своего положения. Несомненно, кашу заварил Госиракава. То, что его поддержали Наритика и Нобутака из Фудзивара, тоже, в общем, объяснимо. Но зачем в это дело ввязались шурин Токитада и младший брат Норимори? Неужели они не понимали, что ставят под удар не только Киёмори, но и всех Тайра, в том числе и самих себя? Или здесь что-то иное? Всего не учтешь, всех не упредишь. Мало служить власти. Мало подстраиваться под нее. Нужно самому властвовать, чтобы никакие идиоты вроде Токитады не могли помешать, пусть и невольно, осуществить задуманное.

Наступили времена прямого императорского правления, когда Нидзё мог действовать без оглядки на отца. Однако вместо удовлетворения он все отчетливее ощущал зависимость от Хэйси, вернее, их военной мощи. Если бы не самураи Хэйкэ в столице давно бы распоряжались воинствующие монахи, у которых нередко дискуссии о буддийских канонах перерастали в настоящие побоища. То монахи Энрякудзи нападут на Ондзёдзи, превратив его в головешки, то их коллеги уже из Ондзёдзи спалят священные врата у подножия горы Хиэйдзан. Не успеют люди Хэйкэ навести порядок, как разгораются очередные дебаты между Кофукудзи и Энрякудзи. В конечном счете, виноватым оказывался Тайра Киёмори, обвиняемый со всех сторон. Он и излишне жесток, и не уважает буддийские традиции, и преследует корыстные цели, и, вообще, плохой человек, как, впрочем, и вся его родня. Однако позиция главы дома Тайра оставалась незыблемой – он лишь исполняет волю Нидзё и пользуется его полной поддержкой. Киёмори не давал повода усомниться в своей лояльности императору. Ему удалось максимально смягчить последствия неудавшегося заговора, участники которого, можно сказать, отделались легким испугом. Со стороны это выглядело как желание Киёмори предотвратить открытое противостояние в императорской семье и сохранить ее авторитет. Так оно и было на самом деле – опираясь на престиж экс-императора, Киёмори вознамерился взобраться на самую вершину власти.

В конце марта 1165 г. умирает ближайший советник Нидзё – Фудзивара Корэмити, потеря которого стала для императора серьезным потрясением. Он уединяется в резиденции Хигаси но тоин и фактически вверяет государство заботам Тайра Киёмори. Слабеющий день ото дня Нидзё изъявляет желание сделать наследным принцем сына Нобухито, а регентом – Фудзивара Мотодзанэ. Все бросились исполнять последнюю волю императора, который должен был покинуть этот мир со спокойной душой. Двадцать пятого июня он отрекается от престола, а уже на следующий день прошла церемония введения Нобухито в сан наследного принца. В тот же день он провозглашается императором Рокудзё – самым молодым в истории «сыном неба». По японскому способу исчисления возраста ему было два года, но появился он на свет семь месяцев и одиннадцать дней тому назад. Через два месяца состоялась церемония взошествия на престол, в ходе которой молодой император сильно расплакался и не успокаивался, пока не прильнул к груди срочно вызванной кормилицы. Одна из придворных дам, с умилением наблюдая за этой картиной, промолвила, что для младенца грудь будет поважнее короны.

Едва Рокудзё взошел на престол, как столицу облетела весть о смерти экс-императора Нидзё в Хигаси но тоин. Говорят, пребывая еще в сознании, он нашел силы прошептать, что вверяет будущее императора Рокудзё дому Тайра. В день похорон Нидзё опять сцепились воины-монахи Энрякудзи и Кофукудзи. Жизнь текла своим чередом… Среди этой суеты в конце лета 1166 г. тихо и незаметно умирает Мотодзанэ, основатель новой ветви Фудзивара – Коноэ. Его сын Мотомити жил в усадьбе Коноэ доно, откуда и пошло это название. В городе стояла сильная жара, подстегивающая бушевавшую эпидемию. Этой заразе было все равно – из дома ли ты регентов и канцлеров или же из лачуги сборщика хвороста. Мотодзанэ в шестнадцать лет уже канцлер при императоре Нидзё и главный в роду Фудзивара. По завещанию Нидзё он назначается регентом при императоре Рокудзё. Женой Мотодзанэ во многом благодаря инициативе Госиракавы становится в 1164 г. Морико, одна из восьми дочерей Киёмори, вошедшая в дом регентов и канцлеров в возрасте девяти лет. Несмотря на столь юные годы, она чудесно ладила с мужем, а ее игра на биве нередко приводила в восторг эмоционального экс-императора, любившего слушать, прихлопывая в ладоши, давно забытые мелодии. Как-то раз, наслаждаясь игрой Морико, он прошептал сидевшему рядом Киёмори: «Вот если бы у моего Норихито была такая приемная мать!». Тот лишь слегка улыбнулся в ответ, совершенно не понимая, куда клонит опьяневший ни то от сакэ, ни то от чувств экс-император.

Пост регента после Мотодзанэ унаследовал, как и ожидалось, его младший брат Мотофуса, человек умный и честолюбивый, к тому же стройный и красивый – в общем, настоящий аристократ. Киёмори сразу невзлюбил его. И было за что. Мотофуса считал Хэйси выскочками и не скрывал презрительного отношения к ним. Встречаясь с Киёмори, он лишь слегка наклонял голову. Порой это сильно задевало Киёмори, но он старался сдерживаться, прекрасно понимая, что подобное высокомерие – обыкновенная поза и ничего серьезного в себе не таило. Должность регента носила чисто номинальный характер, поскольку реальная власть вновь оказалась в руках деда императора, Госиракавы, продолжившего экс-императорское правление.

Вскоре Мотофуса и Киёмори окончательно рассорились. И рассорил их земельный вопрос. Безудержная приватизация государственных угодий и превращение их в сёэн, обладавшими налоговым иммунитетом, заметно усложняло существование божественной династии. Поэтому двор по мере сил пытался затормозить этот процесс и ограничить его определенными рамками, что, естественно, затрагивало напрямую интересы влиятельных представителей дома регентов и канцлеров, являвшегося крупнейшим частным собственником земли. Любые новации в этом направлении вызывали болезненную реакцию, и никто не хотел уступать ни одного поместья. Возглавивший дом Фудзивара регент Мотофуса справедливо полагал, что земли старшего брата перейдут к нему. Однако Киёмори постарался здорово насолить своему оппоненту. Он посоветовал Морико написать слезливое письмо экс-императору с нижайшей просьбой защитить законные интересы ее воспитанника, шестилетнего Мотомити. В свои одиннадцать лет она волею провидения оказалась не только мачехой, но и опекуном сына Мотодзанэ от другой жены. Киёмори рассчитал все очень точно. Экс-император настолько благоволил Морико, что отдал ей на воспитание своего принца крови Норихито. Разве мог он отказать в просьбе такой женщине?! У которой такой отец! Госиракава передает значительную часть владений Мотодзанэ его сыну Мотомити, а Киёмори получает право управления этими обширными землями. Мотофуса, посчитав, что его попросту обобрали, затаил в сердце страшную обиду. Этим и ограничился. Для Фудзивара наступали тяжелые времена. Дует Госиракава – Тайра Киёмори набирал силу.

Проходит некоторое время и Госиракава вызывает к себе Киёмори: «Ну, как, регент все еще дуется? Ничего, отойдет. Ты заехал бы к нему, что ли. Не чужие ведь. Так, якобы по дороге заглянул. Ему приятно будет. А вообще то я пригласил тебя не для того, чтобы мирить с Мотофусой. Вы и без меня разберетесь. Что ты скажешь, если я вручу Норихито священную регалию?». Киёмори сразу смекнул о чем идет речь. Лет триста назад канцлер Фудзивара Мотоцунэ преподнес фамильный меч семьи «цубокири но мицуруги» императору Уде, который вручил его старшему сыну (будущему императору Дайго) в знак признания наследным принцем. С тех пор этот меч почитается священной регалией и по традиции передается императором наследному принцу во время церемонии вступления в сан. Вопрос экс-императора застал Киёмори врасплох. Это редко с ним случалось, но он не знал, что ответить. Пауза становилась неприличной и могла быть неправильно истолкована. «А…а если у императора родится сын?», растерянно выпалил Киёмори. «Если родится, вознесем молитву богам за столь чудесный подарок. Но до этого далеко, очень далеко. Надеюсь, ты помнишь, сколько Рокудзё лет? Наверняка, кто-то не вытерпит и, воспользуясь неопределенностью, начнет мутить воду. Это у нас умеют. Поэтому именно сейчас самое время упредить подобные настроения и успокоить всех».

Киёмори еще раз восхитился дальновидностью Госиракавы, который успокаивал прежде всего самого себя, заранее и очень умело пресекая возможные попытки оттеснить его от власти. «Вы, государь, как всегда правы. Однако и император и Норихито совсем дети и без поддержки Мотофусы, а главное, вашего доброго совета вряд ли обойдутся», вкрадчиво проговорил Киёмори. Экс-император, и это было видно по его лицу, услышал то, что хотел услышать. С трудом сдерживая улыбку удовлетворения, назидательным тоном он добавляет: «Пока император не станет осознавать, что к чему мой долг помогать ему во всем. И ты не должен оставаться в стороне». Похоже, они опять поняли друг друга. Телега о двух колесах, пусть со скрипом, двигалась в заданном направлении. В очередной раз поддержав экс-императора, Киёмори в очередной раз получал от него подарок, но на этот раз поистине королевский – он приобщался, правда, к косвенным, но все же родственникам наследного принца, а это что-то значило в придворных кругах.

Семнадцатого октября 1166 г. в императорском дворце состоялась церемония введения Норихито в сан наследного принца. Киёмори назначается министром двора. Избранная им стратегия сближения с императорским домом давала плоды. Медленно, но верно Хэйси превращались в тех же Фудзивара, но ином, более грубом обличье. По примеру своих «учителей» Киёмори с помощью красных девиц Тайра пытался встроиться в существующую политико-административную пирамиду, на вершине которой находился император. Чем ближе к нему, тем больше власти – значит надо усиливать влияние на императора и его ближайшее окружение. И это Киёмори блестяще удавалось. Высший слой потомственной придворной аристократии стремительно разбавлялся представителями Хэйкэ, которые губернаторствовали в различных провинциях. И над всеми ими возвышалась харизматическая личность их предводителя – Киёмори. И не только возвышалась, но и сплачивала.

Медовый месяц Госиракавы и Киёмори продолжался. Удобно устроившись на кораблике, они любили наблюдать за ночной ловлей рыбы с помощью бакланов. Бакланщик на носу кораблика закреплял металлическую корзину, накладывал в нее сосновых чурок и разжигал огонь, освещавший водную гладь. Свет привлекал любопытную форель, становившуюся легкой добычей прирученных бакланов. Они ловко выхватывали из воды форель, но не могли проглотить – мешало кольцо на их шее. Бакланщик специальными веревками управлял «рыбаками» и извлекал из них свеженькую рыбу, которую потрошили, слегка просаливали, вымачивали в уксусе и подавали к столу. Особенно хорошо шел лов в Фукухаре, поместье Киёмори в Сэтцу. Приготовленная тамошними умельцами форель была не хуже той, что водилась в Нагарагаве.

В столичной усадьбе Ходзюдзидоно, резиденции экс-императора, нередко устраивались представления саругаку, большим любителем которых с давних лет являлся Госиракава. Пришлись они по вкусу и Киёмори, тянувшегося ко всему китайскому. Любая пирушка заканчивалась приглашением бродячих артистов. И начиналось! Обезьяны, прыгающие через металлический обруч; удивительные фокусы, вроде появления ребенка из пасти лошади; акробаты; глотатели мечей; испускатели огня; жонглеры; канатоходцы; театр марионеток. Чего там только не было?! Киёмори и сам любил тряхнуть стариной и исполнить танец посадки риса под шелестящий звук сасары.

В один из таких славных вечеров в Ходзюдзидоно порядком охмелевший экс-император, по обыкновению щедро одаривший артистов, разоткровенничался: «У меня только один друг, на которого я могу положиться. Это ты, Киёмори. Чтобы не повторились страшные и печальные события Хогэн и Хэйдзи мы должны быть вместе. Ты понимаешь меня, министр? И вместе оберегать императора и наследного принца, которые совсем еще дети. А когда я выполню, не сразу, конечно, но обязательно выполню старую мечту и удалюсь от бренных дел государства, забота о высочайших отроках должна лечь на плечи такого преданного вассала, как ты». Киёмори молча слушал и думал о своем. Экс-император, похоже, и в правду собирается в монахи. Здесь он не лукавит. А насчет бренных дел будет совсем наоборот. И лысина тому не помеха. Госиракава тем временем продолжал: «Но пока я еще, как видишь, не в рясе и кое-что могу. Кстати, после смерти Фудзивара Корэмити кресло великого министра пустует. И знаешь почему?». «Откуда же мне знать, государь», тихо промолвил Киёмори, не отводя взгляда. «В это кресло я намерен посадить тебя!». Такого поворота Киёмори не ожидал и даже расстроился: он опять не угадал замыслов Госиракаы. Растерянный вид Киёмори очень позабавил экс-императора, рассчитывавшего именно на такую реакцию. «Но что скажут люди? На меня все и так косятся, а тут такое… К тому же по традиции великие министры назначаются из дома Фудзивара», попытался возразить Киёмори. «Что за лепет, министр? Ты словно не воин, а нечестивый монах, который говорит одно, а думает совсем другое. А думаешь ты, наверное, о том, что, став великим министром, быстро покончишь с влиянием Фудзивара в императорском дворце. Не так ли мой друг? За это можно и выпить, хотя мне, кажется, уже достаточно». Осушив поднесенную чашу с сакэ, Киёмори с трудом прошептал ждавшему ответа экс-императору: «Не знаю, что и сказать вам, государь…». «Мне ничего говорить и не надо, меня слушать надо, а ты это умеешь», ухмыльнулся тот.

Наступил 1167 г. После того, как отшумели положенные по случаю нового года торжества и церемонии, в Ходзюдзидоно собрались кугё. Им предстояло обсудить важный вопрос: кто должен стать великим министром. Споры затянулись до глубокого вечера. Одни стояли за Тайра Киёмори, другие выступали против. Первые подчеркивали, что за ним – сила и порядок, а значит и спокойствие в стране. Вторые отстаивали нерушимость традиций, заложенных отцами и дедами, намекая на всю нелепость и вредность ситуации, когда благородными мужами начнет командовать самурай-деревенщина. Конец разногласиям положил хозяин усадьбы: «Способности Киёмори-доно известны всем. Его назначение на пост великого министра ни что иное, как благо для страны. Что же касается его якобы невысокого происхождения», тут экс-император умышленно сделал долгую паузу и многозначительно обвел взглядом сидевших перед ним вельмож, «мне почему-то кажется, что это не совсем так». Присутствующие заулыбались, сразу сообразив, о чем идет речь, и склонили голову в знак согласия. Сейчас не время было поступать иначе. В павильоне в саду уже ждали музыканты, готовые развлекать их до утра, и стояли столики с обильным угощением.

Известие о присвоении главе дома Тайра первого ранга второй степени и назначении его Великим министром столица восприняла спокойно. Люди давно привыкли к тому, что все строилось и восстанавливалось Хэйси, за порядком на улицах следили Хэйси, утихомиривали надоевших всем воинов-монахов Хэйси, подаяния нищим и пострадавшим от стихийных напастей выдавались из закромов Хэйси. К Хэйси принадлежали уже пять кугё. Хэйси губернаторствовали в одиннадцати провинциях, а пять находились у них в кормлении. Так чему было удивляться, если не только столица, но и страна целиком фактически управлялась Хэйси.

В Китае должность Великого министра называлась сёкоку, поэтому Киёмори очень понравилось, когда его стали в китайском стиле величать Хэйсёкоку – Великий министр Тайра. Поначалу он с энтузиазмом принялся за дело, надеясь, что сближение с императорским домом поможет ему наладить широкую морскую торговлю с сунским Китаем. По Внутреннему Японскому морю, расправив паруса, величаво плывут четырех и шестимачтовые огромные корабли со всеми ихними ахтерштевенями, водонепроницаемыми перегородками, кабестанами, компасами. Трюмы их забиты шелковыми тканями, ароматическими веществами, фарфоровой посудой и прочей всячиной, шедшей в Японии нарасхват. И назад эти громадины возвращались бы не «налегке». Жемчуг, расписные лакированные поделки, перламутр, медные изделия, а также сосны, криптомерии, кипарисы и другой лесоматериал, а главное – золото манили к себе сунских купцов. Торговля с Китаем способствовала не только материальному, но и духовному развитию Японии. Взять, к примеру, составленную в 980 г. энциклопедию «Тайпин юйлань» («Императорское обозрение годов Тайпин»), вывоз которой из Поднебесной строжайше наказывался. Сколько и кому заплатил за нее Киёмори ведал лишь он сам, однако эта книга, попав в Японию, открыла ее жителям разнообразные секреты великого соседа. Чем закончился диспут восьмидесяти ученых-конфуцианцев в 81 г. до н.э. узнали те, кто прочитал трактат Хуань Куаня «Ян те лунь» («Спор о соли и железе»). И эта древняя и очень поучительная книга стала известна благодаря стараниям Киёмори. А ведь были еще и многотомная «Императорская медицинская энциклопедия», выпущенная в 1111 г., «Эссе» Шен Куана, содержащее много полезной информации об астрономии, метеорологии, математике, и прочие книги, послужившие делу японизации китайских достижений науки и культуры. Узнав, что в Китае помимо железных, медных и серебряных монет в обращении находятся и бумажные деньги, Киёмори заразился идеей монетаризма, не покидавшей его всю оставшуюся жизнь.

Однако устремления Киёмори в этом направлении наткнулись на стену полного непонимания, вернее, неприятия. Кислая физиономия регента Мотофусы во время высочайших докладов императору, откровенно-издевательское поведение вельмож свидетельствовали: на помощь двора он может не рассчитывать. Ты, братец, и так прибрал к рукам всю торговлю с Китаем, но тебе, оказывается, этого мало. Тебе вдруг вздумалось расширять ее за наш счет. Нет уж, уволь нас от этой почетной миссии. Мешать мы тебе не будем. Страшновато. Но и помогать тоже. Не нашел поддержки Киёмори и у экс-императора, сделавшего вид, что это его не касается. Императорский двор решил со стороны наблюдать, как Хэйси будут строить порты, углублять фарватеры и т. д. и т. п. и ждать. А вдруг надорвутся! Пусть эти Хэйси занимаются на море чем угодно, лишь бы перестали с вожделением поглядывать на наши земли, думали сановные Фудзивара. Столкнувшись с таким отношением, Киёмори отчетливо осознал бесполезность своих постов и рангов. Реально они никак не помогали, а вот мешали здорово. Сколько времени уходило на одни доклады, визиты, заседания, церемонии?! Каждый день лицезреть ухмылку регента Мотофусы? Подобные встречи не доставляли удовольствия ни тому, ни другому. Иногда Киёмори казалось, что Фудзивара непотопляемы: придавишь в одном месте, вылезают в другом. Один Мотофуса чего стоит. Так и исходит ехидством. Все не может забыть, как его обошли с земельными владениями усопшего Мотодзанэ. Не упускает случая оговорить Киёмори в беседах с малолетним императором Рокудзё, который все чаще при виде Великого министра переставал улыбаться и капризно надувал губы. Он постепенно подпадал под сильное влияние регента и его родни. Рокудзё даже удостоил своим посещением усадьбу Мотофусы и принял участие в поэтическом вечере. Ко всему прочему в столице объявился небезызвестный Фудзивара Моронага, сын левого министра Ёринаги. После смуты Хогэн Моронагу приговорили к ссылке в провинцию Тоса, и он уже собрался стать монахом, но дед, Тададзанэ, отговорил его: «Не спеши, все может измениться». Вернувшись в Киото, Моронага быстро сблизился с Госиракавой, который в своей колоде всегда хотел иметь карты разных мастей и козырять ими в трудных ситуациях. Несостоявшийся монах, пользуясь высочайшим покровительством, при любой возможности пытался уколоть Киёмори, благоволившему юному Коноэ Мотомити, внуку Фудзивара Тадамити. Отец Моронаги искренне ненавидел последнего и все его потомство, поэтому причины поведения Моронаги объяснялись скорее не поступками Киёмори, а генетическим наследием Фудзивара Ёринаги.

«Зря, зря я поддался на уговоры экс-императора», корил себя Киёмори. И был прав. Императорский указ о его назначении Великим министром без всякого сомнения сплотил дом регентов и канцлеров Фудзивара перед лицом такой опасности, как возвышение Хэйси. Оно таило в себе угрозу не только оттеснения от власти, это Фудзивара с их опытом как-нибудь пережили бы, но и, самое главное, потери родовых земель, т. е. Фудзивара могли лишиться экономического фундамента своего благополучия. Сделав Киёмори Великим министром, Госиракава еще крепче прижимал Фудзивара к стенке, рассчитывая, что подобные действия в конце-концов вызовут резкую ответную реакцию, но не сейчас, конечно, а потом, когда Хэйси станут опасны для самого экс-императора. Ему же в этом случае останется лишь перейти на другую сторону и… править дальше, взращивая и лелея очередное пугало для Фудзивара и прочих недовольных его правлением. Киёмори чувствовал какую-то обреченность и безысходность своего нового положения, словно муха, попавшая совершенно неожиданно в тонкую и невидимую паутину: чем резче дергаешься, тем сильнее запутываешься в ней. И что же? Смиренно ждать, когда приползет паук и высосет всю кровь?

Тайра Киёмори подает в отставку с поста Великого министра, объяснив сей поступок пошатнувшимся здоровьем и давним желанием постричься в монахи. Экс-император был удивлен, искренне и неприятно удивлен. Он долго всматривался в глаза Киёмори, но так и не нашел в них ответа на мучивший его вопрос почему? Благословляя Киёмори на подвижничество, Госиракава как бы мимоходом отметил, что и сам в скором времени последует его примеру. Действительно, уже нынешним летом экс-император превратится в монаха Гёсина, а в миру его начнут величать императором-иноком

Состоявшаяся в феврале 1168 г. церемония пострижения Киёмори прошла тихо и скромно. В ней участвовали только ближайшие родственники, не скрывавшие удивления решением главы дома Тайра стать монахом под именем Дзёкай. Через несколько дней после этого в районе Восьмой улицы в Киото вспыхнул сильный пожар. Подгоняемый ветром огонь пожирал и шикарные усадьбы аристократов и лачуги бедняков, лишая крова тысячи горожан. Не иначе как гнев Киёмори вызвал пожар, шептались люди. Неспроста же он обрил голову. Многие, оцепенев от страха, ждали новых напастей: устранившийся от мирских забот Киёмори им больше не защитник, а в молитвы монаха Дзёкая верилось с трудом. Однако все как-то само собой обошлось. Жизнь в столице потекла своим чередом, и народ понемногу успокоился. Киёмори же уединился в Рокухаре и ничем не выдавал интереса к делам государственным. Он целиком посвятил себя молитвам и семье: подолгу беседовал со старшим сыном Сигэмори, увлеченно играл с его детьми – Корэмори и Сукэмори. В общем – обычный дедушка среди внуков. Еще до выхода на монашество Киёмори намеренно и открыто стал выделять Сигэмори среди членов своей семьи. И для этого имелись серьезные основания, которые он не раскрывал никому. Именно они, а не пошатнувшееся здоровье, в первую очередь заставили его отказаться от поста Великого министра и уйти на покой.

Киёмори давно раздражали изменения, происходящие с его родными. Они все сильнее подпадали под влияние столичной атмосферы, перенимая повадки потомственных аристократов: покрывали лицо толстым слоем пудры, обривали или выщипывали брови и чуть выше их следов рисовали тонкие линии, чернили зубы. По внешнему виду и манерам их уже никто не мог заподозрить в принадлежности к самурайскому дому. Однако только этим процесс аристократизации Хэйси не ограничился. Они стали меняться и внутренне, забывая главное: для Фудзивара и Мураками Гэндзи они были, есть и будут инородцами в этом блестящем мире. Выщипывай брови, одевайся в роскошные одежды, разъезжай в красивых каретах, поражай слух игрой на биве, сочиняй великолепные стихи – все одно. Хэйси для всех останутся выскочками, с сосуществованием которых вельможи по собственной воле не смирятся. Но их можно заставить смириться. Силой! Только силой, а сила Хэйси – в единстве. Лишь сплоченность Хэйси даст им шанс вырваться из порочного круга – расцвет, застой, закат. Казалось, это настолько очевидно, что любой дурак побоится, хотя бы из элементарного чувства самосохранения, раскачивать лодку, в которой сидит, да не один, а с кучей родственников, но… Обаяние экс-императора было сильнее любых доводов разума. Киёмори видел, что происходящее с Хэйси – процесс не стихийный, а рукотворный. Более того, он догадывался, кто этот рукотворец и к чему стремится, но ничего не мог поделать.

Взять, к примеру, Ёримори, сводного младшего брата Киёмори. Уже до смуты Хогэн он вел себя как-то неоднозначно, всячески выражая особое отношение к родному старшему брату Иэмори. Если бы не смерть последнего, все могло повернуться совсем иначе. Получив назначение в Управление западных земель, он вопреки традиции лично отправился в Дадзайфу без особой к тому нужды. Вернувшись, стал усердно служить Хатидзёин, затеял любовь с ее фрейлиной, родившей ему сына Мицумори. Ничего плохого в этом нет, если забыть о том, что Хатидзёин, поддерживая доверительные отношения с экс-императором Госиракавой, ее сводным старшим братом, как могла портила жизнь Хэйси. А могла она много, очень много. Одно происхождение чего стоило! Дочь императора Тобы и Бифукомонъин, сводная младшая сестра императоров Сутоку и Госиракава, родная старшая сестра императора Коноэ. Принцесса крови Акико, так в миру звалась Хатидзёин, воспитывала наследного принца Морихито, а когда он стал императором Нидзё, ее статус приравняли к императрице-матери. После смерти в 1155 г. Коноэ император-инок Тоба подумывал сделать Акико правящей императрицей. В последний момент он передумал, и принцесса Акико превратилась в монахиню Хатидзёин, получив вполне достойную компенсацию: она унаследовала огромные владения родителей.

По мнению Киёмори эта старая дева позволяла себе слишком много. Обладая богатством и авторитетом благочестивой монахини, подкрепляемым тем, что она родилась в один день с основателем буддизма Сиддхартхой Гаутамой, она и так представляла опасность для Хэйси. А тут у нее появился помощник из тех же Хэйси, Ёримори, который в порыве служебного рвения запамятовал, что к чему, скорее всего, как надеялся Киёмори, по недомыслию. А был еще и Тайра Токитада, старший брат жены Киёмори, Токико. Природа умом его не обделила, но он упрямо норовил использовать его для каких-то интриг и темных делишек, не шедших на пользу Хэйси. Когда у его сводной младшей сестры Сигэко, жены Госиракавы, родился сын Норихито, у Токитады голова пошла кругом от навалившихся перспектив: он мог стать дядей императора! Токитада сразу же ввязался в очередную авантюру, пытаясь пристроить Норихито в наследные принцы. Получилось все как-то не ко времени и неуклюже, но отделался он легко – ссылкой, а ведь волна справедливого гнева императора Нидзё могла смыть из столицы не только его, но и других Хэйси. Неоправданная жестокость Токитады также не способствовала росту авторитета Тайра. Будучи главой полицейского ведомства, он взял за правило «великодушно» отпускать на волю задержанных воров и грабителей, предварительно отрубив им правую руку по локоть.

За Ёримори и Токитадой могли последовать более молодые Хэйси. Тот же Тайра Мунэмори, первенец Киёмори от Токико. Он был не по годам рассудителен, не боялся спорить с отцом, отстаивая свое мнение, однако в военных делах Мунэмори проявил себя как полный неумеха: вид крови и звон мечей претили его натуре. Правда, Киёмори беспокоило совсем другое. Кто-то довольно умело распустил слухи о том, что ни Киёмори ни Токико к рождению Мунэмори никакого отношения не имеют! По обычаям того времени, когда пришла пора, Токико отправилась рожать в усадьбу своих родителей. Вопреки надеждам Киёмори их первым ребенком оказалась… девочка. Чтобы не расстраивать мужа Токико обменяла дочь на сына мастера, изготовлявшего зонтики, который жил недалеко от ее усадьбы. Обыденность подобного явления делала эти слухи вполне правдоподобными. Пока Киёмори был в силе, о них никто не вспоминал, но случись что, они могли всплыть из небытия и расколоть Хэйси по такому щепетильному вопросу, как наследование главенства в доме Хэйкэ. Тут же найдется немало желающих подбросить дровишек в костер раздора и превратить его в головешки. В настоящее время авторитет и сила Киёмори словно толстенные бревна подпирали со всех сторон дом Тайра, не давая развалиться на отдельные части, однако внутри него зрели ростки будущего раскола, которые требовалось вырвать с корнем. И Киёмори уже представлял себе как: нужно уступить дорогу наследнику и, пользуясь своим влиянием, взрастить нового главу дома, которому удастся сохранить единство и которому никто не посмеет перечить.

Надо было спешить. Собственно говоря, эта причина и стала определяющей в принятии Киёмори решения об отставке. Он освобождал дорогу наверх наследнику – старшему сыну, Сигэмори. Именно с этой целью Киёмори инициировал указ, приказывающий Тайра Сигэмори искоренить горных разбойников и морских пиратов в областях Тосандо, Токайдо, Санъёдо, Нанкайдо. Сигэмори получал военную и полицейскую власть на значительной территории страны, т.е. официально признавался наследником Киёмори, ибо ранее как раз он отвечал перед императором за спокойствие его подданных. Сам указ внутреннего содержания не имел, т.к. ничего особенного в этих областях не происходило. Он стал знаком отхода Киёмори от дел и появления продолжателя его начинаний. Кроме этого, Сигэмори передавались в кормление целых две провинции – Танго и Этидзэн, что также подчеркивало его исключительное положение в семье. Матерью Сигэмори являлась не Токико, а женщина из рода Такасина, однако с ранних лет он воспитывался как старший сын и наследник Киёмори. Сигэмори обладал отважным сердцем и прославился в сражении с самим Акугэнта Ёсихирой в смуту Хэйдзи. Вместе с этим он отличался обстоятельностью поведения и обходительным характером, помогавшими ему успокаивать разбушевавшегося Киёмори, а также сглаживать острые углы в отношениях того с экс-императором. По всему выходило, что Сигэмори сумеет достойно справиться с ролью наследника Киёмори и предотвратить раскол Хэйси. Лишь одно неприятно удивляло Киёмори – непонятное ему сближение сына с Фудзивара Наритикой, сложным человеком с душой элегантного авантюриста. Его младшая сестра Кэйси, став женой Сигэмори, также возымела на него определенное влияние. Втянуть себя во что-нибудь сомнительное он не позволит, рассуждал Киёмори, не тот у него характер, а вот репутацию свою Сигэмори подпортить может. Чтобы этого не произошло, успокаивал себя Киёмори, придется постараться ограничить эту дружбу стенами усадьбы Комацу, где проживал Сигэмори.

Экс-императора Госиракаву происходящие перемены слегка насторожили, поскольку он так и не смог разобраться с истинными мотивами поступка Киёмори. Он интуитивно почувствовал некую дестабилизацию своего положения и поспешил возвести на престол наследного принца Норихито, приходившегося ему сыном, а не внуком как Рокудзё, судьба которого была предрешена. Как бы не разворачивались события, Госиракава обладал талантом умело направлять их себе на пользу. Вот и сейчас, озаботясь престолонаследием, он вместо внука делал императором четвертого сына, усиливая позиции как «отца нации». Одновременно с этим он «переводил» Киёмори в родственники императора, давая понять, что по-прежнему верит в Хэйси и рассчитывает на их преданность. Тридцатого марта 1168 г. наследный принц Норихито, сын Госиракавы и Тайра Сигэко, возложил на себя бремя «сына неба» под именем Такакура. Его императорство продлится довольно долго по меркам того времени – целых двенадцать лет, которые станут «золотым веком» дома Тайра. Самый молодой в истории Японии экс-император Рокудзё окажется в полном забвении и умрет в 1176 г. от дизентерии, не дожив даже до обряда инициации.

Монах Киёмори все чаще уединялся в Фукухаре, находившейся в двух днях пути от столицы. Сигэмори частенько хворал, тем не менее хорошо справлялся с ролью главы дома Тайра. Это была нелегкая ноша. Воинствующие монахи с горы, да и другие тоже, не переставали буйствовать, выторговывая у императорского двора новые уступки и привилегии. Не угодил им, скажем, Фудзивара Наритика, так они со своими священными ковчегом или деревом, а на священной горе Хиэйдзан куда ни глянь – все священное, сразу спускались с горы и устраивали переполох в Киото. Император-инок поручал разбираться с жалобами неугомонных монахов и спорами между ними, порой перераставшими в кровавые стычки, Тайра Сигэмори. Несмотря на его старания, всегда кто-то оставался недовольным: или монахи или император-инок или Хэйси или еще кто-нибудь. Без советов отца Сигэмори обойтись не мог, а тот и не отказывал ему в этом. Ведя затворническую жизнь, Киёмори знал, что происходит в столице и за ее пределами: бродячие артисты, странствовавшие по всей стране, не упускали случая наведаться и в Фукухару. Особенно негодовали по этому поводу те, кому удивительная осведомленность отшельника мешала спокойно спать: «Киёмори прикормил кукольников, жонглеров и прочий сброд, которые шатаются повсюду и вынюхивают все, что воняет. Не успеешь пернуть где-нибудь у себя в глуши, а он уже ведает, кто подпортил воздух и зачем».

Клан Хэйси набирал силу. Уже шестнадцать его представителей являлись кугё и занимали важные посты в государстве. Фактически завершалось формирование так называемого режима Рокухары в рамках традиционной структуры управления. Под контролем Хэйси находилась примерно половина всех провинций Японии. Они владели более, чем пятьюстами поместьями. Возможности Хэйси казались беспредельными и в открытую никто с ними не хотел ссориться. Только живи и радуйся. Однако это как-то не очень радовало Киёмори, т.к. его все больше угнетала зависимость от императора-инока. Складывалась какая-то странная картина. С одной стороны Хэйси процветали, а с другой – теряли свою самостоятельность. Конечно, никто не мешал им плюнуть на условности и грохнуть кулаком по столу, мол, кто в доме хозяин, кто всех кормит и оберегает? А что потом? Хватит ли у Хэйси авторитета противостоять всем и вся? Чем больше об этом размышлял монах Киёмори, тем отчетливее осознавал, что не хватит, а значит – опять надо юлить перед Госиракавой, ибо переиграть этого непревзойденного мастера политики сдержек и противовесов пока не удавалось никому. Киёмори начинал задыхаться в дружеских объятиях императора-инока, из которых нужно было вырываться. Но как?

Третьего января 1171 г. состоялась пышная церемония инициации императора Такакуры. Он становился взрослым мужчиной, и пришло время подыскивать ему невесту. Закружилась обычная в этих случаях суета. Желавших породниться с императорским домом набиралось хоть пруд пруди и все с такими родословными, что дух захватывало. Вдруг откуда-то поползли невероятные слухи: всем Фудзивара дан отлуп и во дворец молодого императора войдет девица, страшно подумать, самурайских кровей. Так, якобы, угодно Сигэко, извините, теперь уже императрице-матери Кэнсюнмонъин. Этой красивой и умной женщине удалось таки склонить на свою сторону, вернее, сторону Тайра, императора-инока, который не очень-то и сопротивлялся. Кому охота портить настроение Тайра Киёмори?!

В разгар подобных слухов Госиракава посетил Фукухару. По сравнению с мартом 1169 г., когда он побывал в этой усадьбе впервые, там много чего изменилось. С особой гордостью Киёмори показал дорогому гостю китайский корабль, и заговорил о выгоде торговли с Китаем, о том, что это путь к процветанию страны, но император-инок неожиданно перебил его: «А не привезут ли эти корабли людей, закованных в латы? И что тогда?». Киёмори этот вопрос привел в явное замешательство. «Видите ли, государь,…», начал было он, однако Госиракава со смехом остановил его в нетерпении: «Не утомляй меня, преподобный, скучными рассуждениями. Я и так уверен, что ты сделаешь все, чтобы не допустить этого. И давай не будем больше о делах. Разве меня напрасно занесло в эту глушь?! Или ты изменил своим привычкам и совсем одичал?». Привычкам своим Киёмори не изменил. Потекли дни, наполненные дурманящим ароматом беззаботности и веселья. Танцы, музыкальные и поэтические вечера, прочие мероприятия, сопровождаемые обильным возлиянием вкуснейшего сакэ, казалось еще больше сблизили Госиракаву и Киёмори. Накануне отъезда император-инок в присутствии Кэнсюнмонъин предложил Киёмори выдать дочь Токуко за императора. Нельзя сказать, что Киёмори не ждал этого предложения. Он на него рассчитывал, но не так скоро. Теперь же, чуть поколебавшись для проформы, ему оставалось лишь горячо благодарить Госиракаву за великую честь и повторять про себя: «Молодец Сигэко, молодец! Я, выходит, недооценивал твои способности».

«Что же это такое происходит?», не унимались поборники старины глубокой. «Киёмори родом не вышел, чтобы предлагать дочь в жены императору. Это нарушает традиции предков». И, в общем, они были правы, поэтому Госиракава делает элегантный и естественный в подобной ситуации ход – удочеряет Токуко. Отныне она не мужичка, а дочь самого императора-инока и формально получает право войти во дворец императора Такакуры четырнадцатого декабря 1171 г. с титулом нёго.

Пристроив дочь, Киёмори все чаще отлучался в Фукухару, связывая с ней свое будущее. Недалеко от нее у мыса Вада находилась старинная и очень удобная гавань Оовада, заложенная достопочтенным монахом Гёки из Идзуми сотни лет назад. Киёмори замыслил превратить ее в крупный порт – центр морской торговли с Китаем. Первый сунский корабль пришвартовался здесь уже в сентябре 1170 г. Это событие стало столь знаменательным, что император-инок в Фукухаре соизволил дать аудиенцию китайским купцам, нарушив традиционное табу на встречи с чужеземцами, которые могли осквернить священную особу.

В этих местах нередко задувал с востока сильнейший ветер, вздымались огромные волны, опрокидывающие или выбрасывающие на берег корабли. В связи с этим в Ооваде в 1173 г. началось строительство искусственного острова-волнолома. Прежде всего, на дно залива опустили камень с выбитым на нем полным собранием сутр, поэтому остров получил название Кёносима – «остров сутр». Землей и камнями с близлежащих гор засыпали залив на площади 30 га. Киёмори любил, стоя на специальном помосте, наблюдать за тем, как крестьяне, словно бурлаки, тащили огромные валуны к берегу и заваливали ими водную гладь, которая буквально на глазах становилась земной твердью.

Замыслы Киёмори не ограничивались строительством нового порта. Они простирались значительно дальше, однако для их воплощения в жизнь требовались власть и деньги. Женитьба императора Такакуры на Такуко заметно усилило влияние Киёмори при дворе, а свое экономическое благополучие он решил укреплять довольно оригинальным способом – активным ввозом сунских монет. Задолго до этого для развития экономики, в первую очередь сельского хозяйства, китайцы с присущим им рвением взялись за налоговую реформу. Натуральный налог вытеснялся денежным: товары разрешалось продавать на местах, а вырученные деньги вносить в казну. Денежное обращение, с какой стороны ни возьми, выглядело удобнее обращения мешков с рисом и тюков с тканями. Экономика Китая переходила на монетарные рельсы. В 1024 г. там появились даже бумажные деньги. Эти тенденции не остались незамеченными в Японии, вознамерившейся как обычно перенять опыт великого соседа с учетом национальной специфики. В стране восходящего солнца расчеты по старинке осуществлялись рисом и шелком, поэтому Киёмори первым делом добился согласия двора на замену натурального налога денежным.

Монетаризация хозяйственной деятельности Японии, затеянная Тайра Киёмори, а также расширение китайского импорта потребовали огромного количества монет, которые с удовольствием принимали бы в качестве средства платежа китайские купцы. А для них ничего милее монет, имевших хождение в собственной стране, не было. Сунские монеты ценились и в Корее и в государстве Киданей, иначе говоря, являлись твердоконвертируемой валютой, поэтому пристрастие к ним Киёмори никого не удивляло: он попросту унаследовал его от отца, Тадамасы. Могущество дома Тайры стало произрастать монополизацией импорта сунских монет. Деньги со скоростью эпидемии распространялись по стране. Даже пожертвования храмам вносились монетами. Для приобретения китайских товаров аристократы меняли на них рис и шелк из своих поместий. Самураи и те, забросив дела, метались по провинциям в поисках денег для выплаты налогов. Все чаще монетами оплачивалась покупка земли. Япония впадала в зависимость от сунских монет, другими словами – от дома Тайра. Киёмори все может, ему все подвластно, говорили одни. Попроси его несравненная Кагуя-химэ, лучезарная дева, стройная как бамбук, достать жемчужную ветку с дерева на чудесной горе Хорай, он принесет ей десять таких веток; а пожелай она платье из шерсти китайской огненной мыши – пожалуйста. Да что там такие безделицы – Киёмори по силам взмахом веера повернуть вспять заходящее солнце.