Читать книгу Драйв! Dolcezza. Цикл «Прутский Декамерон». Книга 5 - Александр Амурчик - Страница 6

Следующий день в нашем положении ничего не изменил: мы потихоньку подторговывали вином, милиционер, дежуривший на вокзале, получил от меня 25 рублей и теперь прохаживался по перрону взад-вперед, делая вид, что не замечает ни вагона, ни клиентов, суетящихся вокруг него. Уже ближе к обеду к нам среди прочих наведалась семейная пара, которая несколько раз и прежде приходила за вином, причем все это время они были вдвоем, не расставаясь. Слово за слово мы разговорились. Ему было чуть меньше тридцати, ей 25. Они рассказали, что у них есть собственный домик совсем рядом с вокзалом, всего в четырех кварталах от места нашей стоянки. Имена у наших новых знакомых были забавные: его звали Поликарп, ее – Ева.

После того, как я налил своим собеседникам по баночке «за знакомство», мы с Володей были приглашены искупаться в домашней баньке. По-черному. Я тут же с радостью согласился, а Володя сказал, что ждет со смены Веру и поэтому останется в вагоне. Поликарп на радостях понесся домой топить баньку, а я в сопровождении его супруги Евы, женщины, приятной лицом и пышной телом, отправился следом. Канистра на пять литров слегка оттягивала мне руку, в карман куртки на всякий случай я сунул бутылку водки. Дорогой мы с Евой разговаривали за жизнь, и я, плотоядно поглядывая на нее, уже не жалел больше, что пролетел вчера с Ниной – женой убийцы-уголовника и ментовской любовницей, то есть объектом довольно опасным для ухаживания.

Домик, в котором жила молодая гостеприимная пара, оказался небольшим, но уютным: он состоял всего из двух комнат и кухни, правда, кухня была довольно большая и удобная, с настоящей русской печью. Пока Поликарп суетился во дворе, растапливая баньку, Ева нажарила огромную сковороду картошки на сале, достала из подвала бочковых соленых огурчиков, капустки, грибков и трехлитровую банку компота из каких-то местных ягод. Затем поставила передо мной рюмку под водку, себе взяла бокал – для вина, и мы, продолжая наш нехитрый разговор, стали понемногу выпивать и закусывать. Пару раз за это время забегал запыхавшийся Поликарп, опрокидывал стакан вина или рюмку водки, после чего возвращался к своим делам. Наконец он объявил, что банька готова, и тогда я вышел на улицу и осмотрелся. На заднем дворе, за полутораметровыми белоснежными сугробами неподалеку от бревенчатого сарая пряталась серого цвета каменная банька, над которой вился легкий парок. За банькой в нескольких метрах имелся забор из штакетника с калиткой посредине; за ним, буквально в нескольких шагах, змеилась узкая, метров в пять-шесть шириной речушка, в некоторых местах очищенная от снега; кое-где на протяжении ее напротив домов виднелись вырубленные во льду проруби. Разделись мы в сарайчике донага, и Поликарп сказал мне:

– Готово, заходи первым.

Я задумался, потом сказал:

– Давай-ка хозяин, ты будешь первым, а я уж как-нибудь за тобой.

– Хорошо, – легко согласился тот и, открыв дверь, нырнул внутрь. Тут только я обратил внимание, что верхняя планка двери приоткрыта, и из нее наружу выбивается сероватый дымок. Это и называется банька по-черному, догадался я, так как печь здесь не имеет трубы и весь угар не вытягивался наружу, а оставался внутри. Почему-то, перед тем, как зайти, я почувствовал легкий мандраж: я никогда еще не парился в баньке по-черному. Хозяина не было видно минуты три-четыре, и я уже успел немного продрогнуть, когда дверь отворилась, и наружу пыхнуло облако пара. Затем из облака появилась взлохмаченная голова, и Поликарп махнул мне приглашающе:

– Ну что же ты стоишь, забирайся сюда, а то весь кайф пропустишь.

Вдохнув побольше воздуха, я шагнул внутрь и закрыл за собой дверцу. Первое впечатление было такое, что я попал прямиком в преисподнюю – здесь жар ощущался физически, он, казалось, был материален.

– Пригнись, – услышал я голос Поликарпа и тут же опустился, почти рухнул на пол, к спасительной прохладе кафельных плиток, покрытых деревянной решеткой. Я парюсь капитально с 14 лет, не менее одного раза в неделю, а по возможности и чаще, как-то раз на спор вошел в парную спорткомплекса и просидел целую минуту при температуре 160°С, если термометр не врал, а тут, признаюсь, едва не сник и первым моим желанием было тут же броситься вон, на улицу. Минуты две-три я приходил в себя, пытаясь восстановить нормальное дыхание, попутно разглядывая закопченные стены и потолок.

– В рост не становись, может быть угар, надышишься, потом будет голова болеть, – предупредил Поликарп, протягивая мне ковшик с прохладной водой. Спустя несколько минут я возопил о перерыве, и мы с Поликарпом как были голышом, так и выскочили на улицу, и адская дверь, казалось, с сожалением захлопнулась за нами. Но это был, как я теперь понимал, только первый круг ада. Бегом мы направились к калитке, ведущей к речке. Поликарп не успел еще установить лесенку в проруби, прорезанной во льду размером примерно полтора метра на полтора, как я уже окунулся в нее, причем сразу с головой. Затем вынырнул и стал отфыркиваться. Господи, сколько раз, наблюдая по телевизору, как наши советские люди то и дело окунаются в ледяную воду, рассказывая при этом, сколько месяцев и лет они для этого закалялись, я посмеивался, зная, что это не по мне, и что меня на такой подвиг не за какие коврижки не соблазнишь, не подвигнешь, а сам…

– Хватит, вылезь, – послышался голос Поликарпа и я послушно полез наружу, на этот раз держась за импровизированную лесенку, чтобы не упасть на кромку льда и не порезаться. Обратный путь к баньке занял у нас всего несколько секунд, и теперь даже предстоявший нам второй круг ада казался мне нипочем. Мы преодолели этот путь по-прежнему нагишом, не замечая ни прохожих, сновавших по улице буквально в трех десятках шагов от нас, ни Еву, стоявшую на пороге дома и добродушно посмеивавшуюся над нами. После второго захода в парную я уже не торопился к проруби, а плюхнулся раскаленным животом в искрящийся на солнце сугроб и застыл с этой позе на несколько минут. На третий раз Поликарп высек меня березовым веником, доведя кожу моего тела до хрустящего состояния, после чего нам вновь пришлось окунуться в прорубь. Потом мы мыли головы, терлись мочалом, окуная его в емкость с горячей мыльной водой; закончили процедуры полосканием.

Лишь когда мы с Поликарпом, уже одетые, сели за стол и подняли наши рюмки, чтобы выпить за здоровье, я поверил в то, что жив и в порядке.

– А где хозяюшка наша, Ева, – спросил я его, выливая остатки водки себе в рюмку. – Надо выпить за здоровье хозяйки.

– Тоже купается, – усмехнулся он, поднимая на меня осоловевшие глаза, – снимает за нами сливки.

Когда Ева, распаренная, как сдоба, вся розовая, с распущенными до пояса светло-русыми волосами, появилась в доме, Поликарп, уединившись в глухой, без окон, расположенной рядом с кухней комнатушке, похожей на шкатулку и служившей, как я понимал, кладовой, уже спал, причем уснул там прямо в одежде на узком топчане. При виде Евы в одном халате, накинутом на голое тело, у меня где-то чуть пониже пупка, началось томление.

– Пойдем со мной, – поманила она меня рукой, направляясь в спальню.

Я встал, ноги меня сами понесли за ней, но у двери я остановился.

– Ну, что же ты, иди ко мне, – вновь позвала она меня, сбрасывая с себя халат и обнажая крупное, ядреное, словно наливное яблочко тело.

– Не-а, не могу я так, – прошептал я, почему-то вспомнив в эту минуту нашего Валеру Карпина и всякие другие случаи супружеских измен с последствиями, не говоря уж о треволнениях минувшей ночи, и махнул рукой в сторону кладовки. – А муженек твой как же?

– Он теперь будет спать там до самого утра, не просыпаясь, – уверенно сказала она. – Так что иди, не бойся.

Я, не поверив ей, сходил в кладовку и несколько секунд понаблюдал за спящим: похоже, она была права, Поликарп спал глубоким сном.

– А почему он в спальню не пошел, а завалился в кладовке? – сбрасывая с себя вещи, спросил я Еву, уже лежащую в постели.

– Он всегда там спит, – ответила она, и, увидев недоверие, написанное на моем лице, добавила: – Писяется он, с самого детства писяется, чего тут непонятного, поэтому я его к себе в постель и не пускаю.

Я отбросил одеяло, укрывавшее Еву, глубоко вздохнул и бросился в ее, открывшиеся мне навстречу горячие объятия, обещавшие то ли четвертый круг ада, то ли чистилище, а может – вдруг и на самом деле? – райское наслаждение.

– Принимай меня, люби меня, Ева – первоматерь человеческая.