Читать книгу Роман с авиацией. Технология авиакатастроф - Александр Андриевский - Страница 2

В назначенный день я прибыл в спецшколу. Во дворе уже собралось человек пятьдесят. С трудом построив нас в две шеренги, посчитали по головам, отделили человек двенадцать и отправили в сопровождении офицера в военный госпиталь. Там выдали пока еще не заполненные медицинские карты, на которых красовалось наше фото и названия кабинетов врачей. Тогда я впервые узнал, что у человека есть какие-то «ЛОР-органы», что врачи – невропатологи, окулисты, терапевты – изучают человека по частям. А для чего хирургический кабинет? Резать, что ли, будут? Вроде бы ничего лишнего нет. Пожалуй, вырезать можно только аппендицит. Но ради поступления в спецшколу нужно чем-то поступиться. Ну, раз надо, значит надо! Говорили, что будут проверять на испуг, заставляя пройти по темной комнате, в которой есть яма. Оступился, а на тебя смотрят: как ты? Струхнул, значит, какой из тебя летчик?

Первый кабинет – невропатолог. За столом огромного роста, с лысым черепом, на котором висят очки с толстыми стеклами, что-то пишущий врач. – «Раздевайся!» – не поднимая головы, прогремела команда. Спешно разделся, подошел поближе. Врач как-то оценивающе посмотрел на меня, ощупал, как повар молодого куренка. А у меня мороз по коже. То ли от холода (летом-то!), то ли от этих самых нервов. Колотит, и все тут. Посмотрел на его столик, а там – мама моя! – какие-то щипчики, молоточки и еще что-то блестящее. Увеличенные огромными лупами очков черные глаза гипнотизера врезались в мои: «Носки, пятки вместе, руки вытянуть вперед, пальцы растопырить, закрыть глаза!» Сколько стоял, не знаю, но очень долго. Я чувствовал, что его взгляд продолжал сверлить мой мозг. Усилием воли, как учили в боксе, я заставил себя поставить «стенку». «Открыть глаза!» – открыл. Он поцарапал какой-то спицей по груди и как рявкнет: «Садись на кушетку, нога на ногу!» – берет молоток и… хрясь меня по колену! Нога самопроизвольно прыгнула вверх, а я чуть не свалился с кушетки. Еще после нескольких процедур он взял со стола мою «побегушку» и, что-то там черкнув, равнодушно сказал: «Одевайся!». Так в моей карточке появилась первая запись: «Годен без ограничений». Я вспомнил, как в детстве однажды испытал свою выдержку: играя в прятки, я около часа на общей кухне пролежал без движения под железным корытом – меня так и не нашли.

«Ухо – горло – нос» прошел довольно быстро. Смущал только вращающийся стул, с которого после нескольких вращений в разные стороны многие ребята почему-то вываливались. Дело в том, что вместе со мной в кабинете был еще один парень, здоровяк, не в пример мне. Когда его хорошо покрутили в разные стороны, а потом заставили поднять голову строго вертикально, она пошла набок. А когда прямо со стула его попросили встать и пройтись по половице прямо, он почти дошел до двери, но в конце пути его швырнуло в сторону о стену. Тут же спокойно прозвучал приговор: «Не годен!». Я весь собрался, боясь, что меня так же кувыркнет. Но все обошлось.

Следующим был кабинет хирурга. К этому времени двоих она уже списала. Услышав за дверью: «Следующий!», – вошел. Запах духов и спирта. За столом сидит молодая симпатичная женщина, а у окна стоит еще более симпатичная студентка-практикантка лет девятнадцати. Доктор тщательно ощупала мою голову, как по клавишам рояля, провела рукой по позвоночнику, спросила, не падал ли с деревьев или еще откуда, не попадал ли под машину и не терял ли при этом сознание. Вспомнил, что сознание не терял, не падал (падал конечно, но не сказал). Пришлось пережить и несколько не совсем приятных минут. Поступило предложение спустить трусы до колен. И это в присутствии практикантки! Но ничего не поделаешь – врач есть врач. Но зато в моей карточке появилась последняя запись: «Годен без ограничений».

Ура! Я прошел летную медкомиссию.

На следующий день я узнал, что добрая половина на первый взгляд крепких парней комиссию не прошла. И, как ни странно, среди них был и рыжий здоровяк, который все время кричал, что любая комиссия для него – ерунда, и которому многие откровенно завидовали. Такую летно-медицинскую экспертизу мы теперь будем проходить каждый год всю оставшуюся летную жизнь, и каждый раз нас будет оставаться все меньше и меньше. По разным причинам только один из десяти станет выпускником летного училища. А пока прошедшим первое чистилище торжественно объявили, что мы приняты и должны явиться в школу только первого сентября. Домой я летел, как на крыльях. На душе было легко и весело. Сколько радостных событий за один день. Я без пяти минут «спец»! И отныне эта школа будет моей родной семьей. Да здравствует авиация!

До начала занятий оставалось два месяца, и надо было зарабатывать на жизнь. Мы с товарищем по нашим довоенным дворам, Женькой Синицыным, будущим таксистом, нашли работу на одном из заводов по вывозу бревен из леса. С утра бригада из пяти человек, где я был самым хилым, садилась в кузов грузовика с прицепом, который около двух часов грохотал сначала по Московскому тракту, а затем около часа по лесной дороге – на делянку. Поставив наклонные бревна-лаги на платформу грузовика и прицеп, мы, как муравьи, накатывали по ним толстенные, заранее заготовленные и освобожденные от веток ели. Весь процесс занимал часа четыре. Крепили бревна, ломом стягивая их толстой проволокой, забирались на самый верх и двигались обратно. Работа не из легких, но зато целый день на природе. И платили по тем временам неплохо: на эти деньги я купил себе фотоаппарат «Юность» и охотничье ружье, с которым успел съездить на утиную охоту. Расстреляв все патроны и попав в одну-единственную утку, которая упала на середину огромного болота, я из-за отсутствия охотничьей собаки, рискуя быть засосанным трясиной, достал ее сам. Освежеванная кряква с насованной вовнутрь крапивой по прибытии домой все равно протухла и была отдана нашей вечно голодной дворовой собаке, которая последнее время уже перешла на соседских кур. На том мои охотничьи инстинкты и заглохли.

И вот уже конец августа, последний рейс за лесом, а завтра в школу. Приехали, загрузили и, как назло, полил дождь. Видим, наш шофер проявляет нервозность – думает, как выбраться из глины на тракт. Уже вечер, а наш грузовик все еще елозит по размокшей лесной дороге. Дождь переходит в грозу. Стемнело. При свете молний мы видим, как гнутся стволы елей. Машина завязла. Шофер принимает решение разгрузить машину, чтобы двигаться дальше. Развязываем и раскатываем бревна. Но и это не помогло. Всю ночь протолкав грузовик, изрядно проголодавшись и промокнув до нитки, мы с другом принимаем решение: выходить на Московский тракт самостоятельно, а там – домой на попутной машине. Я уже понимаю, что не успею к началу занятий. Светает, а мы, засунув руки в карманы, все топаем по размытой колее к тракту. Слышу сзади смачный шлепок. Оборачиваюсь и вижу, что Женька лежит в глубокой колее холодной дождевой воды. Так же, не вынимая рук из карманов своих лыжных штанов, он медленно поднимается и без всяких эмоций продолжает шлепать дальше. Из отяжелевших промокших штанов льется грязь. Наконец вышли на тракт, останавливаем какой-то грузовик, шофер, взглянув на наше грязное облачение, показывает рукой на открытый кузов. Холодно. От встречного ветра одежда начала понемногу просыхать и, когда я завалился в шесть утра домой, с мамой чуть не случился обморок. Замерзший до синевы, в мокрых разбитых ботинках, из которых лилась дорожная грязь, я представлял неприглядное зрелище. Однако положение обязывало. Я быстро привел себя в порядок, переоделся в то, что было, натянул старые штиблеты и двинулся в школу.