Читать книгу Роман с авиацией. Технология авиакатастроф - Александр Андриевский - Страница 4

Уже вскоре мы узнали, что мы еще не «спецы», а всего лишь «ратники». «Ратниками» называли тех, кто обучался в спецшколе первый год и еще не прошел «крещения». Процедура «крещения» происходила после окончания учебного года, в летних лагерях. Она заключалась в сбрасывании «ратника» с пятиметровой вышки в пруд. Только после этого «ратник» получал статус «спеца». Но об этом потом, если у тебя, мой читатель, хватит терпения прочитать это житие.

Итак, учеба в спецшколе началась. Я сразу забил постоянное место на предпоследней парте, в левом ряду, вместе с высоким скуластым парнем. С его добродушного лица не сходила улыбка, от которой по углам рта образовались глубокие складки. Это был Володя Кусков. Первые дни в школе мы знакомились друг с другом, с нашими новыми преподавателями, привыкали к новой для нас жизни.

Преподавательский коллектив состоял из людей опытных и знающих свой предмет. Особенно колоритной фигурой был учитель математики Никанор Иванович Рязанцев. Чудесный человек и замечательный педагог. Все «спецы» его очень уважали. Это был единственный преподаватель, у которого двойку было получить гораздо труднее, чем тройку. Никанор Иванович умел вытряхнуть из незадачливого ученика (уже готового получить двойку и не мучиться больше) мельчайшие крупицы знаний, которые каким-то образом задержались в его голове. Было смешно и одновременно страшно смотреть, как маялся у доски, решая какую-нибудь задачку, этот бедолага. А Никанор Иванович в это время прохаживался вдоль крайнего ряда парт, скрестив пальцы рук на большом животе и иногда покрикивая на подсказчиков. Выбив таким образом из вспотевшего ученика все, что тот знал, Никанор Иванович глубоко вздыхал и говорил: «Садись на место, бездельник!» – и… ставил тройку. А если Никанор Иванович ставил тройку, значит какая-то надежда у бездельника оставалась. А вот когда мокрый и красный от натуги ученик ничего вразумительного сказать не мог, как ни выкручивал его наш учитель, тогда он получал двойку. Но такие случаи были крайне редки.

Преподавателем русского языка и литературы была Васса Николаевна Казанцева. Замечательный педагог, несмотря на молодость, – ей было лет двадцать пять, – и прекрасный человек. Она до самозабвения любила и очень хорошо знала свой предмет, рассказывала интересно, просто и понятно. С ней легко было разговаривать на любую тему. Она старалась привить нам любовь как к произведениям классиков, так и к современным писателям и поэтам. Иногда она вела с нами беседы, казалось бы, на отвлеченные темы: рассказывала о театральных постановках, кинофильмах, филармонических концертах. По нашей молодости и невежеству мы были еще далеки от всего этого, но с интересом и жадностью впитывали в себя эти новые знания. Однако, как ни легко было с ней разговаривать, отвечать у доски было не так-то просто. Васса Николаевна задавала иногда такие вопросы, которые, казалось, не относились впрямую к изучаемой теме, а на самом деле были тесно связаны с ней. И здесь все зависело от сообразительности ученика. Она поощряла в нас самостоятельность, умение мыслить, высказывать и отстаивать свое мнение. Настоящий патриот своего дела, она самоотверженно заботилась о формировании наших еще неокрепших душ. «Я родился во тьме, но люблю свет», – спасибо тебе, наш любимый учитель, ты сделала нас способными отличить зерно от плевел.

Кабинетом физики заведовал Розенберг – круглолицый, розовощекий, довольно веселый мужчина. Предмет свой он знал великолепно и новый материал объяснял доходчиво и эмоционально; втолковывая нам законы физики, увлекался сам и увлекал нас. Как слон, бегая по саванне, машет своими огромными ушами для охлаждения тела, так и наш «ядерщик»: каждый раз по мере объяснения нового материала он, ускоряя темп хождения вдоль классной доски, постепенно расстегивал железные пуговицы на своем военном кителе, затем снимал галстук, расстегивал воротничок и засучивал рукава. Вызывая к доске ученика решать какую-нибудь задачу, он клал указательный палец на свой нос, наклонял лысую, с оставшимися клочками ботвы, голову набок и из этого сооружения, как из дота, очень внимательно следил за ходом ее решения. И стоило тому допустить малейшую ошибку или на минуту задуматься, как разочарованный преподаватель тут же объявлял: «Садитесь! Не знаете! Два, два, два!» Ошарашенный ученик с позором садился на свое место. Уже много позже мы поняли, что, видимо, таким образом преподаватель заранее готовил будущих летчиков к быстрому принятию правильного решения, ибо в летном деле «промедление смерти подобно».

У преподавателя основ дарвинизма был свой любимый «конек». Почему-то из всех обитающих на Земле животных он больше всех любил обезьян, а особенно неравнодушен был к гиббону. Разглядывая нас сквозь линзы своих очков, он так подробно объяснял повадки этого человекообразного, что временами мы видели в нем себя. Мы его так и прозвали – Гиббон. В классе у него было много наглядных пособий, но особенно Гиббон дорожил скелетом человека, запрещая нам даже прикасаться к нему. Но разве для нас существовало что-нибудь запретное? И скелету доставалось. То его, несчастного, кто-то щелкнет по черепу, то похлопает по челюстям, а то и руку пожмет. А однажды его ухитрились вооружить шваброй, которая в момент открывания шкафа неожиданно вывалилась на нашего Гиббона.

Прошла уже неделя занятий, а мы, сверкая бритыми головами, все еще ходили в своей гражданской одежде. Но вот, наконец, поступила долгожданная команда идти на склад. Форма оказалась размеров приблизительных: кому-то длинны брюки и коротка гимнастерка, кому-то наоборот. Но ребята не растерялись – тут же произошел взаимообмен, и все остались довольны. Главное – форма! Теперь мы в городе фигуры заметные. Посторонись, прохожий!

На следующее утро все явились в отглаженной и пригнанной по фигуре форме. Лица сияли от радости. Наголо обритых голов уже никто не замечал – их прикрывали синие, с голубым кантом, летные пилотки. Правда, по сравнению со «спецами» первой и второй рот мы выглядели не так блестяще. Дело в том, что наша форма уже была в употреблении, наверное, сезона три-четыре – старая, выгоревшая и застиранная. А ученики старших рот получали, как правило, новую форму. Но нас это не волновало. Придет время, и у нас тоже будет новая форма. Таков порядок, и мы это понимали. Нужно было сначала научиться носить то, что дают. А это оказалось непростой наукой. Но этого мало. Чтобы тебя уважали твои сверстники, надо было еще что-нибудь заработать «на грудь». У всех «спецов» были значки спортивных разрядов, полученные ими на городских и областных соревнованиях, где наши ребята всегда показывали высокие результаты. Особенно в моде были гимнастика, акробатика, бег, плаванье, бокс, хоккей и лыжи. В спецшколе было два преподавателя физкультуры. Они сразу взялись за нас. Кому-то порекомендовали заняться гимнастикой, кому-то – боксом. Многих направили в спортивные секции окружного Дома офицеров. А поскольку я с моим школьным другом Геннадием Бокаревым уже год занимался в секции бокса, то для меня проблемы выбора не существовало. И до тех пор, пока мы чему-то не научились, слово «ратник» не сходило с уст старых «спецов». Они не стеснялись за нашу серость и неповоротливость иногда дать кому-нибудь и подзатыльник. Но «дедовщины» в современном понимании этого слова не существовало. От армии тогда еще никто «не косил». Бывших «зеков», которые потом и притащили в нее свои порядки, в защитники Отечества еще на улицах не отлавливали. Среди нас тоже были здоровяки и забияки, которые могли хорошо ответить. После нескольких стычек, последнее слово в которых всегда было за старшими, оплеухи и тычки прекратились. Нам просто давали понять, что «спецов» из нас еще надо делать. Так и жили мы рядовой ратью, выполняя всю черновую работу: пилили, кололи, грузили и таскали уголь, чистили и мыли туалеты, выносили из столовой отходы. Но никто никогда не роптал, ибо знали, что «через тернии лежит путь к звездам».

Распорядок дня в спецшколе был установлен еще со дня ее основания. В восемь утра завтрак и до четырнадцати часов учеба, потом обед и час отдыха, затем самоподготовка к урокам на завтра и свободное время – спортивные секции, чтение книг и прочие занятия. Так незаметно прожили мы до дня Красной Армии (так она тогда называлась). На парад войск «ратников» еще не пускали – нужно было пройти соответствующую строевую подготовку. В этот день в спецшколе традиционно устраивался праздничный бал. Мы, «ратники», присутствовали на нем впервые. Это был не просто вечер танцев. Каждый «спец» приглашал знакомую девушку по выдаваемому ему пригласительному билету.

И это делалось специально, ибо отбоя от желающих туда попасть не было. Наряду дневальных у входных дверей приходилось сдерживать толпу девчонок, пытающихся взять вход приступом. Почти у всех «спецов» уже были подружки из разных школ, так как они неоднократно приглашались ими на их школьные вечера и пользовались славой отменных танцоров. Ну а мы, новички, почти не имели знакомых барышень, однако билеты были и у нас. То, что в спецшколе бал, знал весь город, и «ничейные» девчонки толкались перед входом в школу в надежде на чей-нибудь свободный билетик. И когда какой-то «ратник» выходил из школы и поднимал над головой свой билет, его просто разрывали на части. Я тоже торчал у входа в ожидании моей первой симпатии – Риммочки Сысоевой, но она не появлялась. Видимо, как я тогда думал, она считала ниже своего достоинства прийти без официального приглашения. Чувство собственного достоинства этой кудрявой, красивой и умной девочки с отточенной фигуркой превалировало над естественным желанием потанцевать под запрещенную джазовую музыку, которая так импонировала энергии нашей молодости и звучала только у нас. Уже и этим она еще тогда завоевала мое сердце, с ней были связаны мои надежды.

Спецшкола сияла огнями. Сияли и «спецы». Новые кители, отутюженные «клеши», зеркальный блеск паркета, ботинок, кожаных ремней и погон. И среди этого великолепия яркость и пестрота праздничных нарядов приглашенных из женских школ девчонок придавали особую окраску и значение происходящему. А по углам просторного танцевального зала спецшколы толкались неотесанные «ратники», своим присутствием как бы подчеркивая разницу между ними и настоящими «спецами». Одного взгляда было достаточно, чтобы отличить нашего брата от «спеца» – коротенький ежик только что отросших волос, потертый китель с чужого плеча, брюки пока еще дудочкой и кирзовые ботинки. Но все было продумано. Любую форму надо заслужить и уметь носить. И нам предлагалось проявить свои способности в шитье, утюжке и чистке обуви. Совсем скоро мы в совершенстве овладели этим искусством, и сегодня по умению носить форму можно с первого взгляда отличить бывшего «спеца». А пока мы старались принять независимый вид и не смотреть на лихо танцующие пары. Мы еще только-только познавали азы танцевального искусства на уроках бальных танцев в Доме офицеров.

Танго, фокстроты, блюзы, румбы, вальс-бостон – все это было у нас еще впереди. А сейчас танцевали наши старшие товарищи, и танцевали так, как не умели этого делать наши сверстники в других школах. Это как магнитом притягивало девушек на наши вечера. Не последнюю роль здесь играла и особая, сдержанная манера поведения, умение общаться, галантность и вежливость в обращении, военная выправка – форма обязывала!

На наши вечера приходили также и выпускники военных училищ, находящиеся в отпуске, – молодые офицеры из строевых частей ВВС. Безупречная выправка и умение носить офицерскую форму с золоченым кортиком вызывали всеобщее восхищение. Но с какой грустью они смотрели на нас, беззаботно веселящихся юнцов. Потом, попав, как и они, в переполненные аэроклубовцами школы первоначального обучения летчиков, которые были разбросаны по закоулкам России, мы не раз вспоминали их снисходительное отношение к нам и фразу: «Спецуха – это авиационный рай на земле». А пока мы веселились и наслаждались нашей молодостью. На сцене чинно, как у Эдди Рознера, восседал доморощенный джаз-оркестр, на вершине которого выше всех сидел ударник – Володя Новоселов. «Спецы», насмотревшись только что прорвавшихся на наши экраны трофейных немецких и американских фильмов, выделывали сногсшибательные кренделя с ученицами женских школ, содержавшимися в строгости, которой позавидовали бы настоятельницы монастырей. Но вот джаз объявляет перерыв, и «ратнику», запертому в кинобудке, дают сигнал – зал погружается в звуки танго из кинофильма «Серенада солнечной долины» в исполнении джаза Глена Миллера. Объявляется «белый» танец. «Спецы», как по команде, оставляют своих партнерш, дабы дать им свободу выбора, и собираются небольшими группами, чтобы поделиться впечатлениями. Но каждый с интересом следит за своей партнершей. Наиболее активные барышни тут же приглашают приглянувшихся им кавалеров, не поборовшие же свою скромность начинают усиленно демонстрировать независимость и болтать с подругами. Вот тут-то не зевай! У стен остались самые симпатичные и знающие себе цену девчонки, и многоопытные «спецы», не поддавшись на случайные приглашения, с гусарским поклоном и щелчком каблуков выбирают достойных. Весь остальной вечер они ни на шаг не отпускают их от себя.

Но что-то уж очень быстро стал гаснуть свет, а мы только-только созрели для приглашений. Объявляется последний танец. Кажется, мы не успели толком и осмотреться. Вот и конец бала. Школа пустеет. Мы с завистью наблюдаем, как наши старшие товарищи в гардеробе помогают одеться своим подругам и уходят их провожать. А мы, «ратники», так и не успев ни с кем познакомиться, идем приводить в порядок помещение. Утром, к началу занятий школа должна блестеть.

Воспоминания, связанные с нашим первым балом, остались на всю жизнь. Учеба шла своим чередом. Вместе с Юрой мы записались в авиамодельный кружок и стали изучать основы аэродинамики. Из «ратников» нас было только двое, но приняли нас, как родных, – поделились инструментом, материалом, клеем, дали схемы моделей и помогли в их изготовлении. Работа закипела. В конце мая наш кружок должен был выступать на городских соревнованиях. Трудились мы в основном после уроков – тисочки, надфили, шпангоуты и нервюры всегда лежали в портфеле вместе с тетрадками и учебниками по алгебре и литературе. Но иногда скрип напильника раздавался и во время урока (чаще всего – английского). Преподавательница подозрительно посматривала в нашу сторону, но нам до поры до времени удавалось ее обманывать. Но однажды мы так увлеклись, что не заметили, как англичанка (партийная кличка, из-за ее грузного вида – Атомная бомба) тихо, как «Титаник» к айсбергу, подплыла к нашей парте. Не успев спрятать инструмент, мы покорно ждали столкновения. Но вопреки ее характеру, она молча указала на дверь, и мы, не дав ей раскрыть рот, пробкой вылетели из класса. Скрываясь от начальства, побродили по туалетам и к концу урока мы торчали уже возле класса. Около дверей на подставке с роликами стоял тяжелый авиационный двигатель. Мы переглянулись и поняли друг друга без слов. Нам потребовались буквально секунды, чтобы сдвинуть его с места и подпереть им дверь. Звенит звонок… Изнутри ломились добрых пять-семь минут, пока не подошли ребята из соседнего класса и вместе с нами не отодвинули двигатель.

Подходил к концу первый учебный год. В авиамодельном кружке все было готово к предстоящим вскоре соревнованиям. Однажды кто-то принес в кружок пневматическое ружье и подходящую по калибру дробь. И… как будто проснулся инстинкт будущих истребителей – мы вообразили себя в воздушном бою. Началась несусветная пальба по своим же моделям. Лучших мишеней нельзя было и придумать. Когда кончилась дробь, мы просто ахнули, увидев, что мы натворили. Специальная бумага, которой были оклеены наши модели, была изрешечена и висела клочьями. Нервюры, стрингеры и шпангоуты были перебиты и основательно повреждены. А до соревнований оставалось чуть более двух недель. То, над чем мы трудились почти год, надо было срочно восстанавливать… И мы это сделали.