Читать книгу Коготки Галатеи - Александр Андрюхин - Страница 10

Я взял ручку и записал в дневнике: «Искусство – это всегда ожидание чего-то…» Немного подумав, я зачеркнул «чего-то» и написал «любимого человека». Все великие вещи написаны в ожидании любимого человека. Болдинская осень Пушкина – это ожидание встречи с Натали…

За окном уже стемнело. На небо высыпали звезды. В черном стекле, кроме настольной лампы, опять отражался мой унылый силуэт. Я снова не замечаю звезды, а вижу только себя. Зрелище не доставляет удовольствия. Мне уже сорок два. «Я больше никогда не возьму в руки кисть, не потому, что я больше ее не достоин, а потому что мне больше некого ожидать…» – написал я в дневнике.

Я поднялся и поставил на плиту чайник. Затем через силу залез в холодильник и достал кусок сыра. Без всякой охоты я сделал себе бутерброд и насыпал в чашку заварки. Есть совершенно не хотелось, как впрочем, уже не хотелось ничего. Когда говорят, что несмотря ни на что нужно продолжать жить, мои губы расползаются в понимающей улыбке. От нашего желания продолжение жизни не зависит. Жизнь идет сама по себе. Точнее – катится, и – все больше по инерции.

Итак, мой художественный дар стал проявляться еще в раннем детстве. Я всегда ожидал прихода матери то в интернате, то в больнице, то у соседей, то в пионерском лагере. Рисовал, чтобы убить время. И все мне задавали один и тот же вопрос: «Кто тебя учил рисовать?»

Я пожимал плечами и напрягал лоб. Рисовать меня никто не учил. Это я помню хорошо. Прежде всего, потому что моим близким было не до меня. Рожденный для связки семьи и не выполнивший своей миссии, обязан родителям доставлять как можно меньше хлопот. Я это чувствовал, но хлопоты со мной были, прежде всего, из-за моей подвижности. Меня наказывали за все, даже за то, за что впоследствии восхваляли. В первую очередь – за рисование.

Надо сказать, что рисовал я весьма нестандартно. Например, когда требовалось изобразить весну, и все естественно рисовали солнце, ручьи и птиц, я рисовал румяную девушку с распущенными волосами в виде ручьев. Ее объятья были распростерты, глаза сверкали, а на устах сияла блудливая улыбка. За столь вольное толкование этого времени года, меня поставили в угол на полдня. Полдня – это пустяки. А стоять у доски – вообще удача. Когда учительница углублялась в чтение, можно было присесть на урну и отдохнуть. Правда, меня всегда выдавали одноклассники своим жизнерадостным ржанием, но я на них не в обиде.

А однажды на уроке рисования у меня что-то не получилось, и я закрасил весь лист черной краской. Если бы учительница имела представление о Малевиче, то поняла бы, что я в точности скопировал его Черный квадрат. Однако увидев мою копию, она, молча, схватила меня за ухо и легким движением руки направила в угол.

– Что ты этим хотел изобразить? – кричала потом завуч, тыча в нос моим Черным квадратом.

– Темную ночь… Только пули свистят по степи… – неуверенно отвечал я.

– И где же пули?

– Они только свистят. Звук пока еще не научились отображать в изобразительном искусстве…

За столь остроумный ответ, который почему-то сочли издевательством, меня лишили ужина.

Уже намного позже, лет в семнадцать, мои авторские пояснения к картинам стали слушать более внимательно. Выставлять меня начали довольно рано, лет с пятнадцати. И больше всего народа собиралось у моих работ.

– Почему у вас деревья с руками и головами? – сердито допытывался один известный искусствовед регионального значения.

– Это не деревья, это люди, – отвечал я. – Точнее, символ людей. Они корнями вросли в земную жизнь, а сами тянутся к небу…

– Лично я не тянусь к небу, – презрительно скривил губы критик. – А это что за святотатство? Сквозь осыпанную икону проступает голая девица.

– Это Вавилонская блудница, – миролюбиво пояснял я, давя в себе раздражение от тугоухости регионального искусствоведа. – Человечество прошло сложную эволюцию от примитивного плотского влечения к сложному возвышенному чувству. И вот сейчас в духовной эволюции человечества наблюдается обратный процесс: все современное искусство направлено на то, что бы снова будить первобытные инстинкты…

– Что ты знаешь о человеческой эволюции? – презрительно фыркали критики, и в их глазах читалось: «Кто ты такой, чтобы сметь размышлять о таких глобальных вещах?»

Но я не размышлял. Я просто рисовал то, что видел. Что касается человеческой эволюции, то о ней я знал все. Нельзя сказать, что о смысле человеческой жизни я вычитал в теософской литературе, вовсе нет! Человеческую эволюцию я просто видел, как видят с самолета извилистую ленту реки или серебристую полоску железнодорожной линии. Я даже искренне удивлялся тем людям, которые не видели человеческой эволюции. Ведь это так очевидно.

Как можно ее не видеть, когда в духовной эволюции человечества наблюдается удивительная последовательность, несмотря на кажущуюся хаотичность и случайность. В истории нет места случайностям. Каждая эпоха в духовную копилку человечества опускала что-то свое. Греки принесли на землю понятие красоты, христианство – понятие любви, были времена, когда человек осваивал другие моря и континенты, но сейчас он стоит на пороге освоения других миров. Если это кто-то связывает с космическими полетами, то сильно ошибается. Технический прогресс только тормозит духовное развития человека разумного. Что принесли ему эти сорок лет полетов на ракетах за пределы нашей атмосферы: счастье, прозрение, доброту? Может, просветление, может, миропонимание? А может, новое направление в искусстве? Пожалуй, если за его высшее проявление считать тех космических уродов, которых расплодил Голливуд.