Читать книгу Ты, тобою, о тебе - Александр Астраханцев - Страница 4

Вместо недели там – уже месяц. Мотаюсь на работу и обратно. Ужасно много времени уходит на езду, но упорствую – когда-то же это должно кончиться: или сам устану мотаться – или приедет Ирина, истерзает упреками, попросит прощения, и с облегчением, покорившись, уже вместе – домой… Хорошо, хоть теперь не донимает сексуальный голод – как он терзал меня раньше, когда делал попытки жить в одиночестве!

Это приходило во сне, когда ты беззащитней всего: то преследует уродливая тетка в короткой рубашонке, с желеобразными целлюлитными бедрами в лиловых пятнах: облизывается и, растопырив руки, загоняет меня в угол; мне уже некуда деться, я в ужасе – и тут замечаю: да у нее же бельма на глазах – она меня не видит!.. То краду в магазине гвозди: тороплюсь, набиваю пакет, а они протыкают его насквозь, грозя выдать с головой; сую его в карман, а они торчат наружу, колют сквозь одежду тело… А ведь и этот сон, если подумать – тоже эротический… После них невозможно уснуть; встаю, накидываю старый полушубок, и – на улицу: справить нужду, остыть и успокоиться… Остывал, успокаивался, возвращался и засыпал снова. И снова – эти проклятые сны…

Измотанный ими, я пялился в замерзшее окно в морозных узорах, расцвеченных синими, желтыми, малиновыми искрами от луны за окном, и с тоской думал о свободе; она издевательски звучала в сознании стихотворной строкой: «Свобода приходит нагая…» Так вот, значит, она какая, эта свобода – жестокая, жадная, уродливая соблазнительница?..

Я поражался этой природной силе в своем организме и настойчиво продолжал проверять: могу я владеть собой – или я лишь обезьяна с мозгом в кило шестьсот?.. Давно ведь известно: воздержание дарит человеку необыкновенную энергию действия, силу мышления, сверхчуткость, ощущение красоты… – а у меня вся энергия уходит на сопротивление своей природе!.. И сдавался, возвращаясь под бок к жене, презирая себя… Ох, эта унизительная зависимость, в то время как от остальных зависимостей, кажется, уже освободился!.. Ее не замечаешь, пока удовлетворен – и тотчас она дает себя знать, стоит остаться одному… Издерганный ею, я ломал голову: как бы отправить этот заповедник природы в себе на покой? – с каким удовольствием я тогда скажу себе: свободен! Наконец-то свободен!.. А теперь, если и просыпаюсь с неясным томлением – заглушить его проще простого: полчаса чтения – и спишь потом, как праведник.

Временами думаю об Ирине и о том, что нас связывает… Можно ли назвать то, что нас связывает, хотя бы с натяжкой, «любовью»?.. Слабеет сексуальная связь, и всё на свете вместе с ней кончается; не хватает в душе какого-то эликсира, который дает энергию отношениям… Ну что ж, значит, не дано; теперь надо просто тянуть с достоинством до конца, и всё… Перебрать друзей – так кто из них счастлив по-настоящему-то?.. А ведь у нас было! Значит, поблагодарим судьбу хотя бы за это… А то ишь чего захотел: счастья, да еще – вечного!

* * *

А когда приезжал из деревни в институт – она звонила мне на кафедру:

– Ты что, совсем бросил нас?

– Нет. Отдохну, наберусь сил и вернусь, – спокойно отвечал я.

– От нас отдыхаешь?.. У тебя что, появилась женщина?

– Да нет никакой женщины; просто в городе обрыдло.

– Обрыдло ему, видите ли! А о сыне ты подумал?

– Ему пора самому о себе думать.

– А обо мне? Обо мне ты подумал?

– Я долго думал о вас. Почему бы теперь не подумать о себе?

– Эгоист! Ты испортил мне жизнь – у меня были такие возможности!

– А ты уверена, что те возможности были лучше этих?.. Впрочем, можешь наверстать упущенное!

– Дурак, я всё отдала тебе!..

– Неправда, не всё, – продолжаю вяло отбиваться, слыша ее голос где-то не периферии сознания, а сам думаю: потерплю еще; переступить через скуку никогда не поздно. Странно только, что время идет, а домой не тянет. Так что подождем еще… Неужели я и в самом деле – настолько черствый эгоист?..

* * *

И весна в том марте была подстать мыслям – холодной. Правда, в городе днем уже развозило, а в деревне сугробы лишь подернулись белой, словно сахарная, глазурью и днем сияли на солнце до рези в глазах, а ночами глазурь превращалась в каменный наст… Но чистый, сияющий снег уже не радовал: сколько может тянуться проклятая зима?

В то утро я встал раным-рано – надо было подготовиться к внеочередной лекции; вечером вернулся поздно, устал, уснул нечаянно и не успел… Вышел в темноте на крыльцо; дул теплый южный ветер: прорвало, наконец-то – весна торопилась, летела на широких крыльях, заняв все пространство от земли до неба в тучах. Ветер пах оттаявшим навозом, полынью, хвоей и, как мне показалось, цветочной пыльцой; я еще удивился: неужели она может перелетать за тысячи верст – оттуда, где уже цветут сады? И так хорошо было стоять едва одетым, чувствовать телом ветер, нюхать его, видеть блеск наста – он светился сам, без единого огонька вокруг – и ощущать нарастающее возбуждение от предстоящего дня.

Запах пыльцы вернул к одной старой мысли: скорей бы уж на пенсию – надоела эта тягомотина; бросить всё тогда к черту, остаться здесь навсегда: настроить оранжерей и выращивать цветы, разговаривать с ними, за неимением рядом близких людей, возить их в город, продавать – и в самом деле быть свободным… Только когда еще эта проклятая пенсия!.. Вернулся в дом, затопил печь, поставил чайник и сел за стол; писалось легко и быстро… А в восьмом часу уже мчался электричкой в город.

* * *

На полустанках в вагон входили и рассаживались попутчики, внося запахи свежего воздуха, дыма и сельского быта. Мужик внес охапку метел из березовых веток; от них пахнуло весенним лесом. А потом уже и мест не осталось – набивались в проходе. И – водовороты лиц. Только странно: почему сегодня так много красивых женщин?.. Ах да, они сбросили шубы, надели легкие пальто и куртки!

Сколько их было в юности! Пока не явилась Ирина… Как неожиданно она тогда явилась и как стремительно менялась: партнерша в танце, подруга, невеста, жена!.. Мы сами дивились такой быстроте: сплошной праздник, карнавал, всё впервые… Где он, этот праздник?.. Значит, не дано; так что неси свой крест и не ной. Пусть лукавый чего-то там шепчет – не надуешь: ничего не повторяется; да и размениваться нет охоты – жалко времени. Пусть уж остается все, как есть. Судьба… Или все-таки кризис? Но не смертельно ведь – переживем…

Однако именно в то утро в электричке я, будто после летаргии, с интересом разглядывал молодых женщин, а они перехватывали мои взгляды, хватались за сумки, доставали зеркальца, тайно поглядывали в них и поправляли прически. Смешно: эти игры уже не для меня, – я просто разглядывал личики: это забавно – на них ведь все написано! Раньше я на каждом читал обещание, а теперь мой усохший эмоциональный аппарат способен лишь на спокойное любопытство… Но в то утро к нему примешивалась усмешка над самим собой: а куда это ты так летишь спозаранку – не ты ли убеждал себя в пользе свободы и одиночества?..

А потому летелось, что всю жизнь ждешь праздников и радуешься каждой новой встрече, и никак не привыкнуть к тому, что ожидания обманывают… Да еще и весна на дворе, а весной, как у перелетной птицы, приходит смутное желание махать крыльями и куда-то лететь.

* * *

В то утро я торопился в Дом Молодежи.

От вокзала к нему – сначала автобусом, а от остановки – пешком; по одну сторону там жилые дома, по другую – парковый лес со старыми березами; туда уже тянулись люди. Я шел бодро, помахивая сумкой и обгоняя всех, радуясь весне и еще черт знает чему.

Впереди замаячила одинокая женская фигура: женщина, явно молодая, одетая еще по-зимнему: черная мутоновая шуба, белый пушистый платок, сапоги на тонких высоких каблуках, сумка в руке, – идет легко, так что невольно засмотрелся на нее, правда, не преминув усмехнуться: что, и ты туда же? Да нет, тебе, небось, не туда – тебе же на какую-нибудь весеннюю распродажу! – и уже собрался обогнать ее, но она, явно слыша сзади мои шаги, пошла быстрее. Я поравнялся с ней… Женщина, взмахнув рукой, вдруг поскользнулась на остатках льда на дороге; я успел поддержать ее за руку; она резко обернулась. Нет, не красавица – молодое лицо блекло и простовато: светлая челка, скулы, вздернутый носишко, бледные губы… Чахлый цветок на асфальте. И чем-то неуловимо знакома; училась у меня когда-то, что ли? Напрягся, считывая с матриц памяти бессчетные лица и фамилии; нет, не помню!.. Подмигнул ей: всё, мол, в порядке!.. – и споткнулся о сердитый напряженный взгляд. Я даже цвета глаз ее различить не успел – так мгновенно они блеснули, будто ощетинились, отвергая всякое легкомысленное общение. «Ого!» – сказал я себе, а вслух пробормотал: «Извините», – и прошел вперед. И, уже выйдя из электрического поля ее глаз, подумал: «Ишь какая серьезная! Хоть бы спасибо сказала». А пройдя с сотню шагов, оглянулся – дама шла все так же легко, с устремленным вперед взглядом, меня не замечая. Ну, так и мне до тебя – никакого дела!..