Читать книгу Русская фантастика – 2018. Том 2 (сборник) - Александр Бачило - Страница 2

Юля

Юля проснулась и, не открывая глаз, протянула руку под подушку и нащупала там маленький плотный томик. Ну наконец-то! Теперь пора вставать. Серенький тусклый свет, еще совсем слабый, просочившийся через плотную пелену низких облаков, казалось, устало и с неохотой пробивался сквозь тонкие шторы. Юля поспешно отдернула их, чтобы в комнате стало хотя бы немного светлее, поежилась от утреннего холода и взглянула на часы. Без двадцати семь. Муж в командировке, сына будить через пятьдесят минут, значит, у нее есть время, чтобы немного почитать. Вот и отлично. Она зажгла лампу и вытащила книжку из-под подушки. Август Спарк. «В плену любви». Да, точно. На картинке невыносимо прекрасная девушка в белом платье и чепчике, из-под которого выбивались каштановые пряди, таяла в объятиях невыносимо мужественного юноши с волевым подбородком и отменно широкими плечами. Юля счастливо улыбнулась нежной парочке и погрузилась в чтение.

Если бы ее мужа вдруг заинтересовало, где она взяла книгу, Юля не моргнув глазом соврала бы, что купила ее в газетном киоске рядом с универсамом. Там действительно стоял на полке целый ряд подобных томиков в разноцветных обложках. Вот только если бы Костя проявил любопытство и попросил бы у продавщицы-пенсионерки найти для него еще одну книжку Августа Спарка, та удивленно пожала бы плечами: книг этого писателя к ним никогда не привозили. Любовные романы, как правило, были подписаны женскими псевдонимами, независимо от реального пола автора. Лиза Клейпас, Джуж Деверо, Бертрис Смолл, Виктория Холт или Барбара Картленд – пожалуйста, но никаких мужчин.

Не нашел бы Костя книги Августа Спарка ни в одном каталоге розничной торговли, ни на одной книжной ярмарке, ни даже во всезнающем Интернете. Август Спарк был личным писателем Юли. Даже больше: до того, как Юля захотела прочесть первую его книгу, такого человека не существовало. Она его придумала.

Случилось это около пяти лет назад. А сама история закрутилась давным-давно, в конце восьмидесятых, когда Юля еще училась в институте. Времена были смутные и голодные, полки в продуктовых украшали пирамидки из банок морской капусты и хрена, за яйцами приходилось выстаивать очереди, а водку, чай, масло и сахар выдавали по талонам, что вызывало нервные шутки про «Ленинградскую блокаду».

Зато всюду – на улицах, на остановках, в скверах появились прилавки, на которых лежали невиданные книги: детективы в криво приклеенных обложках, приключенческие романы, фантастика в знаменитой «рамке». Были там и совсем новые неизвестные авторы, и хорошие знакомые, которых не чаяли больше увидеть. Юля до сих пор помнит, как мама ушла поискать новые сапоги, а вернулась с томиком «Мастера и Маргариты» и ошалевшими, какими-то пьяными, глазами. «Юлек, – севшим голосом пробормотала она. – Юлек, ты прости, я не смогла… Вышла из метро, а она лежит на прилавке, в пакетике еще, чтобы снегом не засыпало. Я думала, никогда ее не дочитаю… Я ее у подруги читала… к ней домой ходила, ее родители не разрешали брать… А потом мы с подругой поссорились, и я думала, что теперь все. А черт с ними, с этими сапогами, дотянем до весны». До весны старые сапоги и правда дотянули, а потом случилось новое чудо: по всему городу, как грибы, начали вырастать подвальчики с иностранными вывесками «Second Hand», где можно было удивительно дешево купить заграничную одежду, а мама, кажется, за те же восемьдесят рублей – или всё же за сотню? – приобрела там красивые немецкие сапоги, которым сносу не было, а потом всё жалела: «Эх, Юлька, зачем ты у меня выросла? Какой бы из тебя сейчас кот в сапогах получился!» Юля только фыркала, но пару раз одалживала мамины сапоги, чтобы бегать на свидания. Она уже не помнила всех подробностей того сумасшедшего и веселого времени, когда всё вдруг стало можно и сюрпризы подстерегали на каждом углу, а что голодно – так и голод кончился, как-то в одночасье, правда цены на продукты поднялись, но зато Юля однажды своими глазами увидела в продаже мясо кенгуру. Оно оказалось ужасно жестким, но мама не растерялась и приготовила из него бешбармак, который казахи делают из конины. «Кенгуру же всё время прыгают, поэтому у них мышцы должны быть, как у лошадей», – объясняла она гостям, которых позвала «на кенгурятину».

А книги всё еще стоили дорого: по тридцать, по сорок рублей. Вся стипендия Юли ушла бы на одну книжку, если бы она могла такое себе позволить. Разумеется, она не могла. Мамина зарплата да ее стипендия – вот и всё, на что они жили. Но знать, что книжка ждет тебя, что ты сможешь взять ее и уйти на несколько часов от реальности, почитать, как люди решают проблемы, которые тебя не касаются, – это было прекрасно.

* * *

В тот день, когда Юля стала членом «Тайного книжного клуба», ей исполнилось двадцать лет. Когда-то она очень любила свой день рождения. Если он выпадал на будни, родители всегда брали отгул. Несмотря на то что ее праздник приходился на самый конец февраля, день из года в год выдавался солнечным, и с утра Юля с папой шли в парк кататься с горок и строить снежную бабу, потом заходили на аттракционы, папа в тире всегда выбивал для дочери какую-нибудь мягкую игрушку, а потом они катались на каруселях: Юля держала папу за руку, как будто боялась, а на самом деле воображала себя летчицей, которая видит землю с высоты. Потом они возвращались домой, где мама уже резала салаты, намазывала медовик и ставила в духовку простоявшую ночь в холодильнике курицу, которая наполняла кухню чесночным духом, а приехавшая бабушка, как в сказке, доставала из корзинки пирожки. Собирались Юлины одноклассники, разливали по бокалам «Байкал» – папа всегда шутил: «Темный, как байкальская вода», – с пузырьками – в детстве Юля приговаривала над бокалом: «Наверху шипучки колют язык, а нанизу собираются», – Юле вручали подарки, и начинался праздник.

С перестройкой всё изменилось, хотя валить всю вину на Горбачева было бы слишком. Может быть, именно из-за Горбачева на папином заводе стали задерживать зарплату. Но вряд ли Горбачев виноват, что Юлин папа ушел к другой женщине и стал вместе с ней заниматься «целительством», продавая куски цветной пластмассы в латунных оправах под видом «тайных талисманов сибирских шаманов». Поначалу он рвался встречаться с Юлей, но мама очень расстраивалась, а самой Юле было тошно в его новом доме. Для себя она определяла причину этого как «слишком много выпендрежа»: папа и его новая жена с золотым крестиком на черном свитере и с густо подведенными глазами были какие-то неестественные, кукольные, говорили, растягивая слова, и убеждали Юлю «думать незашоренно», «не становиться мещанкой, как мать», «развивать духовность и тонкие планы». Юля вспоминала маму, променявшую новые сапоги на «Мастера и Маргариту», смотрела на полочки на новой папиной кухне, заставленные поддельной хохломой, и не находила слов, чтобы разговаривать с отцом. Ей хотелось попросить: «Папа, не кривляйся. Пусть она кривляется, если иначе не может, а тебе не надо», но она знала, что папа ее, скорее всего, не поймет, а если и поймет, то обидится. Она говорила, что занята, что ей нужно делать уроки, что у нее болит голова, и тому подобное. Папа обижался, звонил маме, скандалил, обвинял, что она «настраивает дочь против него, потому что хочет, чтобы та выросла бездуховным быдлом», грозился подать в суд. Юля пыталась ему объяснить, что мама тут ни при чем, но только плакала в трубку от бессилия, и в конце концов мама сказала: «Да плюнь ты, Юлек, не разговаривай с ним. Перебесится и отстанет. И ни в какой суд он не подаст – это же нужно задницу от стула оторвать», и Юля стала просто бросать трубку, когда звонил папа. Тот, как и предсказывала мама, «перебесился и отстал».

Тот год, когда Юле исполнилось двадцать и в ее жизни появилось собственное маленькое чудо, начался неудачно. В январе умерла бабушка. Умерла спокойно, достойно, как и жила, просто уснула и не проснулась, оставив полную кастрюлю сваренного борща и кучу замоченного белья, которое так и не успела постирать. На ее похороны ушли все их и без того достаточно скромные сбережения, поэтому мама сказала: «Юль, ты извини, праздновать в этом году не будем. Ты ж понимаешь».

Юля понимала и не возражала. Ей самой не хотелось праздника. Впервые в жизни предстоящий день рождения ее не радовал. Может, виной тому смерть бабушки, может, еще что, но на Юлю словно опустилось тяжелое пепельно-серое покрывало. Раньше ей казалось, что она с каждым годом становится ближе к чудесной взрослой жизни, но теперь она вдруг осознала, что в этой жизни будет мало чудесного. Работа по восемь часов где-то в конторе, потом еще десять часов дома – покупки, стирка, готовка, телевизор по вечерам, шесть часов сна. Выходные, праздники, когда собираешь друзей и вы вместе пытаетесь забыть о работе; семья и дети, огромные усилия для того, чтобы выросла еще одна белка и закрутилась в этом старом как мир колесе. Бабушка пережила войну, и ей всё, что «лучше, чем в блокаду», было хорошо. Мама выросла в СССР, и для нее то, что нет больше запретных тем, что можно покупать любые книги, можно съездить за границу и посмотреть, как там на самом деле люди живут, было счастьем, «а денег на жизнь заработаем, чай, не безрукие». А вот Юля даже не понимала, о чем мечтать: всё казалось серым, безвкусным и бессмысленным.

Тогда она набросилась на книги. Не на маминых вожделенных Булгакова с Солженицыным, а на то, что мама презрительно называла «дамскими романами»: Франсуаза Саган, Дафна дю Морье – это еще «на грани приличия», почти «серьезные писатели», но тайком любимые романы про Анжелику – это уже совсем неприлично. «Какая-то бабушка Эмануэль», как говорила мама, подразумевая популярные в то время порнографические романы и фильмы, в которых жена французского дипломата Эммануэль перетрахала всех и вся, до кого сумела дотянуться, во имя свободы, равенства и братства. Анжелика тоже спала со всем, что не прибито к полу, но Юля ценила ее не за это. В жизни Анжелики случались всяческие страсти-мордасти: ее судили, продавали в рабство, ссылали в Америку, у нее отбирали детей, казнили любимого мужа, который позже оказывался недоказненным, становился пиратом и появлялся в Самый-Последний-Момент, чтобы спасти супругу от очередной опасности. Анжелику хотели все: король Франции, парижский король карманников, все корсары Средиземного моря, вместе взятые, все султаны из всех восточных гаремов. Ее жизнь казалась яркой и наполненной. Разумеется, Юля не хотела, чтобы с ней случилось нечто подобное; кроме того, она подозревала, что вместо паши ей попался бы унылый новый русский в малиновом пиджаке, а вместо пирата – бандит в тренировочных штанах, но в том и прелесть книг, что они позволяют пережить невероятные приключения, ничем не рискуя. И Юля, хоть и соглашалась с мамой, что такие книги не стоят доброго слова, всё же любила Анжелику. В конце концов, как говорили тогда в рекламе: «При всем богатстве выбора другой альтернативы нет» – подобные книги были единственным, что хоть немного поднимало тонус, давало Юле возможность испытывать хоть какие-то яркие эмоции, потому что реальность с этим не справлялась.

День рождения тоже пошел насмарку. Мама оставила для Юли открытку с котятами, на которой написала поздравление, и подарок – белый и удивительно мягкий британский свитер из «секонд-хенда». Юля фыркнула: обещала ведь не тратить денег, и вот не смогла удержаться. На кухне она обнаружила, что мама напекла оладий и, достав земляничное варенье из бабушкиных запасов, нарисовала на верхнем оладушке улыбающуюся мордочку, предвосхитив тем самым появление смайликов, о чем Юля тогда не догадывалась. Но едва она принялась за еще теплые оладушки, как позвонил отец, поспешно сказал: «С днем рождения, дочка», и принялся долго и нудно рассказывать о том, какие вокруг тупые обыватели, как он «зашибает деньги», продавая талисманы, на которых они теперь вырезают «уральские руны». Юля представила себе папу с бейсбольной битой, как он стоит, расставив ноги, и размашистыми ударами сбивает на землю низко летящие рубли и копейки: медные, глупые, не подозревающие о засаде. А отец между тем хвастался, что один поэт о нем даже стихи написал. Он прочел стихи, в которых слово «целители» рифмовалось с «народные спасители», а «древние руны и теплые руки» с «не понять близорукой науке». Юля снова провалилась в серую муть, вспомнила, что жизнь бессмысленна и ничего по-настоящему хорошего в ней произойти не может, а есть только более или менее хитрые обманы.

– Всё, папа, мне идти пора, – поспешно и не очень вежливо прервала она отца.

– Нет времени с родителем поговорить? – обиделся тот. – В институт торопишься? А ты спроси у своей матери, что он ей дал, этот институт? Зарплату в сто рублей? Как писатель Аксенов сказал, «быдло бессмысленное». Вот твоя мать и есть быдло! И из тебя быдло хочет сделать!

Юля обиделась за мать и нагрубила отцу. Тот в раздражении бросил трубку, пообещав напоследок «лишить наследства» – видимо, тех самых «зашибленных денег». В институт она всё-таки опоздала, и ехидный преподаватель не упустил случая пройтись по «любительницам ночной жизни», которые просыпаются к полудню. Это было совершенно незаслуженно и после ссоры с папой особенно обидно. Юля заплакала, но молча, изо всех сил тараща глаза и запрокидывая голову, чтобы никто не заметил слез. После института она поехала в турагентство, где подрабатывала оператором ЭВМ, и до вечера вбивала в базы сведения о чужих поездках в далекие экзотические страны – ей тогда все страны представлялись далекими и экзотическими. Она сидела в собственном отдельном «загончике», отгороженном от большого зала картонными ширмами. Здесь можно было поплакать, хотя опять же беззвучно. Юля слизывала соленые слезы и утешала себя тем, что сейчас поедет домой, а по дороге зайдет в маленький ларек рядом с метро, в залоговую библиотеку, где возьмет книжку «Анжелика в Квебеке» и хоть на какое-то время поднимет голову над серым болотом, в которое превратилась ее жизнь. Она ясно видела томик, стоявший на полке рядом со стеклянными стенками ларька, желтый резкий свет, рассеивающий серую мрачную мглу, косо летящие крупные хлопья снега и картинку на обложке: блондинку в алом платье с кринолином и белым кружевным воротником, прижавшуюся спиной к мужчине в голубом камзоле и победно улыбающуюся зрителям. Юлина одногруппница, слегка дебиловатая девица, говорила по поводу таких картинок: «Это – нежность! Это самая настоящая нежность!» Юля знала, что на самом деле картинка слащавая и пошлая, но что поделать, если другого луча света в своем темном царстве она найти не смогла. Те «хорошие умные книги», которые так любила ее мать, насквозь пронизывала грусть и безнадежность.

Сегодня Юля специально задержалась в институте, выстояла длиннющую очередь в кассу, получила стипендию, поэтому деньги у нее были. Только вот книги в ларьке не оказалось. Падали снежинки, кружились над многочисленными ларьками и киосками, горели фонари, спешили по домам прохожие, утаптывая снежную кашу. Всё именно так, как представлялось Юле, только книги не было. Те, что стояли рядом: с зеленым инопланетным чудовищем, пожирающим девушку в бикини, и с мужчиной в черном плаще и темной шляпе, сжимающим в руке револьвер, остались на месте, а «Анжелика в Квебеке» пропала. Точнее, никуда она, разумеется, не пропала, а, как объяснила Юле пожилая киоскерша, кто-то взял почитать, через пару недель вернет.

Ситуация отнюдь не катастрофическая. Можно взять другую книжку, можно доехать на метро до следующей остановки и найти другую залоговую библиотеку. Можно, наконец, просто подождать две недели. Все эти варианты приводили к победе, и все они не имели смысла, потому что призывали Юлю «еще немного потерпеть»… ради чего? Ради того, чтобы проглотить еще одну порцию «книжного наркотика». Не так уж ей интересно, чем эта Анжелика занималась в Квебеке. Наверняка тем же, что она много раз делала в Париже, по всему побережью Средиземного моря, в Новом Свете и у черта на рогах. Юля прекрасно сознавала, что ее внезапно вспыхнувшая страсть к Анжелике сродни страсти к выпивке или наркотикам – это просто способ занять себя, убить немного времени, чтобы его стало меньше, а потом еще меньше, пока оно не превратится из клубка в нитку, а потом и вовсе не кончится. Но и в этом ей отказано. И этого нужно добиваться, выгрызать у Вселенной. Вся жизнь показалась Юле такой глупой и безнадежной, что она снова заплакала: устало и безнадежно, уже не смущаясь внимательного взгляда бабушки-киоскерши. Пробормотала: «Ничего, спасибо, до свидания» – и побрела, думая, что надо как-то перестать плакать, пока идет до дома, а то мама расстроится.

– Вернись-ка! – окликнула ее бабушка. – Я тебе что-то скажу.

Юля вернулась, просто из вежливости.

– Я твою карточку посмотрела, – продолжала бабушка. – У тебя сегодня день рождения?

– Да. Я ничего, всё в порядке, просто настроение дурацкое.

– Это видно, – радостно сообщила бабушка. – Ну не плачь. Будет тебе от меня подарок. Вообще-то это секрет, но… В доме есть книги, которые не жалко?

– Вроде есть, – ответила удивленная Юля.

– Тогда слушай внимательно. Возьмешь бумажку. Напишешь на ней название той книжки, которую хотела прочитать, и поставишь такой значок, как птичка, – старушка быстро нарисовала на клочке бумаги «галочку».

– И что? – недоумевала Юля.

– Положишь бумажку в ту книгу, с которой не жаль расстаться, и всё вместе засунешь под подушку. Утром увидишь, что будет.

– Хорошо. Обязательно сделаю, большое вам спасибо. Я, пожалуй, пойду, – Юля поспешно отступила от киоска.

«Сколько их в городе, таких тихих сумасшедших, – подумала она. – Не смогли пережить перестройку, понятно. Но хоть плакать перестала, и то хорошо, маме скажу, что от ветра глаза покраснели».

– Добро пожаловать в наш Тайный книжный клуб! – крикнула ей вслед киоскерша.

* * *

Юля вернулась домой. Мама была на работе, но в своей комнате на кровати она оставила кастрюлю гречневой каши, завернутую в одеяло и всё еще чуть теплую. Юля поела, а когда мыла посуду, увидела на полке банку сгущенки и вдруг подумала: «А почему бы не испечь кексик?»

Она отыскала тетрадку, в которой мама записывала рецепты. В холодильнике нашлись яйца и сметана, в шкафу – сода, уксус и мука. Юля быстро замесила тесто, вылила в форму и поставила в духовку. Рядом со сгущенкой обнаружилась банка соленых огурцов. Юля, как в детстве, достала огурец, обмакнула в остатки сгущенки и с аппетитом схрупала. Потом вдруг вспомнила, как маленькой любила облизывать солонки: те, что напоминали граненые бутылочки, закрытые металлической крышкой с дырочкой, через которую сыпалась соль, и однажды в летнем кафе, прежде чем мама успела ее остановить, схватила со стола такую бутылочку и облизала крышку, только та оказалась не солонкой, а перечницей. Припомнив это, Юля расхохоталась и сама удивилась: как давно она не слышала своего смеха.

Потом пришла мама, принесла Юлино любимое печенье курабье. Они пили чай и болтали, и Юля почувствовала, как невидимая теплая и душная серая тяжесть упала с ее плеч.

Перед сном она взяла с полки книгу Достоевского «Идиот» – прошлогодний папин подарок, аккуратно написала на бумажке «Анн и Серж Голон. Анжелика в Квебеке», нарисовала птичку и положила книгу под подушку. «Конечно, ничего не получится, – думала она, засыпая. – Но если я попробую, виновата буду не я, а та сумасшедшая бабушка».

Утром под подушкой лежала другая книга. На обложке не было картинки с «нежностью», а просто тисненый узор из французских королевских лилий и числа 10. Но это оказался тот самый текст, та самая Анжелика в том самом Квебеке. Произошло настоящее чудо. Впрочем, как отметила ошалевшая Юля, оно не нарушало законов сохранения материи. «Идиот» пропал, «Анжелика» появилась.

Юля рассмеялась. Ее не волновало, каким именно образом случилось чудо, хватило понимания, что Мироздание – не равнодушное, не немое, что его можно о чем-то попросить, а оно отзовется. И не важно, что просьба была пустяковой – радовал сам факт, что о ней позаботились. В этом чувстве было что-то религиозное, и, самое приятное, новая религия Юли не требовала от нее ни поступаться совестью, смирившись с жестокостью, которая происходит в мире и объясняя ее «божьим промыслом», ни тратить много времени и сил на соблюдение ритуалов. Она требовала лишь одного – честного обмана и гарантировала лишь одно – что ей всегда будет что почитать, пока она коротает «промежуток между двумя вечностями». Доказательство – вот тут, перед ней. И Юля с благодарностью его приняла.

В тот же день, прямо с утра, она побежала на станцию метро благодарить бабушку-киоскера и, может быть, узнать у нее что-то еще о Тайном книжном клубе. Но киоск был закрыт. А вечером, когда Юля возвращалась домой, там сидел длинноволосый студент, который устроился сюда на работу только сегодня и ничего не знал о своей предшественнице. Старушка исчезла без следа.

* * *

Со студентом у Юли позже даже завязался роман, который так ничем и не кончился. Встречались полгода, разошлись. Но жизнь всё равно постепенно налаживалась. Гайдар отпустил цены, и в магазинах появились продукты. Это случилось после Нового года, и «парень из киоска», которого она называла новым модным словом «бойфренд», купил на радостях целый ящик «Жигулевского» и, напившись, пришел с товарищами к Юле под балкон, вызывать ее, «как Ромео Джульетту». Все еще гуляли после Нового года, и соседи не сильно рассердились на «внезапного Ромео», но Юля, воспользовавшись случаем, обиделась на пьяный дебош и порвала с парнем: он ей надоел.

Вместе с мамой они съездили в Финляндию и на пароме в Швецию. Поездка получилась скомканная, общались в основном со своей же группой, но посмотрели красивые иностранные города, а Юле больше всего запомнились скалы в море, такие мощные и чужие, такие равнодушные к людям, глазевшим на них с палубы парома, и такие прекрасные. Юле хотелось кричать, чтобы прикоснуться к ним хотя бы голосом, чтобы скалы ответили ей хотя бы эхом, но она постеснялась и унесла это желание в своей душе. В тот вечер Юля написала на бумажке «Роман о викингах» и положила под подушку вместе с книгой, которую только что дочитала. Утром там лежал роман Терезы Скотт «Обрученная с мечом». Аннотация гласила: «Юная красавица Уинсом из индейского племени, сама находясь в плену, выхаживает раненого викинга. В знак благодарности Брендон предлагает ей стать его… наложницей». Так Юля поняла, что, во-первых, не обязательно знать точное название, можно просто дать описание, пусть расплывчатое, тебе что-нибудь подберут (кто подберет, она предпочитала не задумываться), и что «тайная библиотека» работает даже посреди Балтийского моря. Мама читала «Кристин, дочь Лавранса».

Юля окончила институт и пошла работать в турагентство. Платили хорошо, в отпуск она часто ездила за границу по дешевым путевкам, исколесила всю Европу, посмотрела «малый туристический набор», потом «расширенный туристический набор», свозила маму во Францию и в Италию. У нее даже появились друзья в разных странах, которые показывали ей места, куда редко забредали туристы. Но всё равно это были лишь кусочки, выхваченные из огромной мозаики. Из этих кусочков можно при желании сложить свою картинку, но это тоже был бы обман. Юля спрашивала себя: если в России смотреть только достопримечательности и злачные места, что узнаешь? Но, с другой стороны, повседневная жизнь, даже в какой-то экзотической стране, – это просто борьба за выживание и воспроизведение, более или менее напряженная, это не то что скучно, но как-то безрадостно. Об этом интересно только читать в романах.

Юля понимала, что для того, чтобы узнать о стране больше, чем написано в туристических брошюрах, нужно прожить в ней несколько лет, а на это у нее не было времени. Да и как выбрать страну? Где жить? Кого узнавать? Юля отказалась от этой мысли и сосредоточилась на карьере. Время благоприятствовало амбициозным и энергичным. Юля поднималась по служебной лестнице, ее зарплата росла. Но в то же время росло и беспокойство. Опять серые тучи начали собираться на горизонте, опять Юля задавала себе вопрос: «Для чего всё это?»

На вопрос ответила мама:

– Замуж тебе, Юлька, пора и ребенка. Вижу, ты созрела.

– Пора, – согласилась Юля.

Густав

«Аня поежилась, кутаясь в тонкую дешевую мантилью. После долгой тряской дороги в рассветном сумраке, когда из серого тумана за окном медленно проступали серые, гладкие и безотрадные равнины, на которых не за что было зацепиться взгляду, кроме разве что изморози на жесткой жухлой траве вдоль дороги, она была готова расплакаться от усталости. Всю дорогу она надеялась, что согреется в вагоне, но, видно, проводник поленился набить ящики под сиденьями горячими углями, к тому же из окна немилосердно дуло. Но Аня всё же сидела, повернувшись к окну, буквально уткнувшись в него носом, потому что сидевший напротив нее пожилой мужчина в котелке и клетчатом пальто бесцеремонно раскуривал страшную вонючую сигару. Ане очень хотелось обратиться к нему с теми же словами, с какими дядюшкин возчик Артем обращался к заупрямившейся лошади, от чего тетя обычно краснела и переходила на французский, но она понимала, что при столь «удачном» начале поездки только скандала в вагоне ей не хватает.

Вторым соседом оказался потрепанный аристократ, очень бледный и одетый как на карикатурах, изображавших светских хлыщей: в белом жилете, во фраке, на который было небрежно накинуто легкое пальто и, что было совсем уж странно, в белых бальных перчатках. Казалось, он убежал, как Золушка, с какого-то полуночного бала, заскочил в вагон и, утомленный, уснул. Сдвинутый на нос цилиндр бросал на бледно-желтое одутловатое лицо резкие тени, и джентльмен казался бы куклой, марионеткой, небрежно брошенной на сиденье отлучившимся кукольником, если бы не с тонким посвистом храп, которым он оглашал купе.

Аня в который раз пожалела, что тетка не пожадничала и не купила ей билет в третий класс: там, сидя в толпе, прижимаясь боками к своим случайным попутчикам, дыша общим, прошедшим через много легких воздухом, хоть как-то можно было согреться. Здесь же приходилось респектабельно околевать от холода.

Тетка даже не встала, чтобы проститься с ней. Велела кухарке разбудить Аню, напоить ее чаем, а кучеру – отвезти на станцию. С глаз долой, из сердца вон. Аня знала: та видела, как ее пытался обнять в буфетной теткин родной сын, двадцатилетний оболтус, которому удивительно шло детское имя Кока – именно Кокой он и был с головы до пят. И плевать, что Аня что есть силы ударила его каблуком по тыльной стороне стопы, так что он взвыл и отскочил, и готова была выцарапать глаза, если он опять сунется. Мысль «Кокочка может жениться на бесприданнице» намертво засела в теткиной голове, и она приняла меры: подыскала через знакомых для своей воспитанницы место гувернантки где-то в богом забытом углу. На Московском вокзале Аню должна была встретить экономка, и уже через два часа им снова нужно было садиться на поезд и снова ехать, теряясь в серой ноябрьской полутьме, растворяясь, словно капля чернил в темной воде, с глаз долой, из сердца вон. Аня не успеет даже дойти до Литейного проспекта, взглянуть на родительский дом. Да и к чему? Он давно продан, там живут совсем другие люди, живут и радуются жизни. И им, верно, дела нет до того, почему десять лет назад прежний владелец квартиры – модный адвокат, делавший блистательную карьеру, вдруг перерезал горло своей молодой красивой жене, а потом застрелился.

Поезд засвистел, нырнул в тоннель, пассажиров окутала тьма, но через минуту он выскочил навстречу восходящему солнцу и покатил, огибая по широкой дуге широкое спокойное озеро, казавшееся в рассветных лучах серовато-розовым, словно платье феи. Марионеточный аристократ вдруг проснулся, заморгал рассеянно глазами, потом вдруг хлопнул себя по лбу, встал и принялся застегивать пальто. Курильщик, напротив, мирно спал, тлеющая сигара, еще зажатая в пальцах, свисала вниз.

Аристократ кончил возиться с пуговицами и вдруг достал из кармана длинный нож, похожий на кавказский кинжал, и прежде чем Аня успела понять, что это не шутка, не балаган, не спектакль, глухо крякнув, быстро перерезал курильщику горло от уха до уха. Тот забулькал, дернулся и повалился на пол. Онемевшая Аня вжалась в стенку купе. Ей очень хотелось упасть в обморок или хотя бы закрыть глаза, но она боялась отвести взгляд от убийцы, словно это одно могло удержать его на месте. Убийца медленно повернулся, улыбнулся ей и бросил окровавленный нож ей на колени. Потом снял забрызганное кровью пальто и перчатки, открыл окно, впустив порыв свежего холодного утреннего ветра, скатал пальто и перчатки в один комок, выбросил их в окно и вышел из вагона. Поезд снова засвистел и начал сбавлять ход – приближалась станция».

* * *

Густав Гринблат поставил точку, распечатал получившуюся страницу и прочитал ее, помечая цветными маркерами те места, которые вызывали у него сомнения. От этой, очень старомодной, на его взгляд, привычки он не мог да и не хотел избавляться. Она помогала ему сохранить иллюзию того, что он не килобайтник, а творец, пусть не Творец с большой буквы, но всё же и не жалкий раб листажа. Что у него есть время и возможность для размышлений, выброшенных в корзину черновиков и внезапных творческих озарений. Пусть он сам знает, что это всё понарошку. Актеры тоже знают, что страсти, которые они изображают на сцене, – это только фарс и способ выманить деньги у зрителей. И тем не менее говорят о каких-то концепциях, видении роли, контексте и вдохновении. Потому что для человека, который мечтал о творчестве, невыносимо признать себя поденщиком. На это Гринблат был способен только после некоторой дозы алкоголя, ровно такой, какая располагала к самоуничижению. А пока он трезв и работоспособен, он продолжал «играть в писателя», хотя бы с самим собой. И пока его рейтинги высоки и тиражи стабильны, его литагентша смотрела на эти игры сквозь пальцы.

Итак, Анна, или, точнее, Аня. Тезка Карениной, загадочная русская душа. Гринблат поморщился. Будь он в здравом уме и твердой памяти, ему бы в голову не пришло писать роман о времени и людях, которые были ему знакомы только из краткого курса русской классики в университете. Но можно ли считать человека, зарабатывающего на жизнь написанием любовных романов, здравомыслящим? Нет, скорее всего, он чокнутый и сдвинутый, как Мартовский Заяц и Безумный Шляпник одновременно. Густав хмыкнул. К чему приплетать «благородное безумие»? Это Дорис сказала ему, что неплохо бы написать роман о русской девушке по имени Анна и чтобы действие происходило в XIX веке: рейтинги показывают, что после выхода очередной экранизации «Анны Карениной» тема остается популярной.

Первым делом Густав подчеркнул «Московский вокзал» и полез в Интернет проверять. Так и есть! В XIX веке он назывался Николаевским, в честь русского царя, позже был переименован в Октябрьский и только потом – в Московский. Затем подчеркнул «безотрадную равнину». Не слишком ли эмоционально? Написать «серая», «однообразная», и читатель сам поймет? Но вычеркивать рука не поднималась. Собственно, это было единственное искреннее слово во всём тексте. «Безотрадная». Безотрадная скука, безотрадный роман. Право, жаль, что этот кровопивец не прирезал заодно и милую Анюту, всё бы и закончилось. Но нельзя! Никак нельзя. Никто не режет курицу, несущую золотые яйца, даже если саму курицу эти яйца уже достали. Стоп. Что-то меня заносит.

Он подчеркнул голубым маркером повторяющееся слово «серый» в первом абзаце, но вычеркивать не стал. «Серая равнина, проступающая в сером тумане» – это такой образ, как роспись в технике гризайль, а если редактор считает иначе, то пусть и упражняется. С редакторами Густав уже давно не спорил. Хотят гладенький текст, чтобы взгляду не за что было зацепиться, пусть делают его сами. А вот «сидела» и «сидевший» в четвертом предложении – это небрежность. Да еще и «сиденье» в третьем! Густав стер начало четвертого предложения и написал: «Но Аня все же повернулась к окну и буквально уткнулась в него носом»… Потом подумал еще и поправил концовку: «потому что пожилой мужчина напротив нее, в клетчатом пальто и в котелке, бесцеремонно раскуривал страшную вонючую сигару».

Текст от этого не стал ему больше нравиться. Но вот про холод – это хорошо. С холодом можно поиграть. Сейчас труп найдут, обвинят во всем Аню, посадят ее в камеру, где тоже будет холод, потом вызовут на допрос, а потом придет адвокат и из милосердия отдаст ей свое пальто, и она наконец согреется. А дальше? А дальше снова пошлость, сидящая на пошлости, – прервал себя Густав. И нечего пыжиться, из дешевого любовного романа не вырастет вторая Анна Каренина. Толстой, по крайней мере, мог бросить свою героиню под поезд! Он классик, ему можно. А ты изволь написать свадьбу и эротическую сцену в финале! Словно галерный раб, право слово!

Но тут Густав вспомнил, что сегодня в журнале «Дамский угодник» должна выйти рецензия на его новый роман: Дороти вчера специально звонила, чтобы предупредить. Отлично! Прогуляется, почитает рецензию, позлорадствует над идиотом-рецензентом, глядишь, настроение и улучшится.

* * *

На пороге своего дома Густав остановился и на мгновение зажмурился от яркого солнца. Был ясный июньский день, остро, свежо пахло только что раскрывшимися тополиными листьями. И сразу же хандры как не бывало. «А что, если устроить путешествие вглубь?» – пришло ему в голову.

Идею таких путешествий он почерпнул у британца Алена де Боттона, а тот, в свою очередь, – у француза Ксавье де Местра: в этом одна из прелестей литературы: идеи подобны мячу, которым можно перебрасываться через века и континенты. Или, скорее, они похожи на китайского дракона, составленного из целой вереницы людей, одетых в один костюм и движущихся слаженно, так что дракон извивается и потрясает хвостом, как живой. Ксавье де Местр описал путешествие по своей комнате, в конце которого он подходит к окну и застывает в восхищении, глядя на закат и думая о величии Божьем. Ален не достиг таких высот солипсизма, для «путешествия вглубь» ему понадобился родной квартал, где он жил с детства, всё знал назубок. Взглянуть на него глазами приезжего, человека, который здесь впервые и скоро покинет это место навсегда, оказалось необыкновенно интересно. Густав, прочитав эту главу в книге де Боттона «Искусство путешествий», сделал себе мысленную заметку устроить нечто подобное, но всё время забывал и вспоминал о своих планах, только вернувшись домой. Сегодня же нужная мысль пришла вовремя. Густав снова закрыл глаза, вдохнул запах тополей, подумал: «В этих маленьких провинциальных городках, должно быть, есть своя прелесть. Хизерфолл – какое оригинальное название», – потом открыл глаза и начал путешествие.

Он шел по Садовому бульвару: название он узнал из таблички, висевшей на дверях его собственного дома, и с любопытством рассматривал особняки вдоль улицы. Это была окраина города, но район дорогой застройки, поэтому дома в стиле модерн, неоготическом или георгианском утопали в садах. Время пышных клумб еще не пришло, но черемуха, яблони, вишни, а кое-где и сирень стояли в цвету и щедро одаряли ароматами всех проходивших по улице. Садовые гномы смотрели так умильно, что Густаву хотелось помахать им рукой. Он дошел до конца бульвара и свернул на Вересковый проспект, который, выходя из города, превращался в шоссе и, попетляв немного среди холмов, выводил к водопаду, давшему название городу. Когда Густав в первый раз приехал в Хизерфолл, он съездил к водопаду и даже искупался в котловине под ним. Ему запомнилась чистая, пронзительно холодная, бодрящая вода, в которой плавали узкие быстрые рыбки. Их чешуя была того же оттенка, что и вода, поэтому он видел только серые тени, которые проносились по дну на мелководье, а самих рыбок удавалось разглядеть, лишь когда они на мгновение замирали, борясь со встречным потоком. С тех пор Густав всё думал, что надо бы повторить поездку, но у него никак не находилось времени, и в летнюю жару он купался в городском бассейне в пятнадцати минутах ходьбы от дома.

Другим концом Вересковый проспект упирался в центр города: площадь, где стояли ратуша, городской музей и гостиница «У водопада» – старинный добротный дом в палладианском стиле. Застройка на проспекте была многоэтажной: вдоль проезжей части протянулись серые однообразные строения, их несколько оживляли разноцветные тенты над летними кафе и ресторанами.

К одному такому бело-голубому тенту, на котором красовалось изображение змеи, обвивающей чашу, Густав и держал путь. Здесь находилась «Старая аптека», ее название полностью соответствовало содержанию. В этой аптеке можно было не только купить лекарства, но и выпить кофе или лимонад, полакомиться мороженым, приобрести газеты и журналы.

У стойки выстроилась небольшая очередь. Густав занял место за пожилой тучной дамой, которая всё время тяжело вздыхала и обмахивалась маленьким веером. За ним в аптеку вошла девушка, приятно контрастирующая, как сразу заметил писатель, с его соседкой. Небольшого роста, стройная, с маленькой грудью и узкими бедрами, одетая в летний сарафан, который обрисовывал линии ее тела самым соблазнительным образом. В жилах девушки, возможно, текла индейская кровь, ее высокие скулы и чуть раскосые глаза придавали ей сходство с олененком. Пока Густав придумывал подходящую фразу для начала знакомства, толстуха взяла упаковку мозольных пластырей и, небрежным кивком поздоровавшись с красавицей, удалилась.

Красавица выразительно посмотрела на Густава. Он смутился.

– Ваша очередь, – сердито произнесла девушка.

Писатель смутился еще больше.

– О, простите. Дайте «Дамский угодник», пожалуйста, – попросил он.

И поспешил объяснить, чтобы девушка не решила, что он какой-то странный чудак:

– Это для тети. Она просила купить.

Красавица равнодушно пожала плечами:

– Очень хорошо. – И обратилась к продавцу: – Захватите еще один номер. Для меня.

Продавец нырнул под стойку, где лежали журналы, и, снова показавшись на поверхности, сообщил:

– К сожалению, остался только один номер.

– Вот досада! – воскликнула девушка.

– Если согласитесь выпить со мной кофе, я могу просмотреть журнал и отдать его вам, – сказал Густав.

Повод для знакомства сам шел к нему в руки.

– А как же ваша тетя? – удивилась девушка.

– О, она просила только прочитать рецензию на новый роман Августа Спарка, и если она положительная, то купить ей книгу, – быстро нашелся Густав.

Девушка с сомнением посмотрела на него. Но Густав знал, что до следующего газетного киоска добрых полкилометра, и надеялся, что красавица предпочтет кофе в его компании столь долгой прогулке. Он не ошибся. Девушка пожала плечами:

– Ну что ж, спасибо.

Они взяли по чашке кофе и сели за столик у окна. Густав быстро пробежал глазами хвалебную рецензию, написанную по заказу Дороти, поморщился от трескучих фраз: «тонкий знаток человеческого сердца, играющий на струнах женской души», «сильный и страстный мужчина – воплощение мечты каждой настоящей женщины», «потаенный путь к сердцу», «нежданная, незаконная, почти невозможная страсть» – и так далее, и тому подобное. Он хотел уже протянуть журнал девушке, но – вот сюрприз! – под большой заказной рецензией обнаружилась еще одна. Густав просмотрел ее, потом стал читать внимательно. Рецензия была озаглавлена «Оговорки по Фрейду» и подписана «Долорес Гейз» – явный псевдоним, ведь именно так звали набоковскую Лолиту.

Чем дальше читал Густав, тем сильнее он хмурился и тем чаще начинал, сам того не замечая, постукивать носком ботинка по полу.

«Не секрет, что женщины читают любовные романы для того, чтобы расслабиться, уйти от двойной нагрузки работа-дом, от неизбежных разочарований, связанных с нереалистичными ожиданиями. Женщин с детства приучают стремиться к браку, видеть в нем решение всех своих проблем, на самом деле брак если и решает проблемы, то только мужские, для женщин обычно в браке проблемы только начинаются.

Если женщина выбрала любовный роман – издание в дешевой обложке, на которой изображена целующаяся пара, с заголовком вроде «Зажги во мне огонь», «Его чарующие прикосновения» или «Порочная страсть маркиза»… Если она предпочла такую книгу роману о любви, написанному серьезным автором, значит, она слишком утомлена, чтобы справиться с реалистичным сюжетом, правдивой психологией героев и, главное, непредсказуемым концом. Роман о любви может закончиться расставанием («Мосты округа Мэдисон») или даже гибелью героев («Мельница на Флоссе», «Анна Каренина»). Любовный роман всегда заканчивается только свадьбой.

Не вызывает никаких сомнений, что «В плену любви» – это именно любовный роман. Его сюжет нелеп и так же далек от психологизма, как дешевая подделка, купленная в китайской лавке, далека от реальной продукции фирмы Gucci, хотя гордо носит тот же лейбл. Некий виконт Саймон Росс, последний представитель разорившегося рода, который провел свою юность в Шотландии и стал феноменальным мастером рукопашного боя, решает поправить свои дела и отсрочить продажу родового замка, женившись на богатой наследнице Цецилии Уизерспун. Но поскольку сватовство по всем правилам неизбежно закончится отказом, Саймон организует похищение своей избранницы и заключает с ней тайный брак. Однако когда он хочет, предварительно крепко «приняв на грудь», реализовать свои супружеские права, то оказывается, что нанятые им люди ошиблись и похитили не Цецилию, а Эмму Бигль. Эта девушка с собачьей фамилией – бесприданница, компаньонка богатой наследницы, с которой та на маскараде обменялась костюмами, потому что хотела тайно сбежать на свидание к своему возлюбленному. Крайне раздосадованный виконт грозит девушке насилием и избиением, но потом, сжалившись над ее невинностью, отпускает. Всю нелепость этого сюжета можно объяснить лишь тем, что автор, когда писал книгу, находился «в одном градусе» со своим героем.

Прошло пять лет. Опозоренную девушку с собачьей фамилией быстро выдали за гувернера-француза Люсьена Карнака, который увез ее во Францию, где открыл тайный дом свиданий под видом турецких бань. Поскольку там бывают друзья и сподвижники Наполеона, а на дворе 1805 год и Франция вступила в войну с Англией, этот дом представляет большой интерес для английской разведки, в которой как раз и служит неудавшийся брачный аферист Саймон Росс. Он нанимается конюхом в дом Карнаков, его узнает Эмма. Чтобы избежать разоблачения, он говорит наивной женщине, что его привела в Париж исключительно внезапная любовь к ней, и простодушная Эмма ему верит. В браке она несчастна, Люсьен оказался настоящим мерзавцем, он не только заставляет ее собирать сплетни, общаясь с женами своих клиентов, но и регулярно избивает ее, недовольный тем, что та приносит мало сведений. Единственной подругой несчастной Эммы является… Жозефина, тоже несчастная, изгнанная Наполеоном и испытывающая «настоящую корсиканскую ревность» (так у автора) к Марии-Луизе Австрийской, на которой Наполеон намерен жениться. Тот факт, что реальный Наполеон развелся с реальной Жозефиной только четыре года спустя, в 1809 году, а зимой 1805 года, когда происходит действие романа, Жозефина всего месяц как была коронована вместе с Наполеоном в соборе Парижской Богоматери и стала императрицей Франции, автора не волнует. Мог бы в «Википедию» заглянуть. Но у автора – своя реальность.

Итак, Жозефина, с ее внезапно прорезавшимся «корсиканским» темпераментом, хочет убить бедную невинную Марию-Луизу и нанимает для этого черного дела – кого бы вы думали? – злодейского Люсьена Карнака, который с детства знает повара Наполеона, Антуана Карема, и может без труда отравить Марию-Луизу на званом обеде, устраиваемом для нее вероломным императором. Правдоподобие такого «сценария» предлагаю оценить самостоятельно. Узнав об этом заговоре от Эммы, Саймон восклицает: «Британцы не воюют с женщинами!» – и спасает Марию-Луизу, убивая заодно Люсьена в долгом и красочном поединке на кухне Карема. После чего в экипаже, приготовленном верной Эммой, парочка сбегает из Парижа, на яхте они пересекают Ла-Манш, и… Саймон предлагает Эмме руку и сердце, потому что, оказывается, «успел ее полюбить». Растроганная Эмма соглашается и сообщает своему счастливому возлюбленному, что получила известие из Австралии (привет от «Джейн Эйр»), что умер ее дядя, о котором она прежде ничего не знала, и теперь она – богатая наследница. Счастливая пара страстно целуется. Хеппи-энд.

Что можно сказать об этом романе, кроме того, что он в высшей степени несуразен, написан суконным языком и в любовных сценах приближается к порнографии? То, что он буквально пронизан агрессией по отношению к женщинам. Женщины, за исключением главной героини, либо «глупы как пробки и похотливы как козы» (Цецилия), либо «спесивые вертлявые кокетки» (Жозефина), либо, в самом лучшем случае, «ребячливы, наивны и неразвиты» (Мария-Луиза). Они сплетницы, они вероломны, озабочены только своей внешностью и тем впечатлением, которое производят на мужчин. Конечно, таких особ нельзя любить, их можно только использовать. «Я использую женщин, чтобы подобраться к мужчинам, – говорит Саймон. – Они, как вода, способны проникать сквозь любые препятствия и задерживаться в самых низких местах» (слог оставляем на совести автора).

Возможно, все персонажи женского пола так омерзительны, чтобы составить контраст Эмме, которая иначе вряд ли могла бы привлечь внимание не только Саймона, но и читателя. В самом деле, она удивительно пассивна даже для «женского романа», на протяжении всего текста почти не принимает собственных решений, а лишь передает, подготавливает или послушно следует. В ее отношениях с Саймоном нет традиционной для любовных романов борьбы характеров. Кажется, автора настолько пугает проявление мало-мальской внутренней силы у женщины, что он намеренно избегает каких-либо упоминаний о ее существовании, жертвуя даже возможностью в финальной сцене заставить героиню сложить свое оружие амазонки к ногам героя и покориться ему. Эмма покорена с самого начала. Оказывается, она влюбилась в Саймона еще в тот день, когда он ее похитил, долго переживала, что он счел ее недостойной, но всё же надеялась, что он спасет ее от безрадостного брака с мерзавцем Люсьеном. И, когда в финале ее мечты чудесным образом сбываются, она вне себя от счастья, поэтому не обращает внимания на слова своего нового жениха: «Дорогая, забудь прошлое. Теперь Люсьен больше не будет бить и оскорблять тебя. Теперь с тобой для этого я». Хотел ли автор сказать именно то, что сказал? Едва ли. Не враг же он самому себе. Скорее всего, это так называемая «оговорка по Фрейду», когда человек случайно выдает то, что он думает на самом деле. А вот выяснять, почему Август Спарк полон агрессии по отношению к женщинам, в мои обязанности не входит. Моя обязанность – предупредить читательниц: в этом романе заложен хороший заряд ненависти к ним. Хочется ли платить автору за эту ненависть, покупая его книги, решать вам».

Густав не знал, смущен он или возмущен. Наверное, и то и другое. Теперь он радовался, что взял когда-то по настоянию Дороти этот пошлый псевдоним, обокрав британскую писательницу Мюриэл Спарк. По крайней мере, не придется сейчас оправдываться перед девушкой. Впрочем, он ей еще не представился, а при сложившихся обстоятельствах вообще непонятно, состоится ли знакомство. Настроения никакого. Что ей нужно, этой Долорес Гейз? Наверняка какая-то одинокая уродина вроде той толстухи с мозольным пластырем. Ненавидит мужчин за то, что ее никто не любит, вот и пишет всякие гадости. Ну да, конечно, сдачу «В плену любви» он затянул на два месяца, заканчивал впопыхах, Дороти названивала каждое утро, он был весь на нервах, вот и допустил пару «багов». А редактор на что? Пропустил же ляп, а он теперь отдувайся! Вон Лев Толстой, говорят, вообще писал от руки, а когда бумаги не хватало, продолжал писать прямо поперек уже заполненной страницы, а жена его, Софья Толстая, всё разбирала и выправляла. Если бы знать, где найти хорошего редактора, право слово, женился бы! Но эта Долорес, кем бы она ни была, просто стерва. Поймала на описке и целую философию оттуда вывела, да еще какую мерзкую. Точно – извращенка.

Он вдруг понял, что его соседка уже допила свой кофе и собирается уйти. Обмануть ожидания симпатичной девушки из-за какой-то стервы было бы неприлично. Густав тряхнул головой, отгоняя призрак подлой Долорес, и протянул девушке журнал.

– О, простите, я что-то задумался. Как говорит молодежь, торможу.

– О чем же вы задумались? – заинтересовалась девушка. – О рецензии?

– Да, – быстро ответил Густав. – Даже не знаю, покупать или нет. Вы бы что посоветовали?

Девушка быстро пробежала обе рецензии глазами и улыбнулась:

– Действительно дилемма. Один хвалит, другая ругает во все корки. Знаете что, купите своей тетке какой-нибудь роман Джейн Остин. Старая надежная классика.

– Джейн Остин она читала, – обиделся за несуществующую тетку Густав. – Или смотрела, по крайней мере.

– Да, в самом деле, столько выходило экранизаций в последнее время. Ну тогда, может, ваш любимый роман?

– Я люблю «Моби Дика», а это совсем не дамское чтение, – похвастался Густав.

Разговор успешно завязался.

– «Всякий раз, как ипохондрия настолько овладевает мною, что только мои строгие моральные принципы не позволяют мне, выйдя на улицу, упорно и старательно сбивать с прохожих шляпы, я понимаю, что мне пора отправляться в плавание, и как можно скорее», – радостно процитировала девушка, к немалому удивлению Густава. – В самом деле не дамское, а жаль. Тогда… я даже не знаю. «Век невинности» – отличный роман, но тоже была экранизация, и неплохая. Что же еще ей предложить?

О, знаю. Попробуйте Сигрид Унсет. Отличные романы и не очень известные. Кроме того, там есть продолжения, и если тете понравится, то она надолго обеспечена чтением. Правда, концовки печальные, но это как в жизни.

– Что ж, попробую. Спасибо за совет, журнал ваш. И… – внезапно его осенило, – подскажите, где в этом городе книжный магазин, я здесь недавно.

– Здесь недалеко, но, боюсь, не смогу объяснить: он в переулке, а папа всегда говорил, что у меня географический идиотизм. Давайте я вас лучше провожу, мне как раз по дороге на работу.

– Отлично!

День, начавшийся так погано, неожиданно стал складываться.

– Огромное вам спасибо. И от меня, и от тети. Кстати, разрешите представиться, меня зовут Густав. Густав Гринблат. Я… занимаюсь недвижимостью.

– Я – Хизер. И ненавижу шутки про «Хизер из Хизерфолл». Они по большей части несмешные.

– Спасибо, что предупредили. Я как раз собирался, просто с языка сорвали, а в самом деле, прозвучало бы глупо. Хизер – прекрасное имя для любого города. Я, честное слово, всегда любил вереск. А вы?

– Я тоже. У меня не было выбора: его просто невозможно не любить.

– В самом деле. Знаете, я однажды был в Шотландии…

День решительно налаживался.

Юля

Своего будущего мужа Юля встретила прямо в офисе. Костя налаживал у них компьютерную сеть. Юле он показался симпатичным, она задала несколько вопросов о программах, попросила установить кое-какие утилиты и «скринсейвер, где кошка гоняется за курсором». Видимо, Костя тоже решил, что Юля симпатичная, и пригласил ее в кафе после работы.

Любить там, собственно говоря, было нечего. Приятный парень, серьезный, основательный, добродушный, но, что называется, «без огонька». В СССР был в ходу такой «мем»: «крепкий хозяйственник». Обычно его употребляли как характеристику председателя колхоза или директора какого-нибудь предприятия. В сознании Юли эти слова намертво прилипли к Косте.

Но она уже пережила, а точнее, наблюдала сотню, если не тысячу, любовных историй. Теперь ей нужно было другое: реальная жизнь, дом, ребенок. И Костя дал ей всё это. К свадьбе она почти убедила себя, что любит его. По крайней мере, она его ценила. «А ведь ценить даже важнее, чем любить», – думала она. О том, что чувствует Костя, а тем более о том, что он чувствует на самом деле, она просто не задумывалась. Не хотелось.

Только никаких подземных питающих ключей, как подозревала Юля, она никогда не найдет. Максимум – таинственный неистощимый источник дамских романов. И то хлеб. Другие и этого лишены. Как они выживают?

* * *

Свадьбу они сыграли дома. Так хотела мама: она с подругами накрыла великолепный стол и очень им гордилась. В свадебное путешествие поехали в Финляндию. Этого захотел Костя. Они сняли коттедж недалеко от Порво. Костя ловил рыбу, налаживал забарахливший компьютер на ресепшене и был совершенно счастлив. Юля забеременела в медовый месяц. Этого хотела она, и ее желание исполнилось. Можно счесть подобное чудом, но, скорее всего, это был лишь статистический выверт. Так или иначе, а Юля была довольна.

Всю беременность она ходила и мурлыкала из Окуджавы:

Рожать было больно, но совсем нетрудно. «Некоторые зубы сильнее болели», – бурчала про себя Юля, вспоминая детство, когда молочные зубы лечили без обезболивания. А вот «священное материнство» преподнесло сюрприз. Юля очень скоро почувствовала себя в ловушке. Она не знала тех недомоганий, на которые жаловались другие молодые матери. Грудь набухала и становилась тяжелой, но соски не трескались. У нее было много молока, и Егор увлеченно его высасывал. У нее не болел живот. Она быстро оправилась от родов и страдала разве что от недосыпания. Ее тело оказалось великолепно приспособленным к рождению детей. Но не ее мозг. Он просто бесился… от скуки. По вечерам, когда Юля падала на кровать без сил и мечтала о том, чтобы заснуть, подлый мозг напоминал, что за весь день она не думала ни о чем, кроме того, почему опять плачет ребенок и не пора ли его снова кормить, что приготовить на обед и не пора ли снимать развешенное на просушку белье. Если она выходила из дома, то только в магазин, в детскую поликлинику или покатать коляску в парке, где встречалась с другими молодыми мамашами и обсуждала введение прикормов и менее аппетитные подробности, о которых Костя и слушать не желал. Юля на него не сердилась: он и без того работал как вол, чтобы прокормить увеличившуюся семью – еще только женских проблем ему не хватало. Но она чувствовала, что эти проблемы поглощают ее с головой. Она превратилась в Священную индийскую Корову-кормилицу. Это касалось не только ребенка. На ней теперь лежала вся «женская работа»: готовить, стирать, убирать. Это было не так сложно, как для ее бабушки или даже для мамы, но так же однообразно, а главное – бесконечно. Чистое белье превращалось в грязное, обед – в немытую посуду, и Юля чувствовала себя белкой в колесе, которая крутится без остановки и никогда не добежит до цели. «Добежит, – говорил ей рассудок. – И этой целью будет смерть. На самом деле и у Кости свое колесо, просто крутится не так быстро, поэтому он умудряется его не замечать. Но заметит к сорока годам, вот увидишь». – «Я просто до этого не доживу», – мрачно отвечала Юля, хотя прекрасно знала, что доживет, но сейчас такая перспектива казалась ей ужасающей.

Тогда-то она вспомнила о книжном клубе. Ее одолевали мстительные фантазии о том, как она утром уходит на работу, а муж остается дома с ребенком. Конечно, в реальности такого никогда не случится, но можно же помечтать. Но как такая ситуация могла сложиться? И что это за мужчина, который согласится сидеть с ребенком? А, ладно, это не моя забота. Юля написала на бумажке: «Мужчина вынужден присматривать за младенцем». Потом подумала: «Но ведь в романе что-то должно происходить, кроме смены подгузников и кормления из бутылочки!» И написала ниже: «Он и героиня спасают ребенка, которого похищают на прогулке». И вдруг ярко представила себе всё: лето, парк, молодые мамы с колясками, и вдруг прибегают люди в масках с автоматами. И подумала: «Интересно, если я закажу конкретную сцену, найдут ли они роман, где она есть?» В последнее время она много экспериментировала с тайной библиотекой, изучая ее возможности. Поэтому Юля приписала внизу еще: «Август в парке. Похищение младенца». Нарисовала птичку и положила под подушку. На следующее утро книга исчезла, но новой не появилось. «Понятно, про такое не пишут в романах, – подумала Юля обиженно. – Могли бы, по крайней мере, прислать «Трое мужчин и младенец в люльке». Или фильмы они не рассылают? Ну да ладно». И она заказала «новый роман Барбары Картленд». Барбару Картленд она получила. А через два месяца под ее подушкой неожиданно появился роман «Похищение младенца». Там речь шла о богатом мерзавце, голливудском продюсере. После развода с женой он похищает у нее младенца и нанимает для присмотра за ним молодого студента-медика, будущего детского врача, который решил подработать на каникулах няней после того, как его старшая сестра сказала, что мужчина никогда не сможет хорошо ухаживать за детьми. Молодой человек даже не подозревает, что стал соучастником преступления. Несчастной матери берется помочь частный детектив – женщина. Для того чтобы проникнуть в дом похитителя, она заводит интрижку с молодым человеком и неожиданно действительно влюбляется в него. Роман был написан легко, с юмором, сюжет развивался динамично, ближе к концу превращался в настоящий триллер, который заставил Юлю бодрствовать до трех часов ночи, пока она не убедилась, что всё кончится хорошо. Хотя, разумеется, она знала, что так и будет, но ей было интересно, как автор выпутает своих героев из действительно сложной ситуации. На обложке она прочла имя – Август Спарк.

Когда Кости не было дома, она полезла в Интернет посмотреть, что это за писатель и какие у него еще есть книги. К ее удивлению, Гугл никакого Августа Спарка не знал, а романа «Похищение младенца» не существовало в природе. Тем не менее книга лежала перед ней. Это означало, что до того, как Юля заказала ее в Тайном книжном клубе, такого романа просто не было на свете. Он появился специально для нее! Юля пыталась вспомнить, не написала ли она тогда в спешке «с» вместо «в», но проверить было невозможно. Да и не нужно – поняла она. Теперь у нее был писатель, который ей нравился, а существовал ли он в реальности или возник «на кончике пера» – не суть важно. Тем более что додумать эту безусловно приятную мысль до конца Юля так и не успела. Заплакал Егор, и она побрела исполнять свой коровий долг.

Хизер

Когда Хизер прощалась с Густавом, она очень волновалась и гадала, предложит ли он снова встретиться. Хизер очень этого хотелось. И когда Густав сказал небрежно:

«Я тут подумал… Вы не могли бы показать мне город? Знаете, для моей работы очень важно понять, чем живут горожане, о чем они думают, какие у них проблемы и радости», она невольно покраснела от смущения и подумала: «Моя проблема в том, что ты мне нравишься, а радость… Впрочем, лучше замнем». Вслух же она спросила:

– Вы журналист?

Он очень мило смутился:

– К сожалению, нет. Это было бы так романтично и, наверное, повысило бы мои шансы увидеть вас снова. Но я всего лишь торгую недвижимостью. А вы, Хизер, чем вы занимаетесь?

Теперь смутилась она. Ляпнуть: «А я вот как раз журналист» после такой речи было как-то неудобно. Получилось бы, что она хвастается и ставит себя выше его. Поэтому Хизер ответила:

– Я секретарь в одной фирме. Бумажная работа, ничего интересного.

К счастью, Густав не стал продолжать расспросы. Они договорились встретиться завтра вечером, сходить в городской парк. В конце весны это было очень оживленное место, можно сказать, сердце города.

– Все выбираются на природу в это время, а сейчас как раз расцветает сирень. Хизерфолл – город пенсионеров, вы, наверное, знаете, а они любят посидеть на солнышке. Но и молодежь тоже рада побыть на свежем воздухе. Так что если хотите увидеть социальный срез города, то нужно идти туда.

– Отличная идея, – отозвался Густав. – Мне нравится.

Всё складывалось хорошо. Но по дороге в офис Хизер с досадой думала, как всё-таки нелепо устроена жизнь. Почему нельзя просто сказать: «Вы мне очень понравились, я хотела бы еще раз увидеться»? Почему мужчинам можно проявлять симпатию открыто, а женщинам нельзя? В космос уже можно, а на свидание пригласить – всё еще нет. Нужно обиняками так подвести разговор к этой теме, чтобы приглашение стало неизбежным, но нельзя переусердствовать, чтобы твой интерес к мужчине не стал очевидным. Если бы можно было просто открыто обо всем договориться, сэкономив энергию для действительно серьезных проблем! И даже добавить на всякий случай: «У меня нет матримониальных планов». И если уж быть совсем откровенной, то сказать в конце: «Пока нет». Впрочем, в этом «дивном новом мире» мужчины, наверное, вообще не думали бы о том, что женщины любой ценой хотят их «окольцевать». Мы могли бы доверять друг другу. Просто дружить, а там как получится.

«Стоп, – сказала себе Хизер. – Сейчас тебя должны волновать мысли только одного мужчины – твоего шефа. Иначе в два счета останешься без работы. Шеф уже несколько раз прозрачно намекал на сокращения. Соберись и будь уверенной, компетентной и серьезной. Или хотя бы прикинься такой, если хочешь в этом месяце заплатить за квартиру».

Хизер расправила плечи и, уверенно постукивая каблучками, вошла в дверь, над которой помещалась вывеска «Вестник Хизерфолл. Редакция».

* * *

В редакции всё было в движении. Сотрудники выходили из кабинетов и «офисных загончиков» – так Хизер прозвала маленькие клетушки, разделенные стеклянными, не доходившими до потолка стенами, – и, оживленно переговариваясь, двигались к конференц-залу. Хизер влилась в общий поток, надеясь, что ее опоздания никто не заметит.

– Что случилось? – спросила она у своей подруги Юнис, верстальщицы. – Меня никто не спрашивал?

– Понятия не имею, – ответила та. – Сомс зачем-то всех собирает. Наверное, очередной аврал. Сомс аж красный весь.

Хизер вздохнула: мистер Сомс был неплохим человеком, но, на ее взгляд, слишком… как бы это сказать… патетичным, что ли. Обожал устраивать общие собрания по любому поводу и распинаться там о том, что они одна семья. Хизер считала, что это только тормозило работу, но она быстро научилась держать свое мнение при себе.

Мистер Сомс действительно выглядел расстроенным и растрепанным. Он с жаром что-то объяснял миссис Рич – пожилой даме, ответственному секретарю. Та ласково поглаживала его по руке и с не меньшим жаром уверяла:

– Не стоят они того! Не расстраивайтесь так! Просто некоторые люди понятия не имеют о преданности и не ценят хорошего к себе отношения.

Хизер тоже стало жарко, она не знала, куда деть глаза. Что, если шеф узнал о ее сотрудничестве с «Дамским угодником»?! Она просила никому не рассказывать, зная свое начальство и предчувствуя, что поднимется скандал. Но ведь всегда кто-то может сболтнуть! А что делать, если в «Вестнике Хизерфолл» ей дают только репортажи на триста слов и, похоже, собираются это делать до скончания века. Здесь и так достаточно колумнистов, которые старше и опытнее ее. Что ж ей, до конца жизни кропать репортажи с выставок и заказные рекламные очерки, воспевающие новый магазин или дамский салон? Хизер хотела писать аналитические статьи и рецензии, обзоры, рассказывающие о событиях культурной жизни. Ради этого она и пришла в журналистику. Конечно, выход нового романа Августа Спарка можно отнести к событиям культурной жизни с очень большой натяжкой. Но в «Дамском угоднике» статьи не сокращали до ста девяноста слов и не вырезали всю аналитику. Не призывали: «Сосредоточьтесь на фактах, милочка, и подайте их так, чтобы читателю они понравились!» Она вспомнила одну из «лекций» миссис Рич. «Наши читатели – это в основном пожилые люди. У них достаточно денег, чтобы заплатить за рекламу в газете или пожертвовать крупную сумму в фонд «Процветание Хизерфолл», благослови их Бог! Они придерживаются консервативных взглядов, и не нужно их эпатировать. Никаких упоминаний о гомосексуалистах! Никакой агитации за права женщин! Над суфражистками отсмеялись еще в конце позапрошлого века, потом выполнили их требования, и теперь каждая пигалица может назвать себя феминисткой, а им всё мало! Запомните, милочка, истерички, кричащие о своих правах, никогда не добьются успеха, а умные женщины всегда получали то, что хотели, какие бы законы ни придумывали мужчины. В общем, старайтесь писать о нормальных людях, о нормальных проблемах и подавать их с точки зрения нормального человека. У вас есть бабушка? Вы ее любите? Вот и напишите такую статью, которая понравилась бы ей. Тогда ваша статья понравится и нашей целевой аудитории». «Моя бабушка писала статьи против законов Маккарти, – подумала тогда Хизер. – Но тебе, старой корове, такое, разумеется, не представить».

«Дамскому угоднику» было, по большому счету, всё равно, что она пишет, лишь бы бойко и с юмором. Но и доходы у них были небольшие, и они смогли предложить Хизер только место внештатного корреспондента. До поры до времени ее это устраивало: она писала дежурные репортажи для «Вестник Хизерфолл» и отводила душу в «Дамском угоднике». Но, похоже, эти счастливые времена кончились. Ее поймали и сейчас публично распнут. Ну ничего, тогда она, по крайней мере, скажет им всё, что думает об их газете. А потом, как в студенческие времена, пойдет в кафе посуду мыть. В гущу жизни, так сказать.

Хизер приободрилась и с вызовом взглянула на мистера Сомса. Ему не удастся отнять у нее собственное мнение. Сейчас не времена «охоты на ведьм»! А потом ей стало смешно. Она же в Хизерфолл! Маленьком городке для пенсионеров! Даже если они устроят коммунистический фаланстер или мормонскую секту, это удостоится лишь короткой заметки на последних страницах столичных газет. Бороться за свободу слова в Хизерфолл! Бороться за свободу писать правду об Августе Спарке! Ничего умнее не придумала, милочка? Лучше послушай, что шеф говорит!

Миссис Рич постучала карандашом по стакану с водой, призывая собравшихся прекратить пересуды. В зале воцарилась тишина, мистер Сомс глубоко вздохнул и произнес:

– Коллеги, мне очень жаль, но мы понесли тяжелую утрату…

«Кто-то умер? – удивилась Хизер. – Или газету закрывают?»

– Один из наших сотрудников предал нас… – продолжал мистер Сомс.

«Точно, они узнали обо мне и «Дамском угоднике»! – думала Хизер в смятении. – Будет скандал!»

– Оливер Пирит написал мне, что больше не будет работать с нами, – закончил главный редактор.

Хизер перевела дух. Как всегда, сама себя запугала, а дело-то, оказывается, совсем пустячное! Она давно знала, что Оливер Пирит уйдет. Это был университетский приятель мистера Сомса, столичный журналист, знакомством с которым шеф очень гордился. Мистер Сомс даже уговорил приятеля писать раз в месяц для «Вестника Хизерфолл» аналитические статьи. И, хотя оклад мистера Пирита был выше, чем у любого в редакции, по столичным меркам он всё равно был оскорбительно маленьким, поэтому долго такое сотрудничество продолжаться не могло. Если бы мистер Сомс поинтересовался мнением Хизер, она сказала бы, что газета ничего не потеряла: было видно, что мистера Пирита не слишком волнуют те события, которые он анализировал. Вместо этого он сосредотачивался на том, как выгоднее подать себя. Рассказать о своих приключениях, даже если речь шла о посещении модной выставки, или поведать какую-нибудь байку из времен своей юности, в которой он представал лихим плейбоем, даже если статья была посвящена разрушению Бамианских статуй Будды. Одним словом, дрянь-человек, самовлюбленный павлин, избавились от него, и слава богу. Но мистер Сомс был безутешен: по его мнению, колонки столичного журналиста поднимали статус газеты, создавали ей репутацию серьезного издания. Прочие сотрудники спешили разделить с шефом его возмущение. Впрочем, оно было вполне искренним: журналистам, а особенно верстальщикам и бильд-мастерам, Пирит уже изрядно надоел: вечно он присылал статьи не в срок и неподходящего объема, а еще возмущался предложенными правками. Нынешний демарш был полностью в его стиле: придравшись к исправлениям в статье, где он допустил фактические неточности, Пирит заявил, что прекращает сотрудничество с газетой и вовсе снял свою статью. В результате накануне выхода номера в нем образовалась дыра; пустой подвал необходимо было чем-то заполнить. Как только Хизер поняла это, она тут же подняла руку:

– Мистер Сомс, детский клуб в «Старом пакгаузе» собираются закрыть. Городская администрация наконец-то взялась ремонтировать пакгауз, но с нашим финансированием на это уйдет несколько лет. Секции распихают по школам, где им вовсе не рады, потому что места мало, а клуб как организация прекратит существование. Я могла бы сделать репортаж…

Шеф замахал руками:

– Что ты, Хизер, что ты… У нас выборы мэра на носу…

– Правильно. Возможно, мэр прислушается и выбьет денег на строительство нового клуба.

– А возможно, он урежет финансирование нашей газете.

«Или уволит главного редактора» – эта фраза не была произнесена, но ее ясно услышали все.

– Плохая идея. У кого-нибудь еще есть предложения? И не забывайте о целевой аудитории нашей газеты! – продолжал мистер Сомс.

Поднялся мистер Старлинг, штатный фотограф.

– Вчера проходила выставка кошек в городском клубе. Я там был и сделал фотографии для мамы. Если кто-нибудь сделает небольшой репортаж, мы могли бы быстро залатать дырку.

Мистер Сомс оживился.

– Отличная идея! Готовьте фотографии, а ты, Хизер, съезди к председателю клуба, возьми у нее интервью, слов на сто пятьдесят, не больше. И постарайся побыстрее. Всё, возвращаемся к работе.

* * *

Хизер позвонила миссис Торнтон, председательнице городского Клуба любителей кошек, и договорилась с ней о встрече.

– Только приезжайте ко мне домой, дорогая, – попросила та. – У меня сегодня обедает подруга, и мне не хотелось бы отлучаться из дома.

– Конечно, мэм, как вам будет удобнее.

– Вот и замечательно. Жду вас.

По дороге Хизер думала только об одном: лишь бы миссис Торнтон не вспомнила о скандале, который случился несколько лет назад и получил среди сотрудников редакции кодовое название «История с хвостом». Дело было так: приближался Новый год, год Кролика или Кота по восточному календарю. Хизер поручили взять интервью у одной дамы-астролога. Хизер, разумеется, в астрологию не верила ни на грош, но добросовестно переписала всё, что дама имела сообщить читателям: «В год Кота благоприятна будет покупка недвижимости, но будьте внимательны с риелтором, он может попытаться запутать вас, как кролик запутывает следы. В браках, заключенных в год Кота, будет много любви и романтики, но иногда супруги будут цапаться друг с другом как кошки. Дети, рожденные в год Кролика, отличаются живостью и подвижностью или, по крайней мере, очень сообразительны. На столе обязательно должны быть блюда из кроличьего мяса и капусты». Хизер очень хотелось приписать: «Или, по крайней мере, жаренный на вертеле кот», но она сдержалась и лишь в конце добавила от себя: «Есть старая примета. Если у кошки на хвосте тринадцать полосок, то эта кошка связана с нечистой силой, и ее ни в коем случае нельзя сердить. Тогда она принесет в ваш дом удачу». Сразу после Нового года в газету пришло возмущенное письмо от миссис Торнтон, где она писала, что «Вестник Хизерфолл» не должен превращаться в «вестник нелепых суеверий». Хизер думала, что ее уволят, но мистер Сомс был, в сущности, добрым человеком. Он принес официальные извинения миссис Торнтон, отправил Хизер на два месяца разбирать редакционную почту, «чтобы научилась уважать читателей», после чего дело заглохло. Сегодня утром у шефа было достаточно поводов для расстройства, и он, видимо, забыл о старом скандале. Хизер надеялась, что у председательницы Клуба любителей кошек такая же короткая память.

Когда она позвонила в дверь изящного особняка с башенкой на Садовом бульваре, ей открыл пожилой дворецкий во фраке, в белом жилете, с галстуком-бабочкой. Миссис Торнтон была эталонной подписчицей «Вестника Хизерфолл», состоятельной и старомодной до мозга костей.

Кроме дворецкого, в прихожей Хизер встретили три кошки, что, в общем, было ожидаемо. Но какие кошки! Хизер таких раньше никогда не видела. Огромный пушистый мейн-кун, ковылявший на трех ногах, размахивая для баланса роскошным хвостом. Маленький сфинкс шагал на четырех ногах, да еще каких: они были до «локтей» и «колен» покрыты густой рыжей шерстью, что в сочетании с остальной голой кожей производило комичное впечатление – казалось, кошка решила заниматься закаливанием и вышла на улицу голышом, но в валенках. Третью кошку Хизер заметила не сразу. Но потом, услышав тихий шорох над головой, взглянула наверх и увидела под потолком длинный «котопровод» – систему из прозрачных труб и полочек. Из конца одной трубы высовывалась любопытная одноглазая мордочка, белоснежная в черной маске. «Сиамка, – подумала Хизер. – Но почему одноглазая? Бедняжка». Дворецкий ждал, когда она осмотрит всю «коллекцию», а скорее, когда «коллекция» обойдет ее и обнюхает, удовлетворив свое любопытство, потом любезно сказал:

– Мы все ждали вас, мэм. Проходите в кабинет, миссис Торнтон готова вас принять.

В кабинете стояла низкая резная мебель из красного дерева, заставившая Хизер вспомнить о Китае, и цветы в высоких фарфоровых вазах, украшенных изображениями драконов. Хозяйка сидела за письменным столом – пожилая женщина в дорогом костюме казалась суровой и неприступной. Но Хизер сразу заметила «котопровод», который тянулся под потолком и заканчивался широкой полкой у самого стола. Хизер поняла, что это сделано для того, чтобы кошки могли зайти сюда в любое время и поприветствовать хозяйку. Увиденное немного приободрило журналистку. Вряд ли женщина, так предупредительно относящаяся к кошкам, могла оказаться совсем уж мегерой.

– Здравствуйте, юная леди. Садитесь, – произнесла хозяйка тоном строгой учительницы. – Вы хотели узнать о кошках? Известно ли вам, что современные кошки произошли от дикого лесного кота, обитавшего в Европе, Северной Азии и Африке, и были одомашнены около шести тысяч лет назад в Египте, где местные жители их обожествляли, поклонялись им при жизни и мумифицировали после смерти?

– Мне это известно, мэм, – быстро сказала Хизер. – Я хотела спросить вас…

– Подождите, когда я закончу, юная леди, а потом вы сможете задавать вопросы, – строго прервала ее миссис Торнтон. – Кажется, вы должны иметь понятие о журналистской этике. Итак, захоронения кошачьих мумий были обнаружены в Саккаре, недалеко от Каира…

Миссис Торнтон всё говорила и говорила. У Хизер возникло ощущение, что она снова попала в школу. Девушка украдкой взглянула на часы. Прошло не так уж много времени, но монотонный рассказ, состоящий из банальностей, усыплял. Усилием воли Хизер заставила себя прислушаться.

– Многие считают, что могут определить качество котенка еще, что называется, с младых когтей и решить, вырастет ли из него категория «шоу», «брид» или «пет». На самом деле это невозможно. Категория определяется только экспертами на выставках. И то – эксперты дают оценку на данный момент. Например, качество колор-пойнтов проявится не раньше шести-восьмимесячного возраста, а категория британского кота определяется не раньше года…

– Простите, – осмелилась подать голос Хизер. – Но я заметила, что ваши кошки вовсе не «шоу» и даже не «брид»-класса. И всё же они живут у вас и, судя по всему, вы совершенно ими довольны. Почему же…

– Потому что считаю это большой глупостью, – как ни в чем не бывало заявила миссис Торнтон. – Мои кошки попали ко мне из приютов. Как вы понимаете, там не выстаивалась очередь, чтобы их забрать. К счастью, благодаря моему покойному мужу мне нет нужды зарабатывать на жизнь разведением кошек. Больше того, я могу обеспечить им лечение и уход. У других владельцев иные возможности и потребности.

– И для вас важно, чтобы каждый получил то, что он хочет? – быстро спросила Хизер, почувствовав, что интонации «училки» стремительно сходят на нет, миссис Торнтон наконец-то говорит не о том, что прочитала в книгах, а о том, что продумала и решила для себя сама.

– Для меня важно, скорее, чтобы каждая кошка получила того хозяина, который будет ее любить и заботиться о ней. Если женщина хочет быть заводчицей и зарабатывать деньги, мы должны подобрать ей кошку, которая не обманет ее ожиданий. Если она тщеславна и хочет получать медали, она должна получить кота Best of Best, иначе она будет несчастна и выместит свою досаду на коте. Если же она хочет прослыть доброй самаритянкой, подобной мне, то я подберу ей проблемную кошку, и она сможет гордиться своей самоотверженностью.

– Значит, вы организуете выставки, чтобы хозяева могли сильнее полюбить своих кошек?

– Да, и для этого тоже. А еще выставки – прекрасный способ распространять информацию. Например, на эту выставку я пригласила весьма уважаемого ветеринара, доктора Розена, и он прочел лекцию об удалении когтей. Многие хозяева думают, что это хороший способ застраховать себя от кошачьих царапин, особенно когда в доме маленькие дети. На самом деле у кошки с удаленными когтями изменяется постав лап, вес тела распределяется не так, как задумала природа, и в результате у нее развивается артрит. Кошке может быть больно наступать на наполнитель, она перестает ходить в лоток, что, разумеется, вызывает много эмоций у хозяев… Между тем достаточно купить специальные колпачки, которые наклеивают на когти, и хозяева будут в безопасности, а кошка не пострадает. Простите, ко мне пришли.

Под дверь просунулась маленькая рыжая лапка, зацепилась и потянула на себя. В образовавшуюся щель проскользнул сфинкс, за ним хромал трехногий мейн-кун. Сфинкс прыгнул миссис Торнтон на колени, мейн-кун улегся под столом у ее ног.

– Как их зовут? – спросила Хизер.

Миссис Торнтон ласково погладила кошку, и та передернула всей шкурой, громко замурлыкав.

– Это Ами, или Дитя Любви, – сказала миссис Торн-тон. – Ее единственный грех в том, что она родилась от внеплановой вязки и выросла вот такой нестандартной. Там внизу Элси, или Кошмар Уэлса – жертва чьей-то жестокости. Есть еще Нелли…

– Это от Нельсона, – догадалась Хизер.

– Да, совершенно верно. Она полудикая, жила в подвале, возможно, лишилась глаза в кошачьей драке…

Они проговорили еще около часа. Миссис Торнтон оказалась приятной собеседницей, с отличным чувством юмора, проистекающим из здравого смысла. В ней не было ровным счетом ничего от сумасшедшей кошатницы, она просто любила кошек и много знала о них. В конце беседы миссис Торнтон пригласила Хизер остаться на обед.

– Но вы сказали, что ждете гостей, – заметила девушка.

– Да, придет моя подруга, она приехала к нам в гости из столицы. Думаю, она с удовольствием познакомится с вами. Пожалуйста, не отказывайтесь. Втроем нам будет веселее.

Хизер с удивлением поняла, что отказываться ей вовсе не хочется.

– Только мне нужно сдать статью, – предупредила она. – Давайте я ее закончу, покажу вам, потом отправлю в редакцию, и мы пообедаем.

– Отличная идея, – улыбнулась миссис Торнтон.

* * *

К сожалению, ни историям Ами, Элси и Нелли, ни рассуждениям миссис Торнтон о счастье кошек, ни даже информации об опасностях удаления когтей в статье места не нашлось. Получилась короткая заметка: где проходила выставка, кто ее организовал, какие эксперты принимали в ней участие. Хизер мысленно дала себе обещание взять интервью у мистера Розена. Учитывая «целевую аудиторию» газеты, такую статью могли одобрить и мистер Сомс, и миссис Рич.

Хизер быстро написала заметку, дала прочитать ее миссис Торнтон, извинившись за вынужденную краткость, и сбросила по Интернету Юнис. Потом появился дворецкий, проводил журналистку в уборную, затем – в столовую.

– Заходите, моя дорогая, – сказала миссис Торн-тон. – Разрешите представить вас моей подруге. Дороти, это Хизер, та самая девушка, которая когда-то заставила меня пересчитывать полоски на хвосте у Элси. Хизер, это Дороти Сент-Джонс, литературный агент и редактор издательства… Какого издательства, милая? Я всё время забываю…

– И правильно, оно того не стоит, – весело отозвалась Дороти, женщина средних лет в мягком белом свитере из кашемира.

Хизер вновь предательски покраснела. Такой встречи она никак не ожидала. Сегодня определенно не лучший ее день – в который раз ей приходилось смущаться. Мало того что миссис Торнтон, оказывается, прекрасно помнила «историю с хвостом», так еще и ее гостьей оказалась редактор того самого романа Августа Спарка, который Хизер недавно разнесла в «Дамском угоднике». По закону подлости миссис Сент-Джонс должна была каким-то образом проведать о том, кто скрывался под псевдонимом Долорес Гейз. Хизер поспешно села, чтобы не стоять перед дамами с поникшей головой, как нашкодившая школьница.

– Приятно познакомиться, Хизер, – сказала миссис Сент-Джонс. – Как поживаете?

Дворецкий принес фарфоровую супницу, и миссис Торнтон принялась разливать суп. Хизер перевела дух и осмелилась взглянуть на редакторшу. Та непринужденно болтала с хозяйкой. По «котопроводу» в комнату пришла Ами и устроилась на полке, с любопытством глядя, чем занимаются люди. Две другие кошки пока не показывались.

– Я должна извиниться перед вами, Хизер, – продолжала миссис Торнтон. – У вас ведь, наверное, были неприятности в газете после моего письма.

– Ничего страшного, – поспешила заверить ее Хизер.

– Просто, понимаете, многие слышат «старушки, кошки» и сразу же представляют себе таких сюсюкающих старых дев с кашей в голове.

– А если ты и впрямь старая дева и сама порой считаешь, что в голове у тебя каша? – улыбнулась Дороти. – Ты просто показала, что приняла шутку на свой счет. Сама ведь говоришь, что бросилась считать полоски на хвосте у своей кошки. Значит, всё справедливо.

– Нет, не справедливо, – возразила миссис Торн-тон. – Вы меня простите, ради бога, Хизер, наверное, не стоило поднимать снова эту тему, ведь смеяться над выжившими из ума старушками-кошатницами – это банальность. Но повышать себе настроение, насмехаясь над чужими слабостями, да еще публично – на мой взгляд, некрасиво. Понимаете, если бы вы пошутили в компании, я первая с удовольствием посмеялась бы. Но газета имеет некоторый авторитет, к которому вы не причастны, он складывался веками. И когда вы пользуетесь этим авторитетом для того, чтобы выставить нас в смешном свете перед публикой… Возможно, Дороти права и я слишком чувствительна, но…

– Вообще-то я смеялась над астрологией, – робко возразила Хизер.

Но потом, подумав, добавила:

– Вы правы. Мои слова можно было прочесть как насмешку над кошатницами, и в них не было никакой нужды. Я просто была обижена на редактора за то, что меня заставляют писать всякий бред, и не подумала о читателях.

– Ну ничего, – миссис Торнтон махнула рукой. – Дело прошлое, и надеюсь, что ни одна кошка не пострадала. Кстати, Дороти, почему в газете нет объявления о твоем вечере? Пришло бы больше публики. – И, обращаясь к Хизер, пояснила: – Дороти приехала провести встречу с читательницами. Она – редактор и литературный агент таинственного Августа Спарка, который не показывается на публике. В этом смысле мы с ней сестры по несчастью. Никто не относится всерьез ни к кошкам, ни к романам о любви.

– В том числе и сами женщины, – со вздохом подтвердила Дороти. – Нас со Спарком разнесла в пух и прах в местной газете весьма строгая дама по имени Долорес Гейз. А может быть, и мужчина – в наше время ни в чем нельзя быть уверенной. После такого приема я не рискну объявить о встрече публично.

Хизер мысленно чертыхнулась. Вот уж из огня да в полымя!

– Я не читала ни роман, ни рецензию, – поспешно соврала она. – Но если автор не исказил факты, он всегда имеет право высказать свое мнение.

– Однако он должен учитывать мнение тех читательниц, которым нравятся романы Спарка, – возразила миссис Сент-Джонс.

– Простите, но вы сейчас сказали: если команда забила мяч в ворота противника, она должна дать ему возможность забить мяч в свои ворота.

– Разве мы говорим о футболе?

– Нет, мы говорим о борьбе. Спарк нападает на женщин. Тайно. Исподтишка. Прикинувшись их другом. Он говорит, что будет развлекать их, а сам рассказывает им о том, что с ними можно и нужно поступать жестоко. Что если они хотят любви, они должны прощать мужчинам грубость, потому что иначе вообще ничего не получат. И поскольку он обаятелен, читательницы ему верят, а в мире прибавляется насилия, направленного против женщин.

– А разве писатель не обязан описывать жизнь как она есть?

– Если бы Спарк хотел описать жизнь как она есть, он заглянул бы в школьный учебник истории. Ни один писатель не объективен, и если он считает, что он объективен, то он обманывает сам себя. Гарриет Бичер-Стоу не просто писала о рабах и рабовладельцах, она старалась вызвать симпатию к первым и возмущение в адрес последних. Некоторые критики упрекают ее за то, что она делала это слишком топорно, но она, по крайней мере, не скрывала своей позиции ни от себя, ни от читателей. Она ненавидела рабство и открыто писала об этом. Август Спарк ненавидит женщин, но не имеет мужества признаться в этом открыто. А тайный враг – самый опасный.

– Вы считаете, что мужчины и женщины – враги?

– Назовите имя последней женщины, которая была избрана американским президентом. Пусть она была глупым плохим президентом, заставила всех мужчин ходить в розовых стрингах и развязала мировую войну. Но ее просто нет! Мужчинам дозволяется делать глупости на мировом уровне, а женщинам нельзя?! Или вы, как моя начальница, считаете, что умные женщины сами отказываются от легитимной власти?! Что им нравится подличать исподтишка… совсем как Августу Спарку?!

– Я скажу, что вы очень красноречивы, мисс. Особенно для человека, по вашим словам, не читавшего книгу, – сказала Дороти, зло щуря глаза.

Выражение лица у нее сейчас было точь-в-точь как у Ами, которая сжалась на своем насесте и злобно шипела. Ей не нравилось, когда в доме шумят.

* * *

Хизер вернулась домой, раздосадованная донельзя. Обед, начинавшийся как приятная неожиданность, закончился полной катастрофой. И то сказать: две женщины поцапались из-за мужчины, как кошки. Очень феминистично!

Она не сомневалась в своей правоте, но вряд ли стоило так на ней настаивать. Дороти зарабатывает себе на жизнь изданием книг, против которых так яростно выступала Хизер. Наивно думать, что ее можно переубедить. Да еще и огорчила ее подругу, которая вообще не имела отношения к теме спора. Теперь она будет плохого мнения о Хизер и решит, что все феминистки – бессмысленные скандалистки. Да, милочка, день прошел не зря!

Есть не хотелось, но скоро вернется с работы Хлоя – ее соседка, с которой они вместе снимали квартиру. На Хлою сейчас тоже свалились неприятности, но в отличие от Хизер не по ее вине. Много лет она вела в «Старом пакгаузе» кружок ткачества для женщин и детей. Теперь, когда старый пакгауз расселяли, Хлою с ее кружком отправили в одну из городских школ, но администрации было некуда ставить громоздкие ткацкие станки, и их просто свалили в подвале, а Хлое предложили вести кружок вышивания. «Я, конечно, согласилась, – говорила она. – Деньги-то зарабатывать надо. Но традиция, которой две сотни лет, уйдет псу под хвост! Я-то заработаю, а город станет беднее».

Хизер пыталась ей помочь сегодня утром, но не удалось. Всё, что она могла сейчас, – это приготовить вкусный ужин и достать бутылку вина. Но даже вино она пролила на стол, когда открывала, чтобы оно «подышало». «День сегодня явно не мой, – думала она, вытирая обширное пятно. – Завтра еще на свидании как-нибудь опозорюсь, чует мое сердце».

Юля

С появлением Августа Спарка, кем бы он ни был, заказ книг превратился в увлекательную игру. Юля придумывала заглавие, например – «Адвокат для невинной». Потом коротко описывала желаемое содержание: «Девушку обвиняют в преступлении, которое она не совершала. Молодой адвокат ей помогает». Потом определяла место и время: «Россия. XIX век». И особые пожелания: «Как у Акунина» – все ее подруги были без ума от Акунина с его Фандориным. И засовывала записку под подушку. То, что происходило с ней дальше, можно было только воображать. Но через несколько месяцев под подушкой оказывался новый роман.

Впрочем, эти романы всё чаще приносили разочарование. «В плену любви» («Девушку похищает мужчина, чтобы жениться на ней. XIX век, Франция. Как у Дюма») Юля даже не смогла дочитать до конца. Вместо любовной истории ей прислали какую-то порнографию с садо-мазо. Нет, Август Спарк в последнее время решительно испортился. Юля размышляла об этом, когда вела Егора в детский сад, слушая его вечное утреннее нытье, а потом ехала на работу.

«Это вечный обман, – думала она устало. – Тебе обещают счастье любви и материнства, а потом вручают какую-то гудящую ящерицу, которая выкручивается у тебя из рук, так что даже носки приходится надевать с боем, и мужа, который кажется отсутствующим, даже когда трахает тебя. Еще бы – у него квартальный план, он каждый день принимает важные и судьбоносные решения, куда и как проложить кабель. А ты маешься фигней. И если бы ты помнила, для чего появилась на свет, и делала бы всё с огоньком и выдумкой и, главное, «следила за собой», то и ребенок бы не ныл, и муж бы обращал внимание. А то, что у тебя просто нет сил, и тебе хочется получить хотя бы от своей семьи что-то даром, не танцуя ради этого на задних лапках, – это никого не волнует. Да и то сказать, отправлять людей в поездки за границу – тоже не бог весть какое важное дело. Если я перестану этим заниматься, мир не остановится, а мне легко найдут замену. Вот к чему свелась моя жизнь. Обслуживаю мужа, обслуживаю ребенка, обслуживаю клиентов и начальника. И за это мне разрешают покупать себе одежду, еду и иногда развлекаться. Чтобы не думала о клетке, в которой сижу, в эту клетку поставили телевизор. И даже Август Спарк меня покинул. Ну ничего, хоть с ним-то я поквитаюсь!»

В сердцах она написала на бумажке: «Исповедь халтурщика. Август Спарк» и нарисовала галочку. Целый день возила бумажку в сумке, а вечером положила под подушку.

Густав

Они с Хизер договорились встретиться у фонтанов в парке в шесть вечера. Весь день Густав честно пытался сесть за работу, но у него всё валилось из рук. Ему совсем не хотелось думать о несчастной растяпе Ане – Хизер с ее стройной фигуркой, острым язычком и оригинальностью суждений была гораздо более привлекательным объектом. «Нам, мужчинам, нужно прежде всего трахнуть мозг, и тогда мы сразу сдаемся с потрохами, – думал Густав. – Не все мужчины, конечно. Но такие, как я, безусловно».

В парк он прибежал на полчаса раньше, как мальчишка. Сел на скамейку, размышляя, можно ли эту встречу считать вторым свиданием и позволит ли Хизер себя поцеловать. И с удивлением обнаружил, что со времен колледжа так не волновался.

Каскад в парке, рядом с которым они договорились встретиться, был уменьшенной копией Хизерфоллского водопада. Вода стекала по белоснежным бетонным плитам и падала в большую полукруглую чашу с двухметровой высоты. А вокруг росли кусты садового вереска. Очень символично. «И ведь подумать только – сколько раз пробегал мимо и ни разу не зашел, – удивлялся Густав. – Нет, всё-таки в положении приезжего есть свои преимущества».

Хизер опаздывала, и Густав с удивлением понял, что чувствует не раздражение, как это бывало раньше, а восхитительное волнение: придет или не придет. Он смотрел на играющих у каскада детей и загадывал: «Вот если тот карапуз в кепке подбежит к той девочке в шортиках – Хизер придет. Пробежал мимо. Ладно, если вот та девочка с косичками бросит мяч тетке на скамейке – Хизер придет. Не бросила, дуреха, стала бить о землю. Ладно, вот если…»

– Густав, простите меня, мне пришлось задержаться на работе…

Услышав долгожданный голос, Густав вскочил, запоздало подумал: «Нужно было цветы купить, плевать, что это старомодно, женщинам всё равно нравится» – и принялся уверять:

– Что вы, я отлично провел время и совсем не скучал… То есть скучал, конечно… Все два дня… вчера и сегодня, но… Я тут наблюдал за детьми…

Он сбился и замолчал. «Я становлюсь опасно откровенным, – думал Густав. – Нужно остановиться, а то проболтаюсь обо всём».

– Вы проголодались или сначала прогуляемся?

– А вы как? – спросил Густав.

– Я бы показала вам сирингарий, если не возражаете.

– Нет, что вы, мне нравится. Пойдемте.

Сирингарий оказался огромной поляной, на которой стояли скамейки для пенсионеров и мам с детьми, а вокруг были высажены кусты сирени разных сортов: от темно-фиолетовой до почти розовой, как на картине Моне, и белоснежной, как фата невесты; от скромной, с маленькими цветками, но очень душистой, до крупной махровой, кажущейся морской пеной, которую какой-то волшебник по прихоти остановил и превратил в цветок. Волны одуряющего запаха исходили от цветов, а пчелы гудели, как пьяницы, которые, пошатываясь и горланя песни, идут из бара.

– Через дорожку есть еще розарий, – пояснила Хизер, – но там сейчас смотреть нечего, розы расцветут только осенью.

– Надо будет обязательно сходить! – воскликнул Густав.

Хизер удивленно посмотрела на него, и он осекся, сообразив, что вышел из роли приезжего бизнесмена, который скоро покинет город.

– Я ищу участок земли под отель, – быстро нашелся он. – Если проект состоится, на что я очень надеюсь, то буду часто бывать здесь.

Хизер улыбнулась и притянула к себе ветку сирени.

– Сейчас найду цветок с пятью лепестками, вы загадаете желание, и всё будет так, как вы хотите, – пообещала она. – Ага, вот он, держите.

«Пусть у нас всё получится», – загадал Густав и взял цветок, коснувшись губами ее пальцев. Жест неожиданно получился настолько интимным, что оба покраснели. Потом взглянули друг другу в глаза и поцеловались. Здесь, под сиренью, не сделать этого было просто невозможно. Поцелуй был долгим и сладким.

– Ну что ж, пойдем, – сказала Хизер после длинной паузы. – Хочу еще кое-что тебе показать.

Густав кивнул. Они поднялись со скамейки, и он взял ее за руку, как школьник. Он понимал, что должен что-то сказать, но ничего не приходило в голову. «Я люблю тебя!» – но это было бы неправдой, а в их с Хизер отношениях и так уже слишком много лжи. «Я хочу тебя!» – это было правдой, и еще какой. Но вряд ли девушке будет приятно это слышать, особенно в той ситуации, когда «я люблю тебя» еще не правда. Поэтому он промолчал.

Они вышли к небольшому павильону вроде летнего ресторана, увитому диким виноградом. Хизер поздоровалась с бодрым стариком-охранником на входе, бросила монетку в копилку и прошла внутрь. Густав сделал то же самое и остановился, пораженный. Он никак не ожидал такое увидеть. На стенах висели ковры, сплетенные из ярких шерстяных нитей. На одном, переливаясь, уходили друг в друга рыбки и птички Эшера, на другом – словно сталкивались две галактики. На остальных всё же были более реалистичные картины: цветы, пейзажи, заросли вереска, поляна ромашек, кусты сирени, горное озеро, небо и парящие в нем орлы. Но все ковры до единого поражали яркостью, насыщенностью красок. Густав сразу же подумал, что хорошо бы повесить такой ковер в рабочем кабинете, тогда вдохновение ему было бы обеспечено. Некоторые ковры казались сделанными по детским рисункам: малыши, играющие в песочнице, подростки, едущие на велосипеде вдоль Хизерфоллских водопадов, смешные маленькие таксики, прячущиеся в цветах. Одна стена была завешана совсем маленькими ковриками: цветы, квадратики, как на ткани-шотландке, улыбающиеся смайлики.

– Господи, какое чудо, – искренне удивился Густав. – Кто это всё сделал?

– Дети, – ответила Хизер. – Подростки. Ну и моя подруга Хлоя тоже. Она ведет кружок в «Старом пакгаузе».

– Где?

– Понимаете… понимаешь, в нашем городе когда-то была ткацкая фабрика. Делали паруса для судов, еще в XVIII веке. Большинство горожан, мужчины и женщины, там работали. Тогда-то был построен «Старый пакгауз» – склад, куда свозили ткани; сейчас он считается самым старым домом в городе, и в нем находится детский центр. В конце XIX века фабрику закрыли – паруса больше стали не нужны. Здание перестроили под машиностроительный завод, мужчины пошли туда работать, а женщин распустили по домам. Тогда они стали ткать у себя дома, для своих семей. Пойдем покажу!

Они подошли к дверям, где сидел охранник. Оказалось, что с двух сторон висят еще два коврика, потрепанные и выцветшие. На одном японки в кимоно гуляли рядом с водопадом и пагодами, на другом буйно цвел вереск.

– Этот делала мама Хлои, – Хизер показала на коврик с гейшами, – а другой жена мистера Поули, – она улыбнулась охраннику.

– Точно, это моей старухи ковер, – подтвердил тот. – Всю жизнь у нас в спальне висел, никогда не думал, что на выставку попадет.

– Ваша жена была настоящим художником, мистер Поули, – восхитился Густав.

– Это что, какие она муссы взбивала и пироги пекла – вот это да! – возразил мистер Поули. – Ковер-то что! Тряпка и тряпка, чтобы в щели не дуло. Это Хлоя меня попросила, я уж было его выбросить хотел – старый совсем. А пироги я до сих пор вспоминаю…

– Вот так, мы тоже когда-нибудь умрем, и от нас останется только выцветший ковер да воспоминания о пирогах, – полунасмешливо-полупечально сказала Хизер, когда они вышли из павильона. – Это от тех, кто умел ткать и печь. От меня, например, и этого не останется.

– Ну что ты, – поспешил возразить ей Густав. – Я уверен, что ты сделала в своей жизни много добра. И сделаешь еще…

– Да я вот пытаюсь припомнить… Деревья разве что в школе сажала вместе со всем классом… Так мое как раз не прижилось. Учительница сказала, что я корни очень глубоко закопала. Вот вы… то есть ты, например, можешь подобрать людям дом, в котором они будут жить и вспоминать тебя добром. А моим писулькам одна дорога – в костер.

– Чаще вспоминают злом, – улыбнулся Густав. – Довольные клиенты уходят и забывают тебя. Им кажется, что так и должно быть. А вот недовольные любят напомнить о себе.

– Короче, нас обоих не оценили по достоинству! – усмехнулась Хизер. – Пора на всех обидеться и взять судьбу в свои руки. Пошли обедать.

«Нет, меня, конечно, будут вспоминать! – думал Густав по дороге. – Мои дорогие читательницы и почитательницы. Но, прости господи, не пели над моей колыбелью, что после смерти меня будут оплакивать типичные потребительницы по всему миру! Знали бы они, как я их порой ненавижу за то, что они любят тот бред, который мне во славу их глупости приходится гнать мегабайтами. А что делать, если я сам, похоже, слишком глуп, чтобы написать что-нибудь более стоящее. Хотя, кажется, в первом моем романе «Похищение младенца» были еще какие-то проблески, но с тех пор – одна патока с сиропом. Короче, мы с моими читательницами друг друга стоим! Нет, как это Хизер удается ставить меня на место, даже не замечая этого? И почему я ее еще не возненавидел? Потому что у нее маленькая грудка и ноги от ушей? Определенно, дело именно в этом».

* * *

Летний ресторан помещался рядом с каскадом. С его террасы открывался отличный вид на парк и на струящуюся воду. Они сделали заказ, и Густав начал прикидывать, как бы поделикатнее напроситься к Хизер в гости. Ну до дома он ее проводит, а дальше? Что, если она не захочет его пригласить? Проклятье, он так мало знает о ней, а она ему так нравится, это нечестно! Надо придумать еще какое-нибудь общее дело.

– Послушай, Хизер, ты вроде сказала, что Хлоя – твоя подруга? Я хотел бы купить у нее ковер. Повешу в кабинете над столом.

– Мы вместе снимаем квартиру, – ответила Хизер. – Ты приходи к нам на ужин, вы обо всём договоритесь.

– Сегодня? – быстро спросил Густав.

– А хоть и сегодня, – весело ответила Хизер: похоже, эта идея ей тоже нравилась.

«Мы мыслим в унисон! – восхитился Густав. – Как здорово!»

Оказалось, он нагулял аппетит и, довольный тем, как складываются планы на вечер, набросился на фрикасе из телятины. И вдруг – вот это поворот, как говорил один его университетский приятель, – за столиком на краю террасы он заметил… Дороти. Та сидела с какой-то женщиной, видимо, подругой, пила коктейль и слушала оркестр. Что она вообще делает в Хизерфолл? Не нужно долго гадать. Он обязался сдать новый роман неделю назад, а у него едва написан первый лист. «Густав, если ты еще раз задержишь текст, я поджарю твой мозг на медленном огне, и лучше тебе не знать, что я сделаю с твоими яйцами», – сказала она ему, когда он подписывал договор. Нет, встречаться с ней, да еще в присутствии Хизер, нельзя ни в коем случае. Густав поспешно повернулся к Дороти затылком, чуть не опрокинув бокал с вином, и достал из кармана мобильник.

– Извини, мне, кажется, пришло сообщение, – сказал он Хизер. – Вот как? Мне очень жаль, но я должен идти. Архитектор хочет со мной встретиться. А он очень занятой человек, я две недели уламывал его…

– Конечно, иди, – откликнулась девушка. – Мы можем перенести ужин на завтра.

– О нет, нет. Что ты? Через час, самое большее через два я буду свободен.

– Тогда давай встретимся в девять у меня дома, – Хизер написала на салфетке адрес.

– Спасибо, я буду, конечно, буду!

Он чмокнул девушку в щеку и вышел, стараясь держаться так, чтобы к Дороти всё время был обращен только его затылок. Идти приходилось боком, как крабу, но Густав помахивал рукой Хизер и надеялся, что она не заметит его странных перемещений. «Сегодня вечером я буду сама галантность! – пообещал он себе. – И постараюсь, чтобы она забыла обо всём, даже если сейчас что-то заметила».

* * *

Придя домой, Густав только залез под душ и включил воду, как в дверь позвонили. Чертыхаясь, он взгромоздился на специально стоящую у маленького окна ванной комнаты скамейку и выглянул посмотреть, кого это принесло так некстати. На крыльце он увидел Дороти, и лицо у нее было весьма сердитое.

Густав заметался. Что делать? Выбраться через окно и бежать огородами? Потом он понял, что ведет себя недостойно высокого звания писателя, намотал на бедра полотенце и пошел открывать. «Это метод естественных последствий, – думал он. – Если Дороти врывается в мой дом без предупреждения, пусть будет готова встретить меня таким, каков я есть здесь и сейчас». Впрочем, Дороти его вид ничуть не смутил. Скорее всего, она даже не заметила, что Густав не одет.

– Дорогой мой, – начала она прямо с порога, – дедлайн давно прошел. Где текст?

– Я над ним работаю, – уклончиво ответил Густав. – Скоро закончу. Да, это заняло немного больше времени, чем я рассчитывал, но…

– Ты хорошо сделал, что разделся, – спокойно сказала Дороти. – Мне будет удобно тебя кастрировать. Где у тебя ножи? На кухне?

– Дороти, не злись, у тебя морщинка появляется на переносице, – уговаривал ее незадачливый романист. – Это же другая страна, о которой мы так мало знаем…

– Я же тебе советовала почитать их восходящую звезду – Акунина, – парировала Дороти. – И натуры бы поднабрался, и, глядишь, чему-нибудь бы научился.

– А вот сейчас обидно было! – не выдержал Густав. – Я – состоявшийся писатель, у меня свой стиль, и мои читательницы его прекрасно знают.

– Да, да, конечно, милый. Вот бы этим стилем ты еще хоть что-нибудь делал, кроме как облака разгонять. Сколько у тебя написано?

– Около листа, – честно сказал Густав, впрочем, не уточняя, что речь идет не об издательском листе, а о странице в текстовом редакторе.

Дороти тяжело вздохнула.

– Тебе придется проявить чудеса расторопности и через месяц сдать рукопись в шесть листов, иначе я и правда тебя кастрирую. А теперь к делу. Я вообще-то приехала в гости к подруге, но решила заглянуть и к тебе. «Литературный журнал» хочет к концу месяца получить от тебя статью на тысячу слов. Надеюсь, ты понимаешь, какая это честь, и не будешь, как обычно, тянуть за бесконечность и дальше.

– А тема? – спросил Густав.

Дороти смутилась, что было ей совсем не свойственно.

– Ты только не обижайся, Густав, на самом деле они, скорее всего, ничего не имели в виду… Это просто тема, которую можно решить… э-э-э… в парадоксальном ключе.

– Так какая тема, Дороти? – настаивал молодой человек, почуяв недоброе.

– Тема… «Исповедь халтурщика».

– Что?!

– Видишь ли, они считают, что авторы массовой литературы, детективов, любовных романов, ужастиков просто наживаются на читателе, давая ему то, за что он готов платить, но совершенно не задумываясь о качестве. Но ты, разумеется, волен высказать свое мнение и аргументировать его…

– Да, спасибо, Дороти, я подумаю. А теперь, извини, что не приглашаю остаться, но… я очень хотел бы вернуться под душ. Ты поживешь еще в городе? Заходи как-нибудь вечером. Только позвони предварительно, а то вдруг я буду работать.

– Вдруг? – ехидно спросила Дороти. – Очень бы хотелось рассчитывать на такую удачу. Да, вот еще что… – Она остановилась в дверях. – Я тебя видела сегодня в ресторане с этой девушкой… журналисткой…

– С Хизер? – удивился Густав. – Разве она журналистка?

– Да, она сказала, что работает в «Вестнике Хизерфолл». Мы познакомились у Сары Торнтон. Но ты будь осторожнее, дорогой. Я думаю, она – та самая Долорес Гейз, которая написала пасквиль в «Дамском угоднике».

– Хизер? – переспросил Густав. – Да нет, бред, зачем ей?

– Ну ты же знаешь этих молодых журналисток. Они на всё пойдут, лишь бы их заметили. Возможно, она не зря к тебе пристает.

– Она не знает, кто я!

– Или знает, но скрывает это от тебя. В общем, имей в виду, милый. Кто предупрежден, тот вооружен. Это, кстати, касается и срока сдачи статьи. Я жду ее двадцать пятого числа, не позже. А тридцатого жду роман. И считай, что ты предупрежден!

Хизер

– Так он не знает, где ты работаешь? – удивилась Хлоя.

– Да, пока не знает.

Хизер закончила раскладывать кружочки помидоров и лука между кусочками тунца, посыпала свое творение тертым сыром, добавила самую капельку свежемолотого монастырского перца и поставила пиццу в духовку. Ужин был импровизацией, поэтому ничего другого ей в голову не пришло. Она только надеялась, что Густав любит пиццу и что у него нет аллергии на рыбу.

– Это очень странно, дорогая, – вынесла свой вердикт Хлоя.

– Понимаешь, всё завертелось так быстро, – попыталась объяснить Хизер. – Это было очень неожиданно для меня… и для него, кажется, тоже.

– Но ты его любишь?

– Я его хочу, – созналась Хизер и покраснела.

Подумав немного, она продолжила:

– Причем хочу во всех смыслах. Хочу спать с ним, гулять, разговаривать. Хочу увидеть вместе с ним шотландские пустоши и норвежские фьорды, хочу скакать с ним верхом по берегу моря, нырять на Гавайских островах, танцевать сиртаки в Греции.

– Что-то мне это напоминает, – заметила Хлоя. – Ладно, кто-то совершенно справедливо сказал, что лучшее средство от любви с первого взгляда – это внимательный второй взгляд. К сожалению, часто он имеет место только после свадьбы. Если у вас всё так серьезно, тебе не мешало бы знать о нем побольше. Откуда он родом, есть ли семья, есть ли бывшая семья…

– У нас всего и было-то что один поцелуй, – возмутилась Хизер. – А ты уже готова выбрать колледж для наших будущих детей.

– Я просто вижу, что этот поцелуй много для тебя значил, – улыбнулась Хлоя. – О, кажется, звонят в дверь. Иди встречай своего агента. А за пиццей я прослежу.

* * *

– Густав, что случилось? – спросила Хизер. – Ты такой грустный!

Густав тряхнул головой.

– Что ты, ерунда. Не грустный, а скорее озадаченный. Встречался с архитектором, и он меня нагрузил. Думаю теперь, не слишком ли авангардный проект он предлагает.

– А можно взглянуть? У тебя он с собой?

– Нет, не догадался взять. Ладно, этот вопрос мы решим, – пообещал Густав. – А сейчас давайте праздновать.

Он принес букет сирени («Как романтично!» – подумала Хизер), бутылку Lambrusco dell’Emilia («Хороший вкус!» – одобрила Хлоя) и большую коробку пирожных («Провокатор!» – решили обе девушки).

Хизер познакомила Густава и Хлою, после чего ушла на кухню за пиццей.

– Давайте быстро решим деловые вопросы, пока мы еще не выпили ваше чудесное вино, – сказала Хлоя с решительностью, выдающей стеснительного человека. – Я слышала, вы хотели заказать гобелен?

– Да, я видел ваши работы сегодня в парке, и мне они очень понравились. У вас талант.

– Это дети у меня талантливые, – возразила Хлоя. – Я стараюсь от них не отставать.

– Дети?

– Да, я веду кружок в городском детском центре. Точнее, вела.

– Хизер тоже работает там? Мне кажется, у нее получилось бы ладить с детьми.

– Я детей боюсь, – призналась Хизер, входя и ставя пиццу на стол. – Маленькие – это какие-то гудящие ящерицы, а большие – себе на уме. Я работаю в газете.

– А в какой? – быстро спросил Густав.

– В «Вестнике Хизерфолл». Я репортер. Пишу о разных праздниках и других событиях. Больше, конечно, о праздниках: наш редактор считает, что подписчиков нельзя расстраивать. Беру интервью. Это больше механическая работа вроде вышивания.

– Только не надо о вышивании, – попросила Хлоя. – Какого размера вы хотите ковер, Густав?

– Большой, во всю стену. Примерно как эта.

– А сюжет?

– Сирень! Цветущая сирень! Мои любимые цветы.

Хизер и Густав улыбнулись друг другу так, что Хлоя почувствовала укол зависти. Ее словно коснулась теплая волна, какая бывает, когда входишь на станцию подземки. «Что толку? – подумала Хлоя. – Хизер – хорошая подруга, пусть у нее всё сложится». И запросила за ковер невысокую цену, только чтобы окупились материалы.

Хизер заметила, что Густав расслабился и повеселел. «Он правда устал, – думала она. – А против того, что я репортер, он ничего не имеет. Зря я боялась».

Вечер прошел чудесно. Они пили шипучее кисловатое вино, ели пиццу, потом втроем накинулись на пирожные. Заминка вышла только один раз: когда Хизер упомянула, что недавно была в гостях у миссис Торнтон, которая неожиданно оказалась очень милой особой, и встретилась там с Дороти Сент-Джонс, литературным агентом и редактором серии книг «Свет и тени любви».

– Она приехала в город, чтобы устроить литературный вечер в честь нового романа Августа Спарка. Не пропусти, Хлоя.

– Да уж! Если сам душка Август такой стеснительный, что не показывается на публике, придется взять автограф у его агента, – ответила Хлоя. – Впрочем, мне нравится, когда в мужчине есть загадка. Это так романтично.

– А вам нравятся романы этого Старка? – спросил Густав.

– Спарка, – поправила Хизер. – Старки – это из «Игры престолов».

– Да, нравятся, – ответила Хлоя. – И осудите меня, если хотите. Я понимаю, что это не настоящая литература. Но настоящая литература наводит на меня тоску. Она по большей части о том, как всё плохо. А Спарк – это как раз мой размер. Немного романтики, немного секса и гарантированный счастливый конец. Как раз то, что нужно после тяжелого трудового дня.

– У человека, который читает после тяжелого трудового дня Рекса Стаута и Ричарда Касла, язык не повернется вас осуждать, – заверил ее Густав.

Хизер заметила, что он напрягся и помрачнел, и поспешила сменить тему:

– А мне нравится, когда мужчины смущаются. Это делает их человечными.

– Значит, тебе понравился бы мужчина в юбке? – улыбнулся Густав. – Это самая смущающая ситуация, которая приходит мне на ум.

– Насчет юбки не знаю, – ответила Хизер. – Никогда не думала об этом. Но да, я была бы как минимум заинтригована. А вот мужчины в килтах мне нравятся однозначно. Можно щупать под столом голые коленки.

* * *

– У меня дома есть килт, – сказал Густав на ушко Хизер, когда они на кухне мыли посуду: точнее, мыла Хизер, а Густав стоял у нее за спиной с полотенцем наготове и, пользуясь случаем, обнимал ее.

– Конечно, ты же фанат Шотландии и вереска, – откликнулась она. – Хотела бы я посмотреть…

– Давай прямо сейчас, – предложил Густав и затаил дыхание, готовясь, если потребуется, превратить всё в шутку.

– Давай, – неожиданно согласилась Хизер.

Такси уносило их в ночь, Густав обнимал девушку, но Хизер всё еще колебалась. Хотя колебаться уже было смешно, вздумай Хизер озвучить свои сомнения, она показалась бы даже самой себе кокеткой, которая стремится набить себе цену. И всё же… Мама и бабушка плохо ладили, но в одном они были единодушны: не ложись в постель с незнакомцем.

«Это всё равно что пить виски с утра, – говорила бабушка. – Не стоит этого делать, не потому, что это безнравственно, стремиться окольцевать мужчину любой ценой куда как безнравственней, а потому, что это неблагоразумно».

«Это разобьет тебе сердце», – добавляла мама, которая в свое время таки «окольцевала» папу и прожила с ним почти восемь лет, после чего он ушел к продавщице из кафе.

«Конечно, и долгие разговоры по душам ничего не гарантируют, – предостерегала бабушка, которая прожила с дедом почти двадцать лет, после чего он в один прекрасный день обрился, стал буддийским монахом и уехал в Индию, – но, по крайней мере, ты будешь хотя бы поначалу представлять себе, с кем имеешь дело. Женщин воспитывают так, что для них секс неразрывно связан с эмоциональной близостью, и традицию не переменить в одночасье».

«Этого и не нужно менять, – поправляла мама. – Любовь – одно из самых сильных и прекрасных переживаний в жизни человека, зачем же от нее отказываться? Только лучше, если влюбляешься в достойного. А поэтому немного благоразумия в самом начале не помешает».

Хизер соглашалась и с той, и с другой, но всем хорошо известно, куда приводят благие намерения. Их с Густавом роман развивался так стремительно, что она просто не успела толком поговорить с ним, и сейчас, когда она спрашивала себя: «Что я знаю о человеке, с которым собираюсь переспать?» – получалось, что почти ничего. Откуда он родом? Ясно, что не из Хизерфолл, а дальше – туман. Есть ли у него семья? Он упоминал о тетке, которая читает любовные романы, но только один раз, больше он о ней не говорил. Родители? Безусловно, они были: не появился же он из лунного света на подъезде к городу. Но кто они? Есть ли у него братья и сестры? Бывшая жена и дети? Всё возможно. Да и бывшая ли? Ведь с такой профессией очень удобно иметь романтические связи в каждом провинциальном городке, и каждая дурочка будет воображать, что она – единственная и вечная любовь.

«Язык, на котором мы говорим, вероятно, придуман мужчинами, – сообщала бабушка. – Женщина во время полового акта отдает, даже больше того – отдается, а мужчина берет, несмотря на то что с точки зрения биологии всё происходит как раз наоборот. Но биология филологии – не указ. Мужчина, даже самый лучший, будет всегда стремиться в отношениях взять побольше, а дать поменьше, ведь этому учит вся культура, а кто же откажется учиться тому, что для него выгодно. Поэтому будь осторожна и не отдавай слишком много».

«И постарайся не верить обещаниям любимого, хоть это и трудно, – говорила мама. – Мужчина, может, будет искренним, но они почему-то считают, что, пообещав, они уже сделали всё, что от них требуется, а дальше мы сами, дуры, виноваты».

И вот теперь Хизер ехала в машине с человеком, которого, как оказывалось при трезвом размышлении, она совсем не знала, и собиралась отдаться ему, понятия не имея, нужна ли она ему больше чем на одну ночь.

Густав засунул руку ей в вырез блузки и ласково потеребил сосок. Хизер почувствовала, что теряет остатки здравого смысла.

«А ты этого хочешь?» – спросила она себя. И получила ответ: «Да. Я хочу его, как ребенок хочет игрушку в витрине лавки. Я хочу играть с его… с его телом, скажем так. Я хочу, чтобы он показал мне, как он умеет играть с моим телом. Я хочу познать его в самом плотском смысле этой метафоры. Я хочу узнать его тело, пусть даже это случится раньше, чем я узнаю его разум и сердце». И тогда она сказала самой себе: «Пусть будет так. Я благословляю тебя, дочь моя, пусть даже твое желание разобьет потом тебе сердце».

Такси затормозило на Садовом бульваре у дверей старинного особняка в эдвардианском стиле, совсем недалеко от того дома, где Хизер была сегодня утром. Она вяло удивилась этому совпадению. Мысли переключились на другое. Точнее, мыслей уже не осталось, только шум крови в ушах и могучая тоска где-то под ложечкой, которую, если быть честной, иначе как похотью назвать нельзя.

* * *

Под утро она проснулась и, осторожно выскользнув из-под покрывала, пошла искать туалет. Она помнила, что Густав говорил что-то о ванных комнатах на втором этаже, но вечером они мало разговаривали и не зажигали свет. У Хизер осталось впечатление, что они опрометью пронеслись по лестнице, упали на ближайшую кровать, а дальше всё было как в хороших старых фильмах, где персонажей в эротических сценах еще не заматывали в простыни. Во второй раз Густав даже зажег свечи («Чтобы лучше видеть тебя, Красная Шапочка!») и сделал ей предложение, от которого она не смогла отказаться. Вот только к кольцу и подвенечному платью это предложение не имело никакого отношения.

«А килт так и не показал, – подумала Хизер. – Впрочем, я сама виновата: не напомнила».

Она ткнулась в соседнюю комнату, но увидела там стол с компьютером, стоящий у окна, и книжные шкафы вдоль стен. Только в конце коридора она обнаружила искомое. Возвращаясь назад, под бок к Густаву, она снова замерла у дверей комнаты с компьютером. По всему выходило, что это кабинет. И кабинет давал возможность узнать о Густаве подробности, в том числе те, которые он предпочел бы скрыть. Хизер, разумеется, вспомнила сказку о Синей Бороде, но тут же мысленно сказала себе с интонациями бабушки: «Единственной ошибкой, которую сделала эта женщина, было то, что она не пошла в запретную комнату сразу после того, как уехал ее муж. Тогда она успела бы убежать из замка до того, как он вернулся, и возвратиться туда вместе с братьями и их армией». А мать сказала ей: «Твой Густав, конечно, не Синяя Борода, но ты истерзаешь себя, если не узнаешь, так ли это».

Хизер вошла в комнату. Компьютер был выключен, Хизер не знала пароля, а взламывать защитную программу было всё-таки слишком круто для нее. Ругнув себя за подростковое любопытство, она уже хотела уйти, но тут обратила внимание на книги, стоящие на полках. «Похищение младенца» Августа Спарка, «Розы для профессора» Августа Спарка, «Заклинательница змей» Августа Спарка, «Кошка и дождь» Августа Спарка, «Она сказала «Нет!» Августа Спарка, «В плену любви» Августа Спарка.

«Это книги, которые он собирает для своей тети», – сказала себе Хизер, но тут же заметила, что ниже на полках лежат целые стопки этих книг. По десять-двенадцать экземпляров каждой.

«Или у него дюжина теток, – подумала Хизер, – или… Что «или»? Или все эти книги – то, что называется авторскими экземплярами. И тогда твой любезный Густав, человек, с которым ты только что играла в «зверя с двумя спинами», – коллега Дороти Сент-Джонс, которого зачем-то принесло в Хизерфолл и который выдает себя за торговца недвижимостью. Может быть, он и есть Август Спарк собственной персоной. Ну и как мне теперь с ним разговаривать?..»

Густав

Густав проснулся абсолютно счастливым.

Ночь получилась именно такой, как он мечтал. Просто замечательной. Хизер, кажется, тоже понравилось. Правда, утром она была какой-то смурной: наверное, от недосыпа. Кофе пить не стала, заторопилась на работу. Густав вызвал ей такси, хотел проводить, чтобы побыть еще немного вместе, но она сказала, что не нужно – зато предложила встретиться вечером и добавила, что очень хотела бы побывать в его офисе и посмотреть на проекты, о которых он так много рассказывал. Густав, еще пребывавший в эйфории, а оттого медленно соображавший, сгоряча пообещал ей это. Потом поцеловал Хизер на прощание у дверей, вернулся в блаженном тумане домой, поспал еще часа два, окончательно проснулся, выпил кофе и только тогда осознал, что же натворил.

С ним такое бывало раньше: он сам начинал верить в свою выдумку, теряя грань между реальностью и вымыслом. Такой психологический выверт помогал ему вжиться в героев, понять их мотивацию, достоверно описать ее. Правда, пока о его странностях знал только его компьютер, с которым Густав, случалось, разыгрывал долгие диалоги, в чем-то его убеждая, что-то ему обещая, от чего-то отговаривая. Но теперь всё не так. Теперь он играл с живым человеком, более того, с дорогим для него человеком и, похоже, заигрался.

Густав вскочил и стал мерить шагами комнату, прикидывая, не настала ли пора биться головой о стены.

Что же делать? Сказать Хизер правду? Но какую правду? Что он – тот самый Август Спарк, которого так здорово продернули в рецензии? Даже если она эту рецензию не писала, она не в восторге от дамских романов, и его признание вряд ли добавит ему популярности. Если бы они были лучше знакомы! А теперь всё, что она знает о нем, – ложь. А Хизер ненавидит ложь. Но ему так не хотелось ее терять. Нет. Пока он не может рассказать ей правду. Значит, надо врать дальше. И врать убедительней.

Густав остановился посреди комнаты, хлопнул себя по лбу, потом подскочил к шкафу и начал одеваться. В шесть часов у него встреча с Хизер. И до этого времени ему нужно многое успеть.

* * *

Проще всего оказалось решить вопрос с офисом. Деловая активность в Хизерфолл не била ключом. Вернее всего было бы назвать ее «деловой пассивностью», поэтому в ближайшем агентстве Густаву без лишних вопросов сдали офис «под ключ», с компьютерами и оргтехникой. Он подумал, не нанять ли секретаршу, но потом решил, что не сможет разыгрывать профессионала перед профессионалом, а посвящать еще одного человека в свой замысел было рискованно: секретарша могла возмутиться и выдать его обман Хизер.

Теперь нужно было добыть чертежи предполагаемого отеля. Сначала Густав отправился в библиотеку, но там нашлись только книги по истории архитектуры. К счастью, библиотека располагалась в том же здании, что и культурный центр для взрослых, а Густав увидел на афише расписание лекций, где в числе прочих был заявлен цикл о «шедеврах архитектуры XX и XXI веков». Густав добился встречи с лектором – пожилой и весьма суровой дамой, представился молодоженом, который хочет «нечто современное и оригинальное» в качестве семейного гнездышка, и она рекомендовала ему молодого архитектора, только что окончившего университет и планировавшего начать свою карьеру в Хизерфолл. Густав разыскал архитектора, послушал его жалобы на «проклятых английских королей Викторию и Эдуарда, которые совсем задурили местным жителям головы, так что они и видеть не хотят ничего современного», а также на «тупую мэрию, которая загубит чудесный “Старый пакгауз” своими стеклопакетами», и выдал себя за озабоченного семьянина, подыскивающего подарок своей жене на годовщину.

– Новый дом я подарить ей пока не могу, – объяснял он, – но хочу подарить хотя бы мечту о доме. Точнее, о маленьком семейном отеле, которым мы могли бы вместе управлять. Моя супруга – женщина очень решительная и обычно добивается всего, о чем мечтает. Например, она может добиться у своего отца, чтобы тот дал нам ссуду на строительство. Но для этого дом должен быть такой, чтобы сразу захватывал воображение. Что-то дерзкое и современное.

– Кажется, у меня есть то, что вы ищете.

Хизер

Дом был прекрасен.

Собственно, это оказался не обычный дом, а, скорее, подземный бункер, но удивительно удобный и светлый. На поверхность выходили только прозрачные купола и полукупола, через которые помещения заливал дневной свет. Жалюзи при желании создавали темноту. Между куполами прямо на крыше дома зеленели газоны. Сам дом тоже представлял собой купол с одной срезанной стороной. На срезе была дверь, к которой подводил плавно углубляющийся дворик, по краям его были разбиты цветники, а в центре устроен маленький бассейн.

«Как бы это понравилось детям!» – подумала Хизер.

– Архитектор рассказывал мне, что вдохновлялся идеями Алвара Аалто, – сообщил Густав и обнял ее за плечи.

Хизер повернулась и страстно поцеловала его, мысленно извиняясь за те подозрения, о которых он, к счастью, не знал и никогда не узнает.

– Мне кажется, что это замечательная идея, милый! Но ты и впрямь хочешь устроить в этом доме отель?

– Да, я же тебе говорил.

– Понимаешь, у нас уже есть один отель, и большую часть года он пустует. Хизерфолл – не Лас-Вегас, милый. Наш город – вовсе не туристическая Мекка. Те, кто приезжает сюда, предпочитают снимать дома, как ты, и это довольно легко сделать.

– Я уже успел узнать тебя, – улыбнулся Густав. – Ты явно к чему-то клонишь.

– Помнишь Хлою? Сейчас ее с кружком выгоняют из «Старого пакгауза», а вместе с ними и все детские клубы. Я подумала, этот проект идеально подойдет для культурного центра. Мы могли бы сделать даже больше: организовать не ту жалкую выставку гобеленов, которую ты видел, а настоящий музей. Попросить горожан принести из домов гобелены, которые ткали их бабушки, там есть просто чудесные работы. А при нем мастерскую, не только для детей, но и для взрослых, которые захотят вернуться к традиционным ремеслам. Вот тогда мы могли бы привлечь туристов, и городу мог бы понадобиться новый отель. Что скажешь?

– Звучит как план, – Густав даже переменился в лице, вероятно, от неожиданности. – Но кто будет за это платить? Одно дело – инвестиции в отель в курортном городе, а другое – в какой-то непонятный детский культурный центр. Мои инвесторы не видели ваших гобеленов и вряд ли захотят на них смотреть…

– Тогда стоит попробовать собрать деньги прямо в Хизерфолл, – быстро заговорила Хизер, вспомнив о миссис Торнтон. – В городе полно богатых пенсионеров, которые обожают традиционные искусства, детей и благотворительность. Они просто не знают о наших проблемах. Мы можем обратиться к ним через газеты, в кои-то веки репутация «Вестника» пригодится для чего-то стоящего. Можем подключить церковь. У нашего главного редактора есть связи. И тогда…

– Постой, постой, Хизер, не горячись, – взмолился Густав. – Я понимаю, что это важно для тебя…

– Это мой шанс сделать что-то стоящее, – вздохнула Хизер. – Не произвести на свет еще одну стопку бумаги, а нечто по-настоящему полезное. И я счастлива, что мы можем сделать это вместе.

* * *

Хизер вернулась домой окрыленная. Конечно, Густав три раза повторил, что должен хорошенько подумать, но девушка не сомневалась, что он придумает всё как надо, и «их проект», как она уже мысленно его называла, будет жить. Ведь у Густава ясная голова и доброе сердце, он не может не понять, что так будет правильно. А книги Августа Спарка в его квартире, наверное, остались от предыдущего жильца. Такое объяснение звучало очень убедительно.

Дома ее поджидали Хлоя и… Дороти. Та сидела за столом, пила чай и болтала с соседкой Хизер.

– С твоей легкой руки от клиентов у меня отбоя нет, – радостно сообщила Хлоя. – Миссис Сент-Джонс посмотрела мои гобелены и хочет заказать один для себя и один для своего офиса.

– Значит, ты скоро прославишься не только в Хизерфолл, но и за его пределами, – улыбнулась Хизер. – И, кстати, у меня тоже есть хорошая новость. Я говорила с Густавом о ваших проблемах, и он обещал подумать. Если все сложится, то вам не придется ютиться в школе.

– С Густавом? – переспросила Дороти. – Простите, что вмешиваюсь в разговор, но…

– Это я виновата, – поспешно сказала Хлоя. – Рассказала ей о твоем новом кавалере и его бизнесе. Прости, что разболталась, просто я за тебя так рада…

– Ох, ладно, – вздохнула Хизер. – Кажется, это уже секрет Полишинеля. Похоже, я крупно попала. Но… могу объявить во всеуслышание: я счастлива.

– Простите, что вмешиваюсь, Хизер, – повторила Дороти. – Но я должна с вами поговорить. И извините, Хлоя, нам лучше поговорить с Хизер наедине.

* * *

«Густав, прости, пожалуйста, за то, что я написала эту статью. Или нет, не так. Я писала то, что думаю, и я до сих пор уверена, что была права. Тогда прости за то, что мы встретились, что ты показался мне таким милым и до сих пор кажешься, черт возьми. Я не верю, что ты узнал меня с самого начала и просто решил отомстить, разыграть. Человек не может быть таким лживым, не может врать с таким искренним лицом. Просто всё так получилось. Прости за то, что всё так получилось.

Прости за то, что я взяла дурацкий псевдоним. Мне казалось, что это будет ужасно умно с моей стороны. А в результате ты с самого начала не знал, что я – это Долорес Гейз, вот всё и закрутилось.

Мне было очень хорошо с тобой, правда. Но сейчас, когда мы оба знаем, кто есть кто, у нас вряд ли что-нибудь получится. Пожалуйста, пощади меня, не пиши мне и не звони. Прощай.

Твоя Хизер».

Густав

Когда Дороти снова позвонила в его дверь, Густав допивал второй бокал виски. Первый он выпил сразу, едва пришел домой и стал думать, как рассказать Хизер правду. Второй налил себе, когда получил электронное письмо и понял, что рассказывать поздно: Хизер всё знает.

– Ну что, Тотошка, мы больше не в Канзасе! – поприветствовал он литагента.

– Густав, ты пьян! – возмутилась она.

– Да, именно так, пьян, раздавлен и несчастен. Чего ты и добивалась, моя дорогая.

– Ну, может быть, я поступила некорректно, – согласилась Дороти. – Я только хотела, чтобы ты перестал заниматься глупостями и сосредоточился на работе. И какой бы нахальной ни была эта девица, она всё же не заслуживает того, чтобы ее водили за нос.

– Ты во всем права, моя дорогая, – неожиданно заявил Густав. – Я должен написать статью том, как опасно быть халтурщиком. Просто обязан. Адью, драгоценная моя. Иди и не мешай священному творческому процессу.

– Я зайду завтра, – пообещала Дороти. – И надеюсь, что ты будешь в форме.

– Ждать и надеяться, – отозвался Густав торжественно. – Всё, что нам остается, – это ждать и надеяться. Будьте мужественны, Ридли. Милостью божьей мы когда-нибудь соберем все эти книженции и зажжем такой костер, который, я верю, им не потушить никогда.

– Не стоит коверкать цитату из Брэдбери, – сурово сказала Дороти, стоя в дверях. – Он тут совершенно ни при чем.

Юля

«Август Спарк

Исповедь халтурщика

Как писатель становится халтурщиком?

Для начала, мне кажется, стоит ответить на вопрос, как обычный человек становится писателем. Конечно, у всех это происходит по-разному. Например, так…

Вы прогуливаетесь в парке, катая в коляске своего трехлетнего племянника. Он только что устроил вам эталонный скандал – то ли потому, что вы запретили ему отнимать игрушечный паровозик у девочки, то ли потому, что вы запретили нырять в пруд за уткой, которую он долго и терпеливо приманивал хлебными крошками. Не суть важно: Юджин в таком возрасте, что устраивает скандалы по любому поводу. Сейчас он спит, и его заплаканная мордашка снова кажется удивительно милой. Но вы всё еще кипите. Скандал продолжался около пяти минут, но по вашему личному субъективному времени прошло не меньше пяти часов, а насколько короче стала ваша жизнь, вы боитесь даже думать. «Ах ты, маленький паршивец! – произносите вы мысленно. – Пусть тебя похитит мафия, я и пальцем не пошевелю ради твоего спасения». Потом вам приходит в голову: «А что бы я стал делать, если бы Юджина в самом деле похитила мафия?»

День солнечный, теплый, никаких подозрительных типов в плащах поблизости не наблюдается, поэтому вы, неторопливо катая коляску, со вкусом обдумываете эту историю и, следя за своими воображаемыми подвигами, восстанавливаете пошатнувшееся чувство собственного достоинства. История получается, на ваш взгляд, отличная, просто зашибись. Будет жаль, если она пропадет. Вы решаете ее записать. И понеслось!

У вас получается рассказ, который вам очень нравится. Вы несете его в университетский журнал. Рассказ отклоняют, но дают вам несколько полезных советов. И самое главное – ваша гордость уязвлена, вы не понимаете, чем опубликованные ранее рассказы лучше вашего, и решаете пробить эту стену. Вы пишете еще один рассказ, потом еще и еще. Вы читаете книги типа «Как написать роман за двадцать восемь дней», некоторые советы профессионалов кажутся вам полезными, другие – очень смешными. Может быть, вы даже начинаете ходить на курсы. От курсов очень большая польза: вы видите, что в вашем окружении полно идиотов вроде вас, которые считают, что оказали миру услугу, испачкав несколько страниц отличной белой бумаги, и отказываются прочесть ваши произведения раньше, чем вы прочтете их писанину. Вы начинаете ценить читателя.

В один прекрасный день в журнале, где вас уже хорошо знают, публикуется ваша заметка. Потом рассказ. Вы толком не можете понять, что чувствуете. Вы слишком долго ждали этого момента, и ваши эмоции по этому поводу немного протухли. Кроме того, ваша девушка, прочитав рассказ, говорит, что он «очень милый», от чего у вас во рту появляется странный кисло-сладкий привкус. Вы устраиваете пирушку для друзей, на которой пропиваете сумму значительно большую, чем ваш гонорар.

После долгих перипетий, не интересных никому, кроме вас, одно издательство печатает ваш роман. Да, та самая история о похищенном ребенке изменилась до неузнаваемости и выросла в целый роман. Предположим, в том издательстве толковый маркетинговый отдел и налаженная система распространения. Ваш опус получает положительные отзывы в прессе и появляется во всех книжных магазинах – по крайней мере, во всех, которые вы видите. Вы просыпаетесь знаменитым.

После нескольких интервью и автограф-сессий вас вызывает к себе ваш издатель. Он говорит, что ваш успех не продержится долго, вас забудут, если вы в ближайшие полгода не напишете новый роман. Вы готовы, у вас есть несколько сногсшибательных идей. Издатель говорит, что ваши идеи – дерьмо или что они «хороши, но несвоевременны», если он воспитанный человек старой школы, и что маркетинговый отдел считает, что сейчас лучше всего пойдет роман о любви вампира и школьницы. Вам становится жалко школьницу, и вы уговариваете издателя согласиться на студента и женщину-оборотня – вы почему-то всегда питали слабость к оборотням. Так вы попадаете в литературное рабство.

Быть литературным рабом не так уж плохо. Вас не бьют и не отправляют грести на галерах. К галере вы приковали себя сами – своим неистребимым честолюбием. Иногда вы можете даже вообразить себя свободным и гребущим для собственного удовольствия… пока не подходит время дедлайна. Потом честолюбия у вас уже не остается. Вы пишете то, что от вас желает непостижимая до божественности воля маркетингового отдела, и не соскакиваете с галеры просто потому, что привыкли. И когда вы читаете, к примеру, в мемуарах Стивена Кинга о том, что профессиональный писатель должен выдавать свои шесть тысяч слов каждый день в любом состоянии, вы испытываете то чувство, которое, вероятно, испытывали молодые галерные рабы, глядя на старых ветеранов, покрытых шрамами от бичей, скрюченных, полуживых. Потом вы вспоминаете о гонорарах Кинга, и это чувство отступает.

Да, гонорары. Это важно. Они становятся всё более приличными, а это дает независимость. Кроме того, как ни крути, а писать книги – не самая пыльная работа, и она приносит почет и уважение. Кроме того, вы обнаруживаете, что больше толком ничего не умеете, поэтому решаете не рыпаться и грести, пока хватит сил.

Плохо другое – вы начинаете ненавидеть своих читателей. Или, в моем случае, читательниц. Точнее, презирать их. Вы не понимаете, как люди могут тратить деньги и время на чтение вашей очередной халтуры. Возможно, нечто подобное чувствуют продавцы гамбургеров, когда люди выстраиваются в очередь, чтобы купить вредную гадость, которая укоротит их жизнь, но принесет им кратковременное удовлетворение и даже развлечение. Не знаю. Я никогда не работал продавцом гамбургеров. А может быть, стоило, тогда, глядишь, я бы сразу всё понял и не попал в литературное рабство.

Ваша ненависть и презрение начинают выплескиваться на страницы ваших романов. Вы можете долгое время этого не замечать. Я сам не замечал, пока одна отважная женщина не открыла мне глаза. И что теперь? Что я буду делать? Наверное, всё то же самое. Кто-то написал, что вся наша жизнь, всё, что мы в ней делаем, – это лишь способ структурировать время в ожидании смерти. Древним людям это было не нужно, их время целиком и полностью было занято охотой, добычей пищи, борьбой с соседями за ресурсы. Потом они стали придумывать технологии, которые облегчили им жизнь, у них появилось свободное время, а вместе с ним – религия и культура, политика и торговля. В конце концов, писать любовные романы – не худший способ убить время. Торговать наркотиками и оружием гораздо хуже. Make love, not war. Поэтому я, вероятно, не перестану писать любовные романы. А вы? Вы перестанете их читать?»

* * *

У Юли было такое чувство, будто ей дали пощечину. Или ударили под дых. Или то и другое одновременно. И ошеломительно, и оскорбительно. Подло. Вероломно. Неблагодарный Спарк! Она придумывала для него такие замечательные романы! Ничего, больше он не получит от нее ни одного сюжета. Такие, как он, на базаре пятак за пучок.

И она вернулась к старой доброй классике, скачанной из Интернета. Джоан Харрис и Сесилия Ахерн, Джеймс Питер и Ричард Касл. Но беспокойство не проходило. Подлый Спарк задел ее за живое. Она читала, а во рту оставался неистребимый кисло-сладкий вкус. Она воображала себе авторов, которые вымучивают из себя слово за словом – проклятые шесть тысяч слов в день, – и всё ради того, чтобы колеса крутились, а бизнес процветал. Ради того, чтобы такие, как она, могли расслабиться и получить удовольствие, потому как знали, что счастливый конец им гарантирован. Писатели были «терпилами», а она – «лохушкой», которую разводили. Как будто старый добрый онанизм перестал работать. За него хотя бы не нужно никому платить.

Опять подступила знакомая серая тоска. Юля кормила ребенка, следила за чистотой его одежды, вытирала ему нос. Еще она кормила мужа, следила за чистотой его одежды – нос вытирать он умел сам, спасибо свекрови. И знала, что впереди масса серого неструктурированного времени, а где-то там, на горизонте – смерть. С этим нужно было что-то делать.

Она стала думать об Августе Спарке. Кем он был? Чего хотел? Как боролся с серой бездной времени? Она снова перечитала его статью. Потом еще раз. И вдруг в самом конце заметила слова: «Я сам не замечал, пока одна отважная женщина не открыла мне глаза». За этим что-то крылось. Что-то личное. Какая-то история. И вот однажды ночью, когда муж и сын спали, Юля открыла ноутбук и написала: «Густав Гринблат поставил точку, распечатал получившуюся страницу и прочитал ее, помечая цветными маркерами те места, которые вызывали у него сомнения».

* * *

За два месяца Юля написала около сорока страниц и чувствовала, что история подходит к концу. Хизер и Густав наконец узнали друг о друге правду и расстались навсегда. Конечно, для романа этого маловато, но Юля хорошо помнила, что первый роман Густава вырос из рассказа. Еще она понимала, что в финале Хизер и Густав должны снова быть вместе. Они просто не могли остаться несчастными и одинокими.

Хизер такая замечательная. Такая храбрая, сильная и уверенная в себе. А Густав… он такой милый.

Но как им помириться? Конечно, если бы Густав помог Хизер и Хлое с их проектом, тогда он заслужил бы прощение. Но как он мог помочь? Например, найти для них деньги. Но где? Может, он писатель-миллионер, как Стивен Кинг или Ричард Касл? Нет, не похоже. Юля описывала совсем другого, скромного человека. Да она и сомневалась, что авторы любовных романов могут заработать столько же, сколько авторы детективов, оставаясь малоизвестными. Это будет неправдоподобно.

И тогда она спросила себя: «Ты написала о семье Хизер. Даже о ее бабушке и дедушке. А из какой семьи Густав?»

Хизер

Хизер включила телевизор. Сегодня Хлоя должна выступить в местной программе, рассказать об их проекте и объявить о сборе денег. Сама Хизер приехать в студию категорически отказалась:

– В центре внимания должны быть дети и ты. А меня вполне устраивает роль «серого кардинала».

Зазвонил мобильный. Хизер сняла трубку. Звонила Хлоя:

– Включи телевизор!

– Что-то случилось?

– Нет, всё в порядке… в общих чертах. Только… милая, здесь Густав.

– Что?!

– Да, он здесь и тоже будет выступать в программе.

Хизер поморщилась:

– Возможно, это совпадение.

– Милая… он в килте.

* * *

После того как ведущая представила участников передачи, Хлоя коротко рассказала о проекте, а дети показали гобелены и вспомнили своих бабушек, ведущая повернулась к Густаву:

– У нас сегодня еще один участник передачи, Густав Гринблат, более известный под псевдонимом Август Спарк. И с ним его отец – известный предприниматель и банкир Роджер Гринблат. Роджер, что привело вас в студию?

Пожилой импозантный мужчина ответил:

– Дело в том, что в последние годы мы с сыном не ладили. Когда он нашел в себе силы позвонить мне и попросить о помощи, я понял, что дело важное. Оно таким и оказалось. На свете нет ничего важнее, чем дети. И если я смогу помочь детям этого города заниматься любимым делом в достойных условиях, я буду счастлив.

– Густав, а что вы скажете?

– Думаю, самым уместным было бы процитировать слова Марка Твена: «Когда мне было семнадцать лет, мой отец был идиотом. Когда мне исполнилось двадцать семь, я удивился, насколько поумнел за последние годы этот уже немолодой мужчина». За точность цитаты не ручаюсь, но, кажется, мы зарыли топор войны. По крайней мере, на некоторое время.

– Но почему вы пришли в студию в килте?

– Потому что я трус.

– Вот как? Пожалуйста, объясните.

– Я хотел прийти в юбке, чтобы выразить тем самым свое уважение к женщинам. Женщины не боятся ничего, они готовы выполнить любую мужскую работу, и они берутся за то, на что мужчины соглашаются с крайней неохотой. Они воспитывают наших детей, отдавая им большую часть жизни и не требуя ничего взамен. Понимаете, это общие дети, но мужчины только носят в кармане их фотографии, чтобы хвастаться ими перед знакомыми, и иногда ходят с ними на бейсбол. А женщины делают всё остальное, хотя и знают, что помощи от нас им ждать не стоит, а в случае чего именно их мы обвиним во всех ошибках. Конечно, я не смогу изменить весь мир в одночасье. Ведь я трус и даже не решился выставить себя на посмешище, чтобы привлечь всеобщее внимание к хорошему делу. А женщины всегда готовы к тому, что над ними будут незаслуженно смеяться. Они просто делают, что считают нужным. Но я хочу, чтобы их жизнь стала хоть немного легче, а моя – хоть немного правдивей. Поэтому я пришел сегодня в килте, поэтому я призываю всех, кому небезразличны их жены, матери и их дети, проспонсировать строительство этого дома.

– Спасибо, Густав. Думаю, мы все под впечатлением. А сейчас я хочу представить вам молодого талантливого архитектора, который расскажет о том, каким он видит будущий дом детского творчества. Встречайте!

Хизер выключила телевизор и выбежала из комнаты.

* * *

Был поздний вечер. У дверей телестудии толпились репортеры, и Хизер, размахивая своим пропуском, попыталась пробиться к дверям, из которых как раз выходили участники шоу. Сейчас они сядут в машину!

– Густав! – закричала она.

Репортеры толкали ее, спеша задать свои вопросы. Но Густав остановился и поднял руки:

– Пожалуйста, подождите минуту!

Все смолкли, и Хизер удалось вырваться на открытое пространство. Она стояла перед Густавом, не в силах произнести ни слова. Потом опустила глаза и увидела его голые колени, выглядывавшие из-под килта.

– У тебя красивые ноги, – заметила она.

И быстро, пока решимость не изменила ей, добавила:

– Я люблю тебя. Давай попробуем еще раз.

Густав

Из-за дверей доносился бодрый перестук клавиш и злорадное хихиканье. Густав терпел минут двадцать, но потом не выдержал и вошел в гостиную. Второй кабинет в его доме стоял в ближайших планах, но пока его не было, Хизер работала здесь. Устроившись на диване, она азартно терзала клавиатуру ноутбука.

– Ты так веселишься, что по всему дому слышно, – пожаловался Густав. – Мне можно прочесть?

Хизер поморщилась.

– Вообще-то полработы не показывают, но если ты страстно поцелуешь меня в ухо…

Густав с готовностью исполнил ее заказ и начал читать:

«Автор чудовищно косноязычен, особенно когда речь заходит о человеческих чувствах. Чтобы не быть голословной, привожу примеры:

«Она хватала руками его голые плечи, теребила высокие скулы…»

«Она знала это, как если бы он озвучил это вслух…»

«От торжества момента ее сердце застучало сильнее…»

«Ее взгляд встретился с глазами принца, и она почувствовала, что ее сердце просится наружу…»

«Она никогда не думала, что такой шикарный и в то же время скромный жених будет ждать ее приближения…»

А когда свадьба сорвалась, мы узнаем, что «отчаяние выворачивало ее наизнанку».

Даже простое описание человеческой внешности дается автору не без труда. Вот лицо главной героини: «Длинные ресницы дополняли ее и без того женственный образ».

Герой ей под стать: «Да, это был самый красивый в мире мужчина. Его золотые зрачки с вкраплениями меди и бронзы внимательно глядели на нее. И вдруг эти глаза вспыхнули огнем тысячи солнц!» Теперь вы понимаете, почему, когда взгляд бедной девушки «встретился с глазами принца», «она почувствовала, что ее сердце просится наружу».

Впрочем, все эти огрехи очень типичны для молодого автора и исправляются одним росчерком редакторского карандаша. Но почему редактор не сделал этого? Решил, что для женского романа и так сойдет, главное – быстрее сдать книгу в печать и получить деньги с наивных читательниц, которые не разбираются в стилистике и купят что угодно, лишь бы было «про любовь»?

Кстати, о любви. С ней проблема серьезнее. Когда героиня рассказывает герою, что рассталась с предыдущим своим женихом потому, что ей хотелось уехать из родной страны, а он не разделял ее планов, герой сурово заявляет: «Если по-настоящему любишь, не всё ли равно, где жить с любимым человеком». И в финале героиня понимает его правоту и остается с ним, отказавшись от своих планов, чтобы «быть ему полезной». Другими словами, автор говорит женщине: твои планы и стремления не имеют значения, когда они не касаются любви. Единственное, что ценно в тебе, – это твоя способность вызывать любовь и быть полезной своему мужчине. Говорит, правда, не слишком талантливо и убедительно. Но в том-то и дело, что это твердят женщинам постоянно, начиная с самого раннего детства. А как известно, капля камень точит».

– Уф! Хорошо, – Густав снова поцеловал Хизер в ухо. – Могу ли я признаться, что мне нравится, когда ты критикуешь не меня?

– Я так рада, что «Дамский угодник» заказал мне целый цикл обзоров! Всё жду, когда им надоедят мои шуточки и они прикроют лавочку. Хотя, конечно, это несерьезная работа…

– Ну да, всего лишь любовные романы, да еще и для женщин, что же тут серьезного?

– Уел!

Хизер подняла руки, словно сдаваясь. А потом спросила:

– А у тебя как дела? Я слышала очень обнадеживающий стук клавиатуры.

– Я снова взялся за «Адвоката для невинной». У меня появилась одна идея. Хочешь посмотреть?

– Ты еще спрашиваешь! – воскликнула Хизер и отложила ноутбук. – Пошли!

Они прошли в кабинет. Густав усадил Хизер в свое кресло, сказал с затаенной гордостью: «Вот. Читай, пожалуйста», – и устроился сзади, чтобы было удобнее целовать ее в затылок. Хизер прочла:

«Аня сжалась в комок, с головой накрылась вонючим жестким одеялом, чтобы хоть как-то спастись от холода и шума, и попыталась уснуть. Ее соседки по камере большей частью не спали. Двое ссорились из-за украденной шпильки, и с минуты на минуту дело должно было дойти до драки. Еще одна горланила хриплым голосом непристойную кабацкую песню. Безумная монахиня, которую взяли за бродяжничество, громко молилась и восклицала: «Прокляты! Все вы прокляты!» Аня была с ней согласна.

Громко заскрипела дверь. Вошел исправник и крикнул:

– Громова! Ступай в кабинет! К тебе пришли!

«Кто пришел и зачем?» – думала Аня, пока ее вели по длинным холодным коридорам. Однако три дня жизни в тюрьме приучили ее держать рот на замке.

В большом, сером и холодном кабинете за столом сидела женщина в белоснежной блузке с высоким, застегнутым темной брошью воротничком. Ее пышные волосы были высоко зачесаны назад и сколоты гребнями, и вся она была такая чистенькая и аккуратная, что Аня сразу почувствовала себя немытой оборванкой, вспомнила, что уже три дня не меняла белье, что ее прическа растрепана и в ней застряли соломинки из дырявого тюфяка, ощутила, как гудит и ноет всё тело, и разрыдалась.

Женщина вскочила из-за стола, усадила ее на стул и обняла.

– Моя дорогая, – сказала она. – Сколько вам всего пришлось пережить! Но скоро всё кончится, я обещаю. Я буду защищать вас и добьюсь вашего оправдания.

Когда смысл ее слов дошел до разума Ани, она заплакала еще сильнее. В этом месте человеческое участие было почти невыносимой роскошью.

– Вы ей еще не адвокат! – буркнул исправник. – И прекратите обниматься с осужденной».

– Исправник? – спросила Хизер, прервав чтение. – Ты уверен?

– Да, так у них называли полицейского, – ответил Густав. – Я смотрел в Википедии. Ты читай дальше!

Хизер продолжила чтение.

«– Не осужденная, а подозреваемая, – строго поправила женщина. – И она станет моей клиенткой, как только подпишет договор. И тогда я буду иметь право от ее лица подать жалобу на ненадлежащее обращение. Так что потрудитесь, чтобы оно было надлежащим. А сейчас затопите камин, принесите бедной девочке чаю и оставьте нас. –

Обращаясь к Ане, она продолжала:

– Я сегодня подам прошение об освобождении вас под залог.

– У меня нет денег, – пролепетала Аня.

– Так часто бывает, – улыбнулась женщина. – Мы подумаем об этом. А сейчас разрешите представиться. Меня зовут Екатерина Абрамовна Флейшиц, я изучала юриспруденцию в Париже и Петербурге, а сейчас работаю помощником присяжного поверенного. И, как я уже сказала, я буду вас защищать.

Исправник, сердито фыркая, как морж, но не произнеся больше ни слова, принес чай, исполнил все остальные поручения женщины и наконец вышел из кабинета. Огонь весело затрещал в камине, и вскоре в комнате стало тепло.

– А теперь, пожалуйста, Аня, расскажите мне всё по порядку, – попросила Екатерина Абрамовна».

– Абрамовна? – переспросила Хизер.

– Да. Это у русских бывает такое второе имя по отцу, – пояснил Густав. – Я уточнял. Как тебе в целом?

– Очень многообещающе, – ответила Хизер. – А молодой человек будет?

– Конечно, будет. Студент-юрист, который работает у Екатерины Абрамовны секретарем. А когда прокурор потребует на суде, чтобы Екатерину Абрамовну отстранили от дела, потому что адвокат должен носить на лацкане фрака значок университета, а женщина носить фрак не может, тот молодой помощник выступит вместо нее и выиграет дело. И это правда, действительно была такая женщина-адвокат, чуть ли не первая в России, и ее действительно отстранили от дела по такой причине. Я когда о ней прочитал, меня как ударило – вот оно! То, что нужно.

– По-моему, это просто здорово, – улыбнулась Хизер.

– И всё благодаря тебе, – признался Густав. – Ты буквально заставила меня открыть глаза и увидеть женщин. Не как объекты для ухаживания, а как личностей. Я коряво говорю, да?

– Ты прекрасно говоришь, – сказала Хизер. – А сейчас замолчи, я тебя поцелую.

Густав с удовольствием исполнил ее просьбу.

Юля

Юля дочитывала в метро томик Стивена Кинга «Как писать книги». Его она не стала заказывать через Тайный клуб, а скачала с какого-то сайта. Ей казалось, что так будет честнее. Пока она читала, ей в голову пришло несколько сногсшибательных идей для нового романа, и сейчас Юле не терпелось взяться за перо. Она открыла на планшете новый файл и стала делать заметки. Нужно было только забрать сына из детского сада, приготовить ужин, искупать и уложить малыша. А потом – она свободна, и ничто ее не остановит!

Мимоходом Юля подумала: «А что, если кто-то где-то сейчас заказал в Тайном книжном клубе новую книгу, поэтому ко мне пришло вдохновение?» Но потом тряхнула головой. Это было не важно. Она ясно представляла себе новый роман. Ее собственный роман. Он будет прекрасен.