Читать книгу Денис Давыдов - Александр Барков - Страница 12

Русская армия под начальством барона Беннигсена, насчитывавшая около восьмидесяти тысяч человек, отступала с боями по прусской земле. Близ малого селения Шлотен французы атаковали наши войска. Земля содрогалась от звона сечи. В решительные минуты боя князь Багратион выдвинулся вперед, дабы смять и опрокинуть неприятеля. Давыдов скакал рядом с храбрым полководцем. Упругий и статный, он справно сидел в седле на молодом дончаке и, гусарской саблею сверкая, разил улан. Яростная сеча длилась около часа. Внезапно французы дрогнули и попятились назад. Но тут разорвалось ядро и убило под Давыдовым лошадь, а сам он был легко ранен в ногу и контужен.

Удалого адъютанта Багратиона отправили на излечение в сельскую больницу, под опеку доктора Рольфа Винера. В молодости Винер жил и обучался в Москве и довольно сносно изъяснялся по-русски.

На дворе стояли солнечные майские дни. За окнами больницы шелестели ветвями цветущие вишни и яблони, а на клумбе подрагивали от порывов ветра белые ароматные нарциссы.

Взращенный среди лесов, лугов и полей Бородина, Давыдов более всего на свете любил простор и раздолье. Он часами смотрел на плывущие по небу перистые облака, на потолок и белые стены палаты, вел душеспасительные беседы с доктором Винером и, несмотря на все это, томился от скуки и мечтал как можно скорее подняться на ноги и снова стать в строй.

В то лучезарное утро гусар проснулся раньше обычного, сел к окну и принялся читать свои новые стихи:

– Гутен морген, куссар Давыдофф! – в палату тихо вошла миловидная, с пышной русой косой за плечами, дочь доктора Винера Эльза и поставила на стол букет белоснежных нарциссов.

– Гутен морген... – проронил приятно удивленный гусар. – Благодарю вас за цветы!

– Как вы себя чувствует?

– Благодарю вас, хорошо, милая Эльза! Того же и вам желаю. А где же?.. Где доктор Рольф?

– Мейн фатер, папа, он есть доктор, сегодня немного нездороф...

– Как странно! Не правда ли? – рассудил Давыдов. – Прежде я думал, что доктора никогда не болеют, а гувернеры знают все на свете.

– Это очень хорошо, куссар Давыдофф...

– Что хорошо?

– А то, что у вас возникло чувство юмор.

– О да! – улыбнулся гусар.

– Мой фатер, доктор... Он говорит мне, когда у больной возникает юмор, – это очень хорошо! Зер гут! Значит, дело идет на поправку!

– Да я и сам это чувствую... С каждым часом и каждым днем...

– Зер гут!

– Знаете, Эльза, меня словно распирает сегодня от любви и юмора. Послушайте-ка:

– Это плохо! – сказал Эльза. – Зер шлехт, куссар Давыдофф!

– Что – плохо?

– Мне нельзя слушать такие стихи, – девушка заткнула уши. – Мне только шестнадцать!

– Помилуйте! Да когда ж их еще и слушать?! – возразил Давыдов. – Шестнадцать лет – самое время! Прекрасное безоблачное время!

– Что прекрасно, куссар Давыдофф?

– Что ваш фатер, то есть доктор, как вы изволили выразиться, сегодня нездороф!

– Ваши слова несправедлив...

– Почему же? Ведь я просто хотел сказать, как хорошо, что доктор сегодня «немножко нездорофф». И вместо него ко мне пришли вы...

– Отец сделал вам вчера перевязку? Как ваша нога?

Давыдов с большим трудом поднялся с кровати, попытался шагнуть, опираясь на больную ногу, но тут же громко вскрикнул и упал на пол:

– Ой! Ой! Ой! Бо-бо-лит!

– Насколько мне помнится, мейн фатер делал вам перевязку на правой нога, а здесь – левый...

– Неужто? Левая! Ах да, я, право, запамятовал... – тут же согласился с Эльзой Давыдов.

– Все нормально, – осмотрев раненую ногу, сказала Эльза. – Зер гут! Я должна вас порадовать, господин Давыдофф. Скоро вас выпишут...

– Странно... Довольно странно, Эльза! Какая-то метаморфоза! Пять минут назад мне хотелось выскочить из окна и убежать поскорей из этой белой и опрятной тюрьмы-больницы в свой полк, к гусарам:

– А сейчас такой желаний пропал? – испытующе посмотрела на него Эльза.

– Признаться, есть еще. Но мое желание становится все меньше и меньше. Тает, как глыба льда в жаркий день. Ведь вам всего лишь шестнадцать. А мне уже двадцать два... Я старик!

– Ничего, ничего... «Молодость – единственный недостаток, который с годами проходит», – так говорит мой фатер.

Внезапно Давыдов схватился за голову:

– Да я не об этом...

– Что такой?

– Что-то голова кругом идет...

– Это от запах цветов на столе, – забеспокоилась Эльза. – Хотите, я сейчас же выброшу за окно этот букет?

– Нет-нет, пусть цветы стоят в вазе. Это так приятно. Пусть голова идет кругом! Это очень хорошо!

– Хорошо, что голова идет вокруг шея? – пожимает в недоумении плечами Эльза. – Как это? Я не так вас поняла, куссар Давыдоф?

– Да почти что так. А знаете, Эльза, я ведь, кажется, сегодня влюблен...

– Когда кажется, то крестятся, – так говорят у вас в Россия.

Денис Давыдов встал с постели и троекратно перекрестился:

– Ничего-ничего, это быстро проходит, – Эльза кокетливо взмахнула руками. – Вы же поэт! А у поэтов все быстро проходит – грусть, рана, любов...

– Вы смеетесь надо мной?

– Ничуть. Все проходит. И любов – тоже. Как это вы изволили сказать по-русски: «Как глыба льда в жаркий день».

– Да ведь это всего лишь сравнение...

– Сравнение... Хорошо – плохо, горячо – холодно...

Давыдов печально качает головой:

– Плохи мои дела: у вас, Эльза, философский склад ума. Поэтам с такими девушками весьма трудно.

– Трудно? Ничего подобного, как говорит мой фатер, на поэтов оказывает расслабляющее влияние запах цветов, а на меня – стихи...

Давыдов рассмеялся и оживился:

– Правда?! Да вы, Эльза, – сказка! Нет, я хотел сказать – загадка!

– От стихов я таю... – Эльза потупила большие серые глаза. – Да-да, как та глыба льда... И очень даже могу совершить, как это... необдуманный легкомысленный поступок!

– Серьезно?! Вот уж чего бы я никогда не подумал. Я всегда считал, что на такое способны ветреные барышни только в Москве.

– В Москве? – улыбнулась Эльза. – Москва – это очень далеко от нас.

– Да, не близко...

– Поэт Давыдов – это не география. Поэт – это чувство.

– О Эльза! Эльза! – воскликнул Давыдов и вполголоса запел:

Давыдов так увлекся, что совсем забыл про больную ногу. Он встал на табуретку. Эльза прижалась к нему и тоже забралась на табуретку. Внезапно лица их оказались рядом... Гусар обнял и крепко поцеловал девушку. Но в этот миг дверь распахнулась и быстрой походкой в палату вошел доктор Рольф Винер в белом халате.

От неожиданности Эльза присела и вскрикнула: «Майн фатер! О ужас!»

Давыдов едва не упал с табуретки... и опустил глаза.

Доктор печально качнул головой.

– Фатер... Ну зачем вы явились, доктор Рольф, так не вовремя?!

– Позвольте узнать, гусар Давыдоф! Но ведь вы... вы же у нас немножко болен?

– Мне сегодня гораздо лучше!

– Я вижу, гусар Давыдоф, наше лечение пошло вам на пользу, улыбнулся доктор. – В далекой молодости я имел практику в Москве...

– Фатер! – вскрикнула Эльза – Представьте себе. И мы тоже только что вспоминали о Москве...

– Вижу, вижу... – усмехнулся отец. – И на эта табуретка забрались, наверное, чтобы поглядеть на далекая русская столица?

– Конечно, но не только это... – вставил словцо Давыдов.

– Мне понятно: гусар Давыдоф взбирался на высоту, чтобы испытать больная нога Но ты? Ты, Эльза, каким образом оказалась там?

– Сама не знаю...

– Сестра милосердия, юная девиц, оказывается на табурете рядом с раненым гусар, которому вчера сделали перевязку. Дочь не знает, что отвечать своему фатер?!

– Знает, доктор Винер, – заступился за Эльзу Давыдов. – Просто она робеет...

– Что такое за слово – ро-бе-ет? Я не знаю. Но тем более. Тут, на табуретка, даже сестра милосердия не может объяснить свой необъяснимый поступок?!

– Но, фатер... вы же сам изволил сказать, что он необъясним...

– Но тем хуже, – все более распаляясь, вопрошал доктор. – Каким образом сестра милосердия попал на табурет в обьятия горячий гусар? Доннер веттер!

– О фатер! – как бы спохватившись, отвечала Эльза. – Просто мы... хотел проверить, сможет ли завтра куссар Давыдов сесть на коня.

– Ну и как? Как, по-твоему? – рассмеялся отец. – На мой взгляд, испытания имел успех!

– Вы правы, как всегда, доктор! – радушно улыбнулся гусар. – Весьма удачно!

И тут доктор, сменив гнев на милость, по-настоящему развеселился.

– Вот и хорошо! Вот и прекрасно! Ладушки-оладушки! Так, кажется, говорят у вас в России?

При этих словах Винер несколько раз хлопнул в ладоши. Дверь отворилась, и в палату вошла дородная немка средних лет с лошадиным лицом.

– Вот, гусар Давыдов, ваша новая сиделка, фрау Брунгильда! – представил вошедшую даму доктор. – Прошу, как говорится, любить и жаловать!

Оглядев с ног до головы раненого гусара, фрау Брунгильда изрекла громким грудным голосом:

– О майн либе!

От столь неожиданного приветствия Давыдов смутился и опустил голову.

– Но ведь это же... Это же, доктор... – с негодованием вскричал Давыдов. – Гренадер в юбке!

– Гренадер? – лукаво усмехнулся доктор. – Это то, что вам сейчас необходимо. Фрау Брунгильда – вдова. И, кстати, тоже очень любит поэзия!

– О майн либе! – Воскликнула фрау.

От этих слов Давыдов вздрогнул и с мольбой в голосе обратился к доктору:

– У меня к вам, Рольф Карлович, одна маленькая просьба.

– Просьба?! Что за просьба?

– Не разрешите ли вы мне остаться в одиночестве, без сиделки?

– Ни в коем случае. Вы не просто раненый или больной. Вы – поэт! А у поэтов всегда... как это по-русски теплый? Нет, очень горячий голова!

– О майн либе! – вновь подала голос фрау Брунгильда.

Не на шутку испугавшись возгласов сиделки, Давыдов покорно лег в постель, накрылся одеялом и поинтересовался:

– А эта милейшая фрау еще что-нибудь знает, кроме этого несносного «О майн либе!»?

– По-русски она не знает, – пояснил доктор. – Но фрау Брунгильда знает много другого... весьма полезного. Скажем, военных эпизод из практика ее покойного мужа. Он был смел и решителен: пух-пух! Настоящий артиллерист!

– О, нет-нет! – взмолился Давыдов и тотчас же вскочил с постели. – Премного благодарен фрау Брунгильде! И вам, доктор Винер, за заботу о бедном гусаре... Я вполне здоров и чувствую себя превосходно!

– Ну что вы, гусар Давыдоф! Не стоит благодарности. Это мой долг. Долг врача и... несчастный отец этой ветреной юный созданий!

Давыдов, напевая, стал танцевать с Эльзой вокруг злополучной табуретки шуточный семейный танец с пением – гросфатер.

На прощание все обнялись.