Читать книгу По прозвищу «Малюта» - Александр Берг - Страница 6

Телефонный разговор, оставшийся за кадром

– Привет, узнал?

– Конечно.

– Я чего звоню, на заводе все в полном восторге от твоих чертежей и того, что получилось. Начальство хочет наградить автора чертежей, да и познакомиться с ним тоже.

– Не выйдет.

– Что, неужели автора больше нет?

– Почему, есть, жив и здоров, чего и нам, надеюсь, желает.

– Тогда почему? Его наградить хотят.

– Он свою награду уже получил.

– Какую?

– А оружие, которое вы для нас по его проекту сделали. Сейчас оно у нас пройдёт проверку, и я подам наверх рапорт.

– А как насчет авторства? Заводские очень этим интересуются.

– Пусть на себя оформляют, я говорю, нашего человека интересует само оружие, а кто и как его выпустит, неважно.

– Кто он, если не секрет?

– Армейский лейтенант.

– Тогда почему ты со своим управлением тут замешан?

– Потому что он тренирует для нас взвод моих бойцов вместе со своими.

– Чему?

– Приезжай к нам и сам увидишь.

– А на словах?

– Группу специального назначения для силовых действий в любых условиях.

2 октября 1937 года, посёлок Черняхов

Снова показательное выступление, вот только для нового начальника Житомирского управления НКВД. Вместо старого прибыл новый, капитан государственной безопасности Лаврентий Трофимович Якушев. Учитывая то обстоятельство, что прошло уже более двух месяцев, то и подготовка бойцов при интенсивном обучении возросла, так что для этого времени они очень неплохо прошли полосу препятствий и тропу разведчика, а затем провели учебный бой в помещениях и напоследок рукопашный бой на плацу. Высокое начальство осталось нашим выступлением довольно, а значит, можно продолжить выбивать из него плюшки. Совместными усилиями нашей дивизии и НКВД смогли пробить в небольшой местной швейной фабрике, что, откровенно говоря, больше походила на большую мастерскую, пошив новой формы и маскировочных накидок, но это на лето, а ведь скоро зима и тогда понадобятся белые маскхалаты. Кроме этого, напрягли шорников, и у нас появилась необходимая снаряга в виде разгрузок и ременных систем под оружие и амуницию. Вот теперь, по крайней мере внешне, мои бойцы уже более или менее походили на спецназ моего времени. Заказал я и лыжи, в дивизии, как оказалось, не было ни одной пары лыж. Сейчас, пока нет снега, мы бегаем, но как только он выпадет, перейдём на лыжи, которые тоже покрасим в белый цвет. Чувствую, что именно моё подразделение станет родоначальником биатлона в СССР. Точно я, конечно, не знаю, но вроде его пока ещё тут нет. А чтобы он лучше пошел, устрою соревнование, две команды, мои орлы и приданные гэбисты, вот пускай и соревнуются между собой, как в настоящем биатлоне. Я это, кстати, люблю, если так, к спорту я был равнодушен, то биатлон всегда смотрел с удовольствием, вот и тут сделаю и буду смотреть уже не по зомбоящику, а вживую.

Кстати, регулярные стрельбы тоже сделали своё дело, стрелять бойцы стали намного лучше. А я пока думаю, как лучше подкинуть идею снайперских и антиснайперских подразделений. Надо, кстати, антиснайперскую винтовку калибра 12,7 миллиметра сделать, вот только тут я уже пас. Пусть попробуют сделать на базе СКС, но, разумеется, с указанным мной калибром и отъемным десятипатронным магазином, хотя, возможно, и меньшим, на восемь или шесть патронов. Калибр всё же более крупный, а магазин должен быть относительно компактным, но это уже к разработчикам.

А так жизнь идёт своим чередом, и у меня нет ни минуты свободного времени, тренирую и гоняю своих гавриков и в хвост, и в гриву, но и результат налицо. В принципе для этого времени уже очень хорошо подготовленное и экипированное подразделение.

18 октября 1937 года, посёлок Черняхов

После десятикилометрового кросса в полной боевой выкладке мы подбегаем к нашему стрельбищу. От стандартного его отличают: во-первых, мишени, они не обычные щиты с кругом и крестовиной, а в виде человеческих фигур, различных – и ростовых и низких, как будто противник в окопе. А во-вторых, мишени не закреплены намертво, от попадания в них пули падают, тем самым имитируя поражение противника выстрелом. Чем не биатлон, сначала бег, а затем стрельба. Сейчас бойцы стреляют уже более или менее, и это после пробежки, когда дыхание сбито, а не в спокойной обстановке. Пока так, а затем я добавлю ещё и взрывы взрывпакетов, для того, чтобы бойцы привыкли к тому, что в любой момент рядом что-то может взорваться, и не шугались этого. Вечером курс вождения, комдив выделил две «полуторки» и один «захар», и от НКВД еще две «полуторки», тут всё расписано наперёд и свободные бойцы занимаются индивидуально на спортплощадке или отрабатывают рукопашный бой. Многому я, конечно, их за это время не научил, но с десяток наиболее необходимых приёмов они уже выдают на автомате, а на очереди ножевой бой. Если хватит времени, научу их многому, вот только думаю, скоро нас куда-нибудь кинут для проверки наших знаний и умений, а также оценки необходимости нашего существования.

Вечером ко мне пришел Углов, с бутылкой. Хоть он и старался держаться как обычно, но мне была понятна причина его появления с бутылкой водки. Мы уже достаточно долго тренируемся вместе, просто Углов в первый же день подошел ко мне и попросил меня начать с ним индивидуальные занятия по рукопашному бою. Его интерес понятен, а я и не возражал, бой с тенью это бой с тенью, всегда лучше тренироваться со спарринг-партнёром, пускай Углов ещё ничего не знает и не умеет, но главное, есть желание учиться и тренироваться, а знания придут. За эти пару месяцев он неплохо подтянулся, а мы сблизились. Впрочем, я не обманывался, рупь за сто, Углову поручили втереться ко мне в доверие, но и меня это в принципе устраивало, и вот, похоже, он решил активизироваться и попытаться хоть что-то узнать от меня во время пьянки. Так я не пью, не любитель, хотя могу посидеть в компании, разве что пиво выпить или хорошее вино, но тут, скажем так, наши интересы совпали. Я получал хороший шанс слить часть информации НКВД, причём так, что они сами будут молчать об этом, так как иначе их начальство подумает, что они с ума спятили.

Первую бутылку мы уговорили быстро, причём пили наравне, затем Углов сбегал и скоро принёс ещё две, думаю, они у него были приготовлены заранее, и вот теперь он в основном подливал мне, а сам пил очень мало. А я что? Я стал ему подыгрывать и скоро изображал очень хорошо подпившего, и вот тогда Углов стал осторожно выспрашивать меня, откуда я всё это знаю. Разумеется, трезвому мне он это не сказал, да и слегка подпившему тоже, а так я был для него очень навеселе. Ещё вначале, когда только он принёс бутылку, я понял, чего он хочет, и тоже предпринял кое-какие меры, в частности, съел пару бутербродов, которые намазал очень толстым слоем масла, да и закусывал жирной тушенкой, причем старался в основном есть не мясо, а мягкий и душистый жир. Конечно, это от опьянения не спасёт, но замедлит всасывание алкоголя в кровь, а потом, когда выпили вторую бутылку, я сходил в туалет, благо он был на улице, а там быстро вызвав у себя рвоту, очистил желудок. В результате было лёгкое опьянение, когда я четко всё осознавал, зато внешне был сильно пьян, вот в таком состоянии и начался у нас, наверное, самый главный разговор.

– Знаешь, Игорь, я вот никак понять не могу, ты ведь тоже только из училища, ещё не служил, так откуда ты всё это знаешь? У меня такое ощущение, что ты уже лет десять оттянул в армии, не меньше, и не простым пехотинцем, а в разведбате.

– Артём, тебе лучше этого не знать.

– Такой большой секрет?

– Да какой к чертям собачьим секрет, просто скажи кому, откуда всё это, так не поверят, психом назовут, да и я сам, не случись это со мной самим, тоже посчитал бы бреднями психбольного. А самому уже хочется на стену лезть от всего этого.

Углова это не на шутку заинтересовало, что такого могло произойти со Скуратовым, что он так говорит.

– А ты мне скажи, глядишь, легче станет, иногда надо просто поделиться проблемой с другом. Мы ведь друзья?

– Друзья! Только думаю, и ты скажешь, что я умом тронулся, так как в такое просто невозможно поверить.

– А ты скажи, а я уже сам решу, верить или не верить.

– Ну смотри, Артём, ты сам захотел. Я когда сюда приехал, то чуть не погиб, на станции электрик, алкаш чёртов, плохо кабель электрический закрепил, вот он на меня и упал. Очнулся я, когда мне искусственное дыхание делали, и в первый момент даже не понял, кто я и где нахожусь, потом только в себя пришёл.

– И что?

– А то! Мне после этого каждый день сны сниться стали, а там такое!

– Что может быть такого в снах?

– В обычных ничего, а эти… я даже не знаю, как их назвать. Короче, в них мне снился я сам, только не зелёный лейтенант Скуратов, а гвардии генерал-полковник, заместитель командующего войсками специального назначения.

Я решил не мелочиться, хотя в прошлой жизни, думаю, вряд ли вырос бы выше полковника, но тут, как говорится, каши маслом не испортишь.

– Сам вначале не поверил, но убедили.

– А почему гвардии?

– В 1943 году товарищ Сталин возродит боевые традиции Русской армии, введет погоны, обращения солдат и офицер, а также гвардию. Вот я сам и начал показывать, что меня и всю нашу страну ждёт – и это страшно, это очень страшно! После того, что я, будущий, показал себе настоящему, сделаю всё, чтобы как можно лучше подготовиться к предстоящей войне.

– А что за война?

– С Германией, продлится почти четыре года, и хоть мы и победим, половина страны будет лежать в руинах, а мы потеряем около двадцати миллионов человек. И я пройду всю эту войну от первого до последнего дня. Начну ротным, закончу полковником, начальником группы специального назначения фронта. Вот только путь этот будет страшен и кровав. Сначала отступления под непрерывными бомбёжками с воздуха, так как большинство наших самолётов уничтожат на аэродромах в первый день войны. Постоянные окружения и прорывы из них, потом битва за Москву, когда в первый раз хвалёный немецкий вермахт получит по зубам. Потом два года тяжелейших боев, когда наша армия будет учиться в боях, и затем медленное отбирание нашей территории назад. А потом освобождение других стран и добивание фашистской гадины в её логове. Вот только самое страшное было, когда мы концлагеря освобождали, я сам лично в будущем освобождал сначала концлагерь Освенцим, а затем Бухенвальд, и это было страшно, я и подумать не мог, что такое будут творить с людьми. Целые склады, заполненные человеческими волосами для матрацев или кожей, из которой делали кожгалантерею. Представь себе перчатки, ремни, сумочки, бумажники, абажуры для ламп, сделанные из человеческой кожи. А когда мы освобождали узников, особенно детей, то мне хотелось плакать. Это были просто ходячие скелеты с огромными глазами, знаешь почему? Просто организм сжигает всё что можно, и хоть мы освободили этих детей, но они уже были мертвы, понимаешь, мертвы, и мы ничем не могли им помочь, потому что их организмы уже не принимали еду, и они все были обречены. Они ещё ходили, говорили, но уже были мертвы, так как им оставалось жить считанные дни. В этих лагерях людей сначала травили в газовых камерах, а потом сжигали их тела в печах крематориев.

Я с силой стукнул кулаком по столу и, налив себе стакан водки, залпом его выпил. Да, в реальности я не был там лично, но видел документальные фильмы и фотографии и сейчас чувствовал себя, как будто я сам лично там был. И в этот момент я ничуть не играл, особенно если учесть, что половина моей родни погибла во время Великой Отечественной войны, то мои чувства были настоящими, да думаю, любого нормального человека это заставит содрогнуться.

– Меня потом после этого долго кошмары мучили, а эсэсовцев и солдат охранных дивизий мы резали, всячески старались при соприкосновении не застрелить их, а своими руками их выпотрошить, чтобы они долго и мучительно подыхали. Знаешь, после того как пару десятков этих нелюдей лично зарезал, стало отпускать.

Углов неверяще смотрел на меня, и я мог его понять, действительно, поверить в рассказанное мной было просто невозможно. Именно поэтому я и подгадывал подходящий момент, и попытка Углова меня напоить подошла просто идеально для этого. Вот только он, похоже, не особенно этому верил.

– А методики обучения и схемы оружия, так это то, что было разработано во время войны.

Лейтенант Углов слушал и отказывался верить услышанному, так как это было совершенно нереально, но Скуратов говорил эмоционально, а выпил он уже много. Сейчас приканчивали третью бутылку водки, и только первую они выпили напополам, дальше он в основном подливал её Скуратову, а сам только делал вид, что пьёт. Вот и что теперь думать после услышанного? Прав был Скуратов, что никто не поверит в его историю, но, черт возьми, сказал он правду или напридумывал это всё, как понять? И тут Углова осенила идея, как ему показалось, гениальная. Придумать действительно можно многое, но вот песни, если это действительно с ним произошло, то он должен знать песни, которые будут петь и именно об этой войне.

– Слушай, Игорь, а какие были песни?

– Хорошие.

– А об этой войне?

– О войне? Ладно, слушай, только сам понимаешь, певец из меня ещё тот.

Углов, казалось, весь превратился в слух, хотя певец из меня действительно так себе.

Затем запел следующую песню.

– Или вот эта:

А после следующих слов Углова тоже торкнуло, ибо слова песни действительно брали за душу.

А напоследок вот тебе стихи!

Не знаю, как я смог спокойно произнести эти стихи, а вот Углов откровенно плакал.

– Ну что, Артём, как тебе песни, хватит или ещё хочешь послушать?

Наверное, с полминуты Углов молчал, а затем спросил:

– А какая твоя любимая?

– Разумеется, эта!

Теперь Углов окончательно убедился, что Скуратов не врёт, ну не мог он просто так написать такие песни, для этого надо было самому пережить эту войну. Вот только как это кому сказать, ведь не поверят, ну невозможно в такое поверить! Прав он, сочтут сумасшедшим, но рассказать это начальству он обязан, а там пускай оно само решает, что с этим делать. Пока он об этом думал, Скуратов, положив голову на стол, заснул. Едва растолкав его, Углов, придерживая, довел его до койки, куда и сгрузил пьяного собеседника. Тот, только рухнув на койку, тут же захрапел, и Углов спокойно пошел к себе. Послезавтра выходной, и он спокойно сможет съездить в Житомир, где поговорит с капитаном Костроминым.

Я тоже остался доволен состоявшимся разговором, вроде не прокололся и достоверно сыграл пьяного, зато слил нужную мне информацию НКВД и под таким соусом, что в принципе ко мне не придраться. Теперь остаётся ждать, когда Углов сообщит об этом своему начальству, а сейчас завершающая стадия, я положил голову на стол и действительно через минуту заснул. Время уже позднее, и мне, разумеется, хотелось спать, а тут ещё и водка, приличное количество которой мне пришлось снова выпить.

Потом Углов меня поднял и помог добраться до моей койки, куда я с облегчением рухнул и тут же снова заснул.

20 октября 1937 года, Житомир, управление НКВД

Младший лейтенант Углов приехал в управление НКВД Житомира к полудню, капитан Костромин был на месте, и он сразу отправился к нему на доклад.

– Разрешите, товарищ капитан?

– А, Углов, проходи, что хотел?

– Мне вчера удалось подпоить Скуратова и вывести его на разговор.

– И как? – с неприкрытым любопытством спросил его капитан Костромин.

– Честно говоря, это совершенно невероятно и звучит дико. Поверить в это просто невозможно, но, похоже, это правда.

– Заинтриговал! Давай говори, что там Скуратов наговорил.

– Всё началось по его прибытии сюда, на железнодорожной станции его ударило током, я специально сегодня утром заехал и проверил, всё так и есть. Начальница станции перепугалась, когда на Скуратова упал плохо закреплённый провод под напряжением, он потерял сознание, и его сердце перестало биться, но начальница станции сумела его откачать.

– Интересно, а дальше?

– Вот после этого, по словам Скуратова, ему и стали сниться сны, а там он сам, только постаревший, который показывал ему предстоящую войну…

Углов не успел договорить, капитан Костромин его перебил.

– Когда, с кем?!

– По словам Скуратова, война начнётся летом 1941 года с Германией, и хотя мы победим, но наши потери будут катастрофические. А все его знания и умения – это его собственные, которые он получил во время этой войны, и снился ему он сам, но уже гвардии генерал-полковник, заместитель командующего войсками специального назначения.

– Теперь, похоже, всё сходится… – задумчиво проговорил Костромин. Ну не может обычный лейтенант, только после училища, знать и уметь то, что знает и умеет Скуратов. И ведь он прав, попробуй поверь в такое.

– Я вначале подумал, что он мне сочиняет, а потому попросил его спеть песни из будущего.

– И как, спел?

– Спел, и такие песни просто так не придумать, это действительно надо пережить. Он такие ужасы рассказывал, что жуть берёт. Про лагеря смерти, про то, что немцы из человеческой кожи кожгалантерею шили, и как он, и его бойцы после этого лично резали солдат охранных дивизий и охрану этих лагерей, не стреляли, а именно резали, своими руками, чтобы чувствовать их смерть.

– Да, такое начальству не доложишь, не поверят и тебя самого сумасшедшим посчитают.

– Вот поэтому он ничего и не рассказывал.

– Нашему начальнику всё равно придётся рассказать, а вот дальше, думаю, не стоит. Тренирует он для нас бойцов, вот пускай и дальше тренирует.

После ухода Углова Костромин отправился на доклад к капитану Якушеву. Тот, молча выслушав доклад Костромина, задумался. Всё это на первый взгляд выглядело мистификацией, но негласная проверка подтвердила – это действительно лейтенант Скуратов. Вот только рационально объяснить его знания и умения было невозможно, а вот за время своей службы он один раз столкнулся с чертовщиной, по-другому это было не объяснить. И Костромин прав: сообщать об этом вышестоящему начальству не стоит. Главное, что Скуратов сейчас вовсю использует свои знания и опыт для обучения бойцов, своих и НКВД, а значит, пускай и дальше учит. Пока им не заинтересуется начальство, лучше не привлекать к нему лишнего внимания, а там видно будет.

Но тут Якушева словно торкнуло, он просто взглянул на эту ситуацию с другой стороны и понял, если начальство узнает об этом, то уничтожат не только Скуратова, уничтожат всех, кто с ним контактировал. Если Скуратов не врет, то какой компромат он знает на начальство, а с кем он поделился? Уничтожат всех!

– Костромин, лично предупреди Углова: обо всем, что он узнал от Скуратова, никому ни слова, иначе нас уничтожат, всех уничтожат, и не вздумайте снова его расспрашивать!

26 февраля 1938 года, посёлок Черняхов

По заснеженной дороге через поля двигалась небольшая колонна: две чёрные «эмки» и грузовик с охраной. До места назначения уже оставалось всего несколько километров, когда внезапно сугробы, наваленные вдоль дороги, ожили. В шедшую первой «полуторку» с бойцами забросили небольшой предмет, который и взорвался с очень яркой вспышкой и сильным грохотом. От неожиданности грузовик слетел с дороги и уткнулся в высокий сугроб, после чего и заглох. Обе «эмки» тоже встали, и в тот же момент с обеих сторон дороги к ним метнулись фигуры во всём белом. Мгновение, и дверцы машин распахнуты, а в лицо опешившим пассажирам уже смотрят стволы автоматов.

Сначала в себя пришел ехавший в первой легковушке нарком внутренних дел Украинской ССР, комиссар государственной безопасности 3-го ранга Александр Иванович Успенский. Он уже только собрался произвести разнос всем присутствующим, как вдруг фигуры в белом встали по стойке смирно, а одна из них, стянув с лица белую вязаную маску, отрапортовала:

– Товарищ комиссар государственной безопасности третьего ранга, разрешите доложить!

Опешивший от такого резкого перехода Успенский машинально кивнул и сказал:

– Докладывайте.

В этот момент ехавший во второй машине начальник Киевского военного округа, командарм 2-го ранга Тимошенко вылез из своей машины. Ему никто не мешал, он сначала тоже хотел устроить разнос, но чуть опоздал и теперь тоже слушал доклад неизвестного.

– Товарищ комиссар государственной безопасности третьего ранга, разведывательно-диверсионная группа «Зэта» успешно провела учебный захват командования округом.

– Вы тут что, совсем в своём медвежьем углу рехнулись?! Решили, что начальство отличный объект для учёбы? Да я вас за такое!..

– Нет, товарищ комиссар государственной безопасности третьего ранга, просто лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, а собственный опыт ещё больше сделает человека объективным. А теперь представьте, что вместо вас ехал командный состав потенциального противника. Я, конечно, прошу у вас прощения за это, но зато сейчас вы лично смогли увидеть, чего стоят мои бойцы.

– А если я тебя сейчас под трибунал отправлю, а твою группу расформирую?! Что тогда будет?

– Наша армия лишится зародыша подразделения специального назначения. Со временем, конечно, снова возродят, вот только много времени потеряют и позже много крови за это заплатят.

Уже немного остывший Успенский спросил:

– И кто это всё придумал?

– Я, товарищ комиссар государственной безопасности третьего ранга, командир разведывательно-диверсионной группы «Зэта», а также командир третьего взвода третьей роты второго батальона 137‐го стрелкового полка лейтенант Скуратов. Собственно говоря, именно мой взвод и есть группа «Зэта», это кроме прикомандированных ко мне бойцов НКВД.

Тут Успенский еще больше удивился.

– Почему наши бойцы прикомандированы к твоему взводу?

– Для обучения. Прежний начальник НКВД Житомира распорядился, захотел получить в своё распоряжение отлично подготовленное для разнообразных заданий подразделение. А я получил спарринг-партнёров для своих бойцов, здоровая конкуренция. В итоге все довольны, да и мне стало легче свои идеи в штабе полка и дивизии проталкивать.

– А что ещё умеют твои бойцы?

– Основное направление их деятельности – это разведка, различные диверсии в тылу противника, уничтожение и захват командного состава. Пример захвата мы только что вам продемонстрировали.

– А если бы нас сопровождали бронеавтомобили?

– В реальном бою никаких дополнительных сложностей, в учебном, конечно, сложней.

– Это ещё почему?

– Так свои же, калечить и убивать нельзя, а нам проще бронеавтомобиль подорвать, чем его захватить, и при этом никого не ранить.

– Ладно, поговорим в штабе дивизии. Прибудете туда.

– Мы с вами.

– Так мы на машинах.

– А мы на лыжах, поверьте, быстрее двадцати километров в час вы не поедете, а мы вполне можем держать эту скорость.

Совместными усилиями грузовик вытолкнули назад на дорогу, и колонна поехала дальше, а бойцы заскользили на лыжах вдоль дороги и действительно не отставали от машин.