Читать книгу Галиция. 1914-1915 годы. Тайна Святого Юра - Александр Богданович - Страница 7

Глава 7
В Бродах

Оглавление

Галицийский город Броды и российский Радзивилов более двух веков были тесно связаны главным источником своего существования – торговлей. Das Zollamt[22] – с одной стороны и в пятнадцати верстах таможенный пост – с другой разделяла колючая проволока с пограничной охраной.

Галиция была отделена от восточного соседа не только солдатскими кордонами, их разнила цивилизация, образ мыслей и стиль жизни.

Галицийские власти освободили город Броды от пошлин, надеясь сделать его мощным торговым центром на востоке империи. Однако эти планы, как, впрочем, и другие перспективные проекты относительно Галиции, не осуществились. Вена всегда подозрительно относилась к идее экономического развития своей восточной провинции, а в сейме со стороны польских депутатов продолжали слышаться нарекания о том, что Броды ничего не дают галицийскому народу, потому что город полностью находится во власти евреев и их одесских торговых связей.

С началом войны Броды и Радзивилов первыми подверглись бомбардировкам и разрушениям. Однако их железнодорожные станции были быстро восстановлены по причине большой стратегической важности для всего Юго-Западного фронта. Именно здесь осуществлялись перегрузки российских воинских грузов и личного состава с вагонов широкой колеи на узкоколейные европейские, формировались эшелоны для отправки на фронт и составлялись маршевые роты.

Центральная гостиница «Европа» в Бродах в эти дни была до отказа заполнена офицерами. Порядок изо дня в день оставался неизменным: каждое утро постояльцы разъезжались: одни на фронт, другие на родину, а их место занимали вновь прибывшие.

Военный следователь капитан Белинский ожидал рассвета в фойе гостиницы в компании четырех офицеров и одного штатского. На столе перед ними лежали остатки закуски. Рядом на диванах и в креслах дремали офицеры. Группа молодых офицеров, окутанная густым табачным дымом, играла в пул. В промежутках между их азартными возгласами слышалось постукивание мелкого дождя по подоконнику и гудки паровозов со станции.


Утром на военном поезде, курсирующем между Бродами и Львовом, Белинскому предстояло проследовать к месту назначения – в штаб Восьмой армии Юго-Западного фронта.

Приказ отбыть на фронт стал для капитана неожиданностью. Будучи включенным в состав государственной комиссии по расследованию шпионской деятельности иностранных компаний в России, он считал делом бесполезным ходатайствовать о своей отправке на фронт.

С самого начала войны тема шпионажа иностранных фирм в России была у всех на устах, и общественность с нетерпением ждала громких разоблачений. Капитан участвовал в разработке сотрудников немецких филиалов американской компании «Зингер». Уличить их в шпионаже так и не удалось, комиссию сократили, и Белинский в числе других следователей был направлен на укрепление создаваемых контрразведывательных отделений штабов армий.

Особых хлопот со сборами и прощаниями не было. В свои двадцать семь лет капитан был холост. Единственная из родных – мать после гибели мужа на Японской войне проживала в небольшом имении под Вильно. О своем отъезде на фронт он решил сообщить ей позже.


– Мы были обречены, нас просто бросили на произвол судьбы, – уже порядком охмелев, картавил молодой прапорщик с перевязанной головой, – ни врачей, ни сестер, ни кухни, ни чистого белья, ничего. Мне повезло больше других – я был в сознании, пуля попала в щеку и вышла возле шеи под подбородком, не задев ни костей, ни зубов, ни языка. Вокруг просили пить, глухо стонали, как из подземелья. Многие не подавали признаков жизни, от них шел такой тяжелый дух, что от одного этого можно было помереть… Утром нас, офицеров, кто был еще в сознании, успели вывезти на подводе, остальных оставили австрийцам.

– Что тут говорить, – после небольшой паузы заговорил ротмистр в потертом, выцветшем полевом кителе без верхней пуговицы, – отсутствие санитарных частей – не единственная беда. У нас не хватает снарядов, продовольствия, транспорта. Я не раз видел, как гибнут от голода лошади, – сена и овса тоже нет.

Ротмистр глубоко вздохнул и с горечью добавил:

– Надо признать, господа, войска у нас в хаотическом состоянии, мы не готовы к энергичным действиям.

– Я думаю, ротмистр, вы немного преувеличиваете, – возразил ему господин средних лет в очках и новой форме со знаками вольноопределяющегося[23]. – Все это обычные, неизбежные издержки любого массированного наступления. Главным же является то, что боевой дух наших войск сейчас как никогда на высоте, и следствие этого – наше уверенное продвижение к Карпатам.

– Вы, господин вольноопределяющийся, называете это обычными издержками наступления? – блеснул глазами ротмистр. – А я называю это… – Он закашлялся и хрипло закончил: – По меньшей мере безалаберностью тыловой службы и нераспорядительностью нашего Генерального штаба.

Снова наступила пауза.

Белинский с любопытством смотрел в небритое, осунувшееся лицо ротмистра и думал о том, насколько все услышанное им в эту ночь расходится с официальными сообщениями о событиях на фронтах.

Пожилой подполковник со следами оспы на лице нервно постукивал пальцами по столу и рассматривал висевшие над роялем портреты декольтированных дам. Было заметно, что спор между офицерами был ему не по душе.

– Голубчик, не сочтите за труд, велите принести нам еще чаю, – обратился он к проходящему мимо вахмистру.

– К сожалению, господин подполковник, кухню уже закрыли, – развел тот руками.

Единственный за столом штатский – господин лет сорока пяти в аккуратном коричневом костюме – задумчиво приглаживал свои кудрявые, зачесанные назад волосы. Он сидел молча, не вмешиваясь в разговор, но ироническая улыбка на его лице свидетельствовала, что он имеет собственное мнение о предмете спора.

– Армия для нашего государя, – вновь заговорил вольноопределяющийся, – всегда являлась делом первостепенной важности. И я думаю, нет оснований полагать, что сейчас, в момент тяжелых испытаний для отечества, он сделал ошибку в выборе и подборе кадров Генерального штаба и других служб…

– Милостивый государь, скажите тогда, – перебил его ротмистр со все возрастающим раздражением, – а кто же подбирал этих генералов и корпусных интендантов, которые при нехватке вагонов для перевозки снарядов, фуража, хлеба и раненых переправляют в свои имения в России хороших лошадей – по две в теплушке?

– Ну, воровство – это у немцев преступление, а у нас, к сожалению, народная традиция… – с кривой улыбкой начал было вольноопределяющийся, но ротмистр не дал ему закончить:

– Да бросьте вы, «народная традиция»… Народная традиция – это наша беспросветная коррупция и неумение организовать дело.

Вы обратили внимание, как здесь на станции меняют колесные пары австрийских вагонов на наши, российские? С такими домкратами можно «переобувать» сто вагонов в сутки, а мы, при хронической нехватке вагонов, обслуживаем от силы десяток…

– Господа, господа, – не выдержал подполковник, – мне кажется, у нас нет достаточно сведений, чтобы допускать какие-либо крайние суждения и тем более давать оценку всей нашей военной кампании. Время все поставит на свои места. Главное, что мы пока не отдаем австрийцам инициативу и имеем все шансы покончить с ними уже в этом году. Кстати, у них тоже не все гладко, даже на уровне азбучных основ военного дела. Я могу привести пример, как под Городком нас атаковала их конница в боевом порядке столетней давности, они были разодеты, как на параде. Тогда мы здорово покрошили их из пулеметов, а их начальник дивизии застрелился там же, на поле. Кстати, Михаил Аронович, – повернулся он к своему соседу в штатском с явным намерением не возвращаться к неприятной теме, – а что означают эти слова? – И он указал на тарелку с гравировкой mazelyov.

– А это переводится как «приветствую» или, если хотите, «приятного аппетита», – ответил тот с улыбкой и добавил: – Иван Валерьянович, а ведь уже светает. Не пора ли нам собираться? Я предлагаю не ждать автомобиля, а размяться – пройтись пешком на станцию, тем более это не больше версты отсюда, к тому же дождь вроде уже закончился.

– Неплохая идея, я не против, – согласился подполковник и стал собираться. – Желаю здравствовать, – протянул он руку вольноопределяющемуся. – А вам, господа, – обращаясь к ротмистру и прапорщику, – скорейшего и полного выздоровления. Капитан, – повернулся он к Белинскому, – у нас имеется свободное место в экипаже, если желаете, можете ехать с нами до Золочева, оттуда до Львова уже рукой подать.

Капитан сразу принял предложение. Он был наслышан о нерегулярности прифронтовых поездов.


– Прошу извинить, – обратился подполковник к Белинскому, когда они втроем шагали по мокрой мостовой к вокзалу, – я не запомнил вашу фамилию. Раненые офицеры со своими рассказами не позволили нам ближе познакомиться.

– Белинский Павел Андреевич, командирован в штаб Восьмой армии, – представился тот.

– Очень приятно. А моя фамилия Ширшов. Ширшов Иван Валерьянович, офицер для поручений штаба Девятой армии.

– Грудский Михаил Аронович, – в свою очередь любезно назвался штатский, – уполномоченный думского комитета.

– Мне тоже приятно, господа, – сказал капитан. – Наши раненые офицеры и в самом деле поведали сегодня ночью много удивительных историй, в которые, однако, очень не хотелось бы верить.

– Ерунда, – махнул рукой подполковник, – об этом даже не стоит говорить. Все они получили тяжелые ранения да еще наслушались всякой чепухи в госпиталях.

– Я думаю, вы не совсем справедливы, Иван Валерьянович, – неожиданно возразил ему Грудский, – кризис в довольствии войск на самом деле существует. И проблема в основном в подвозе, в нехватке вагонов, а последние, помимо прочего, отсутствуют действительно по вине военного ведомства. Поезда с артиллерийскими парками стоят на фронтах подолгу неразгруженными. В Москве, например, вот уже около полугода стоят в тупике тысячи вагонов с фабричными станками, которые крайне необходимы промышленности. К тому же ни для кого не секрет, что расчет боеприпасов накануне войны был произведен только на шесть месяцев.

Подполковник не ответил. Выражение его лица красноречиво свидетельствовало о том, что продолжать разговор на эту тему он не намерен.

– А мне ведь приходилось бывать тут лет десять назад, – заметил Грудский, когда они проходили мимо полуразрушенного здания с уцелевшей вывеской «Банк Пражский». – Сейчас город не узнать, всюду следы войны. Я был тут в составе этнографической экспедиции. Помню, тогда на этой центральной улице, если не ошибаюсь, Золотой, вечерами было весьма людно и довольно интересно. Тут проходили так называемые променады – прогулки представительной публики города с показами нарядов и других достоинств. И надо признать, у здешних дам достоинств было немало.

– Ну, известное дело, – заметил подполковник, – в командировках мы всех встреченных нами дам щедро наделяем достоинствами.

Замечание подполковника вызвало у всех троих смех.

* * *

Ближе к вокзалу разрушений становилось больше. Кругом виднелись обгоревшие стены с остатками печных труб. Возле обломков одного из домов стоял старый сгорбленный еврей и что-то крошил голубям. Увидев военных, он снял шапку и низко поклонился.

Белинский и Грудский ответили ему кивком, а подполковник, безразлично взглянув на старика, проговорил:

– Я слышал, наши казаки здесь здорово поработали после того, как дочь владельца гостиницы – еврея застрелила нашего солдата.

– Это, Иван Валерьянович, называется погромом, – серьезным тоном ответил Грудский, – и в солдата, кстати, стреляла не еврейка, а полячка, когда он приставал к ее подруге русинке. Хотя, что забавно, согласно нашим сводкам, при взятии города у нас не было ни убитых, ни раненых.

Подполковник не стал спорить. Его взгляд был прикован к станции. В предрассветной мгле она представляла собой впечатляющее зрелище. Сотни солдат копошились, как в муравейнике, на огромной территории, суетясь между составами и множеством недавно уложенных путей. Под брезентами громоздились многочисленные бунты и клади, рядами стояли повозки и лафеты. Отовсюду слышались гудки российских и австрийских паровозов.


Военный комендант станции выполнил свое обещание, и пара серых рысаков уже были выгружены из вагона, запряжены в массивную коляску и стояли на выезде. Рядом, раздувая ноздри, нетерпеливо перебирала ногами золотистая верховая кобыла. Денщик подполковника, коренастый татарин, уже успел уложить вещи в коляску, заправиться в буфете полуразрушенного вокзала борщом и теперь гордо восседал на козлах.

Вскоре рысаки широким, размашистым бегом понесли коляску по дороге на запад. Подполковник, вальяжно развалившись на сиденье и подняв воротник шинели, собрался вздремнуть. Грудский же, обнаружив внимательного слушателя в лице своего нового попутчика, решил продолжить воспоминания о здешних местах, и после очередной встряски на выбоине вымолвил:

– Вы знаете, капитан, дороги в Галиции всегда были ужасными, во всяком случае, не лучше наших, российских. Во время Речи Посполитой их просто не строили и не ремонтировали. При австрийцах из Вены во Львов быстрее всего можно было добраться на дилижансе Eilwagen за четыре-пять дней. Это стоило целых два крейцера, не считая чаевых. А вот почтовый дилижанс шел уже семь дней. Самым неприятным в этих поездках, как и у нас в России, были ночные постои в корчмах, где обычно было полно пьяных холопов. Кражи, убийства… Именно из-за этого у немцев сложилось ужасное представление о здешних краях, так что их не особенно влекло сюда.

– А что, интересно, влечет сюда уважаемых господ из Думы? – поинтересовался Белинский.

– А вы полагаете, что война – это дело только военных? Ошибаетесь, на фронте происходят слишком серьезные вещи, чтобы оставлять их военным, которые в конечном счете лишь исполнители воли политиков. А если по существу, у меня чисто гуманитарная миссия. Меня интересуют факты, мягко говоря, неправомерного обращения российских войск с местным еврейским населением.

– Неужели это настолько серьезно? – удивился капитан.

– Да, к сожалению, – уверенно подтвердил Грудский. – По крайней мере, это тема предстоящих серьезных обсуждений в Думе. Ну а попутно я выполняю еще одно важное поручение Всероссийского земского комитета. Мне доверено передать два вагона с медикаментами представителю Девятой армии в лице Ивана Валерьяновича, который, к нашему обоюдному удобству, сегодня принял лошадей для конюшни штаба.

Он с улыбкой взглянул на спящего подполковника и тихо добавил:

– Скажите, мой друг, зачем армейским и фронтовым штабам конюшни, когда они прекрасно оснащены автомобилями?

– Наверное, это сила привычки или смешной предрассудок, – предположил Белинский. – Штабные офицеры не мыслят себя в действующей армии без своих лошадей и парного экипажа.

– Так ведь надо еще ухитриться выписать самых лучших лошадей из России, – продолжал изумляться Грудский. – Хотя, вы знаете, в большой конюшне фронта – на львовском ипподроме я видел прекрасные экземпляры.

– Так вы уже не первый раз на фронте? – удивился капитан.

– Нет, конечно. Я уже успел побывать в Галиции и на Западном фронте.

– И все с той же целью? Вы, кажется, назвали предметом своей заинтересованности неправомерное обращение войск с еврейским населением?

– Да, именно так.

– Неужели в Думе сейчас нет более серьезных вопросов для рассмотрения? Хотя бы, например, все то, о чем нам поведали ночью раненые офицеры.

– Видите ли, милостивый государь, – не сразу ответил Грудский, – я вам скажу откровенно… и не потому, что я еврей. Изобличать бездарность нашей власти и пытаться избавить ее от коррупции – этой неизлечимой российской болезни – бесполезно. Она, как раковая опухоль, давно уже разъела весь наш государственный механизм, сделав его непригодным к любым начинаниям, а уж к войне – так тем более. Я считаю, что для России воевать – это, простите за неуклюжее сравнение, что чахоточному купаться в проруби или горбатому прыгать с печи. А вот спасти сотни тысяч людей гражданского населения от смерти и издевательств военных имеет прямой смысл.

– Но насколько мне известно, – вставил капитан, – сейчас наблюдается полное единодушие относительно того, что евреи-шпионы в немалой степени являются причиной наших неудач.

Грудский бросил взгляд на спящего подполковника и, понизив голос, пустился в объяснения:

– А вот теперь о еврейских шпионах. Вы, наверное, слышали: еврейский мельник установил связь с австрийцами с помощью телефона, спрятанного в подвале; евреи подсоединили российский телефонный кабель к австрийскому коммутатору; использовали костры и световые сигналы для передачи информации противнику; спасли от плена германского кайзера Вильгельма и тысячи подобных глупых и нелепых измышлений, циркулирующих в русской армии. И как следствие, я могу привести вам письмо одного солдата с фронта домой, с которым нас ознакомили в комитете. Он пишет: евреи нас предали… они спрятали в трупе своего товарища девять миллионов рублей золотом и перевезли врагам. Когда война закончится – мы разберемся с ними. И я не сомневаюсь, что разберутся. А наш кабинет министров и окружение императора этому поспособствуют. При их молчаливом согласии русская армия уже совершила самые позорные преступления в Восточной Пруссии и Галиции. Сотни тысяч евреев депортированы, невинные повешены и расстреляны, дома ограблены и разрушены.

Грудский говорил все громче и возбужденнее, чем в конце концов разбудил подполковника. Тот открыл глаза и молча слушал его эмоциональную речь.

– Вы посмотрите, где бы ни проходили наши войска – местное христианское население сразу вывешивает в окнах иконы. Если нет икон – значит, дом еврейский и его можно грабить. Не успели занять Львов, как в городе начался еврейский погром с десятками убитых и раненых. Это, конечно, поражает весь цивилизованный мир, включая наших союзников, особенно Америку, и вызывает презрение к России.

– Я думаю, не все так однозначно, Михаил Аронович, – неожиданно заговорил подполковник. – И могу привести вам только один пример из моей военной практики. В начале сентября к нам в полк прибыла большая партия пополнения, в которой было много евреев. В некоторых ротах их число доходило до двадцати человек. После первого же боя в полку не осталось ни одного еврея, и среди раненых в перевязочном пункте никого из них не было.

– Ну, Иван Валерьянович, евреи в русской армии – это уже другая тема, – недовольно заметил Грудский. – Кстати, после русских и украинцев их больше всего в войсках. И это не только сейчас. В Русско-турецкую войну непобедимые Владимирский и Суздальский полки генерала Скобелева почти наполовину состояли из евреев. Они верой и правдой служат нашему государю и отечеству, и немало из них уже получили награды за свои подвиги.

– Не буду спорить, – согласился подполковник, – солдаты-евреи сметливы и добросовестны и за свою храбрость получают награды, но некоторые особенные черты еврейского характера все же играют свою негативную роль.

– А вы не задумывались, подполковник, каково евреям служить в российской армии? Ведь основная масса – это горожане из бедных семей, и, в отличие от крестьянских парней, им намного тяжелее осваивать военное ремесло. К тому же не все хорошо знают русский язык.

– Поразительно! Взгляните, какой большой и полный колос. – Белинский указал на широкие поля зрелой пшеницы вдоль дороги.

– Да, урожай зерновых в этом году в этих краях необычайный, – признал подполковник, – вот только кто его будет убирать? С началом войны австрийцы депортировали отсюда массу крестьян-русинов, подозревая их в нелояльности к императору. Я сам видел их военные карты, где красным карандашом были подчеркнуты села, которые на выборах в парламент голосовали за пророссийских кандидатов, так называемых русофилов. Жители этих сел и пострадали больше всего.

Коляска продолжала свой путь, минуя серые грязные хатки, в беспорядке разбросанные на холмах. Странным было отсутствие возле них обычных хозяйственных построек и конюшен, фруктовых садов и огородов. Ближе к городу появились сожженные села с почерневшими печными трубами и обгоревшими деревьями. На обочине валялись остатки повозок и разбитой военной техники.

На станции в Золочеве попутчики попрощались. Грудский объявил, что заедет во Львов и обязательно отобедает с капитаном в самом известном в городе ресторане «Жорж». Подполковник, пожимая Белинскому руку, пожелал вернуться с фронта генералом.

До Львова капитану предстояло ехать еще пару часов с бесконечными остановками на забитых беженцами станциях. Слабосильный австрийский паровоз с дровяным отоплением тащил с десяток пассажирских вагонов со скоростью не более двадцати верст в час.

22

Таможня (нем.).

23

Вольноопределяющийся – нижний чин российской императорской армии, поступивший на воинскую службу добровольно и пользовавшийся определенными льготами.

Галиция. 1914-1915 годы. Тайна Святого Юра

Подняться наверх