Читать книгу Земные пришельцы. Книга первая - Александр Борисович Гайворонский - Страница 6

Верочка была представительницей слабого пола – это раз. Она была далеко не равнодушна к представителям противоположного пола – это два. Была незамужней – три. Была менее талантлива, чем Бельский во всех отношениях – четыре. И, наконец, пять – трепетала при виде его. Все это играло на руку Бельскому, который уже давно подсознательно определил к какой категории людей относится Верочка, и знал, каким образом ему предстояло к ней подступиться. Кстати будет сказать, да и пора уже, еще об одном достоинстве Александра Григорьевича. Он был высок и отлично сложен. Пропорции его тела восхищали своим совершенством, тем более что длительное время Бельский серьезно занимался атлетизмом. Да и в настоящее время он заставлял себя найти пару часов раз в два-три дня для поддержания формы. Его короткие густые темно-каштановые волосы можно было спутать с хорошего качества париком. Приятные черты лица, немного крупный, но компенсируемый всегда серьёзным выражением линий рот с приспущенными уголками, мужественный подбородок, проницательные тёмные глаза с небольшим прищуром, прямой нос – все внешние данные в совокупности с умением Бельского владеть мимикой и речью способны были покорить многих, даже достаточно стойких и искушенных женщин. Почти все, кто его знал, часто недоумевали: по каким причинам он лишает себя общества красивой спутницы и семейного счастья. Однако Бельский имел друзей, которые знали его тайну, друзей истинных, дружбе которых с ним можно было позавидовать. Он умел выбирать друзей, и в выборе этом был крайне щепетилен.

Ещё со школьной скамьи он дружил с одной девушкой – то была любовь. Он любил самозабвенно, искренне, взаимно. Но когда Александр учился на третьем курсе института и родители обеих сторон тщательно готовились к свадьбе, девушка погибла в автомобильной катастрофе. Бельский оставался фанатично верен первой любви и не помышлял ей изменять, а в принципах и помыслах своих он всегда был непоколебим. Конечно, он понимал, что время – лучший лекарь, у которого тоже есть принципы, и однажды, не спрашивая тебя, жизнь может внести свои коррективы. Но пока душу еще саднила боль давней утраты и отпускать не собиралась.

Наблюдательный Бельский давно приметил, что Верочка не такая уж простушка, и при всех своих достоинствах и преимуществах перед ней, добиться цели можно только определенным, нестандартным способом, не забрасывая пробных камешков. Действовать наощупь – только вызывать негативизм и непробиваемую защиту, а значит потерять время. Счет же шел уже на часы, если не на минуты.

Узнав, что Верочка обладает самыми ранними сведениями в их коллективе, он попросил своего хорошего приятеля Анатолия, молодого врача, который был в дружеских отношениях с Верочкой, завести с ней разговор об Н.С., и невзначай, неназойливо попытаться выяснить от кого она услышала эту новость. Свою просьбу Бельский облачил в этакую игриво-интрижную форму, и очень просил не выдавать его. Дескать, сам он робеет перед этим обаятельным и немного навязчивым небесным созданием, но хочет проверить одну догадку об источнике слуха. Анатолий был удачно втянут в игру и вскоре заговорщицки сообщил, что Верочка ни в какую не хочет признаваться. «Прекрасно», – решил про себя Бельский, – будем атаковать иначе…

Чтобы Верочка не делала радужных выводов из его предложения прогуляться (он щадил её психику), Бельский с очень серьёзным выражением лица, без тени лукавства сказал, будто ему надо кое о чем посоветоваться. Он и так был уверен, что она не откажется пройтись с ним, пусть даже без всякого расчета на интересное продолжение.

И они прошлись. Их разговор был чистейший экспромт – так естественней. Начался он с незатейливых комплементов:

– Верочка, поскольку ты самая молодая в нашем коллективе и, я вижу, самая современная, самая осведомленная в той области, которая меня сейчас интересует, я решил обратиться именно к тебе.

– Пожалуйста, Сан Григорич.

– Кстати, не в обиду тебе, ты заметила, что меня все, кроме больных, в тесном кругу зовут Сашей, или, запанибрата, Шурой?

– Да… но…

– Да нет, – с улыбкой и лёгким обезоруживающим смешком сказал он, – я тебя ни к чему не обязываю! Просто, скажу по секрету, я конфужусь и чувствую себя неуютно, когда коллеги меня называют по имени-отчеству, честное слово! Так что если тебе не трудно перейти на «Саша», «Александр» или «Санек» – да как тебе будет угодно – я только почувствую себя свободней. Тем более, вопрос, о котором пойдет речь, и без того-то щекотливый, а тут еще будут эти бесконечные «Сан Григорич, Сан Григорич» – с ума сойти! Так что, уважь, радость моя.

Оба рассмеялись; Сан Григорич сопровождал свою тираду комичной мимикой, и не расположиться на абсолютно непринужденную атмосферу было невозможно.

– Ну, так что, Санек?

– А Саньку надо вот что, – высоко подняв брови и глубоко вздохнул, будто перед погружением в воду, начал Бельский. – Нет ли среди твоих знакомых таких, которые могли бы достать что угодно?

– Что угодно?

– Мне «что угодно» не надо. Мне нужен лишь «человек-доставало», который мог бы доставать, знал, как достать, где достать и имел бы кучу знакомых, понимаешь?

– А что нужно?

В голосе и выражении лица Верочки Бельский обнаружил залог успеха.

– Коллегам не выдашь?

– Ну что вы, Сан…

– Мне нужна фотография с шаром, – ударил в лоб уверенный в себе знаток человеческих душ. – Ты же знаешь, что его кто-то фотографировал…

Мимо них прошли два молодых человека, горячо обсуждая письмо Н. С.

– Э-э, Саш, это дело трудное… – не хотела признавать своего бессилия Верочка. – Сама бы рада заполучить…

– А пыталась?

– Честно говоря, нет.

– Ну вот! Может, сообразим на двоих? Я мог бы тебе посодействовать. А ты – мне.

– И каким же образом Вы мне можете посодействовать?.. – к собственному удивлению снова перешла на «Вы» Верочка и тут же исправилась: – Санек.

Бельский в ответ улыбнулся.

– А вот как. Ведь это дело сложное – не всякий кинется сломя голову искать фотографию: все ждут, когда они сами появятся, – он избегал обнаруживать свою неуверенность в их существовании. – И если ты не сможешь сама расшевелить своих друзей, то сведи меня с кем-нибудь из наиболее достойных.

– Да-а, даже не знаю… – неловко ёжилась Верочка. «Этот сможет любого расшевелить, я-то знаю, – подумала она, – любого раскусит, вон как смотрит – мороз по коже…». Ей почему-то не давала сейчас покоя мысль, что Бельский посвятил свою диссертацию вопросам гипнотерапии и сам проявлял редкие способности по части гипноза. Себя же самокритично признавала абсолютной бездарностью и, естественно, никак не могла побороть в себе неуместную для врача-психиатра робость. «Боже! Воплощение холодного разума, беспристрастия… Целый месяц вся кафедра сходит с ума и поражается презрительному холоднокровию Бельского в отношении слухов, единственного, стоящего, казалось бы над… НАД… Неужели и он не устоял?». Бельский оборвал её мысли:

– Ты наверняка хочешь спросить, зачем мне, такому серьёзному человеку, нужна эта дурацкая и страшная фотография?

– Вообще-то да! – обрадовано воскликнула Верочка и тут же смутилась.

– Ну так услуга за услугу? А? Ведь человек такой у тебя есть, я знаю! – лукаво погрозил он пальцем.

– Да откуда Вы можете знать?

– Ты всегда узнаешь обо всём раньше всех, – Бельский никогда за ней этого не замечал. – Значит, сведения у тебя часто бывают из первых рук! Значит, руки эти близки и к нашей цели. Узнала же ты о письме Н.С. ещё до того, как весь город заговорил о нём?! – Неожиданно у Бельского похолодел голос. – Узнала! От кого? Из первых рук, конечно! Да, Да! Я уверен в этом потому – сейчас я скажу самое главное, – что о «почтаре» я узнал сегодня утром. И не от тебя, а ещё будучи дома от своего приятеля, заскочившего ко мне специально с этой новостью. Так вот узнал он ее… лично от самого «почтаря», оказавшегося его знакомым! И узнал вчера вечером в 21-00, то есть, уже после тебя, поскольку ты узнала о Н.С. в тот же вечер, но на три с половиной часа раньше – в 17.30. Чувствую, что ты не лукавила, когда сама говорила об этом всем нашим. А еще достоверно точно знаю, что «почтарь» никому, кроме моего друга и ещё двоих присутствующих при разговоре, не открывал своей тайны. Напрашивается вывод: ты могла узнать о письме только из другого источника! От кого? От самой Н.С.? Ты спросишь, – не давая Верочке опомниться, вкрадчиво продолжал Бельский, идя ва-банк, отступать было нельзя, – почему же я не пытаюсь достать фотографию с помощью этого своего приятеля? А кто он такой?! А кто такой «почтарь»?! Пешка! Никто! И никакого отношения к фотографу не имеет. А Н.С., я больше чем уверен, имеет сейчас связь и с Шаром, и с фотографом! Ну?!

– Да что Вы, Сан Григорич? Ерунда какая-то! Не знаю я никакую Н.С., Мореман мне о ней рассказал…

Неожиданно для Верочки Бельский разразился беспечным хохотом.

Некоторое время она недоумевая смотрела на него, потом сама начала смеяться.

– Вы что, Сан Григорич?

– Не Сан Григорич, а Санек, дружочек ты мой! – вдруг перестав смеяться, игриво-строгим тоном сказал Бельский, схватил Верочку за плечи и поцеловал в щёку. – Ты прости меня, я немного переиграл. Шуток совсем не понимаешь? Нет? – весело спросил он, ощущая, что она уже не обидится на него. – Никаких, конечно, приятелей у меня не было; не было, наверное, и «почтаря»… – вдруг резко посуровев сказал он.

Это тоже был приём, направленный на то, чтобы Верочка, всё-таки, не затаила на него обиду.

– А как ты сказала: «Мореман»?

Верочка не ответила.

– Всё правильно… – задумчиво протянул Бельский. Он не ошибся, выбрав такой несколько грубоватый приём. А она ждала. Она ждала, что он скажет, ждала объяснения этой реакции Бельского; она чувствовала здесь какую-то тайну и сильно жалела о том, что назвала человека, связь с которым ей была совсем не к лицу. Кроме того, она обещала не выдавать его. Обиды же на Бельского не было почему-то ни капли. Был только стыд и неловкость: а вдруг Бельский «выйдет» на Моремана и тогда заподозрит её связь с ним. А ведь не было ничего! Не было! «Сводить» их или нет?

А Бельский тем временем думал о том, как поступить теперь с Верочкой, как помягче расстаться, как избавить бедняжку от неловкости и стыда, которые она ощущает сейчас – он это видел.

Дело в том, что Бельский хорошо знал Моремана, потому и расхохотался. Ведь ни он, ни Верочка не могли и предположить, что Мореман – их общий знакомый.

* * *

– Ну как? – спросил Лёнька. – Эффект?

– Эффект, – растерянно протянул Витёк. – Что же это? Значит они действительно из будущего? Вернуться в своё время не могут, так нашли лазейку к нам?

– Молодец! Садись – «пять»!

– Может они уже гуляют по городу? – предположил Евгений.

– Нет, не гуляют, – задумчиво произнес Лёнька.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю, – он почему-то брезгливо поморщился. – Пойдёмте-ка к школе!

– Зачем?!

– Пойдём, пойдём.

Когда они подошли к зданию школы, Лёнька провёл друзей к его торцевой стене.

– Вот, смотрите. Наверное, эта кабина висела вон там, – он показал рукой на участок стены между первым и вторым этажами школы.

– Потом руководитель сместил её влево, то есть, внутрь здания и услышал: снизу – первоклашек, они ведь у нас на первом этаже учатся, а сверху – нас, здесь-то наш класс размещается, прямо над первоклашками. Я, правда, не знаю, с какой стороны у них этот шлюз в кабине, но записки попали, как видите, именно к нам. Вот только почему третья тетрадь оказалась разорванной и лежала у нас на полу? Не пойму что-то.

– Может, опять этот чокнутый в Кабину ворвался? – предположил Евгений.

– Вряд ли. Может, специально подкинули? – выдвинул свою версию Витёк.

– Слушайте-ка! – воскликнул ошарашенный какой-то догадкой Лёнька. – А ведь записи-то могли с таким же успехом попасть и к первоклашкам! Вдруг и у них что-то завалялось! Ведь кабина висела на границе между первым и вторым этажом. Кисс слышал голоса именно первоклашек, значит, Кабина в это время была ближе к ним! Иными словами, когда Лон разрывал блокнот и кидал его на шлюз, они находились ниже – потому только часть блокнота попала к нам! А?

– Ты гений, Лёнька! – искренне восторгаясь своим коллегой, провозгласил Евгений.

– Я знаю, – нескромно бросил «гений» и все трое кинулись в классную комнату на первом этаже.

– Вот этого-то я не предусмотрел, раззява, не предусмотрел. Все, финита ля комедия… – Бормотал себе под нос Лёнька по дороге

– Чего не предусмотрел? – поинтересовался Витёк, услышав сетования товарища.

– Да всё то же, – огрызнулся явно расстроенный чем-то Леонид.

Бросив на ходу техничке «В спорт зал, теть Машь!», друзья прошмыгнули через вестибюль в правое крыло здания школы, где располагались начальные классы. Войдя в опустевший «первый А», где когда- то, сто лет назад, протирали штаны старательные «академики», они остановились посередине класса в растерянности, будто рассчитывали увидеть тут саму Кабину.

Помог побороть смятение опять-таки Гритшин:

– Что встали? Ищите в партах, на полу, за батареей…

– Лёня, – удрученно произнес Евгений, – ты же видишь, тут всё блестит – уборка была.

Витёк начал всё-таки прохаживаться между партами, заглядывая в них и будто что-то усиленно вспоминая.

– Надо мне с отцом посоветоваться. Он у меня голова.

– У меня тоже голова, – двусмысленно передразнил Витьку Лёнька.—Евгений! Что ты всё молчишь, а? О химии своей думаешь?

Вдруг Виктор позвал ребят в дальний угол класса, где, присев на корточки, что-то рассматривал на полу под партой.

– Смотрите-ка, здесь в полу такая дырища… Вряд ли удержишься, чтобы туда ни чего не бросить, разорванную записку, например, или другой какой хлам, – намекнул Витёк, показывая на широкую щель между половицами под угловой партой.

– А-а! Про этот «люк в трюм» еще Николай Сергеевич, помню, завхозу выговаривал, чтобы, мол, быстрее заделали его, пока крысы всех первоклашек не пожрали, – припомнил Лёнька. – Ну-ка дайка я загляну туда. Ра-аз, два-а, взяли!

Они отодвинули парту. Лёнька протиснулся в самый угол, и чуть ли не улегшись на пол, стал всматриваться в проём щели. Она была достаточно широкой, чтобы можно было пошарить в ней рукой.

– Ну что? Есть? – переминался с ноги на ногу нетерпеливый Витёк.

– Есть? – это уже Евгений.

– Ну?.. Ну?.. Есть?

– Есть!!!