Читать книгу Тайна чёрной доски. Роман. Остросюжетная история одной находки - Александр Бурнышев - Страница 11

После реанимации Василия перевели в общую палату. Шов под повязкой постоянно чесался, лёгкими телодвижениями он пытался унять нестерпимый зуд.

На соседней койке тоже после операции лежал больной, которому вставать ещё не разрешали, поэтому он каждое утро просил у медсестры удлинитель, подключал бритву и круговыми движениями начинал косить седоватые газоны впалых щёк.

Третьим в палате был молодой парень с аппендицитом, его готовили к операции, выглядел он слегка напуганным, поэтому в деталях расспрашивал о предстоящей процедуре уже «резанных» однопалатников.

– Ничего не бойся, Богданчик, – закончив бритьё, подбадривал пожилой пациент. – Сейчас вырезать аппендикс – что высморкаться и пальцы отряхнуть. У нас с Василием было сложнее – без сознания привезли. Ты-то на своих ногах держишься, побрили уже там, где надо, приступ прошёл, жди очереди. Живот обколют, ручонки привяжут, и будешь ты лежать, ничего не чувствуя. Потом встанешь и своим ходом в палату дойдёшь в сопровождении сестрички. Вот так, Богдан. Держи хвост пистолетом, и никакой паники.

– Спасибо за поддержку, – улыбнулся паренёк. – Только простите, я ваше имя-отчество не запомнил, когда знакомились. Необычные какие-то.

Намотав провод на дощечку с розетками, обладатель «необычных» имени и отчества уже в который раз напомнил:

– Ничего особенного – Терентий Евстафьевич Оптимистов. Нормальные русские имена. А что касаемо сверхъестественного, так это к Василию: он у нас не только Пестель, а ещё и Электронович.

Парнишка оживился:

– Это я сразу запомнил, с электротехникой знаком. А вы мне вот ещё что скажите: когда аппендицит отрежут, кишки прямо в животе зашивать будут или вытащат наружу? Ещё пацаны сказали, нужно следить, чтобы какие-нибудь плоскогубцы внутри не забыли…

Тут уже не выдержал Вася, хотя лежал абсолютно отключённым от реальной действительности, вспоминая и прокручивая в голове всё произошедшее с ним.

Услышав опасения парня, он, приложив руки к повязке, еле сдерживая смех, произнёс:

– Не смеши народ, швы разойдутся. Во-первых, не аппендицит, а аппендикс удаляют. Во-вторых, какие плоскогубцы – тебе что, операцию сантехник проводить будет или хирург?

Вошедший в палату врач тоже улыбнулся.

– Знакомая басня о том, что мы, хирурги, только и делаем, что забываем инструмент в животах больных. Не переживай, дорогой, ничего не оставим.

Доктор остановился возле кровати Василия.

– Как себя чувствуете? Живот не пучит?

– По среднеарифметическому логарифму – терпимо, только шов чешется.

– Значит, заживает, – подключился к разговору Терентий Евстафьевич. – Мой тоже зудит, спасу нет. Скоро мы с тобой, Вася, откинемся с больничных шконок, выйдем на свободу, так сказать.

Осуждающий взгляд доктора прервал рассуждения Оптимистова.

– Какие шконки? Какая свобода? Вы же не в тюрьме, в конце концов. Мы вас спасли от смерти, поправляйтесь на здоровье. А к вам, Василий… никак не могу привыкнуть. Электронович, сейчас подойдёт следователь. Вставать не нужно, лёжа разговаривайте.

Сотрудник полиции вошёл в палату, пододвинул стул ближе к кровати, на которую кивком указал доктор.

– Ну что ж, сразу приступим. Я веду ваше дело, следователь Прошин Олег Семёнович. Расскажите, при каких обстоятельствах совершено покушение на вашу жизнь. Преступница во всём созналась, вину не отрицает, не оправдывается, думаю, получит по заслугам. Что вы скажете на этот счёт?

Василий тяжело задышал, вновь, но уже не от смеха, прижал рукой шов.

– Она не преступница, никакого преступления не было. Это я спровоцировал её, оскорбил женские чувства, обозвал воблой, отпустите её немедленно. Я прощаю Тамару, напишу отказ в возбуждении уголовного дела. Я хотел подзавести её, вызвать на откровенный разговор, чтобы вместе с ней покончить с бомжеванием, начать новую жизнь. Собирался ознакомить с текстами из занесённых ветром листков. После моих оскорбительных слов в её адрес она впала в состояние аффекта и ткнула меня в бок кухонным ножом. Никаких претензий к ней не имею. Это я виноват в случившемся – толкнул женщину на преступление. Меня судить нужно.

Олег Семёнович впал в ступор. Выходило, все виноваты, есть два признания, а пострадавшего нет.

– Так, Василий… можно без вашего электрического отчества?

– Да сколько угодно, только бедную девушку отпустите.

– Не всё так просто. Покушение на убийство, солидная статья светит.

– Сто пятая… по максималке – до пятнашки, не меньше, – с профессорским апломбом отрапортовал с соседней койки Терентий Оптимистов.

Следователь всем туловищем крутанулся вместе со стулом:

– Откуда такая осведомлённость? Мы коллеги?

– Почти. Только вы изучали законы в институте, а у меня на УК на лесоповале набита рука. Хотя и до этого весь кодекс назубок знал, в тюрьме смертников охранял.

– Интересная камера, тьфу ты, прошу прощения, палата. Как же вас угораздило из вертухаев на зону загреметь? Такие люди, как вы, обычно помалкивают о своём прошлом.

– А чего молчать: был винтиком в системе, кто-то накручивал пружину, мы вращались, механизм работал. Ты ведь тоже, гражданин полицейский, не по своей воле пришёл, а по приказу. Нароешь на статью – человек загремит на нары. А тебе благодарность, премия, галочка в отчёте. За хорошую работу. Ты же не будешь скрывать это, прятаться. Так и я выполнял то, что поручили…

Василию положили на грудь журнал и листок, и он написал под диктовку заявление с просьбой прекратить уголовное дело в отношении Тамары Успешаевой.

Вечером, когда утихла больничная суета и чтобы отвлечься от собственных тяжёлых мыслей, Вася, хотя и не особо был заинтересован в тюремном прошлом соседа по койке, всё же осторожно закинул удочку.

– Терентий Евстафьевич, понимаю, что со следователем вам не особо хотелось откровенничать. А мне можете, так сказать, коротая наш больничный срок, поведать, о своём прошлом. Получается, до введения моратория на смертную казнь вы служили в тюрьме. Я хотя и физик по образованию, но всегда интересовался психологией человека в экстремальных условиях. Камера смертников – это ли не пик напряжения человеческих возможностей?

– Эк тебя зацепило! Но весёлого мало в моих рассуждениях. Когда рассекретили имена, таких как я, руководителей расстрельных команд, много появилось всяких якобы откровений смертников, как и самих охранников. Только всё это шелуха. После оглашения приговора человек переходит в другую стадию существования. Именно существования, безропотного овоща, которому не до откровений. Он становится жалким пресмыкающимся, подобострастно отвечающим на задаваемые вопросы: «Жалобы на содержание имеются?» «Нет, нет! Всё хорошо. Спасибо!» Это спасибо как ножом по сердцу. И в глаза с мольбой смотрит, как будто от меня что-то зависит и я смогу изменить его исковерканную судьбу.

И что характерно, Вася, абсолютно все Библию просят, хотя до этого и мысли не было к небу глаза поднять, призадуматься. От их молодецки бравурного лозунга «лучше один раз живой крови напиться, чем всю жизнь падалью питаться» не остаётся и следа. Каждую минуту ждут, прислушиваются к шагам в коридоре, а когда раздаётся звук открываемых замков в двери от поступившей команды с пульта, у некоторых уже в камере отказывают ноги. Приходится приводить в чувство. А в расстрельной комнате, где стены обшиты толстыми резиновыми щитами, кое-кто ещё до выстрела умирал от разрыва сердца. В некоторых странах Ближнего Востока до сих пор существует правило доверять родственникам убитых самим рубить головы преступникам.