Читать книгу Избранные сочинения - Александр Чехов, Александр Чехов (А. Седой) - Страница 11

Я был молод, легко верил и убеждался, еще легче разочаровывался, на жизнь смотрел светло и весело и каждую минуту готов был, очертя голову и не размышляя, броситься в какие угодно опасные похождения, лишь бы только они были сопряжены с отвагою и удалью.

По своему тогдашнему общественному положению я был далеко не важной птицей, а всего только студентом второго курса по естественному факультету и искренно был уверен в том, что люблю природу. Я был беден и жил грошовыми уроками. В силу этих обстоятельств я и попал репетитором в дом к одному помещику, – звали его Петром Петровичем, – довольно важному и пожилому барину в крупных чинах. Я репетировал его сына Алешу – славного мальчика лет тринадцати, который был очень ко мне привязан.

Петр Петрович вращался в большом кругу, жил на большую ногу и обыкновенно летом обитал где-нибудь на даче под столицей. Но в те времена у него произошла какая-то пертурбация в финансах и он сразу вдруг объявил себя сторонником и любителем деревни. С наступлением лета он переехал с семьею на юг России в свою глухую усадьбу, в которой до этого не бывал никогда. Прихватили и меня в качестве репетитора.

Усадьба лежала в степи, в страшной глуши, верстах в восьмидесяти от железной дороги и в полутораста от губернского города. Петр Петрович тотчас же по приезде сильно заскучал по столичной сутолоке. Но нам с Алешей деревня показалась чистым раем. Воздуха, воды, необъятного простора полей и свободы на нашу долю выпало столько, что мы прямо-таки блаженствовали и искренно удивлялись, как люди могут скучать среди такой дивной прелести.

Но Петр Петрович по доброте душевной думал, что и нам так же скучно, как ему, а потому однажды и обратился ко мне и к сыну с таким добрым советом:

– Вы бы, господа молодежь, от скуки разобрали здешнюю старую библиотеку. К ней, вероятно, больше ста лет никто не прикасался. Может быть, найдутся еще книги и на чердаке. Не знаю только, попадется ли вам что-нибудь интересное, но разной старины вы найдете вдоволь. За это вам ручаюсь. Библиотека эта еще помнит потемкинские времена…

Я, конечно, пообещал привести в порядок библиотеку, составить каталог и даже обшарить все чердаки, подвалы и кладовые. Но пообещать и сделать – две вещи разные. Меня и Алешу больше тянуло на волю, в степь, на речку, в парк и в деревню. В комнаты огромного барского дома мы приходили только есть и спать.

Любил я также по целым часам пропадать у старого священника отца Онуфрия и слушать его рассказы о прошлом этой усадьбы. Рассказы были очень интересны, а подчас носили и легендарный характер. Он повествовал, что во времена Екатерины это было огромное имение, пожалованное прабабушке Петра Петровича, покойной Елене Ивановне, за ее усердную службу при тогдашнем Дворе. Прабабушка эта выстроила огромный барский дом, насадила прекрасный большой парк, прожила здесь всю вторую половину своей жизни, здесь же и скончалась, и похоронена в конце парка на горке, в склепе. Склеп построен был ею же самой при жизни и над склепом был воздвигнут каменный мавзолей-каплица.

Отец Онуфрий рассказывал то, что он сам слышал от своего покойного отца – тоже священника, который был еще молодым причетником, когда Елена Ивановна умерла, и присутствовал при ее погребении. Покойный священник утверждал, что вместе с телом старухи-помещицы были похоронены и ее драгоценности и, кроме того, железная круглая коробочка. В коробочке будто бы находились подарки, полученные покойницей от самого Потемкина… Оставила она своему сыну Борису Евлампиевичу несметные богатства, но с этой коробочкой не хотела расставаться и взяла с сына клятву, что он положит ее с нею в гроб. Так эти драгоценности и лежат теперь в земле в гробу.

До знакомства с отцом Онуфрием я не обращал на эту заброшенную и густо заросшую травой капличку никакого внимания и даже избегал ее по той причине, по которой живые люди обыкновенно стараются как можно реже посещать места упокоения мертвых. Но теперь, после рассказа священника, я живо заинтересовался этим мавзолеем и даже нарочно совершил туда экскурсию.

Капличка очень походила на развалину. Она стояла в самом диком и заброшенном уголке парка. Туда по-видимому никто не ходил целыми десятками лет, кроме разве каких-нибудь глупых и равнодушных посетителей вроде теленка или свиньи, оставленных без присмотра. Дорожки туда не было. Кругом росли густой репейник и высокий бурьян. Когда-то капличка была оштукатурена, но теперь ее стены и колонки по углам были облуплены, обсыпались, и во многих местах кирпич выветрился и понемногу превращался в прах. Круглая железная крыша куполом была еще цела, но сильно проржавела. Креста на вершине не было: его давно уже снесли и затеряли невзгоды и превратности времени. Но что особенно хорошо сохранилось – так это обитая железом дверь на больших железных петлях, запертая огромным висячим замком. Таких замков теперь уже не делают. Он был страшно древний и неуклюжий, но такой солидный, что его нельзя было сломать никаким ломом. Ясно, что висел он тут и ржавел с тех самых пор, как его навесили в самый день похорон Елены Ивановны. Где теперь ключ от этого замка, конечно, не знал никто. Да если бы он и нашелся, то едва ли им можно было бы отпереть заросший ржавчиной замок. Можно было смело сказать, что, лежа за такими запорами, старуха могла быть вполне спокойна за целость своих сокровищ.

Полный любопытства, я пробрался сквозь бурьян к самым стенам и стал осматривать их таким оком, каким осматривают археологи глубокую старину. У фундамента задней стены я нашел отвалившуюся и вросшую одним углом глубоко в землю серую каменную плиту. На ней, очевидно, была когда-то надпись, но время стерло и ее. Обчистив мох и грязь бурьяном и травой, я с трудом и то скорее по догадкам нашел остатки слова: «Еле…», но года не нашел, хотя борозды, напоминавшие строки, были заметны еще довольно ясно.

К обеденному столу я явился весь в репейниках и по этому поводу должен был рассказать домашним о своей экскурсии к каплице и о ходячей легенде.

– Чепуха и басня, хотя и я и слышал что-то подобное в разных версиях, – ответил мне на это Петр Петрович. – Впрочем, – добавил он, улыбнувшись, – у моей прабабушки могли быть бриллианты. При Дворе Екатерины она одно время играла довольно видную роль. Вероятно, на этот счет должны были сохраниться в семейном архиве, где-нибудь в библиотеке или в сундуках на чердаке, какие-нибудь фамильные документы… Об этих документах я тоже еще от своего деда слышал и собирался даже поискать их, да все некогда было – служба… Вот что, поищите-ка их вы. Разрешаю вам обшаривать все углы.

Я изъявил полнейшую готовность.

– И прекрасно! – согласился Петр Петрович. – Все, что найдете, – пополам, то есть бриллианты вам, а документы мне, – закончил он, засмеявшись.

Я тоже, в свою очередь, засмеялся, а затем тотчас же после обеда мы с Алешей, который не отходил от меня ни на шаг, прошли в угольную комнату, уставленную книжными шкафами, и принялись за работу. Это была довольно мрачная комната, вовсе не приспособленная для чтения. Да в ней, вероятно, никогда и не читали, и самая библиотека создалась лишь потому, что тогда была мода на книги. Замки в шкафах были без ключей, и нам их пришлось вскрывать ножом.

Какие книги и бумаги мы нашли в шкафах, – было бы долго рассказывать. Скажу только, что между разным хламом оказались и такие экземпляры, которые потом Петр Петрович продал за довольно высокую цену коллекционерам. Бумаги же были пустые и неинтересные.

Начатая работа заинтересовала нас, и мы с Алешей с большой охотой занимались ею без перерывов пять дней. В одной из старых книг среди листов оказались, между прочим, старинные ассигнации екатерининских времен. Мы натрясли их на семьсот с лишком рублей и с торжеством отнесли к Петру Петровичу.

Взяв их в руки, он только крякнул.

– Вы в сундуках поройтесь, – посоветовал он. Но советовать нам уже не было нужды. Мы и без того вошли во вкус и втянулись в нашу архивную работу. Мы обшарили чердаки, разные отдаленные и заброшенные комнаты и всевозможные закоулки, но сундуков нигде не находили. Только в одной из дальних, давно не жилых комнат нашли на самой верхушке высокой изразцовой печи связку густо запыленных и не пожелтевших, а побуревших от времени бумаг. Стащить ее оттуда было трудно, но еще труднее было освободить ее от вековой пыли и развязать веревку. Попыхтели мы над нею порядочно, но зато были потом вполне вознаграждены. По крайней мере, я. В пачке оказались собственноручные письма и бумаги самой прабабушки.

Разбирал я их более недели самым усидчивым образом; но то, что я узнал из них, произвело на меня сильное впечатление и заставило меня предпринять то, на что я раньше никогда не решился бы. Да и мог ли я поступить иначе, читая страницы дневника придворной дамы тех отдаленных времен? Вот выдержки из этих старых фолиантов:

…«Князь на балу был превыше похвал и много и прелюбезно со мною шутил. После танцев, оставив в руке моей, как бы ненароком перстень с бриллиантом, сказал: “на память”…»

…«Старательством княжеским сын мой Борис в полку повышен чином, но сердца материнского не радует, а наичаще печалит. С людьми недостойными препровождает время в игре и много теряет в проигрышах и в вине… Нынче на колени падал и клятву дал об исправлении… Но как я стану просить у князя денег на уплату, когда недавно еще просила? Ах, Борис! Пощади сердце материнское!..»

…«Не знаю, что со мною творится… Неужели это было? Неужели вероломство мое и измена перед супругом совершились? И чем я могла пленить князя, которого любви ищут столь много женщин и девиц? Покидая меня и удаляясь из моих объятий, он оставил мне бриллиант довольно крупный и шепнул: “на память очаровательнице…” О любовь моя! Радость! Не только живая сохраню, но и в гроб возьму с собою твой подарок…”»

«…Борис своею расточительностью и невоздержанностью слезы проливать меня заставляет. Через кутежи свои и неистовства в немилость к начальству впал. Опять придется дражайшего князя о заступничестве молить…»

«…Сколь щедр и ласков мой возлюбленный князь! Лаская меня, еще один бриллиант на память оставил и прелестницею назвал. На что мне камни?!. Лишь бы любовь его не остыла… Супруга моего в поход угоняют. Догадываюсь, чьи дела… Пусть идет! Был бы только ты, прекрасный мой князь, жизнь моя, со мною…»

«…Борис расточительствует опять… За что покарал ты меня, Господи, столь супротивным сыном? Опять надо к князю с докукою обращаться!.. За столь частые о деньгах докуки и разлюбить может…»

На этом листки дневника прерываются. Когда я их прочел, мне стало ясно, что у Елены Ивановны при дворе был роман, после которого остались вещественные воспоминания в виде трех бриллиантов…

Далее в куче бумаг следовали записки, которые прабабушка вела уже в деревне. Князь охладел к ней. «Пламя любви его ко мне померкло, и он обратил с меня свои взоры па солнце более, нежели я, светлое и блестящее…» – писала она. Кипа бумаг заканчивалась полуистлевшим листком, исписанным уже, видимо, старческим почерком. Это было письмо к сыну и, очевидно, уже последнее письмо.

«…Смерть подступает близко, милый сын Борис! Скоро сомкнутся очи и уста, и некому будет подать добрый материнский совет. Бренное тело упокоится в давно уготованной могиле. Душа же будет бодрствовать над тобою и пещись о тебе. Молю тебя усердно: дай обещание, хотя у гроба моего, оставить беспутства свои и расточительство. Многое я тебе оставляю – и людьми, и деньгами, и землею, и прочим иным добром. Все будет – твое. Но умоляю при сем матерински от всей души: положи со мною во гроб драгоценные по памяти дней моих протекших предметы, а именно: платок батистовый, брошь среднюю с изумрудом и коробочку круглую, железную, оную отнюдь не раскрывая. Дай перед телом моим бездыханным крепкую клятву исполнить волю сию последнюю твоей любящей матери. Волю же сию я поведала духовнику моему: он знает, какие это вещи и где после кончины моей их найти для положения во гроб…»

Когда я разобрал эту рукопись впервые, я остолбенел. Значит, бриллианты в гробу не легенда! Значит, они действительно похоронены под полом каплицы и лежат там более ста лет!..

Первым побуждением моим было бежать к Петру Петровичу и показать ему документы. Но потом я раздумал. У меня в голове мелькнула неожиданная идея. Я тщательно спрятал бумагу и решил никому не говорить о своем открытии.

– Что за человек был сын Елены Ивановны? – спросил я при ближайшей встрече у отца Онуфрия.

Старый священник скорбно покачал головою.

– Лют был, Царство ему Небесное. Крепостных до смерти засекал. Картежник был страшный. Мой дедушка покойный немало горя и обид от него принял и натерпелся. Зато и самого его Господь за это покарал.

– А где он похоронен? Здесь же, в каплице?

– Нет, в каплице только одна старуха Елена Павловна почивает… Теперь от времени, поди, вся в порошок рассыпалась… А сынок ее после смерти ее на третий день исчез неизвестно куда. Любимый у него камердинер Прошка был, так и тот не мог сказать, куда его барин девался. Как в воду канул. Прошка этот потом, говорят, в Москве в купцы записался и разбогател сильно. И тоже, говорят, нехорошо кончил: под старость какие-то видения все видел и потом руки на себя наложил – повесился…

После этого я несколько дней ходил вокруг каплицы, тщательно исследовал ее и, нужно сказать, скоро изучил ее до тонкости, до последнего камешка. По мере того, как я изучал, в моей голове один за другим возникали планы, и все они вертелись вокруг одной и той же цели. Но какой?.. Серьезные люди назвали бы эту цель святотатственной и гнусной. Но мне она тогда казалась не только благородной, но даже и отважной, а главное – совершенно безгрешной. Я задумал просто-напросто проникнуть в склеп под часовней, раскрыть гроб и, не тревожа праха покойницы, взглянуть на исторические в своем роде бриллианты. Вот и все. В этом не было ничего обидного ни для покойницы, ни для святости могилы.

Корыстных целей у меня не было никаких. Я хотел только посмотреть на камни и положить их обратно. Я даже колебался, говорить ли Петру Петровичу, если найду их. Я боялся, что у него проснутся весьма понятные меркантильные расчеты и он вынесет бриллианты на свет Божий и обратит в деньги… Кроме того, мне, как естественнику, тоже интересно было прямо-таки с научной стороны посмотреть, во что превращается тело и ткани в склепах через сотню с лишком лет.

Две недели я ходил, как опущенный в воду, и все придумывал способы, как бы проникнуть в склеп. Можно было подкопаться под фундамент, можно было также отпилить ржавый замок, можно было, наконец, разобрать часть разрушающейся стены. Но все это не годилось; меня могли увидеть за работой и помешать мне. А я хотел проделать все тайно и в большом секрете.

Наконец я остановил свое внимание на ветхой крыше. С этой стороны мне повезло.

К моему громадному удовольствию я открыл, что один из угловых листов железа несколько отстал от своего соседа и приподнялся. С меня этого было вполне довольно. В ближайшую ночь, когда все в доме и в усадьбе спали, я был уже на крыше каплицы с большим похищенным на кухне ножом и работал. Работа моя длилась по меньшей мере часа три. С большими усилиями мне удалось оторвать лист с трех сторон и отогнуть его по четвертой. Образовалась глубокая дыра.

Я заглянул в нее, и мне стало вдруг страшно. Сразу вспомнились старые нянины сказки о мертвецах. Но я скоро победил в себе этот страх. Разве естественник имеет право бояться мертвых? Разве для него чужая забытая могила может быть страшною?

Следующие две ночи я расширял отверстие. Для этого мне пришлось оторвать еще два листа и расшатать и сдвинуть две полугнилые деревянные доски. Когда я кончил с этим, в моем распоряжении был вход, вполне достаточный для того, чтобы, понатужившись, влезть внутрь каплицы. Этот визит я решил отложить до завтра и тщательно прикрыл дыру оторванными железными листами.

Весь следующий день я провел в ужаснейшем волнении и не потому, чтобы меня беспокоила предстоящая ночью встреча с прахом Елены Ивановны, а потому, что я принужден был прибегнуть к воровству. Я должен был, не возбуждая подозрения, стащить из конюшни фонарь и украсть из чердака над сараем длинную веревку, протянутую под крышей для сушки белья.

Вероятно, я был очень смешон, пока совершал эти кражи среди бела дня; но, во всяком случае, они мне удались, и я незаметно перетащил свои трофеи к каплице и спрятал их в бурьян.

По мере того как приближалась ночь, я, вопреки ожиданиям, начинал все более и более волноваться и к ужину заволновался так, что даже Петр Петрович заметил мне за столом полушутливо:

– Что с вами? Вы или больны, или влюблены…

Наконец пробило одиннадцать. Все разошлись. К двенадцати заснул Алеша, и я был свободен. Выпрыгнуть в окно и пробраться неслышной тенью в парк к каплице было делом нескольких минут. Осмотревшись и отыскав в траве свои краденые доспехи, я быстро принялся за дело. Прежде всего я привязал к ближайшему дереву один конец веревки, а к другому концу ее привязал фонарь. Взобравшись на крышу, я разобрал листы, скрывавшие отверстие, и в зиявшую темную дыру стал осторожно спускать фонарь без огня. Когда он стал на землю внутри каплицы, я натянул веревку и спустился вслед за фонарем. Ноги мои коснулись пола. Я нашел в карманах спички и зажег свечку в фонаре.

Нужно сознаться, что при этом мое сердце билось страшно. Его стуки отдавались у меня даже в ушах. Но я ободрял себя тем, что естественник не должен ничего бояться. Для него не существуют покойники. Есть трупы, есть скелеты, но страшных покойников нет.

Подняв фонарь, я начал осматриваться.

Внутри каплицы не было ничего. Огонь стеариновой свечки осветил только пустые стены с облупившейся местами штукатуркой. Я ожидал встретить здесь затхлый воздух, летучих мышей и каких-либо гадов, населяющих, как это пишется в романах, старые могилы и подземелья, но ничего этого не было. По углам была только паутина.

Среди кирпичного пола, у самых моих ног лежала запыленная железная плита на проржавленных петлях и с кольцом. Она закрывала вход, в самую могилу.

Теперь мне надо было приподнять эту плиту.

Я поставил фонарь в сторону, взялся обеими руками за кольцо и стал тянуть. Плита как-то тоскливо скрипнула, но не подавалась. Я напряг все силы и потянул опять, но результат был тот же.

Сделав несколько попыток, я с грустью должен был убедиться, что все мои труды пропали даром. Мне одному ни за что не поднять плиты. В душу закралась страшная досада, смешанная с обидой. Я выпустил кольцо из рук, выпрямился и стал обдумывать. По счастью, меня озарила новая мысль. Я вынул из кармана перочинный нож и стал расчищать им в полу пазы между плитой и кирпичами свода. Песок и ржавчина подавались легко, и через четверть часа я обошел ножом всю плиту. Опять я взялся за кольцо и потянул. К моей великой радости, плита стала подниматься и скоро вышла из пазов. Но у меня не хватило сил поднять ее совсем и повернуть на петлях. Кольцо вырвалось из рук, и она, поднявшись на вершок, с тяжелым металлическим звуком грохнулась на старое место.

Я снова оказался в беспомощном положении. Но мне удалось преодолеть и это препятствие. Поднявшись по веревке вверх, я вылез через дыру в сад и тем же порядком вернулся в каплицу с двумя крепкими суками толщиною пальца в три.

Приподняв плиту, насколько хватало моих сил, я подсунул ногами в щель эти суки, ухватился за них как за рычаги и после громадных усилий открыл-таки упрямую тяжелую плиту. Я никогда не забуду, как зловеще заскрипела она на своих ржавых петлях.

Передо мною открылся склеп. В нем было темно. Теперь настала самая важная минута. Нужно было преодолеть все страхи и предрассудки, спуститься в чужую могилу и святотатственно открыть гроб.

Я ждал, что мое сердце станет биться сильнее и чаще, но, к удивлению, я почувствовал в себе необычайную храбрость и самоуверенность. Взяв в руки кухонный нож для того, чтобы вскрыть гроб и поднять его крышку, я вспомнил, что в глубоких ямах часто скопляются удушливые газы, и позаботился поэтому сначала опустить в могилу на веревке фонарь и следить за ним с живейшим интересом, рисуя в воображении полусгнивший глазетовый гроб, отвисшую клочьями парчу, крест на крышке гроба и прочие могильные аксессуары. Но когда свет фонаря рассеял вековой мрак могилы, кухонный нож сам собою выскользнул у меня из рук и упал на дно склепа. Но это произошло не от страха, а от неожиданности и изумления. Меня точно кто хватил по голове.

Моим глазам представилась невероятная картина. Гроб был раскрыт, и крышка его валялась в стороне. В гробу лежал скелет, подернутый истлевшим платьем и с неправильно разведенными на груди руками. На голове прекрасно сохранились седые волосы и обрамляли беззубый и безглазый череп. Ткань платья удивительно хорошо сохранила все складки. В том месте, где была когда-то шея, материя, окутывающая скелет, была приподнята, точно покойницу душило и она порывистым движением освободила себе воротник или же точно чья-то грубая рука дерзко рванула в этом месте за платье. На груди ее лежали недалеко друг от друга черная длинная коробочка и в двух вершках – круглая крышечка от нее. Но этим ужасы могилы не кончались. Рядом с гробом на полу валялся спиною кверху и лицом вниз другой скелет в истлевшем мундире. Одна рука его судорожно сжимала костяными пальцами борт гроба; другая была надавлена телом. Ноги приняли неестественное положение: одна была как-то странно согнута в колене, а другая почти выворочена и упиралась в бок гроба у ног. Эта нога запуталась шпорою сапога в отодранный позумент, окаймлявший вечное жилище Елены Ивановны.

Эта картина удивила меня. Мертвые не встают из гробов и сами крышек с себя не сбрасывают. Значит, здесь кто-нибудь хозяйничал. Но кто? Что за второй скелет в такой необычной для покойника позе и без гроба?

Это так заинтересовало меня, что я смело спустился вниз и стал присматриваться к покойнице поближе. Выпяченные складки платья у шеи показывали, что здесь была когда-то брошь и что эту брошь грубо сорвали. Раздвинутые руки и раскрытая коробочка ясно говорили, что чья-то святотатственная рука охотилась за бриллиантами. Но чья?

Долго я стоял неподвижно в немом изумлении, потом положил в карман пустую черную коробочку и по веревке снова поднялся на Божий свет, захватив с собою и фонарь. Пока я заделывал отверстие на крыше каплицы и обдумывал все, что видел, загадка разъяснилась сама собою настолько, что я без труда нарисовал себе картину. Мне теперь стало ясно, что в могильном мраке склепа произошла сто лет тому назад ужасная, таинственная и неведомая никому драма.

Согласно завещанию, старуха была похоронена с брошью и в руки ей положена коробочка с бриллиантами. Все соблюдено чинно и строго. Склеп после погребения запирается навеки, и ключ от замка берет с собою убитый годом сын Борис… Все, окружавшие признают, что воля покойной исполнена свято.

Но вот наступает ночь. К склепу крадется темная фигура, отпирает тяжелый замок, входит в каплицу и, подняв плиту, спускается в могилу, открывает крышку гроба и, дрожа от страха, начинает обворовывать труп. Вору мерещится черт знает что… На эту картину, подкравшись незаметно, смотрит другая темная фигура.

Сделав свое святотатственное дело, вор хочет опять закрыть гроб крышкой, но второпях цепляется за позумент шпорой. Ему кажется, что покойница поднялась, хочет удержать его и настойчиво требует, чтобы он возвратил ей ее драгоценности. У него на лбу выступает холодный пот.

В это время сверху вторая фигура зловещим голосом вскрикивает:

– Ага! Попался! Мертвых грабишь?!.

Вор не имеет сил поднять голову кверху и узнать, чей это голос. Не может и выпутать ноги, за которую держит какая-то неведомая страшная сила. От неимоверного ужаса с ним делается паралич сердца, и он падает мертвым и навеки застывает, держась судорожно одной рукой за гроб.

Тогда вторая фигура тоже спускается в могилу, обшаривает обоих мертвецов, захватывает брошь и бриллианты, выскакивает из склепа, захлопывает железную плиту на петлях, затворяет за собой дверь каплицы, кое-как навешивает замок и бежит… бежит без оглядки. Этой фигуре, впрочем, незачем было заботиться о замке: для нее было бы выгоднее, если бы люди заглянули после нее в склеп и увидели бы, что там происходит…

Наутро я опять побывал у каплицы и, чтобы проверить свою догадку, нарочно потрогал замок. Нужно было употребить очень немного усилий, чтобы он поддался и раскрылся.

Я, конечно, не рассказывал никому о своих похождениях и не сознался даже и тогда, когда повар в кухне задавал своей челяди трепку за исчезнувший нож, не подозревая, что нож теперь навеки похоронен в склепе.

Где-то теперь княжеские бриллианты? В каком ожерелье или в чьей броши они блестят и играют, и подозревает ли владелица, глядя на их блеск, что они когда-то были в темной могиле и появились на свет Божий при таких ужасных обстоятельствах?

Текст печатается по изданию: А. Седой. Княжеские бриллианты [и др. рассказы]. СПб., типо-литография «Энергия», 1904.