Читать книгу За спиной адъютанта Его превосходительства. Книга вторая - Александр Черенов - Страница 3

Минут через пятнадцать «от возвращения «Нумизмата» несчастная дверь его дома вновь содрогнулась от скорострельной работы по ней человеческими конечностями. Это Павел Андреич возвестили о своём прибытии.

Подобно вихрю, капитан ворвался в гостиную, выхватил из-за пазухи кипу исписанных листов – и потряс нею над головой.

– Вот! Написал замечательное письмо! Сейчас вместе посмеёмся!

Наташа, на этот раз одетая, пусть и по-домашнему, но во все предметы, молча протянула руку.

– ??? – не нашёл других слов Концов.

– Давайте!

Связная требовательно щёлкнула пальцами.

– Некогда устраивать коллективные читки! Я сама ознакомлюсь и посмеюсь… если сочту возможным.

Концов обиженно потянул носом – но это не помешало ему передать труд Наташе. Знакомство началось. В процессе его лицо девушки поминутно меняло окрас с пунцово-красного до мертвенно-бледного. Дочитать монументальный труд до конца она так и не смогла. И – не по причине объёма. Письмо было так густо усеяно «русскими словами», что одолеть их чащобы и не смутиться мог один лишь автор.

Обычно о человеке в таком состоянии говорят, что он лишился дара речи или у него не было слов. Данный случай явился исключением. Когда Наташа пришла в чувство, у неё были слова. Много слов. И она даже собралась их сказать – но передумала.

– Это не годится.

Реакция Концова была вполне предсказуемой.

– Что?! Да я над этим письмом весь день просидел! Как последний дурак!

Наташа хотела выйти с подтверждением – но ей посчастливилось.

– Да что Вы можете понимать в литературе?!

Поскольку Наташа «хранила гордое терпенье» – в наборе с молчанием – Концову пришлось сменить тональность. В плане биения на сознательность.

– Ну, Вы же сами поручили мне это дело? Ну, в смысле, написать?

– Да, поручила.

Наташа слегка «отступила от линии». В целях профилактики эксцессов.

– Написать. Письмо, а не трактат на тему максимального использования ненормативной лексики в русской письменной речи. Извините, Павел Андреич, но под Ваше письмо надо ещё найти стойкие уши. Ну, чтобы при чтении вслух они не завяли.

– Для того и писано!

В словах Наташи Концову наверняка послышалось одобрение.

– И, потом: нельзя так… с автором! Давайте спорить! Давайте дискутировать! Глядишь – и родим истину!

Наташа усмехнулась. Явно на тему «Ну, и гусь же ты, Павел Андреич!» Она не ошиблась в оценке Концова – но это не облегчало задачи оппонента. Для пользы дела ей требовалось смягчить оценки – и пролиться, если не елеем – то, хотя бы, бальзамом.

– Вообще-то, Павел Андреич, основную мысль Вы ухватили

верно. Да и изложили её убедительно – даже масштабно. Только пятнадцать листов – это…

– ???

Встречный взгляд Концова. И – не вполне вопросительный.

– …это – пятнадцать листов. Если, кто и осилит Ваш труд – то уж точно не пан атаман. Политики, дорогой Павел Андреич, привыкли к чётким и кратким формулировкам! Поэтому всё письмо должно укладываться не на пятнадцати листах, а на половине страницы. Дальше третьего предложения атаман и читать не станет!

С чувством глубокого удовлетворения Наташа отметила – на всякий случай, про себя – как Концов начал быстро сдаваться и «сдуваться». От автора в его лице остались только испачканные чернилами манжеты. Теперь можно было расщедриться ещё на несколько капель бальзама на израненную душу Концова.

– …Но, повторяю, основную мысль Вы, Павел Андреич, передали верно: угрозы и оскорбительный тон! Правда, в плане объёма и формулировок Вы… как бы это выразиться помягче… Ну, нельзя так писать официальному лицу! Нынче так не пишут! Ну, сами послушайте… Читаю с купюрами.

Наташа откашлялась. Дальше ей пришлось откашливаться «до самого финиша».

«Ясновельможный пан атаман! Если ты, … твою мать, сукин сын и сучий потрох, хохлацкая морда, галушка недоеденная, пропустишь через свою территорию банду Якина, то мы тебя, козла вонючего, выбляд…»

Тут Наташе уже пришлось не откашливаться, а зайтись в кашле. Выходила она из него багрового цвета – и вряд ли только от физических нагрузок.

– Извините, но дальше я читать не могу не только вслух, тем более при мужчине, но даже и про себя!.. Я понимаю, что Вы исходили из лучших побуждений. Но сегодня и запорожцы написали бы письмо турецкому султану иначе!

Наташа заблуждалась относительно художественных и литературных предпочтений Концова. Картинных галерей Павел Андреич не посещал, книг не читал, а в учебниках для церковно-приходской школы, каковую он с трудом окончил в объёме четырёх классов, иллюстраций такого рода не было. Возможно, именно за то, что он был столь «девственно чистым», его и любили женщины. Во всяком случае – в том числе и за это. Поэтому Концов и не думал подражать: писал, как Бог на душу положит. И не его вина была в том, что Бог «положил», не скупясь.

– Вот, в силу этих причин Ваше сочинение и не годится.

Наташа украдкой покосилась на капитана – и всё же перешла от вводной к резолютивной. Рискнула.

– Его следует заменить другим. Вот этим.

Концов взял в руки листок, молча прочитал – и сделал «страшную» мину.

– И это – всё?!

– Этого достаточно.

– А я старался! Я надрывался!

Капитулируя, Павел Андреич махнул рукой, вздохнул – и определил лист в нагрудный карман. Беспартийная Наташа имела теперь основания перекреститься хотя бы в душе.

– Кстати, а как Вы замените письма? Пакет-то будет опечатан! Вы продумали механику дела?

Вместо ответа Концов «убил» её презрительным взглядом.

По этой причине «убитой» осталось лишь вздохнуть и развести руками.

– Ну, тогда переодевайтесь в железнодорожную форму. Так как мы опоздали с подменой в штабе, придётся делать это в купе. Сейчас я проведу Вас к железнодорожникам. Вы сядете с ними на паровоз, и, следуя их инструкциям, проникните в купе. Ну, а дальше…

Договорить Наташа не смогла. Опять же по причине «взгляда-выстрела».

– Тогда – одна просьба. На дорожку: никакой самодеятельности! Без донкихотства, пожалуйста!

– Без дон… чего? – заинтересовался Концов.

– Без донкихотства! То есть, никакого ненужного героизма! Был такой литературный персонаж – дон Кихот. Из романа Сервантеса.

– Не читал, – обрадовал бы Концов любую женщину, окажись она на месте связной. Да и связную, не исключено, обрадовал бы, не будь она… связной.

– Переодевайтесь, Павел Андреич: у нас мало времени. Точнее, совсем уже нет.

Беспрестанно критикуя бывшее в употреблении одеяние железнодорожника, Концов с трудом натянул его на своё тело, некогда худое, а теперь потерявшее от тягот штабной жизни былые очертания.

– Как последний бродяга, … твою мать!

Брезгливо оглядев себя, Концов решительно приговорил новое старое обличье.

– Ладно, пошли!

Тёмными задворками, минут за двадцать пешего хода они с Наташей дошли до заросшего бурьяном пустыря, выходящего прямо на депо. Всю дорогу Концов падал не только в ямы, но и духом. Вопреки себе, он даже не пытался «ухаживать» за Наташей, несмотря на то, что всё: и соблазнительная фигура связной, и не менее соблазнительная темнота позднего вечера, располагало к тому.

Метрах в тридцати от них маячила какая-то фигура, неразличимая в мертвенном свете намечающейся луны.

– Вот он! – провела опознание Наташа. – Дальше Вы – сами. Подойдёте к нему, и скажете: «Здравствуйте, Харлампий Онфимыч, я – от Платон Иваныча». Он – в курсе.

– «Харлампий Онфимыч»!

Концов презрительно скривил губы и сплюнул в бурьян. Как ни крепилась Наташа – а не удержалась «на дорожку».

– Извините, Павел Андреич, но паровозник из столбовых дворян сегодня отдыхают! Так что, берите то, что есть!

Концов – тоже «на дорожку» – игнорировал бестактный выпад, сунул руки в карманы и молча двинулся навстречу судьбе и её провожатому.

– Харлампий Онфимыч? – обдало Наташу нескрываемым презрением.

– Вы – от Платон Иваныча? – почему-то нарушил конспирацию паровозник.

– Отвечать по форме!

Наташа со страхом подумала, что Концов поставит сейчас железнодорожника во фрунт, и, не дай, Бог, выйдет с критическими замечаниями в челюсть. Но Концов в очередной раз изменил себе.

– Веди, «Харлампий Онфимыч»!

Столько яда было в голосе Концова, что Наташа отказалась от намерения перекрестить его хотя бы в спину. Точнее, она перекрестила его – но только плевками. Не дожидаясь, пока фигуры скроются из виду, она резко повернулась и ушла.

Проходя мимо сторожевой будки, Концов зацепился за какую-то железяку, и, неловко взмахнув руками, рухнул в бурьян. При этом он ещё и умудрился растянуться во весь рост. Другой бы на его месте немедленно вскочил на ноги и удалился, не привлекая к себе внимания. Но Павел Андреич зафиксировал падение и вывернул голову в сторону торчащего у будки сторожа.

– Ну, чего уставился, старый хрен? Вместо того чтобы пялить глаза, расчистил бы площадку от мусора! Чуть ногу не сломал из-за тебя, гад!

– Ась?

Подслеповато щурясь, полуглухой старик приложил дрожащую руку к уху.

– Хрясь! – «не изменил такту» Концов. – Вали в будку, чучело!

– И Вам счастливого пути, господин хороший! – «попал в цвет» дедушка.

Несколько раз нога Концова соскальзывала со ступеньки паровозной лестницы. Не захотел он переобуться и сменить щегольские, на тонкой подошве юфтевые сапожки, на поношенные кирзачи.

– Руку подай, что ли… твою мать! – «вежливо» попросил он помощи у молодого парнишки, высунувшегося из двери паровоза. Совместными с Харлампий Онфимычем усилиями они втащили Концова в паровозное чрево. Шумно отдуваясь, паровоз медленно покатил по рельсам, и уже спустя минуту бригада сцепщиков производила его «смычку» с составом из нескольких отливающих лаком вагонов.

Вскоре на перроне появились четыре фигуры в офицерских мундирах. Три из них Концов узнал без труда: полковника Чуркина, капитана Усикова и ротмистра Дулина. Четвёртый, с погонами штабс-капитана, был ему не знаком. Но, судя по тому, как по-хозяйски он отдавал распоряжения солдатам с винтовками, занимавшим места на ступеньках вагонов, нетрудно было догадаться, что это – начальник охраны поезда.

Чуркин передал Усикову худосочный портфель. Офицеры обменялись рукопожатиями. Козырнув провожатым, Усиков направился к вагону. Следом за ним в вагон вошли двое солдат, ещё один расположился на ступеньках – и поезд медленно покатился по рельсам. Когда он набрал ход, Косоротов постучал в угольный ящик. Концову. Когда тот вылез, с инструкциями машинисту пришлось повременить: «слово» взял Концов.

И надолго. На тему «прелестей» транспортировки живого тела в угольном ящике. И лишь после настал черёд машиниста.

– Значит, так.

Косоротов проиллюстрировал текст мазутом по носу.

– Минут за пять до входа в тоннель я дам протяжный гудок – так, как мы обычно делаем при виде опасности. Вы выберетесь отсюда через окно на крышу – и далее по крышам к вагону номер… тьфу ты… забыл… к какому вагону, Федька?

– К четвёртому, Харлампий Онфимыч!

Парнишка энергично совместил обязанности суфлёра с обязанностями помощника машиниста и кочегара.

– Точно: к четвёртому! Вот. Пока я буду гудеть, Вы залезете в окно четвёртого вагона, и сделаете своё дело. Понятно?

– Не бином Ньютона! – не изменил себе Концов.

– Чего?

Косоротов явно был не знаком с Нютоном и «тем, что стояло впереди него».

– За дорогой следи, «чего»! Это по-иностранному: «понятно»! Уразумел?

– А-а-а!

И Косоротов многозначительно покосился на помощника: видал, мол.

Концов высунулся из дверей, но его тут же обдало такой порцией сажи, что он мгновенно ретировался, сопровождая телодвижения очередной тирадой.

– Сколько до туннеля?

Ему стало скучно: занятые работой паровозники словно забыли о его существовании. Шустро орудующий лопатой Федька оглянулся на голос.

– Да Вы пока отдыхайте, дяденька: далеко ещё!

«Отдыхайте»! Так «отдыхать» Концов не умел. Для полноценного отдыха ему требовалось много, чего: много водки, много денег, много любви. Но разве эти мужланы могли понять страдания утончённой души?!

Концов пристроился в углу, под какой-то железякой, и с горя задремал. Разбудил его торопливый шёпот помощника машиниста.

– Дяденька, вставайте: скоро тоннель!

Утерев лицо грязной ладонью, Концов с хрустом потянулся, разминая затёкшие члены.

– ???

Это он запросил Косоротова. Тот, в свою очередь, запросил часы.

– Пора!

Машинист потянулся к рукоятке звукового сигнала – и раздался такой вой, что Концов сыграл в ящик. В угольный. Чисто рефлекторно. Но долго «играть» не пришлось: Федька, следящий из открытых дверей за вагонами, уже обращался к пассажиру всей мощью своего пролетарского недоумения.

– Почему-то не видно никого! Куда все подевались?

Концов артистично посуровел лицом, и рывком встал на ноги.

– Всё, я больше ждать не могу! – с миной неисправимого ковбоя объявил он. – Пошёл!

Но прежде, чем он «пошёл», и Федька, и Харлампий Онфимыч приложили немало усилий для того, чтобы выпихнуть раздобревшее тело «героя» из окна на крышу. На крыше Концов почувствовал себя ещё более неуютно, чем в угольном ящике. Дул холодный, пронизывающий насквозь, ветер. От мощных выбросов дыма и копоти нечем было дышать. Пижонские сапоги, то и дело, норовили соскользнуть с гладкой поверхности вагонов. Где как: то короткими перебежками, то ползком на карачках, а то и вовсе на брюхе, непрерывно изрыгая маты «повышенной этажности», Концов добрался до четвёртого вагона. Помянув и Бога, и чёрта, он завис над окном.

Окно было открыто: Усиков всегда был демонстративным сторонником здорового образа жизни, особенно на подпитии и с похмелья. Зацепившись за какой-то выступ, Концов подтянулся из последних сил – и заглянул в купе. Зрелище немедленно исполнило его оптимизма. Усиков валялся на полу, в нательной рубахе, галифе и без сапог. Две лужицы – одна в районе головы, а вторая – чуть ниже живота, наглядно свидетельствовали о том, что посланец Кобылевского постарался максимально облегчить работу похитителю Концову.

Ощутив небывалый прилив энергии во всех членах – а не только в одном, как обычно – Концов одним махом забросил себя в купе. По пути, к своему удивлению, он ударился «всего лишь» о четыре угла оконного проёма. Местом посадки оказался столик. В силу этого посадка была не мягкой и шумной. Но Усиков и не пошевелился. Старательно обходя лужи, Концов добрался до кителя. По счастью, Усиков снял китель ещё «до потери пульса».

Заперев дверь купе на замок, Павел Андреич, сантиметр за сантиметром, ощупал китель. Пакета не было. Концов побледнел, и привалился к двери. Лоб его должен был покрыться испариной – и он нею покрылся. Но мозги Концова отработали вовремя. На сушку.

– Мудак долбанный! – радостно аттестовал себя Павел Андреич. – Наташка же говорила, что письмо – в портфеле! Как я мог забыть?! Всё – спешка проклятая!

Портфель стоял на полке для багажа. Михаил Николаевич не зря говорил о том, что для Концова открыть такой замок – плёвое дело. Концов так и сделал: плюнул – и открыл. Гвоздиком из стены: по сюжету он просто обязан был там находиться. Ну, как тот рояль в кустах. Остальное было делом техники. Одним движением руки опозорив замок и чемоданных дел мастера, Концов извлёк пакет. С виду тот оказался таким, каким он его себе и представлял – со слов Наташи: большим по размеру и худым на ощупь. Пять сургучных печатей стояли на страже его нутра.

Концов ощупал печати дрожащими пальцами: инструментов «для приготовления глинтвейна» в купе явно не было. И всё же его осенило. Потому, что не могло не осенить. По всё той же причине: по сюжету.

– Нет, кое-что из того опыта пригодится!

Взяв пакет, Концов подошёл к распростёртому телу Усикова. Тело не подавало признаков – зато издавало звуки и запахи. Вот когда Павел Андреич оценил достоинства промасленной робы: она превосходно отбивала чужие запахи своими. Приподняв капитана, Концов для начала убедился в том, что лужа достаточно глубока для работы. Судя по площади «водоёма», Усиков «сходил под себя» не единожды. Отключив обоняние, Концов опустил конверт в лужу. Вскоре пакет так напитался влагой, что отлепить печати от отсыревшей бумаги не составляло уже труда. Вынув почти сухое письмо Кобылевского, Концов, не читая, сунул его в карман тужурки – и совершил подлог.

Ничуть не заботясь о печатях, Павел Андреич вытер пакет о галифе Усикова и положил на край лужицы. Картина происшествия была налицо. Не остаться довольным результатами такой работы было нельзя – и Концов не остался. Правда, не надолго: помешал надсадный рёв паровозного гудка. Косоротов, вероятно, уже набил мозоль на ладони, «вызванивая» «героя».

Концов глянул на окно, потом задрал голову вверх, и вздохнул: возвращаться на крышу ему совсем не хотелось. Душа требовала иного: либо комфорта, либо подвига.

Открыв дверь купе, он выглянул в коридор. В поле его зрения сразу попал одиноко лежавшийся на полу босоногий мужик в нательной рубахе и офицерских галифе. На всякий случай, Концов громко хлопнул дверью. Тело проигнорировало звуки. Теперь можно было и осмелеть. Насвистывая «Девчоночку Надю», капитан переступил через тело, при беглом осмотре оказавшееся начальникому охраны, и вышел в тамбур.

Распахнув дверь, Концов полной грудью вдохнул аромат вечерней степи, угольной копоти и машинного масла. Поезд неспешно катил в гору. Не обращая внимания на хрип гудка, капитан перекрестился – и лихо сиганул с подножки.

Увы: героическим оказался только полёт. Героического приземления не получилось. В темноте Концов не разглядел места приземления. В результате он угодил на щебёнку, солидно приложившись физиономией об её острые углы. При этом он ещё и сумел разодрать до крови ладони, а также приобрести несколько ссадин и синяков на прочих, менее заметных частях тела.

Отлежавшись в придорожных кустах, Концов стал обдумывать ситуацию. О том, чтобы сегодня вернуться в Харьков, не было и речи: поезд увёз его далеко от города. Теперь надо было думать лишь о том, как бы поскорее оказаться на службе. Пеший вариант исключался: «на себе» Концов, разбитый физически и духовно, передвигаться не мог. Вариант гужевого транспорта выглядел лучше только на первый взгляд. На второй он уже так не выглядел: на телеге далеко не уедешь. А ещё по закону подлости обязательно встретишь кого-нибудь из знакомых. Ненужное паблисити было бы обеспечено.

И тут послышался стук вагонных колёс. Концов почему-то сразу решил, что поезд идёт не из Харькова, а в Харьков. Скорее всего, потому, что ему очень хотелось этого. И чудо произошло! Хотя, чему удивляться: если, уж, в купе оказался гвоздик, то почему бы какому-нибудь составу не оказаться в нужное время и в нужном месте? Многообразные проявления «рояля в кустах» для искателей приключений никто не отменял!

Это был небольшой товарный состав, и в самом деле следовавший в Харьков. На одной из его открытых платформ Концов, продрогший до костей и прокуренный до черноты паровозным дымом, и добрался до города. Случилось это уже на другой день, ближе к обеду.

Огородами и задворками Концов прокрался к дому Наташи, и тихо стукнул в дверь… самим собой…