Читать книгу Чижик – пыжик - Александр Чернобровкин - Страница 2

Я потомственный вор в законе: мой отец был первым секретарем горкома КПСС. Он погиб, когда мне было тринадцать. Одним хмурым, дождливым утром мое детство из цветного превратилось в черно-белое.

Разбудили меня, пробиваясь сквозь убаюкивающий шорох дождя, плач матери и лающий мужской голос. Лаял на матушку легавый, подполковник Муравка. Он был частый гость в нашем доме, называл себя другом семьи, на что батя шутливо предлагал: ”Будь другом – насри кругом!”. Муравке нужны были какие-то документы. Позарез требовались, судя по красному еблищу и ярости, с какой он рвал ворот серо-синей форменной рубахи, словно она передавливала горло. Маман сидела в кресле и хлюпала носом. Последние года три, c тех пор, как у отца появилась постоянная любовница, она часто этим занималась, и я привык не принимать ее слезы всерьез. Чем больше баба плачет, тем меньше ссыт. Необычным было то, что орал на нее не батя и не я, которые имели право это делать, а какой-то поганый мусор, и то, что на нее не напала, как обычно, икотка, а продолжала реветь. Она успела вымочить слезами носовой платочек, обшивку кресла и ковер в радиусе метра три. Красный ковер с желто-зелено-синими полосами и ромбиками, напоминающими клубок змей, беззубых, добрых, был последним цветным воспоминанием детства. Потом матушка встала и прижала мою голову к своей груди, теплой и мягкой. Я вдыхал успокаивающий запах ее тела и волнующий – ее любимых французских духов и пытался понять, что она хочет мне сказать. Повторив раз пять мое имя, она наконец выдавила: ”Папа…” и так прижала меня к себе, что я чуть не задохнулся. Было темно и тесно, как в пизде у негритянки. Спросить бы у хуя, как он в пизде дышит. Но эти дурки я узнал позже, когда встал на крыло. А в тот день, еще не подозревая, что выкинут из орлиного гнезда и падаю с высокой скалы, я сам пытался из него выбраться – вырывался из объятий матери. Откуда-то из другой темноты донесся голос Муравки:

– Автомобильная катастрофа… мокрый асфальт… занесло на повороте… Не верил мне, что со всяким такое может случиться!.. Оба насмерть – и он, и она…

При слове “она” меня попробовали еще глубже втиснуть в теплую темноту. Я не должен был знать, что у бати была любовница. Маманя все еще считала, что я верю в аистов, а я уже года два хуй дрочил и подыскивал, куда бы его воткнуть. С наибольшим удовольствием я бы выебал батину любовницу, вкусы у нас совпадали. Я запомнил ее наклоняющейся ко мне. Вырез платья отвис, открыв полушария больших упругих сисек. Она почти никогда не носила лифчик. Пепельные волосы, загнутые на концах вовнутрь, тоже опускались, затеняя лицо, красивое, с лазурными глазами и сочными губами. Она произносила бархатистым голосом с низкими нотками:

– Папин сыночек! Ой, снятся кому-то кислицы!

Она как в жопу глядела. Времени на это у нее было предостаточно, потому что жила в соседнем доме и частенько бывала у нас с пятилетней дочкой и мужем, вторым секретарем горкома Ереминым. Батя о нем говорил: ”Жена его будила: ”Вставай, вставай, мудило!” Дочку отдавали под мое чуткое руководство и правильно делали. Я познакомил ее со своим хуем. Тонкие пальчики осторожно обхватывали окаменевшие мышцы, нежно сдавливали хуй и отпускали, передвигались по нему, стягивая шкурку с залупы. Залупа была красная и с сизой каемкой. Указательный пальчик вминался в поджавшуюся, морщинистую мошонку с редкими короткими волосками, теребил яйца. Потом она возвращалась к хую, сгибая и отпуская его, и с интересом наблюдала, как он пружинисто выпрямляется и покачивается, успокаиваясь, и роняет прозрачную тягучую каплю смазки из приоткрывшегося устья. Я в порядке обмена информацией дотошно обследовал пизденку, гладенькую, с двумя вертикальными складками, которые легко разлеплялись, открывая розовую влажную мякоть и еще две складочки. Куда надо засовывать – я тогда не знал. Пробовал тыкать везде, но малышка с криком выскальзывала из-под меня и соглашалась повторить только за вкусную конфету и обещание больше не делать ей больно. Я советовался с друзьями, которые утверждали, что переебали полкласса, пробовал применить их советы на деле и… начал утверждать то же самое. Да и друзья ли они были?! Вскоре я убедился, чего они все стоят. И сделал вывод: в пизду друзей, в пизду подруг, я сам себе пиздатый друг.

А Муравка продолжал наезжать на матушку. Как и у каждого нормального русского человека, у меня врожденная антипатия к милиции. Да и они сами друг друга ненавидят сильнее, чем бандитов. Послушал я подполковника, базар его гнилой, поднакопил злости, высвободился из материнских рук и изрек тоном не мальчика, а обладателя встающего хуя:

– Ты! Быдло! Пшел вон!

Мусор стоял с открытой пастью так долго, что даже ленивый стоматолог успел бы запломбировать ему все зубы. Матушка перестала отгораживать меня своим телом от легавого и как бы спряталась за меня. Из них двоих она оклемалась первой и тем тоном, каким выпроваживала из класса нашкодивших учеников, потребовала:

– Я прошу вас уйти.

– Мне нужны документы, – попробовал настоять на своем Муравка.

– Не сейчас. Оставьте нас.

Мусор свалил, бормоча под нос что-то невразумительное, наверное, статьи процессуального кодекса. Документы – уголовные дела на него и еще на нескольких членов городской верхушки – он так и не получит. Матушка сожжет их в тот же вечер. Дура набитая! То, какую силу имеют эти папки, я знал. Однажды ночью я шлепал в туалет поссать. Путь мой пролегал мимо батиного кабинета. Там горел свет и рыдал мужик. Женский плач вызывает у меня смешанное чувство злости и жалости, а мужской – только презрение, но такое огромное, какое надо пройти пизде, чтобы стать хуем. Из-за двери послышался батин голос:

– Хоть бы брал по чину, а то палка колбасы копченой – тьфу!.. Борзых щенков тебе не подносили?.. Ах да, ты собак не любишь…Хватит ныть, не баба! И головой не тряси, перхоть сыпется – рога перетертые.

– Это все ты, ты!..

– Ну да, это я требовал у председателей колхозов мешки картошки и огурцов. Укроп и петрушку тоже брал? Пучками, перевязанными черной ниткой, как у бабулек, что под магазинами торгуют. Кстати, почему они до сих пор там торгуют?! Я же поручал тебе заняться этим.

– Проводили рейды, наряды милиции дежурят – не помогает ничего.

– Знаешь почему? Отлично знаешь! Потому что милиционер тоже на лапу берет – чем он хуже второго секретаря горкома?!

Дослушать мне не удалось, батя подошел к двери, и я чухнул в туалет, а когда вышел оттуда, в кабинете было тихо. Я потом прочитал в деле, как второй секретарь Еремин за полтонны картошки, бочонок меда и центнер мяса помог председателю отстающего колхоза “выполнить” план. Дела лежали в тайнике в кабинете отца. Тайник был оборудован в книжном шкафу между двойной задней стенкой. Я случайно обнаружил его и ознакомился с содержимым. Перечитав несколько раз уголовные дела, я получил на всю жизнь заряд презрения к законам и людям, которое необходимо умному в России, чтобы выжить.