Читать книгу Владивосток – Порт-Артур - Александр Чернов - Страница 3

Санкт-Петербург. Балтийское, Черное и Средиземное моря. Июль – август 1904 года

Барон Гольштейн, в соответствии с давним желанием кайзера Вильгельма добиться восстановления союза с Петербургом (и в соответствии с недавним тайным «заказом» мастеров «политического джиу-джитсу» из лондонского Сити), в октябре 1904 года сконструировал проект договора с русскими, который на первый взгляд давал Германии серьезное улучшение внешнеполитической позиции. Кайзер и Бюлов надеялись, что, сумев воспользоваться трудностями царя на востоке, они смогут отколоть Россию от Франции в свете явно несоюзнического поведения последней, что, по мнению канцлера, гарантировало бы немцам как минимум российский нейтралитет в случае «разборки» с Парижем.

Понимая, что талантливый в подхалимаже, но не слишком дальновидный в большой политике канцлер подвоха не уловил, а экселенц наживку «заглотил по самые гланды» и ломится в заданном направлении, словно бык под кувалду забойщика по бетонной траншее скотобойни, многоопытный мидовский «зубр», ясное дело, не стал стращать их иными вариантами развития событий. К примеру, началом превентивной войны Англии и Франции против Германии. Причем и России могла быть предложена островитянами сладкая «конфетка» на этот случай. В виде сепаратного мира с Японией при дружеском англо-американском посредничестве, например. За присоединение к Антанте, естественно…

Однако в тот момент Петербург отказался обсуждать подобные предложения. Там еще теплилась надежда на победу на востоке, нужны были французские кредиты, и менять что-либо кардинально в своей внешнеполитической ориентации во время войны и заметной даже невооруженным взглядом внутренней нестабильности ни царь с великими князьями, ни граф Ламсдорф не желали.

Но за прошедшие с «отказной» телеграммы «кузена Ники» (от декабря 1904-го) полгода в мире много чего произошло. Например, Кровавое воскресенье, Мукден, Цусима. А еще Марокканский кризис, виртуозно срежиссированный все тем же Гольштейном, сыгравшим на уязвленной гордыне Бюлова и хронической франкофобии Вильгельма. Вот только итогом его оказался не ожидавшийся кайзером и Бюловым развал Антанты, который предрекал им Гольштейн и на который сделал ставку глава армейского генштаба фон Шлиффен, поддержавший сильный ход «хитроумного Фрица», а решительная, демонстративная поддержка галлов британцами. Спрашивается: как же мог опытнейший дипломат, знаток лондонского дипломатического мodus operandi, столь грубо «ошибаться»?

Ведь с берегов Темзы ситуация виделась так: первый противник на морях – Париж – отказался от соперничества, признав свою роль вассала по отношению к Британии. Второй противник на морях – Санкт-Петербург – лишился своего флота, автоматически соперником перестав быть. Третий противник на морях – Берлин – в силу вышеозначенных обстоятельств и кайзеровского азартного флотостроительства переместился с третьего места в списке потенциальных угроз британской морской гегемонии на первое. Со всеми вытекающими… При этом САСШ уже с начала 1902 года, а точнее, с момента заключения договора Хэя – Паунсфота, уже не потенциальный противник, а тайный союзник.

Таковы итоги тайной дипломатии Великобритании с момента восшествия на трон короля Эдуарда VII и его решительного отказа от политики «блестящей изоляции». Всего за каких-то три-четыре года мир изменился. И продолжал стремительно меняться…

Однако в июле 1905 года рожденная в октябре 1904-го бумага вновь всплывает на свет! И Вильгельм, не поставив в известность главу внешней политики Германии Бюлова, который, судя по всему, начинал что-то подозревать, самолично отправляется с ней в кармане к Бьерке. На секретную встречу с царем. Естественно, с подачи Гольштейна. Ибо некому больше было сподвигнуть кайзера на этот шаг. Ведь при всем своем сумасбродстве подобных действий без мидовских консультаций он до этого не делал даже в менее важных вопросах. Тут же на кон большой игры был поставлен мегаприз: тайный военный союз с Российской империей против империи Британской.

В Санкт-Петербурге возможные последствия как подписания такого соглашения с кайзером, так и его неподписания были оценены трезво и прагматично. Было учтено, что, с одной стороны, в исторических реалиях лета 1905 года, когда наш флот погиб, армия деградировала, а в стране полыхает революция, скороспелая общеевропейская война, даже в союзе с немцами, скорее всего, окончилась бы катастрофой. Как для Германии, так и для России. Сиюминутную неготовность к такой схватке, как и реальную мощь Британской империи, в русской столице оценивали несколько более реалистично, чем представлялось «кузену Вилли».

С другой стороны, решительный отказ обидчивому и импульсивному Вильгельму от лица Николая, как в подписании договора, так и в самой этой встрече, мог привести к началу немедленной агрессии немцев против Парижа. С не менее мрачными последствиями для нас. «Дружеская» инициатива Вильгельма оставляла Петербургу деликатный выбор между «катастрофой» и «полным трындецом». Ведь за превентивную войну открыто и яростно ратовал генерал фон Шлиффен, уверенный, что в сложившихся после Мукдена обстоятельствах его армия сможет разгромить и французов, и русских, даже если последние рискнут помочь союзнику. Причем еще до того, как Англия, отказавшаяся от всеобщей воинской повинности, сможет эффективно вмешаться. За полгода максимум.

Но самоуверенный прусский вояка, пожалуй, сильно удивился бы, узнай он, что такой вариант – немедленная тевтонская атака – вполне устраивал кукловодов Гольштейна, просчитавших совсем иной ее окончательный результат…

* * *

Увы, России, оказавшейся тогда в роли объекта мировой политики, а не субъекта, было от этого не легче. Перед лицом столь невеселых перспектив ведомству Ламсдорфа хочешь не хочешь, но приходилось искать срединный путь. При анализе международных раскладов для русского МИДа в этой ситуации главным становился вопрос: что, где, а главное – когда предпримет Англия? Поскольку при всех англо-германских противоречиях гарантии ее вступления в войну на стороне России и Франции не было. Примат британской дипломатии – свобода рук и выбора. А галлы могли и не впрячься за Петербург, если бы немцы ударили не по ним, а начали с русских. Подумаешь, союзный договор? Ну, «не шмогла»…

Прецедент «танцев политического флюгера» со стороны Делькассе в истории с японцами имелся. Короче, перспективка была определенно кислая.

Не исключая наперед возможность столь паршивого расклада, Николай II и российские дипломаты даже закрыли глаза на «пощечину» заключенного за их спиной франко-английского «сердечного согласия» в апреле 1904-го. Поскольку оно опосредованно давало повод Британии вступить в игру на стороне Франции, если та соблаговолит-таки поддержать Россию против немцев. После гибели нашего флота для англичан это было выгодно со всех точек зрения. Но, конечно, наилучшим поводом для решения Лондона о вступлении в войну на стороне франко-русского альянса мог бы стать некий казус белли, спровоцированный немцами. И… огласка инициированного Берлином тайного договора об антибританском германо-российском союзе под него вполне подходила!

Но! Если Ники отказывает кузену Вилли, то… не будет и подписанного Вильгельмом документа. А на нет и суда нет. Исчезает повод для Лондона немедленно выступить против немцев. И исчезает у Вильгельма страх перед возможностью этого выступления. Поэтому, чтобы разыграть именно эту карту, Петербургу выгодно было, чтобы этот документ родился! И нужно было, чтобы с ним обязательно ознакомились на Даунинг-стрит, 10. Ротшильдов и британский Кабинет это тоже вполне устраивало: во-первых, Британия гордо выступала в «белых перчатках» оскорбленного величия, а во-вторых, Россия платила за это гарантированной «пристежкой» к Антанте. Платила за чужие, чуждые ей интересы кровью своих солдат.

Кто и как сигнализировал в Санкт-Петербург из Лондона, что рождение бумаги за подписью Вильгельма, недвусмысленно подтверждающей его реальные агрессивные военные планы в отношении Великобритании – и не принципиально, об оборонительном или наступательном союзе речь, – весьма целесообразно и будет воспринято Альбионом благосклонно, мы, скорее всего, не узнаем. Но весь дальнейший ход событий говорит сам за себя. Сложно сомневаться в том, что такой сигнал был.

* * *

Роль «нехорошего мальчика» вынужденно взвалил на себя русский царь. Глупо думать, чтобы кто-то в Питере рискнул использовать Николая II втемную. И в итоге Бьеркской встречи документец родился. Вензель Вильгельма зафиксировал его внешнеполитические устремления. Чистосердечное признание – царица доказательств!

Затем последовала красиво срежиссированная «драма» с отказом «слабовольного» царя под давлением профранцузского министерско-великокняжеского лобби от его подписи. И… союза нет, зато автограф «кузена Вилли» есть! Через неделю благодаря Ламсдорфу об этом уже знали в Париже. После чего до ознакомления с документом короля Эдуарда и Форин-офиса оставались не дни, а часы… Дуплет Гольштейна – выставление кайзера и зачинщиком Марокканского кризиса, и «конструктором» антибританского европейского блока – был снайперским. «Гюльчатай открыла личико», и теперь Лондону можно было, не подыскивая оправданий, заниматься изоляцией агрессора. А когда Антанта будет сформирована и обе германские «центральные» державы плотно окружены, либо придавить наглецов санкциями, либо сокрушить их военной силой русского парового катка и жаждущих реванша галлов.

Очевидного факта, что в свете явления на свет «сердечного согласия» и октябрьский, и бьеркский тексты несут в себе элемент взрывной провокационности для Германии, кайзер тогда не сумел оценить в полной мере. Но еще печальнее для немцев было то, что не понял всей глубины этой игры и канцлер, занятый «разруливанием» последствий Марокканского кризиса, за которым опять же стоял Гольштейн. До Бюлова наконец дошло, что вскоре должно произойти, лишь по факту отказа русских от Бьеркского союза, и он немедленно потребовал отставки, которую, разобравшись наконец, в какую опасную западню угодил, кайзер решительно отклонил.

После Танжера Бьерк второй раз за год поставил Берлин на грань европейской войны. Но… пушки так и не заговорили. Вильгельм с подачи канцлера, Эйленбурга, Тирпица и Миттерниха раскусил, куда ведет рейх игра «серого кардинала». А Бюлов смог спасти ситуацию для своего императора, затормозив на самом краю пропасти ценой размена Шлиффена на Делькассе и фатального внешнеполитического поражения Германии. Взбешенный Гольштейн, успев напоследок лишь поспособствовать падению Эйленбурга, которого, кстати, вполне справедливо, посчитал предателем и стукачом, был с позором изгнан с госслужбы. Война не состоялась. И ее неутомимым заказчикам пришлось начинать новую партию. На этот раз балкано-турецкую…

Уместно добавить, что сами по себе и октябрьские, и бьеркские соглашения, в силу возможности их расторжения «после предварительного предупреждения за год», были для России бессмысленны на перспективу, поскольку в наших интересах было долгосрочное соглашение с германцами. Гольштейн просчитал, что реального союза все равно не будет. Ибо коллеги «по цеху» в России, типа Витте и Ламсдорфа, смогут при любой реакции царя не допустить фактического заключения русско-германского антибританского союза.

На деле все произошло для Форин-офиса и Сити даже лучше, чем Гольштейн и его подельники из «ротшильдовского интернационала» могли себе представить.

Отказ Николая II от уже подписанного им собственноручно соглашения, живо обсуждавшийся при дворах венценосцев и в мировой прессе, не только оскорбил и унизил вспыльчивого и обидчивого кайзера, он, выражаясь по-восточному, «лишил его лица», что окончательно отвернуло его от надежды на союз со «слезливым и безвольным царьком».

Теперь он, в пику кузену-клятвопреступнику, решил двинуть Германию в Азию, водрузив свой флаг на Босфоре. Для русско-германских отношений это означало тотальную катастрофу, поскольку проливы и Константинополь исторически являлись главной целью вожделений Санкт-Петербурга. И хотя теперь на Ближний Восток толкал кайзера не тайный советник Гольштейн, а другие персоны, такие, как Сименс, Дельбрюк или Баллин, на первый взгляд преследовавшие совсем иные интересы, кукловоды-то за их спинами маячили те же самые…

* * *

Итак, «Бьеркский союз» не состоялся. Но осадочек остался. У многих. В России отныне бесповоротно верх во внешней политике взяла ориентированная на Антанту «партия войны», включавшая в себя большинство великих князей, верхушку гвардейского офицерского корпуса и ряд государственных функционеров, таких, как Извольский, Сазонов, Григорович и даже постепенно смирившийся с представлявшимся неизбежным русско-германским столкновением Столыпин.

Царь, осознавший весь позор содеянного, с того времени обреченно и безвольно плыл по несущему его самого, династию и всю Россию к катастрофе геополитическому течению, направляемому из Лондона, Парижа и Вашингтона. Отношение же германской правящей элиты к России с тех пор и аж до самого Сталинграда стало брезгливо-пренебрежительным. Вылившись в прессу, этот настрой ее политического и экономического бомонда неизбежно повлиял на формирование антироссийского общественного мнения во всем немецком обществе, достигшего фанатичного апогея к 1914 году.

Но, откровенно говоря, трудно осуждать за такое отношение немцев, убедившихся, что российская правящая верхушка вознамерилась идти с Францией и Англией до конца. Отвратительные франко-русские тиски, сжавшие Германию с двух сторон, были вполне реальной угрозой существованию молодой, динамично развивающейся империи, сумевшей за несколько десятилетий неизмеримо высоко поднять уровень жизни подавляющего большинства своих граждан, а с 1889 года впервые в мире узаконившей всеобщее и универсальное пенсионное обеспечение по старости… За свое кровное немцы были готовы драться с кем угодно, и их вполне можно понять.

Сам же кайзер Вильгельм по-человечески так никогда и не простил кузену Ники этой «пощечины». Расчет кукловодов оказался безупречным – болезненный страх за личное реноме вынудил его занять твердокаменную антироссийскую и антиславянскую позицию. Со всеми вытекающими. За проливом и океаном могли торжествовать…

Но позвольте, разве сама идея российско-германского союза 1905 года была абсурдом? Конечно же нет! Другое дело, что предложенная кайзером его форма совершенно не соответствовала потребной сути взаимовыгодного, равноправного альянса. И здесь что у Вильгельма, что у Бюлова не хватило дальновидности, дабы вовремя раскусить игру Гольштейна, осознав, что за военно-политический пакт с Россией – великой державой – нужно платить достойную цену.

Увы, изречение Отто фон Бисмарка о том, что из двух союзников один – наездник, а второй – лишь его скаковая лошадь, слишком прочно въелось в их ментальность.

Только вот то, что публичные политические заявления и реальная политика – это не совсем одно и то же, в контексте данной ситуации они не учли. К сожалению, гениями внешнеполитической игры калибра «величайшего из немцев» ни Бюлов, ни, тем более, кайзер не были…

* * *

Все стоны многочисленных противников Бьеркских соглашений в России начинались тогда, как начинаются и сейчас, с якобы предопределенного их параграфами «аморального предательства союзного нам Парижа». Хотя формально договор ни в коем случае не втягивал Россию в войну с Францией, если та не атаковала Германию, причем неспровоцированно. Правда, сама «белая и пушистая» Франция лишь годом ранее цинично предала интересы России, подписав с Британской империей договор «сердечного согласия» в тот момент, когда для России та была явным противником, а Германия – без пяти минут союзником. И практически наверняка превратилась бы в союзника реального, разбей мы японцев и сохрани свой флот.

Дьявол, как известно, кроется в мелочах. Есть один принципиально важный нюанс, который всегда нужно держать в уме, рассуждая о роли в истории России и Германии франко-английского договора. Нужно обязательно помнить, когда именно он был заключен. А это произошло в апреле 1904 года. Через два месяца и одну неделю после начала Русско-японской войны.

В результате Франция отказалась оказывать России военную помощь в схватке с Японией, союзной Великобритании. Со стороны Лондона это было логичным, своевременным, выверенным внешнеполитическим шагом. Ударом на опережение, не позволяющим немцам открыто поддержать нас в войне с японцами и гарантирующим от гипотетического русско-германско-французского союза на тот случай, если бритты решат воевать за японцев, а в случае победы Токио над Петербургом почти неизбежно пристегивающим к «сердечному согласию» и Россию. Против ее воли и желания. Антанта была «свадьбой с приданым» в виде франко-русского договора, поскольку Париж, имея с Россией военный союз с 1893 года, спал и видел, как выставить нас против немцев в роли пушечного мяса. Что и произошло в 1914 году.

При этом весь сонм представленных в виде повода для войны балканских проблем, включая спор вокруг проливов, был лишь мишурой для прикрытия коренных конфликтов – проблемы отторгнутых Бисмарком Эльзаса и Лотарингии для французов и проблемы германского флота и торговой экспансии для англичан. Вот уж кому действительно стоит задать вопрос о морали. Только есть ли в этом смысл? Мораль – это общественная категория, а не политическая. С точки зрения своих государственных интересов и Лондон, и Париж действовали совершенно логично. И, если учитывать результат Первой мировой войны, правильно…

В Париже тогда здраво рассудили, что повязанная их займами Россия никуда не дернется, а уж если проиграет войну на Дальнем Востоке, то и подавно. И под предлогом несогласия с внутренней политикой царизма там отказали русским в кредите зимой 1905 года. А на случай, если царь вздумает взбрыкнуть, соломка была заранее заботливо подстелена – у большинства российских великих князей, видных сановников и министров в дружбе с галлами существовали прочные персональные заинтересованности.

* * *

С другой стороны, Бьеркский договор обязывал немцев выступить на нашей стороне, если Англия начинала войну против России. А такая угроза, причем вполне реальная, существовала, как ни крути. Ведь британская политика и дипломатия не были монолитом. Деятели типа лорда Керзона наличествовали в Лондоне не в единственном числе. А противопоставить в тот момент английскому флоту на Балтике нашим адмиралам было попросту нечего. И… русскую столицу пришлось бы защищать с моря германскому флоту!

Когда скептики посмеиваются над потенциалом тогдашнего флота Германии в свете возможной борьбы с английским, мало кто задумывается, на каком театре эта схватка могла бы происходить. А если в мелководном и туманном Финском заливе? Если в Скагерраке? Если в датских шхерах или в районе немецких оборонительных минных полей? При этом германцы имели весьма много разных минно-торпедных судов.

По настоянию адмирала Тирпица, они неустанно и тщательно отрабатывали массированные атаки, особенно ночные. Именно поэтому германские миноносцы прозвали Shcwarze Gesellen (черная прислуга): они красились в черный цвет. И «пахали» море они куда интенсивнее, чем линейные эскадры, являясь весьма грозной силой германского флота для битвы в «узких» морях.

Кстати опять о флоте… Если использовать «телескоп Козьмы Пруткова», то есть «зрить в корень», вскрывается крайне любопытный момент, который, скорее всего, осознавали у Бьерке и русский царь, и германский кайзер. И, скорее всего, ни словом на эту тему тогда не обмолвились. Ибо оба боялись спугнуть клиента.

Дело в том, что все сказанное относительно возможной британской атаки на Россию было бы верным, если относить ситуацию к первому документу – от октября 1904 года. Но… практически уже не имело ни малейшего смысла для июля 1905-го! Смысл этот окончательно и бесповоротно исчез в мае 1905 года. В тот момент, когда контр-адмирал Российского Императорского флота Николай Иванович Небогатов обнажил голову, перекрестился и скомандовал: «Приказываю: наш флаг спустить! Поднять японский…»

С аннигиляцией русского флота и, как следствие, потерей Санкт-Петербургом статуса крупного геополитического игрока англичане, взирая на Россию с прагматической точки зрения, пришли к выводу: теперь, когда русские выпороты, а их мировые амбиции в прошлом, самое время поиметь их в качестве союзника против немцев в Европе.

Вот откуда все британские (и североамериканские) инициативы под занавес русско-японской войны, позволяющие ряду историков утверждать, что Англия и США были изначально против окончательного краха России. Вот только не надо «жонглировать» фактами и датами: таковой позиция англосаксонских держав стала после Цусимы! Раз у русских нет больше флота, это уже не РОССИЯ! Не та Россия, которой им следует опасаться. Не та Россия, которая способна решить проблему буферных государств и обрести свободный выход к теплым «британским» и «американским» морям. Значит, теперь с ней можно и нужно «дружить» против следующего в списке геополитических противников.

* * *

После Цусимы наш мир изменился. Для британцев Россия одномоментно превратилась из опаснейшего геополитического конкурента в потенциальную добычу. Из субъекта международных отношений в объект, в кандидата на «почетную цепь и ошейник» их травного пса. И на плошку с объедками у будки. Что, в их понимании, – щедро и единственно верно.

Англосаксы и по сей день искренне удивляются нашей «глупости»: почему мы не желаем тихо сидеть на своей одной седьмой части суши, честно отдав им всё остальное на этом «шарике»?! Почему им приходится регулярно тратить свои силы и деньги, чтобы нас «сдерживать»? Чтобы под тем или иным предлогом раз за разом уничтожать русский флот, как только его очередная реинкарнация становится небезопасной для их мирового доминирования.

Может быть, все дело в загадочной русской душе? Кто знает…

Зато у Германской империи флот в июле 1905 года был. И продолжал расти как на дрожжах. В полном, пунктуальном соответствии с графиками закладок, согласно Закону о флоте. И внимательнее всего к этому процессу присматривались господа из-за Ла-Манша. И отсюда вытекает, что союз с Россией был тогда Германии нужен гораздо больше, чем России с Германией. Ибо «призрак Копенгагена витал в те дни над нашими мачтами на рейдах Вильгельмсхафена и Киля», как выразился один из немецких адмиралов.

Вильгельм это знал. Он не был альтруистом. И, конечно, лукавил, заявляя кузену Ники, что его главная цель – единственно поддержать родственника и друга в трудный момент. Он-то понимал, что Цусима может стать поворотной точкой в намерениях Альбиона относительно и России, и Германии. Для Берлина такое развитие событий автоматом приобретало характер критической проблемы. И Санкт-Петербург как союзник нужен был немцам позарез, поскольку от словесной антигерманской газетной риторики 1902–1903 годов британцы уже переходили к конкретным действиям.

Но вопрос в том, чем Германия готова поступиться для достижения этого союза, если Россия устами своего самодержца внятно обозначит ее интересы в мировой игре. А другой вопрос: почему Николай II этого у Бьерке не сделал? Забавно, да? Может быть, царь наш и вправду был недалекий простофиля и дурачок?

Вильгельм, к несчастью своему и своего народа, так и посчитал. Прекрасно понимая неравноценность предложенного им соглашения для Петербурга, он, как ребенок, искренне радовался, что надурил «оглушенного и расстроенного» Мукденом и Цусимой кузена, не поступившись абсолютно ничем, кроме цветистых фраз о вечной личной преданности и дружбе, ради жизненно необходимого для себя и своей страны союза. Союза, который оставлял Франции единственный шанс на дальнейшее относительно беспроблемное существование – отказ от идей реванша и присоединение к этому союзу. Чего, кстати, а вовсе не превентивного марша «ребят в фельдграу» на Париж, искренне желали многие дальновидные фигуры в Берлине. И тогда Британия оказалась бы перед мощной, сокрушительной коалицией европейских держав.

Но… «Комбинация» не состоялась. «Британья рулез!»

* * *

Внешне это было представлено так, что Витте и Ламсдорф сделали все, чтобы открыть царю глаза именно на личностный момент в игре Вильгельма. Что, дескать, венценосный германец провел российского кузена как последнего простака. Сыграв в «обиженного», самодержец не воспротивился требованию его профранцузских и проанглийских министров аннулировать соглашение в целом, вместо того чтобы попытаться добиться от кайзера дополнительной проработки документа в части Балкан, проливов, сроков действия и порядка расторжения, пересмотра не выгодного для Петербурга торгового договора с Берлином и гарантий финансово-кредитной поддержки в случае потери французского кредитования.

Хоть бы заикнулся об этом, заткнув свою гордость куда подальше!.. Только зачем? Дело-то уже сделано: размашистый вензель Вильгельма II под Бьеркским соглашением, ставший приговором и ему самому как германскому императору, и Германии как империи, в фотокопии уже лежал в соответствующей папке на Даунинг-стрит, 10…

Конечно, это решение далось Николаю II не просто. И, скорее всего, здесь не обошлось без участия двух самых главных для него женщин – матери и жены. Обе царицы были ярыми пруссофобками. Поэтому, естественно, оказались в данном вопросе на стороне Витте и Ламсдорфа. Этот нюансик в дворцовых раскладах Вадику предстояло учитывать особо…

Автограф Вильгельма, легший на бумагу в каюте «Полярной звезды», стал подлинной катастрофой германской внешней политики Второго рейха постбисмарковского периода. Даже дилетантские ляпы Бетмана— Гольвега меркнут перед этим результатом хитроумной антигерманской политической игры. С момента его появления методично загоняемый в угол кайзер рискнул в итоге поставить на карту все, как азартный картежник. И закономерно проиграл, получив войну даже не на два, а на три фронта: британскую морскую блокаду можно и нужно расценивать как третий фронт. После он будет с обидой стыдливо кивать на бездарность политики Бетмана или Ягова, на чрезмерную самоуверенность германских генштабистов, на ошибки своих командующих. На подлое вступление в войну американцев… Но войну-то объявлял он. За все отвечает король…

В реальной истории «мира Петровича», нашего с вами мира, все случилось так, как случилось… Наше государственное руководство оказалось неспособным справиться со вставшими перед ним проблемами. Впрочем, как и германское. Общий итог был одинаково плачевен для обеих великих империй. Они погибли, прихватив с собой, до кучи, Австро-Венгерскую с Османской. Отточенные столетиями тайной войны отравленные стрелы британской разведки и секретной дипломатии поразили цели без промаха. Нашли своих получателей и тридцать сребреников от Сити. А когда пушки смолкли, можно было с умным видом порассуждать об исторической предопределенности краха «отживших свое монархических форм правления» и так далее, и тому подобное.

Но здесь и сейчас, потрясенный откровениями Вадика о будущем, Николай твердо вознамерился сыграть другую партию. Момент для этого еще был не упущен: Вильгельм II Гогенцоллерн образца 1904-го и 1914 года – это все-таки далеко не одно и то же…

* * *

Примерно с месяц назад, во время очередных вечерних посиделок «на троих», Николай выпытал из Вадика практически все, что тот знал о Бьеркских соглашениях. О том, почему они не вступили в силу, кто и для чего не допустил сближения двух империй, а наоборот – толкнул их в пропасть самоубийственной бойни. После всего услышанного в кабинете минут на пять воцарилась звенящая тишина… Монарх думал…

Это, с одной стороны, радовало Вадика, а с другой – пугало. До него начинало доходить, что царь за несколько месяцев получил от него уже достаточно информации, чтобы сделать правильные выводы о том, что действительно жизненно необходимо, а что пагубно для Российской империи. Под тяжким грузом послезнания Николай, пусть внешне пока не очень заметно, если не считать новых морщин, увеличившейся седины и прорезающегося, порой несколько отрешенного, жесткого выражения глаз, ощутимо менялся внутренне.

Сказалось и рождение долгожданного наследника. С одной стороны, беспокойств у царя добавилось. С другой – зная, что сын природой не приговорен и даже с этой болезнью сможет нормально учиться и развиваться, Николай держал себя в семье подчеркнуто спокойно, что благотворно влияло на императрицу. Кстати, благодаря появлению на свет Алексея, с подачи Вадика, государь пересилил-таки себя и стал значительно меньше курить, ограничив в этом также свою супругу, домашних и ближний круг.

Как-то само собой, но все меньше оставалось у него сомнений и неуверенности в принимаемых решениях; резолюции на докладах, вроде часто встречавшегося раньше «читал», теперь обычно заканчивались парой-тройкой коротких вопросов по существу, вроде: «Прошу Вас прояснить, сколько потребуется стали, получены ли деньги для начала работ, если нет, в чем причина задержки?» Или: «С переносом сроков на два месяца согласиться не могу. Доклад через два дня». Случаев же, когда уже принятые им решения отменялись или просто обсуждались по новой, за последние два месяца можно было пересчитать по пальцам одной руки.

Все реже Вадик слышал от Николая ссылки на чужие мнения, все жестче и быстрее проводились в жизнь принятые им решения. Одна отставка Куропаткина чего стоила, когда истерика Витте была остановлена короткой, хлесткой фразой: «Все! Я так решил, Сергей Юльевич». А заявившаяся затем великокняжеская группа «огневой поддержки» разъехалась из дворца со столь незабываемыми выражениями лиц, что дежуривший в тот день Банщиков пожалел об отсутствии во дворце скрытых камер.

Складывалось впечатление, что хозяин земли русской теперь готов, принимая сугубо самостоятельные, продуманные решения, отстаивать их перед кем угодно. А не уяснившие этого скоро прочувствуют на себе, что перечить царской воле не есть гуд. Но осознание перемен в поведении Николая заставило Вадика внутренне поежиться: что делают сильные мира сего с теми, кто слишком много знает? И притом уже особо-то им и не нужен?

«И вот сейчас снова… Вот как надумает, для начала, в крепость за расшатывание устоев…»

Вадика конкретно передернуло от тяжелого взгляда государя, сопровождавшегося коротким, зловещим «как достали…».

– Э-эй, Михаил Лаврентьевич, вы-то с чего разволновались? Ваше же словцо, любимое, – неожиданно произнес Николай, сверкнув смешинкой в глазах и с открытой, подкупающей улыбкой подмигнув подрастерявшемуся от такой неожиданной проницательности самодержца Вадику, негромко рассмеялся. – Разрешите хоть разок позаимствовать?

И, разряжая некую неловкость момента, уже вполне серьезно, не спеша, с расстановкой продолжил:

– В последние месяцы я убедился, что верные и знающие люди, Михаил, наша величайшая ценность. Особенно учитывая масштаб и тяжесть забот, под которые они подставили свое плечо. Не льстецы, не лизоблюды и двурушники. Бог видит, как мне вас не хватало! Впереди – невообразимый ворох дел. И без, как вы однажды верно сказали, команды… не свиты, именно команды соратников и единомышленников, мне одному Россию не подстегнуть. Тем более без человека, который помогает моей семье и стране ставить на ноги сына, нашу надежду, будущего великого государя… Да еще и человека, небезразличного кое-кому… – Николай жестом прервал встрепенувшуюся было, густо покрасневшую Ольгу. – На людях только поаккуратнее, пожалуйста, а то все уши мне доброхоты прожужжали.

– Кто?! Ксения? – взвилась Ольга, сверкнув на брата глазищами.

– Оленька, перестань, пожалуйста. Я сказал вам, чтобы были поаккуратнее, вот и будьте… Не обижайся… Да, а помнишь, как вчера ты мне сказала, когда мы из храма возвращались, что во мне будто стержень появился, – Николай задумчиво усмехнулся. – Не знаю, что это за стержень такой, но три новых момента за собой я действительно замечаю.

Во-первых, стал раздражаться, когда пытаются «включать дурака»… Да, Миш, понабрался я от тебя разных словечек… Во-вторых, начал ясно чувствовать, когда врут. Наверное, потому, что много совещаний проводить стали, много общаться с новыми людьми. И это вот: когда врут – просто бесит. А еще мне очень хочется выиграть эту войну. Поскорее. И так, чтобы у нас потерь поменьше, а у них – сраму побольше. Вот тут, мои дорогие, я сам себя начинаю побаиваться. Потому что понял, проснулся азарт. Как при хорошем теннисе или при гребле наперегонки.

– Ну, так это же здорово, Ники! Наконец-то тебе понравилось быть царем! И десяти лет не минуло…

– Оленька, ехидничать не надо, да? Азарт, между прочим, страшная штука. Когда ночью просыпаешься и думаешь, а все ли так решил, а как завтра с этим вопросом быть, с тем… Вот сегодня, например, под утро стрельнуло: прав был все-таки Шухов. И крыло подводное можно позже довезти в крепость. И на катера, что уже там, в мастерских порта, поставить. Даст Бог, все получится… А моряки – этим бы вечно свой глютеус прикрывать! Тьфу ты… Нет, Миша, сколько же я от тебя жаргона этого уже подцепил? – Николай задорно рассмеялся.

– Но лаконично же и емко, ваше величество…

– Ой, да ну тебя, скажешь тоже… Но что значит моя бессонница? Так, ерунда… Одно то, Михаил, что вы оттуда здесь появились, лишний раз доказывает, что это есть промысел Божий, что Россия наша – страна богоизбранная. И значит, раз так нам суждено, нужно выкладываться полностью. Чтоб нагнать все, где и в чем отстали.

Поэтому прости великодушно, но тебе пока покоя тоже не будет. И друзьям твоим, когда сюда приедут. И тебе, сестричка. Не делай большие глаза, дел на всех хватит. Третьего дня с Дмитрием Ивановичем по твою душу общались. Завтра он приедет, и обсудим…

Кстати, Михаил Лаврентьевич, с этого дня вы – действительный статский советник и мой личный секретарь по военно-морским вопросам, раз уж дело идет о большой политике… – Царь поднятием ладони остановил открывшего было рот для изъявления благодарностей Банщикова. – Пусть под шпицем озадачатся: зачем нужна такая должность? И для чего? Да и дядюшки тоже… Мне вы требуетесь не на раз-два в неделю, как флигель-адъютант, а постоянно. Заодно и неудобные вопросы кое-кто перестанет задавать. Надеюсь, вы не возражаете против карьерного роста… Кстати, опять ваша фраза из будущего, по гражданской линии? Вот и хорошо. Несмотря на цивильность платья, вам придется с завтрашнего же дня взять на себя часть обязанностей графа Гейдена. Александр Федорович замучил меня просьбами отпустить на войну. Я не смог ему в этом отказать. А поскольку на третьей эскадре по командным должностям у нас полный комплект, я решил поручить ему обязанности флаг-офицера у Серебренникова. Зная энергию графа, полагаю, что он так вцепится в Кузьмича и Бирилева, что срок ухода «Бородина» и «Славы» мы, глядишь, хоть дней на десять-пятнадцать, но приблизим…

* * *

– Да-с… Политика, политика… Но некоторым… – в голосе императора вновь появился металл, – пора показать, что мальчик вырос. И собирается оставить сыну и всем русским людям великую и процветающую державу, имеющую свои интересы и способную их отстаивать перед кем угодно. Проклятые французские кредиты! А ведь было время, их за благо почитал. Как там, про дармовой-то сыр… Нет, Михаил, с этим нам нужно что-то делать. Это форменная удавка. Будем считать, что отставка «финансового гения» решена. И начнем исподволь готовить денежную реформу. Хоть не завтрашнего дня вопрос, но важнейший.

Столыпина вызову тотчас же. Повод есть: пускай расскажет, как замирял крестьян у себя в губернии. И вообще, сейчас сельский вопрос приобретает особую важность. Особенно в свете вашей информации, Михаил, о трех предстоящих нам неурожайных годах, начиная с 1906-го. Вот только голода нам сейчас, как в 1892-м, и не хватает! Тут уже можно не просто на экспорте потерять, крестьянин ведь вполне способен не «в кусочки» с сумой пойти, а за вилы взяться. Благодаря либералам и прочим агитаторам. И правы вы насчет элеваторов: хоть какой-то резерв создать за оставшийся год надо…

Теперь – Германия… Между нами, откровенно говоря, кузен мой психопат и вообще увлекающийся тип. Фат, позер и нахал. И мужлан вдобавок. Так что, Михаил, когда я вас познакомлю, не удивляйся, если он вдруг огреет тебя по спине и станет бесцеремонно ржать в ухо. Или посередине важного разговора начнет внезапно рассуждать, скажем, о красотах норвежских фьордов – родины нордической расы или о достоинствах петухов дармштадтской породы. Но судя по тому, что в вашем мире он пережил катастрофу рейха, войну, изгнание, суицид обожаемого флота и при этом не сошел с ума, что мне в его отношении регулярно предсказывают медицинские светила, дело с ним иметь можно. И нужно. Хотя многие здесь, во дворце, его терпеть не могут. А особенно в Аничковом…

Да, Оленька, и не смотри на меня так, пожалуйста. Наш батюшка не раз называл Вилли фигляром-кривлякой и вздорным юнцом. Знаю. Но время идет. Все течет, все изменяется. Очевидно, что под правлением Вильгельма Германия не просто прибавила. Она становится могущественной мировой державой, споро опережающей по скорости развития и Британию, и Францию, несмотря на все их колонии. Ну, и нас, грешных, само собой, как ни печально. Пока…

Конечно, и матушка, и Аликс будут не просто против нашего сближения с германцами. Милый Шлезвиг и обожаемый Дармштадт, униженные и оскверненные прусским сапогом, стучат в их патриотические сердечки. Особенно пылкие по отношению к Дании и к Гессену. Поэтому они, само собой разумеется, постараются сделать все, что в их силах, дабы таковому сближению помешать. Узнав подноготную наших планов, они сделают мою жизнь невыносимой пыткой. Я этого не хочу. Ничего о наших задумках в отношении Берлина императрицы услышать не должны. Но ясное дело, что-то расскажут им доброхоты-наушники. С этим уж ничего не поделаешь. Но не пойманный не вор, а царица доказательств – чистосердечное признание. Так, Михаил Лаврентьевич? Без прямых улик я отобьюсь. Со временем, попозже, придется, конечно, что-то им раскрыть. Когда процесс уже нельзя будет остановить…

Кстати, анализ личности Вильгельма от немецкого историка Эмиля Людвига, о котором Михаил нам рассказывал, будет серьезным подспорьем. Как и занятные моменты из мемуаров Бюлова и Тирпица. Если все дело в том, что наш кузен действительно трусоват, то это вполне объясняет некоторые его странности. И несколько облегчает нашу работу с ним.

По большому счету, океанские, колониальные устремления Вильгельма и его любимого адмирала, которым способствует канцлер, для нас просто манна небесная. Подумай, дорогая сестренка, во что для нас может вылиться стремление столь быстро крепнущего рейха искать решение своих болезней роста на суше? К чему немцев так и подталкивают англичане. Собственно, Михаил нам это в общих чертах уже рассказал. Боже упаси от такого. Поэтому честный, равноправный и долгосрочный союз с германцами нам важен. Врагов этому – две трети двора и почти все министерские. Что будет?.. Подумать страшно! Но здесь, действительно, кроме меня никто…

Надобно начинать. Ламсдорфа – тоже в отставку. Вернее, пускай едет лечиться. Если у него действительно язва желудка, то сначала – на воды, потом – в Италию. Только пусть по черноморцам доведет дело до конца. Со временем, возможно, и вернем к активной службе. Но сейчас, при смене курса, он будет только помехой.

Ну-ка, Михаил, подайте мне бумагу. И себе возьмите. Оленька, ты тоже. Ага… Давайте письмо кузену сочинять. И перечень наших хотений от немцев. Разумных. Нам давно пора определиться, что для России принципиально важно на юге – проливы и Царьград или все Балканы. Полагаю, ради проливов чем-то или кем-то нам можно и поступиться? Как вы думаете? Болгария?.. Нет. Это черноморское побережье. Где еще и румынский вопрос нам решить предстоит. И про Грецию не забываем… Сербия, Босния и Герцеговина? Албания?.. Черногорки наши нас не проклянут, а?

Кстати, и вопрос еврейского государства в Палестине нужно с ним привести к общему знаменателю. Самое верное, если мы с немцами по этому поводу примем общее решение. И уж если решать вопросы по равноправию евреев в Российской империи, пусть кагалы местечковые за это заплатят! Да, мне такое равноправие, как вы знаете, глубоко противно, но с учетом всего того, что вы, Михаил Лаврентьевич, понарассказывали, сие представляется неизбежным. Оформить можно в виде внутреннего займа. Кстати, Витте и Коковцову ходоки «от них» такое уже предлагали неоднократно. Пожалуй, представлю-ка я дело так, что именно Сергей Юльевич меня убедил. Как и по поводу возможных послаблений водочной монополии… Как вы сказали: «Чем мы дурнее англичан, в конце-то концов»?

Николай усмехнулся, после чего серьезно и неторопливо, как бы взвешивая каждое свое слово, продолжил:

– Конечно, к торговому договору на встрече с Вильгельмом нам надобно вернуться. Может быть, сразу начать готовить проект? Давайте подумаем и по поводу этой багдадской дороги. Надо искать компромисс. Кузен прямо-таки горит своей султанско-мусульманской идейкой. Хоть бы разбирался: чем дышат шииты, а чем – сунниты? И какая там у них пороховая бочка. Повоевал бы с ними столько, как нам пришлось, так по-другому бы смотрел на это. Но, в конце концов, если он добивается нашей поддержки в англо-французских делах, должен принять как данность однозначное решение турецкого и персидского вопросов в нашу пользу. Его устремления к Суэцу понятны, и мы готовы содействовать, но, как говорят американцы, совместный бизнес должен приносить дивиденды обеим сторонам.

* * *

Встретив в море в двадцати пяти милях от северной оконечности острова Саарема подошедшие из Либавы корабли Иессена, царь с небольшой свитой перешел с яхты на борт флагманского броненосца «Император Александр III», где его ожидал ужин в кругу офицеров гвардейского экипажа. Поскольку броненосец – не яхта, и на всех приглашенных кают на «Александре» не хватило, часть гостей разместили на «Суворове». После чего отряд русских кораблей в составе трех броненосцев, расставшись с «Полярной звездой», которой предстояла дальняя дорога в Пирей, взял курс на шведский остров Готланд.

Разобрав бумаги и морально подготовившись к первому в жизни участию в переговорах на высшем уровне, Банщиков поднялся на правое крыло носового мостика «Князя Суворова», откуда морской закат был виден во всем великолепии. Но спокойно постоять, подставив лицо прохладному балтийскому ветерку, ему не дали. Внезапно Вадим почувствовал, что кто-то осторожно коснулся его плеча, и, оглянувшись, увидел рядом с собой вице-адмирала Дубасова. Начальник МТК, дружный по жизни с адмиралом Макаровым и давний приятель германского адмирала Тирпица, совершенно не понимал, зачем он здесь понадобился царю и куда сейчас направляется наш броненосный отряд под императорским штандартом.

– Михаил Лаврентьевич, здравствуйте… Мне, конечно, не совсем удобно…

– Добрый вечер, ваше превосходительство.

– Давайте уж сейчас без чинов, мой дорогой, хорошо?

– Это как прикажете, Федор Васильевич. Спасибо! – Вадик безмятежно улыбнулся, всем своим видом показывая, что игра «в дружбу» с изрядно попортившим ему крови занудным и ершистым старым формалистом принята. – Вы тоже пришли полюбоваться закатом?.. Или узнать на ушко, что замышляет относительно нас, вас… да и вообще, государь? – Банщиков хитровато, искоса взглянул на адмирала, несколько опешившего от такой его проницательности… или наглости.

– Понимаю, неловко, конечно. Раскусили вы меня… Но есть такой интерес, уж извините.

– Это вы меня, то есть нас, простите, ради бога, что вас, начальника МТК, столь долго в неведении держим. Сейчас, как я понимаю, до рандеву с императором Вильгельмом осталось менее полусуток хода, так что я не сильно нарушу указание государя, если вам расскажу кое-что о цели нашего плавания и вашей в том деле роли.

– Спасибо, обяжете… Я-то думал, что смотр эскадре делать идем перед походом, а тут… к Готланду. Значит, император собрался с кайзером встречаться… Понятно. Опять показуха… Только машины рвать перед походом! Еще и со стрельбой, поди?

– Федор Васильевич, в этот раз все не так банально. Да, Вильгельм и его моряки хотят посмотреть наших «бородинцев» поближе, ясное дело. Но истинная цель нашего вояжа иная. И чтобы вас не томить, докладываю коротко. На встречу с кайзером кроме государя императора направляются наши министр иностранных дел, морской министр и, в качестве секретаря, ваш покорный слуга. От немцев будут лишь Тирпиц и Рихтгофен. Никакой особой показухи. После – идем в Либаву, смотр и проводы третьей эскадры.

– Простите, но где же тогда Авелан?.. А граф Ламсдорф, разве он уже вернулся из Турции?

– Они, в соответствии с опубликованным сегодня указом императора Николая Александровича, отправлены в отставку. Как и премьер-министр. Вместо него теперь бывший саратовский губернатор Петр Аркадьевич Столыпин. На должность министра иностранных дел заступит наш посол в Берлине граф Остен-Сакен, он идет сюда с кайзером на «Мекленбурге». А управляющий делами Морского министерства… отныне это вы, Федор Васильевич.

– Так-с…

– Как вы понимаете, в связи с этим указом, государь ожидал повышенной активности со стороны Аничкова дворца. Да и не только. В том числе и поэтому палуба идущего в море броненосца для императора сейчас – самое подходящее место. Вы так не находите? – Банщиков чуть заметно улыбнулся.

– Да уж… Понимаю…

– А миссия нам с вами предстоит важнейшая. Если не сказать – историческая. И то, что вы сейчас от меня услышите, это исключительно для ваших ушей…

– Естественно.

– Император планирует заключение русско-германского военного союза, направленного против англичан. Нет, не сейчас, конечно, да и не завтра до его практической реализации дело дойдет. Клубок запутанных вопросов между нами тот еще. И реакцию Британии с Францией нужно просчитать. Как немедленную, так и на перспективу. Но разговор будет вестись именно в этом ключе. Задача первая – возродить договор перестраховки. На современном уровне политических реалий, естественно. Чтобы германцы могли спокойно не только строить свой собственный флот, но и деятельно поучаствовать в создании нашего. И в переоснащении нашей промышленности. В этом, после всей той штурмовщины, что нам пришлось пережить, в том числе и при копировании французского образца линейного корабля, полагаю, вас убеждать не нужно?

– Да уж. Жаль только, что мы немцам, Шихау или «Вулкану», броненосца так и не заказали…

– Сейчас сможем посмотреть их «Виттельсбахи» вблизи. Вам будет с чем сравнить культуру производства. Кстати, из нас Тирпица хорошо знаете только вы, как я понимаю?

– За остальных не скажу, сам знаю его со времен моей бытности в Берлине морским агентом. Не стану утверждать, что мы стали закадычными друзьями, но общались много и вполне по-доброму.

– Ну, значит, вам-то с ним завтра и биться. Он тихушный противник договора с нами, по крайней мере, до конца войны. Как и Рихтгофен. Но с кайзером уже имеется секретная договоренность, что этого он вскоре заменит. Канцлер Бюлов – тот хитрый прагматик и прямо против экселенца не пойдет. А вот с адмиралом нужно как-то договариваться.

Вадим вздохнул, глядя куда-то вдаль. Потянуло дымком: ветер растрепал над трубами идущего впереди «Александра» поистине величественную черную шапку…

– Уголек-то не ахти в Либаве взяли, – поморщился Дубасов, – вот ведь еще проблема-то…

– Она по-любому скоро разрешится. Все равно нам через пару-тройку лет флот надо на нефть начинать переводить. По крайней мере, корабли первой линии. Вы же сами государю статью Фишера прислали… А вообще, у меня к вам есть предложение: давайте подышим еще чуть-чуть, а потом, если вы не возражаете, Федор Васильевич, спустимся ко мне, посмотрим документы.

– Вот ведь, как оно все развернулось… Да, Михаил Лаврентьевич… Удивили! Но Альфреда я вполне понимаю. А ну как бритты сунутся в Балтику? Ему же ради нас полфлота положить придется, если не поболее…

– Мы немцам нужны не меньше, чем они нам. Вернее, на данный момент мы им нужны даже больше, чем они нам. Ведь реально противостоять диктату Британии способен только блок континентальных держав. Поэтому Францию от Англии надо отрывать в любом случае. По-доброму. Или как-то по-другому. И от нас тут зависит очень многое… Но, может быть, вы считаете, что наш император задумал предать союзника?

– По-моему, после апреля тут даже говорить не о чем. Это они нас предали. Так что в смысле совести – что посеешь, то и пожнешь. А я-то, если по правде, о таком даже уже и не мечтал… Я не о министерстве, конечно, поймите правильно. О немцах… Про Альфреда, думаю, вы не совсем правы. Он давно и искренне за союз с нами. Просто опасается англичан. Вы ведь их договор с японцами внимательно прочли? Вместе с пояснениями Бенкендорфа?

– Конечно. Тем более непростое положение сейчас сложилось после апрельских шашней Парижа с Лондоном. Немцы во сне холодным потом покрываются от мысли, что мы можем вдруг оказаться втянутыми в это их «сердечное согласие» в качестве третьей силы. А на эту тему Париж зондаж уже производил, вы же знаете. И доморощенные гении, что за этот вариантец руками и ногами цепляются, у нас имеются. Даже с избытком.

– Да, французы… но как же Алексей Александрович? Да, он же… Ну, вы понимаете. И Федор Карлович ему особенно близок, как мне кажется. Что он о его отставке скажет?

– Император считает, что его дядя генерал-адмирал должен немного отдохнуть от трудов праведных. Ницца там, Париж или Вильфранш… Ривьера, одним словом. Глядишь, там где-то за полгодика-годик восстановит силы, подлечится.

– Считает? Или решится? Это разные вещи, знаете ли, – Дубасов скептически поджал губы. – Мягок наш государь больно. Мягок да отходчив. Сначала отставит, а потом возьмет, да и поболе, чем было, даст…

– Не волнуйтесь, Федор Васильевич. Насколько мне известно, это окончательно решено. А вам от государя будет, между прочим, еще особое поручение. Подумать немедля о вашем преемнике в МТК. И на кого менять Рожественского. У него тоже со здоровьем не все ладно…

– Все не слава богу! – Дубасов поморщился. – Опять, как лошадей на переправе…

– Кстати, вы ведь только что с югов? Разрешите полюбопытствовать: как на «Потемкине»? Успеваем? У вас он, поди, в печенках сидит? Но простите мой навязчивый интерес к сему пароходу, очень уж хочется видеть этого красавца во главе нашего флота на Тихом океане.

– Ну, что сказать, Михаил Лаврентьевич… Корабль выстроен полностью. Экипаж тоже, считаю, вполне готов. С «Георгия» и «Синопа» на него лучших людей взяли, да и тихоокеанцы-сверхсрочники на «Океане» подоспели как нельзя кстати. Машинное и котельни в хорошие руки попали. Вот «Очаков», этот пока не принят в казну, но Чухнину я дал добро на пробные выходы. Что экипаж броненосца сплавался, сказать не могу, но с каждым днем набирают. Григорий Павлович дело свое знает, так что здесь я спокоен.

Скрыдлов с черноморской эскадрой подготовку эскадренных угольщиков обеспечил. Обошлось без неприятностей, хотя поначалу побаивался народ этого цирка: жонглирования мешками с угольком. И с балтийцев унтеров через все учения пропустили, так что справиться должны вполне. Кстати, Иессен доложил по результатам отрядных стрельб: выучка башенных команд, которых контр-адмирал Писаревский для «бородинцев» школил на «Ростиславе», вполне на уровне. Благодарил. Я уже и представленьице на Сергея Петровича заготовил, а ведь то идея ваша была… Одним словом, если по чести, это мне, старику, нужно у вас прощенья просить.

– Да полно, что вы! И с чего бы?! Только мне и впору извиняться, ведь не без моего участия вам таких забот привалило. И насчет стариковства своего, вы это… через край… Понимаю, у черноморцев два лучших корабля отнимаем. Но нужно проблемы решать по мере их поступления. Сначала – японскую, а уж потом – турецкую. Так нам карты легли.

– Нет, вы поймите меня правильно, молодой человек, я вполне серьезно говорю… Ибо действительно виноват я перед вами. И прошу простить мне, что в силу несдержанности и резкости некоторое время назад позволял себе публично и нелицеприятно высказываться в ваш адрес. В свете тогдашней уверенности в вашем полном дилетантстве в морских, политических и технических вопросах… И в авантюризме!

Чего стоила убежденность царя в необходимости незамедлительной разборки и отправки во Владивосток балтийских и черноморских «соколов»?! А какие деньжищи немцам и американцам сумасшедшие за моторы для катеров этих минных отвалили? В погоне за скоростью фантастической… Но ведь «Тарантул» выдал тридцать! Ваши же это были затеи, хоть на Гейдена, как на зачинщика, свалили. И на Степана Осиповича кивали. Но я-то все понял. А уж чтобы эскадренный броненосец достроить и сдать в такие сроки… Ну, не мог я поверить, что этот корабль вообще возможно вывести из завода и принять в казну к сроку, определенному для изготовления к походу третьей эскадры! Слишком много проблем. Просто отказывался верить, что такое в принципе возможно. Николаев – это вам не «Виккерс»… Начать с того, что он же «черноморец», дальность не океанская, куда уголь грузить-то? И с отоплением – считай, все заново. И котлы после того злополучного пожара только смонтировали, еще не хоженые, новые. И добронирование оконечностей…

Еще проблема этих раковин в броне башен. Треклятых! Я ведь, когда меня тогда лично император вызвал, после нашего разговора вышел, ненавидя вас жесточайше. Ну а сами-то посудите: по какому такому праву молодой, самоуверенный выскочка советы дает начальнику МТК? Учит меня… меня, как корабли строить! И как их проектировать! А история с этими рудневскими эскадренными угольщиками?.. Простите, обида глаза застила. Только вы поставьте себя на мое место…

– Федор Васильевич, дорогой! Какие могут быть извинения с вашей стороны?! Это вы меня простите великодушно за тот эксцесс. В технике я, правда, на две, на три даже головы ниже вас. Но только когда Всеволод Федорович провожал в Петербург, он меня напутствовал словами, которые навсегда в память врезались. Он крикнул мне тогда с мостика, когда мы от «Варяга» на катере в Шанхай отваливали: «Помните, начальство предполагает, а война располагает!» И знаете, как мне это напутствие помогло при первой встрече с государем…

– Да уж, невероятное дело вам удалось! Всех льстецов и наушников от Николая Александровича отодвинуть. У него ведь как шоры с глаз спали! То, что происходит сейчас с флотом, многие офицеры и адмиралы иначе как чудом не называют. Только кто-то от чистого сердца, а кто-то, простите, и с завистью…

– На всех льстецов и себялюбцев возле Николая Александровича меня, увы, никак не хватит. Не обольщайтесь. Так что гадостей флоту еще много пережить придется. Особенно при разработке новых типов кораблей и принятии большой кораблестроительной программы. А цели стать первым визирем я не преследую вовсе, поэтому и завистников опасаться не склонен… Кстати, когда вы тогда встали перед царем, я боялся больше всего на свете, что откажетесь и потребуете отставки. Но, честно, не от того, что совестно было. Просто я был абсолютно уверен, что достройку «Потемкина» в срок можно осуществить лишь в том случае, если император лично вас это сделать обяжет. Это только в ваших силах было.

– Вот-вот! Вы, молодой человек, все понимали, а я, многоопытный моряк и командир, бесился, потому как не верил. За то в первую очередь и винюсь. Хотя распоряжение Николая Александровича принимать башенную броню с раковинами сразу меняло дело по срокам готовности корабля. Но тогда я, простите, расценил этот пассаж почти как диверсию, опять же от вас персонально идущую!

– А сейчас как это решение расцениваете?

– Конечно, раковины в броне… По сути дела, такое абсолютно не допустимо. Двух мнений тут нет и быть не может. Ибо, как еще Петр Алексеевич положил, приемщику, недодел пропустившему, кара тяжелее даже, чем нерадивому заводчику. Но, по спокойном рассуждении, мы пришли к выводу, что по носовой башне, где только две серьезные были, одна в тылу, в полуметре от броневой двери, а вторая в задней части правой боковины, в принципе, приемка возможна. Если исходить не из обязательных требований и документов утвержденных, а из возможности поражения этих частей в бою. Она, конечно, много меньше, чем у лобовой части. Для кормовой же башни две детали пришлось-таки лить заново. Права на брак и переделку уже не было. Но, в итоге, слава богу, вышли чисто. Одним словом – успели. И информацию о применении японцами преимущественно фугасов для крупных калибров мы тоже учитывали. Но после этой войны плиты брачные заменить нужно будет непременно.

Как я расцениваю… Еще один линейный корабль уводит Григорий Павлович к Артуру. Да еще какой! А если бы все по букве да по параграфу, поспел бы он к ноябрю. Слава богу, что так все сложилось. Вот как расцениваю. И… спасибо вам, Михаил!

– За что? Федор Васильевич! За нервотрепку? За ту, что, слава Тебе, Царица Небесная, позади, и ту, что впереди? А она для вас в новой должности лютая будет…

– За то, что император наш сегодня к флоту лицом поворачивается, а не в кораблики играет. За то, что вы, зная, какую ахинею я на вас лью, сказали Николаю Александровичу, что только я на месте Авелана сумею разгрести все это… Только не спрашивайте, пожалуйста, откуда знаю. Знаю, и все!.. За то, что кораблестроением занялись, что до бунта Кронштадт и Ижору не допустили. И за то… За то еще, что к немцам идем не просто так, не с пустыми руками, за то, что государь наш увидел, наконец, что флот военный – не просто игрушка диковинная, а великий инструмент политический…

– Самая длинная вооруженная рука государства.

– Вот! В точку…

* * *

После изучения бумаг и окончательной выработки линии поведения в общении с немцами на завтра Вадим, проводив Дубасова до его каюты, вновь поднялся наверх. Над морем спускалась нечастая для Балтики по-летнему теплая, но уже по-осеннему звездная ночь. Слегка покачивало…

Прислонившись к нагретой солнцем за день броне шестидюймовой башни на правом, наветренном срезе, он молча стоял, вглядываясь в полоску светлого неба на западе в абрисе фиолетовых облаков, на фоне которой резко выделялась темная громада идущего впереди «Александра». На душе было и легко, и… неспокойно. Сердце сжимала теплая и светлая тоска по той, которую он оставил в далеком шумном столичном Петербурге.

В эту ночь посреди Балтики он впервые признался себе в том, что ему одиноко и пусто без нее. Без ее лучистых карих глаз, без шороха ее легкой, быстрой походки, без ее милого, диккенсовского акцента, без запаха ее чудесных волос… Именно тогда он понял, что любит. Понял, что так случилось, что с этим теперь ничего не поделаешь. И все это очень и очень всерьез. И…

И так уж получается, что новейший черноморский броненосец «Князь Потемкин-Таврический», о котором они недавно говорили с вице-адмиралом Дубасовым, имеет к этому самое непосредственное отношение.

* * *

Решающий шаг в долгом и непростом сближении Банщикова с Ольгой Александровной имел место быть, когда он в очередной раз попытался уломать Николая на «морской круиз». Самодержец всероссийский категорически не желал отправляться в гости к греческим родственникам на броненосце. Его совершенно не прельщала перспектива оставлять беременную жену, ожидающую долгожданного наследника.

– Государь, ну представьте только, скольких зайцев вы убьете одним выстрелом! – в надцатый раз распинался Вадик. – Во-первых, ваше присутствие на «Трех Святителях» позволит юридически безукоризненно провести броненосцы через Босфор и Дарданеллы. Если вы помните, ваше величество, то по договору о проливах русские боевые суда первого и второго рангов могут проходить его только по фирману султана при наличии главы государства на борту. А нам сейчас на Дальнем Востоке каждый лишний линейный киль нужен позарез!

– Да. Но где гарантия, что Абдул-Гамид такой фирман соизволит подписать? Англия, знаете ли, все одно будет против. И как мы выведем два броненосца, ведь я могу быть лишь на одном, а? – скептически нахмурил лоб Николай.

– Султан блюдет интересы Турции и нечаянной выгоды для нее не упустит, – устало выдохнул Вадик, многозначительно посмотрев на царя и неожиданно заслужив первую за месяц улыбку на лице великой княгини. – Он прекрасно понимает, что любой наш броненосец, покинувший Черное море, обратно без его разрешения не вернется. А в данном случае, с вами на борту, вопрос пропуска превращается в пустую формальность, следовательно, ему, султану, Англия никаких претензий предъявить не сможет. Вот на обратный их проход он позволения точно не даст! И у турок в случае войны с Россией будет на парочку броненосцев меньше головной боли. Если же мы османам сразу скажем, что это рейс в один конец и назад на Черное море корабли не вернутся, возражать они точно не станут. Кстати, на втором корабле может пойти генерал-адмирал, к примеру. Или кто-нибудь другой из наиболее близких вам Романовых.

Во-вторых, любой офицер и матрос нашего флота, особенно его воюющей на Тихом океане части, узнает как и кем были протащены на театр боевых действий эти «лишние» броненосцы. И будет прекрасно понимать, что, возможно, именно наличие этих, неучтенных японцами в их расчетах кораблей спасет его жизнь. Как вы думаете, ваше величество, ваши моряки после этого будут более или менее внимательно прислушиваться к агитаторам, которые им в оба уха поют, что царю на них наплевать?

– Пожалуй, что менее… – задумчиво протянул Николай.

– В-третьих, если мы покажем нашим японским «друзьям», что раз уж мы смогли вывести пару броненосцев с Черного моря, значит, им придется в своих планах учитывать и весь остальной Черноморский флот. А это для них катастрофа! В свете чего возможны предложения о мире еще до того, как Чухнин пройдет Сингапур. Кстати, полагаю, решить вопрос с турками Ламсдорфу там будет много проще, чем вам здесь с ГМШ, Генштабом, Скрыдловым, Рожественским и всеми остальными, кто видит целью своей жизни босфорский десант. И кто костьми ляжет против вывода черноморцев. Вспомните ругань с Дубасовым. Ведь все эти его «не могу», «невозможно» и «не хочу» были только из-за нежелания ослаблять Черноморский флот! Мол, с макаками и балтийцы на раз-два должны управиться…

– Но переход двух броненосцев без крейсеров, разведки, миноносцев во время войны… Не слишком ли рискованно? – попытался опять отмазаться Николай.

– Это с какой точки посмотреть. Вирениус оказался в положении еще более рискованном. А в данном случае нам можно подгадать выход черноморцев так, чтобы в Средиземном море они встретились с «Александром», «Суворовым», «Орлом», «Сисоем» и «Светланой», которые будут готовы к походу через месяца два – два с половиной.

– Господи… ну, как я могу бросить Аликс одну в такой момент?! Да еще на целый месяц! – снова запел уже поддоставшую Вадика песню несчастного мужа его величество.

– Ники, – внезапно вступила в разговор почти месяц не принимавшая активного участия в обсуждениях Ольга, – ты ведь помнишь того молодого офицера, с которым меня с год тому назад познакомил Мишель? Ну, он еще стал адъютантом у моего мужа… Да, вижу, ты вспомнил. Так вот, он отбыл с моим полком в Маньчжурию. И погиб… В той злосчастной атаке! Мы с ним были близки… как только могут быть близки два человека, один из которых формально замужем и никак не может получить развода. Это по нему, не по всему моему подшефному, почти уполовиненному полку я, бессовестная, на самом деле ношу траур.

– Оленька, прости. Я не думал, что… Я, поверь, сочувствую твоему горю. Но зачем ты мне это сейчас рассказываешь? – ошарашенно пробормотал Николай.

– А к тому, дорогой братец, – непривычно жестко и как то по-новому глядя брату в глаза, произнесла сестра, – что иногда для блага государства жертвы приходится приносить и членам августейших фамилий. Я свою принесла. И, в отличие от тебя, я потеряла любимого человека не на месяц, а навсегда… И еще, господа, мой любимый брат, императрица, наш дядюшка… они же не единственные «особы, принадлежащие к правящей фамилии». Какие еще корабли с Черного моря могут принести сейчас пользу на Дальнем Востоке, Михаил?

– Ну, если очень постараться, через два месяца можно выпихнуть в море «Очаков», систершип «Богатыря», на текущий момент один из лучших бронепалубных крейсеров мира. Из черноморской пары он в большей степени готовности, чем «Кагул», тем более что часть брони последнего мы уже пустили на модернизацию «стариков».

Но как врач, – вспомнил о своей «основной» профессии Вадик, – я категорически против морских путешествий для государыни императрицы во время беременности. Конечно, вот если бы Мария Федоровна…

– А кто говорит про императриц? Я вроде бы пока еще тоже «особа, принадлежащая к правящей фамилии», а уж мне-то море сейчас весьма полезно. Вот и составлю компанию братцу, как в старые добрые времена… Помнишь, Ники, как в детстве мы любили бывать на море? Ты же не откажешь мне в маленькой прихоти сплавать в Афины? Я хочу посетить нашу милую тетушку, по которой смертельно соскучилась. Тем более, на самом мощном броненосце в мире!.. Да! А на «Очаков» пусть грузится Алексей Александрович, «Светлану» же ты у него отобрал, а он так любит крейсера.

– Что хочет женщина, того желает и Бог, ваше величество!

– Угу. А моя жена для вас не женщина, что ли? Царица, и только? Что молчите?.. Так-то… Ладно, вызываем Ламсдорфа.

– А я с вами все равно поеду!

– Ну, хорошо, Оленька, хорошо. Пускай будет по-вашему, – теперь, когда у не отпускающей его из Питера жены появился противовес почти равного калибра и того же пола, тянущий его в Грецию, Николай сдался. Начиная с того дня великую княгиню стали неоднократно видеть прогуливающейся под руку с доктором Банщиковым.

* * *

На исходе лета император Всероссийский, сразу после исторической встречи с кайзером и проводов из Либавы первого отряда третьей эскадры Тихого океана, скоропалительно отбыл в Крым, где во время инспекции Севастопольского порта и кораблей флота поднял штандарт на только что выстроенном трехтрубном красавце броненосце «Князь Потемкин-Таврический».

Четырнадцатого сентября, приняв в кильватер броненосец «Три Святителя» с великой княгиней Ольгой Александровной на борту, в сопровождении спешно введенного в строй крейсера «Очаков», для чьей достройки были частично «каннибализированы» механизмы однотипного «Кагула», он вышел в направлении Константинополя. Николай II планировал нанести в Афины ответный официальный визит. На «Очакове», для соблюдения буквы Берлинского трактата, держал свой флаг генерал-адмирал, великий князь Алексей Александрович.

Вечером того же дня аванпорт Одесского порта покинул караван из нескольких больших транспортов под коммерческим флагом, но под эскортом четырех новейших истребителей 350-тонного типа. Приблизительно на широте болгарской Варны оба русских отряда встретились, после чего, обойдясь без излишних салютов и взаимных приветствий, транспорты по приказу адмирала вступили в кильватер броненосцам, а истребители попарно разбежались в ближний дозор.

С рассветом сигнальщики «Жаркого» углядели впереди дым. К удивлению офицеров и матросов русских кораблей, на подходе к Босфору их ждал недавно вошедший в состав турецкого флота крейсер «Гамидие», который и проэскортировал их через проливы. Единственной задержкой на их пути стала кратковременная стоянка в Стамбуле для отдания салютов и прочих предусмотренных протоколом почестей турецкому султану, с которым царь имел непродолжительную беседу на борту броненосца «Мессудие». Затем русский отряд продолжил движение к Мраморному морю, формально направляясь в греческий Пирей. Об истинной цели похода знали немногие…

Через несколько дней направляющийся на Дальний Восток с Балтики отряд Российского Императорского флота милях в сорока от входа на рейд Порт-Саида встретился с кораблями, которых теоретически в Средиземном море быть вообще не могло. Громогласное «ура», дружно выкрикиваемое командами, временами заглушало даже залпы салютующих орудий. И после затянувшегося на два дня царского смотра, на котором матросы приветствовали Николая без единого понукания со стороны офицеров, усиленная в полтора раза 3-я эскадра флота Тихого океана потянулась в Суэцкий канал.

До этого он успел принять на борту «Потемкина» представителей местной администрации и командиров находившихся здесь английских и французских кораблей, раздав им по случаю ордена Станислава и Анны. Единственным исключением стало награждение двух офицеров германского флота. Командир скромной канонерской лодки «Пантера» и «случайно» оказавшийся на ее борту военно-морской агент Германской империи в Стамбуле получили ордена Владимира 4-й и 3-й степеней соответственно. После чего со всей свитой, в которую входил Банщиков, Николай Александрович на «Полярной звезде» отправился погостить в Афины. Приличия надо было соблюсти…

На корме царской яхты, нежно обнимая за плечи великую княгиню, любующуюся золотой ртутью тонущего в сапфировой голубизне Средиземного моря солнца, Вадим тихо прошептал ей на ухо, впервые обратившись к ней на ты:

– Пожалуй, все, что могли на данный момент, мы уже сделали, Оленька. Можно до возвращения в столицу расслабиться и немного подумать о себе, а не о России. По-моему, тебе пора развестись со своим мужем, как ты на это смотришь?

– Я бы с удовольствием это сделала еще год назад, но, увы, – он мне отказал. Я просила брата. Но он… Он говорил с матушкой. И они… ну, то есть он, конечно, поставил условие: не ранее, чем через семь лет. Так что придется потерпеть, Михаил. Или найти себе кого-то свободного. Хоть мой брак и формальность, но нарушать его святости перед Богом я не могу.

– И не придется, Оленька. Я достаточно хорошо тебя узнал, чтобы не поставить перед столь непростым выбором. Но по нашему возвращению в Питер я сделаю твоему мужу предложение, от которого он вряд ли сможет отказаться. И еще – пожалуйста, называй меня Вадимом или Вадиком, когда мы вдвоем. Привычнее как-то…