Читать книгу Владивосток – Порт-Артур - Александр Чернов - Страница 4

Эскадренный броненосец «Император Александр III», Балтийское море у побережья о-ва Готланд, 25 августа 1904 года

Двери командирского салона неестественно громко хлопнули за его спиной. Обогнав Николая, Вильгельм словно вихрь пронесся к столу, решительно снес в сторону лежавшие на нем бумаги с карандашами и, сбросив на кресло несколько папок и рулон карт, водрузил на него свою треуголку с видом лихого квотермейстера[1], поднимающего флаг на мачте взятого на абордаж корабля. Слава богу, брызжущая через край энергия венценосного гостя не коснулась письменного прибора, поскольку обе его чернильницы были полными…

– Ну, вот! Наконец-то мы, дражайший мой Ники, сможем спокойно поговорить! Без всех наших адмиралов и капитанов, а главное, прочих разных советчиков. С их вечно настороженными ушами, глубокомысленными вздохами и подхалимскими мордами. Да! Но каков корабль! Каков корабль… Красавец! И какой же, кстати, le gougnafier[2] этот твой Бухвостов. Знать, что мы приедем к нему, и загодя не подготовить салон?..

– Вилли, ну, не сердись, прошу тебя. Они не ждали нас сегодня к ужину. Сам знаешь – это мы скомкали протокол. Ничего не поделаешь, но сегодня дивную роминтенскую оленину слопают твои и мои адмиралы на «Мекленбурге». А здесь нам придется немного подождать, я же тебя предупреждал.

– Ай! Перестань, пожалуйста. Какой еще протокол? Ты Фредерикса не взял с собой – вот и нет у тебя никакого протокола. И никому в голову не пришло, что могут нагрянуть два императора! А как же Устав?! Командир корабля должен ждать своего адмирала в любой момент дня и ночи! Тем более командир корабля, носящего имя твоего царственного отца. В конце концов, дорогой мой, я ведь адмирал твоего флота, или что?.. Как некогда говаривал один толковый корсиканец: «Si quelqu’un te lèche les bottes, metslui le pied dessus avantqu’il ne commence à te mordre…»[3] Этот Бухвостов определенно оскорбил нас обоих своим непочтением. Ты должен его обязательно проучить! На будущее. Это не обычная дурость, это просто какое-то свинство конченое! Я не…

– Ну, да. Ну, да… Я слышал, многие у тебя в фатерлянде, мой милый Вилли, считают большинство славян и русских, в частности, свиньями. А уж дураками – так и всех поголовно. Смотрю, и ты туда же, – Николай с видимым удовольствием опустился в уютное кожаное кресло. На губах царя играла легкая саркастическая усмешка. Вильгельм, застыв на долю секунды от неожиданности с вытаращенными глазами и смешно встопорщенными кончиками усов, наконец гаркнул на выдохе:

– Ха!! Ники! Мой дорогой. Не говори же ерунды! Разные трепачи и придурки, это… Одним словом, дурачья у меня своего хватает. Как и свиней. И еще – свиноматок! – кайзер задорно расхохотался, обнажив два ряда своих прекрасных, мощных зубов.

«Жеребец ты, Вилли, и есть жеребец. Хотя и породистый», – промелькнуло в голове Николая.

– Кстати, а что мы будем пить? Я бы сейчас от твоего шустовского не отказался, да еще и от дичинки какой-нибудь. Уж про это-то твои Бухвостов с Гейденом, как моряки, обязаны были догадаться и подготовить для нас приличный стол. Да и этот… твой новоиспеченный военно-морской секретарь, он, что? Только одни бумажки у тебя на письменном столе перекладывает? Или и карандаши иногда точит? На мой взгляд, для фигуры типа моего секретаря военно-морского кабинета этот Банд… Банщиков явно молод и совсем неопытен. А это минимум контр-адмиральский уровень. Нет, я понимаю, – может, он и в самом деле храбрец, и все такое прочее. Но не поспешил ли ты допускать до столь важных дел человека случайного, со стороны?

– Во-первых, это я им велел, Вилли, пока не подавать спиртное.

– Не велел?.. Ты?! Как это? Почему? Или я не у тебя в гостях? – на лице Вильгельма явственно читалось разочарование мальчишки, для которого неожиданно отодвинулась перспектива ужина с любимым тортом или возможность без помех проверить, что там запрятано внутри у новой игрушки. – Тогда я сейчас сам им прикажу!

– Не беспокойся. Если тебя продуло на ветру, тогда конечно же, – Николай позвонил в колокольчик. Заглянувший в двери граф Гейден без слов понял, что от него требуется, и тут же вернулся с хрустальным графинчиком, полным коньяка, и с легкими закусками, «вторым рейсом» поставив на стол чайный прибор из китайского фарфора. По салону поплыл дивный аромат свежезаваренного чая…

– Вот! Другое дело. А то – «не велел»… И ты мне так и не ответил, почему ты не взял с собой нашего Гинце?.. Хм, а чай-то прекрасный. Это от Твайнинга?.. Да, кстати, ты ведь заметил на «Мекленбурге» новый прибор системы управления огнем? Знаешь, почему мои Сименс с Герцем намного лучше, чем все эти хваленые железяки от Бара и Струда, а?..

Вильгельм II выделялся из всего рода Гогенцоллернов как удивительной легкостью мысли, так и раздражающей многих способностью молниеносно перескакивать с одного на другое. Некоторые из собеседников кайзера отмечали, что если пытаться буквально следовать за его логикой, можно было либо заснуть, либо прийти в бешенство от «несварения мозга». Во всей красе это «достоинство» германского императора проявлялось и в общении с Николаем, троюродным племянником и шестиюродным братом, которого Вильгельм искренне считал ниже себя как по росту, так и по уму. Отчего сбивающие собеседника с мысли скачки тем и эмоций случались у него сплошь и рядом.

Кроме того, возможность подавлять интеллектом своего внешне более робкого младшего родича доставляла кайзеру истинное удовольствие. Для себя он уже давно решил и доказал, кто в их паре лидер. Николай же, хорошо изучивший характер и слабости Вильгельма, относился к таким его выкрутасам снисходительно и стоически терпел, предпочитая больше помалкивать в присутствии экспансивного дяди-кузена.

Но так, однако, было лишь до сегодняшнего дня. На этот раз российский родственник упорно не позволял германцу не только завладеть инициативой беседы, но и уходить от намеченной им темы серьезного разговора.

– Не велел потому, что нам с тобой, дорогой дядя, предстоит поговорить тет-а-тет об очень и очень важных для Германии и России вещах. В том числе не самых приятных. Поэтому лучше обсудить их на более или менее трезвый рассудок. Так мне представляется. Не забывай, пожалуйста, что у тебя мы уже подняли бокалы и за нашу встречу, и за Аликс с Алексеем. Чуточку попозже у нас все будет. Не сомневайся.

Что же касается Михаила Лаврентьевича, то ты просто всего не знаешь. Во всяком случае, рекомендации и отзывы о нем Алексеева, Макарова и Руднева были наилучшими. Я решил поближе присмотреться к этому неординарному молодому офицеру и считаю, что не прогадал. Думаю, когда у тебя появится возможность пообщаться с ним, ты сам все поймешь и одобришь мой выбор.

Нашего же дорогого фон Гинце я оставил в Петербурге только потому, что сейчас на него направлены все бинокли и подзорные трубы представителей дипкорпуса. Как ты понимаешь, я хотел, чтобы факт моей подготовки к нашей встрече и самый момент ее как можно дольше оставались для лишних глаз и ушей неизвестными. Как и то, о чем мы здесь рассуждаем и о чем, возможно, мы договоримся. Поэтому, как видишь, людей я с собой взял только тех, в чьем умении хранить секреты вполне уверен. А вот ты взял-таки с собой Гольмана, хотя и знаешь, что он иногда не прочь сболтнуть лишнее.

– Ники, ты возводишь напраслину на хорошего человека и отличного моряка! И ты же знаешь, что бедняга фон Зенден умудрился слечь с инфлюэнцией в самой середине лета. Кого мне было еще брать в подмогу Тирпицу?

– Что-то твой Альфред, сдается мне, не в восторге от такой помощи. Как ты думаешь, почему в Лондоне узнали о ваших планах насчет Циндао даже до того, как ты написал мне первое письмо на эту тему? Гольштейн и Бюлов отпадают, Тирпиц – тем паче. Остается начальник кабинета, не так ли? Извини, возможно, я и перегибаю, только если я специально просил тебя быть аккуратным в этом моменте, значит, имел веские основания.

Во-вторых, как мне кажется, ты держишь на меня обиду за то, что я так неожиданно удалил от дел господина Витте, который уже был готов к тому, чтобы мы подписали торговый договор под диктовку твоего умницы Бюлова. Этот вопрос нам точно лучше обговорить не на хмельную голову… А чай… Чай от Липтона. Он был у меня в Петергофе, после того как ты его не принял во время Кильской регаты, помнишь?

– Ники, ну перестань! Какие между нами обиды? В конце концов, тебе не кажется, что мы сегодня уже проговорили достаточно много времени о всяких серьезных вещах? – Вильгельм страдальчески скривился, чуть выпятив нижнюю губу и притворно тяжко вздохнув. – Честно, у меня уже просто голова кругом шла до того момента, как Тирпиц с Дубасовым утащили нас всех на мостик. Кстати, позволь пожать тебе руку: я не ожидал, что новые корабли, столь недавно укомплектованные, смогут не только сносно держаться в строю, но даже вполне бодро маневрировать. Твой Иессен – просто молодчина! Я, пожалуй, дам ему сегодня Красного Орла. Не возражаешь?

– Нет, дорогой мой брат. Не возражаю. Кстати! Видишь: ты сам подметил главное – адмирал, его командиры и экипажи не покладая рук готовятся к будущим боям, а вовсе не к императорским смотрам и визитам. Так что не обижай моего Бухвостова, пожалуйста, – Николай тихо рассмеялся, созерцая по выражению лица собеседника, что до Вильгельма дошло, как его только что мастерски поймали на слове, и поспешил подсластить пилюлю: – От души благодарю тебя за внимание к моим морякам. И можешь не сомневаться, твои адмиралы и офицеры будут также мною отмечены, их выучка великолепна. И, конечно, будут награждены все, кто контролирует производство новой взрывчатки, снарядов и радиостанций для нас. Офицеры, организовавшие и осуществившие перевод большой землечерпалки из Циндао в Порт-Артур, получат ордена Святого Георгия или Владимира, поскольку это была практически боевая операция. В том числе, конечно, твой агент при штабе Макарова, сразу поддержавший эту идею. Чтобы не тянуть, я передам награды для них с твоими наблюдателями, которые будут назначены на мои эскадры.

– Ха! Вот уж мне боевая операция! Хотя, возможно, ты и прав, ведь от этих япошек всего можно было ожидать… Да. Ты определенно прав! А каков же сюрпризец для Того вышел, загляденье! Ведь уже в октябре, когда начнутся туманы и длинные ночи, вся твоя эскадра будет способна стоять в закрытой бухте. Это Макаров здорово придумал. Молодчина! Не зря Тирпиц так хорошо о нем отзывается.

Кстати, он сразу согласился на это, как только получил шифротелеграмму от графа Гингельгеймба. Мы в Циндао пока перебьемся. Тебе она сейчас нужнее. Между прочим, учти: юный граф весьма рисковал, отбив свою депешу из Артура в Берлин через головы троих начальников. Он даже Мюллеру копию не отправил! Я поначалу собирался его примерно наказать. Но Альфред стеной стал за своего тезку, заявив, что фрегаттен-капитен абсолютно верно истолковал свой союзнический долг, а в кают-компаниях не одобрят решений из эпохи шпицрутенов и линьков Старика Фрица. Так что хорошо все, что хорошо кончается! Ты же знаешь, я отходчив…

Хм?.. Значит, этот проныра и дядюшкин кошелек Pour l’intima, сэр Томас, и к тебе успел подлизаться. Каков хитрец! Но, по справедливости, чай действительно хорош…

Ладно, так и быть, мы простим твоего Бухвостова. Давай уж их позовем и пройдем, как ты мне утром обещал, по башням и батареям. И обязательно спустимся в котельные и в машину. К чистоте я придираться не буду. Ну, пойдем же! Мне не терпится осмотреть этого могучего красавца… И, в конце концов, почему ты все время смеешься, Ники?!

– Вилли, ну потерпи же немного. Нам действительно надо поговорить. И сейчас – самое время. Броненосец от тебя никуда не убежит, ты уже на нем. Попозже облазить сможешь здесь все, что пожелаешь. А рассмеялся я сейчас от того, что мне внезапно пришла забавная мысль. Заметь: мы с тобой всегда беседуем по-английски или по-французски. И это при том, что и ты, и я, мы оба желали бы, чтобы в мире уважали и использовали немецкий и русский гораздо шире. Сами же задаем совсем иной тон.

– Ничего, мой дорогой, дай только срок. Тон мы им зададим правильный. Они нас все зауважают. Вон, взгляни! Как по ниточке идут! А как репетуются сигналы, видел? Пять секунд! Смотри: вот как должна маневрировать линейная колонна, – Вильгельм, опершись о казенник надраенной до блеска трехдюймовки, кивнул Николаю, приглашая его понаблюдать за перестроениями германских кораблей.

* * *

– Согласись: твои так четко строй пока держать не могут.

– Что поделаешь, для моих это вообще один из первых выходов в составе отряда. Если бы не японцы, они еще стояли бы у достроечных стенок. Но сам ведь говоришь – «дайте срок»… Да, работают твои командиры действительно прекрасно. Давно я не видел столь слаженного маневрирования. Значит, моим есть пока к чему стремиться, – присоединившись к кузену, Николай внимательно наблюдал за перемещениями германских броненосцев, которые несколькими экономными поворотами «все вдруг» идеально точно встали из строя параллельной русским колонны им в кильватер, образуя единую линию, во главе которой шел «Александр» под двумя императорскими штандартами.

Досмотрев зрелище до конца и отметив выучку немецких моряков здравицей флоту, «умеющему вызывать восхищение и у друзей, и у недругов», Николай поставил рюмку на стол, вернувшись к рассуждениям, от которых его оторвал балет корабельных эволюций.

– Так вот, по поводу той землечерпалки. Закончу свою мысль, если не возражаешь. Смотри сам: по факту, это мелочь. Но по сути, мы получили изменение всей тактической обстановки у крепости. В очередной раз убеждаюсь: все то, о чем говорил и предупреждал нас Макаров в последние два-три года, а Чихачев, Авелан, Верховский и Рожественский с Бирилевым умудрились замотать по обсуждениям и перепискам, все это нужно было делать сразу, не откладывая. А не показухой на публику заниматься. Он как в воду глядел, предчувствуя японскую подлость. Видимо, твой статс-секретарь его лучше понимает, чем дядюшка со всеми его протеже. Степан Осипович, между прочим, столь же высоко оценивает Тирпица… Кстати, Вилли, ты не замечал, как они похожи? Даже внешне?

– Бородищами своими, что ли? – Вильгельм раскатисто расхохотался. – Скажу тебе по секрету, это Альфред под твоих работает. Под Алексеева с Макаровым. Взял, да и зарастил свой отнюдь не героический подбородочек этакими воинственными лохмами в духе варварских вождей. Я, было, хотел заставить его сбрить эту лохматую гадость, как царь Петр Великий ваших бояр, но потом отстал. В конце концов, это его дело. Но с наградами для моих «азиатов» это ты верно решил. И Тирпица с Зенденом не забудь, пожалуйста.

– Конечно. Хотя это самое малое из того, что я хотел бы сделать, однако пока могу лишь это. Но, поверь, в России принято платить за добро добром. И я, и все мы крайне признательны тебе за всю ценнейшую помощь, что ты оказывал и оказываешь нам в связи с этой войной, особенно по части радиотелеграфных станций, толовой взрывчатки и моторных катеров. Для Дубасова же, как и для Тирпица с Гольманом, понятно, главным было то, что мы окончательно согласовали наши позиции по Марианам: по углю и по секретной базе Безобразова на одном из этих твоих островов. После истории вокруг Бара это главный момент, по которому в Лондоне могут поднять крик вполне обоснованно. Но это все, как ты понимаешь, касалось только текущей японской кампании.

В особенности же я благодарен тебе за поддержку в вопросе отсрочки подписания торгового договора и связанных с ним таможенных тарифов. Понимаю, как трудно будет бедняге Бюлову проводить через Рейхстаг новый вариант, который они с Коковцовым на днях согласовали, но полагаю, что он, Рихтгофен и Штенгель с моим новым премьером Столыпиным общий язык найдут. В итоге наши с вами выгоды будут обоюдными, а взаимные уступки – сбалансированными и вполне переносимыми на их фоне.

И ты должен знать вполне определенно, что главным противником работы в России твоих Круппа, Тиссена и Сименса был фон Витте. Одной рукой подписывая с Бернгардом ваш вариант договора, другой он уже готовил подзаконные акты вполне в духе прошлых таможенных войн. Да, к сожалению, это так… Убирая господина Витте, несмотря на его прежние неоспоримые заслуги, я думал о нашем с тобой более тесном сближении, отодвигая от принятия решений главного проводника интересов галльского капитала, коим он стал в последние годы. И, судя по всему, галльского духа тоже. Конечно, я позаботился о том, чтобы не оставить у него горького осадка, однако прежних доверительных отношений между нами не будет. Он слишком горд и был слишком… огорчен неожиданностью этой отставки. Ну, да бог ему судья в его гордости. Главное, чтобы помнил, что в остальном – судья я.

По секрету: мне пришлось поручить ответственным офицерам и чиновникам начать разбираться с возникшими в этой связи весьма неприятными вопросами. К сожалению, Сергей Юльевич не смог забыть мне еще прежней его отставки из Министерства финансов и завел дела с весьма неприятными личностями, чьи идеи колеблются от введения парламента, в лучшем случае такого, как у тебя, а в худшем – до полного кровавого якобинства.

Пикантность момента с торговым договором в том еще, что если бы я подписал его в том виде, который согласовали Витте с Бюловым, это было бы мощнейшим аргументом для подрывного элемента в антигосударственной агитации. И это работало бы на руку японцам. Да и у тебя в России противников резко поприбавилось бы, что, как я полагаю, идет вразрез с твоими желаниями. Но как бы этому порадовались в Париже и Лондоне! Удивительно, как такого проигрышного политического момента не увидел твой столь дальновидный и многоопытный Бернгард?

Галлы, опираясь на сей прецедент, тотчас стали бы выкручивать мне руки, требуя подписать с ними подобный договор на их условиях. К сожалению, финансовый рынок Германии не сможет сейчас полностью закрыть все наши потребности. И без парижских денег мне пока не обойтись. А если они поставят условия связанных займов, преференций для их бизнеса в сравнении с твоим? Что мне делать тогда?

– Мой дорогой, с учетом твоих сегодняшних обещаний в отношении идей моих промышленников и грядущего разрешения наших угольных и рудных проблем, я готов сам заткнуть глотку всей гавкающей братии в Рейхстаге. Даже картечью моей гвардии, если сильно попросят! Хотят роспуска – они его получат! Боже! Как я иногда завидую тебе, что в России нет этого гнусного парламентского рудимента бисмарковских заигрываний с плебсом! И со всякими ничтожными князьками, нацепившими на себя фиглярские коронки и позволяющими себе надувать губы на Пруссию и ее короля!

Ты тонко пошутил тогда, перед земцами. Совершенно верно – после победы они про все «представительства» забудут. Но имей в виду, что случись у тебя смута в тот момент, когда армия и гвардия сражаются где-нибудь на Востоке, я дам тебе столько корпусов, сколько понадобится, чтобы раздавить любую скверну, угрожающую твоему трону.

По части займов: я непременно укажу моим толстосумам, что прижиматься в отношении Петербурга им не следует. Пусть Коковцов приезжает. Подпишем договор и обсудим все наши финансовые дела. Кстати, можешь его обрадовать: я решил упорядочить процедуру выдачи вывозных премий на зерно и муку. Хватит моим хитрецам рушить твой европейский рынок. Свое пусть вывозят – их право. Но за перепродажи я их прищучу. Ну а ты накажи своих: неужели так сложно построить элеваторы и наладить нормальную очистку зерна? Ведь это же один из важнейших источников твоих доходов!

Что же касается Витте, здесь ты волен решать. Он твой слуга. Как ты помнишь, именно в этом смысле высказался твой покойный отец, когда мне пришлось расстаться с князем Бисмарком. Да и Авелана с министерства, по правде говоря, ты убрал правильно. Старый конь застоялся и зажрался французского овса. Галопа от него не дождешься, как ни гоняй. На колбасу! Но вот Алексей Александрович… Как ты смог решиться на такое, Ники?! Или все-таки мой глас наконец-то услышан? И твоя вера в добродетельную верность девицы Марианны после ее лондонских похождений этой весной поколебалась?

– С дядей Алексеем было очень трудно. Ты не представляешь, чего мне это стоило. Но дело нужно было выправлять. А у него и со здоровьем не все ладно. И если ты газеты наши видел… ну, по поводу его француженки-балеринки, всех этих ее побрякушек да мебелей. Уже ведь до полной наглости дошло! Со всякими пошлыми сравнениями. Я едва сумел замять скандал… Да еще в военное время, когда каждый рубль для Кронштадта или Артура под увеличительной лупой, о чем я всех предупредил лично!

– Ну, во-первых, твоя Мати поскромнее была. Хоть она и полька, но не в пример умней и дальновиднее этой вертлявой галльской дуры, – Вильгельм многозначительно взглянул на кузена, – а во-вторых, я за подобные фортеля щелкоперов сажаю в крепость. Сразу. Чтоб другим не повадно было. И тебе не советую либеральничать. Но меня беспокоит только, как тебе все это, в том числе и отставка Витте, отольется со стороны вдовствующей императрицы и остальных старших дядьев.

– Объяснения с мама мне так и так предстоят нешуточные. Как и с дядюшками. С Владом, Сергеем и Николашей. Или ты думаешь, что о нашем сегодняшнем чаепитии не доложат? Но другого выхода по генерал-адмиралу просто не было. Про Витте я тебе уже все рассказал. По поводу предвоенных «успехов» Алексея Александровича и его обожаемых Авелана с Верховским и Абазой ты сам должен быть в курсе, какой бардак творился в наших министерских и дальневосточных делах. И еще попытались все свои ошибки на Алексеева свалить! Слава богу, я решил во всем тщательно разобраться. Кстати, я ведь на многие заседания Особого совещания фон Гинце специально приглашал…

– Да, Пауль мне докладывал регулярно. И, честно говоря, я понял это твое решение как подлинную открытость союзника, а не просто брата и друга! Не говоря уже о твоих планах по морской артиллерии. Но это – отдельно. Здесь у меня к тебе прямо-таки куча вопросов. И, уж извини, но напомню – если бы ты тогда, четыре года назад, заказал броненосцы моим заводам, сейчас бы весь твой флот был в Порт-Артуре. И громил японцев. А ты не мучился проблемой соединения трех эскадр… Или, что вернее всего, тебе и воевать-то не пришлось бы.

– Именно, мой дорогой Вилли, ты, как всегда, все схватываешь на лету. Именно – как брата, друга и союзника. Та весенняя история с французскими игрищами вокруг «двадцати четырех часов» будет памятна мне всегда, как и затяжка со срочным кредитом именно тогда, когда мне действительно внезапно потребовались деньги! Про подписание ими апрельского договора с дядюшкой Берти без каких-либо консультаций с нами вообще молчу… А на другой чашке весов – все то, что ты делаешь для России…

– Сколько раз я тебе говорил, мой милый Ники, что только вместе мы сможем обеспечить нашим народам их подлинно великое, заслуженное трудом, умом и кровью место в мире? Причем охранив их от войны! Сколько раз?! А сколько раз я доказывал тебе, что все, чего хотят франки, – посадить тебя в долговую кабалу ради выполнения твоими руками заветов Гамбетты?

– Много. И всякий раз я убеждался в том, что ты прав.

– Вот! Только почему ты говоришь «гнусной войны»? Победоносной, друг мой! Я надежно прикрыл тебе спину в Европе, и теперь ты спокойно утвердишься на Тихом океане. Если хорошо пойдет у Алексеева, Макарова и Чухнина, возьмешь у желтомордых Токио и сполна рассчитаешься с этим неблагодарным кривоногим народцем. Этих азиатских прихвостней Джона Буля давно пора втоптать в средневековье латным сапогом! Чтоб сидели на своих островах и носа оттуда не смели показывать! Кореи им, Китая захотелось! Ясно, что из Маньчжурии ты теперь не уйдешь, тем более что пекинские мандарины повели себя по-свински. Только второго боксерского бунта нам не хватает… Из Кореи япошек – гнать! Да и мне с твоей поддержкой много спокойнее будет за наше маленькое предприятие в Киаочао. Я не сомневаюсь, ты раздавишь макак, как слон черепаху, только брызги полетят в англичан с янки! – Вильгельм, войдя в раж, грохнул кулаком здоровой руки по краю стола. – И еще в этих британских лизоблюдов лягушатников! И спасибо, что открыл нам с Тирпицем глаза на интриги их и нашего коварного дядюшки Берти с этим «сердечным согласием». D gueulasse![4]

Но ведь получается, ты и сам убедился в том, каковы эти союзнички на самом деле. А сколько раз я тебя предупреждал? Помни, Ники: я всегда готов служить тебе опорой. Это не только завет моего великого деда. Это и моя принципиальная позиция: святой долг христианских монархов – поддерживать друг друга в борьбе с восточным варварством. И я пойду до конца в его исполнении! Жаль, что неблагодарный, мягкотелый Вальдерзее, вопреки прямым моим приказам, позволял себе миндальничать с этими средневековыми чудовищами! Но уж мы с тобой… – Вильгельм явно заводился, собираясь развить тему крестового похода белой расы против азиатов в один из знаменитых монологов-лекций часа на полтора-два, способных закомпостировать мозги и ввести в ступор кого угодно. Однако Николай, до сих пор всегда стоически переносивший эту ритуальную пытку, вежливо, но твердо прервал начавшееся было неконтролируемое словоизвержение кузена:

– Дорогой Вилли. Мне сейчас не до наполеоновских планов. И не до патетики. Сначала нужно, чтобы мои эскадры успешно соединились, не дав японцам поколотить себя поодиночке. И чтобы Безобразов прочно оседлал пути подвоза в Японию вооружений и мяса из Америки. И риса из Индии и с Филиппин. Хотя я вполне уверен в нем, как и в Макарове, Чухнине и Рудневе, но кошки на сердце скребут… Ты зря, кстати, так о действительно заслуженном и талантливом фельдмаршале. Я не могу согласиться с такой оценкой и прошу тебя: будь великодушен к славному старику. Ты несправедлив к нему. Просто он там был, а ты – нет. Я там тоже был. Хоть и не долго. А как говорят знающие люди: «Восток – дело тонкое…»

– Ага. Был! Как званый мирный августейший гость. И чудом уцелел. А у него было все! Были корабли и солдаты шести держав. Было право быть неукротимым воином и суровым судьей! – Усы Вильгельма грозно вздернулись, вены на висках вздулись, ноздри трепетали, как у рыцарского коня в воротах ристалища, а глаза изливали неукротимый, праведный гнев. То ли на отвратительных бестий – азиатов, то ли на опального фельдмаршала, то ли на кузена Ники, столь бесцеремонно прервавшего, возможно, один из самых гениальных его застольных экспромтов, из-за проблемы недопущения которых в печать в нашей истории германский канцлер Бюлов поимел инсульт, хвала Господу, не смертельный, статс-секретарь МИДа Рихтгофен скончался от инфаркта, а близкий друг и советчик Вильгельма принц Филипп Эйленбург превратился в пугливого, затравленного неврастеника.

– Я не об этом, Вилли. Понимаешь, они ведь вовсе не варвары. И тем более не звери… Они – просто другие. И сами, со своей стороны, как на варваров смотрят на нас. На варваров жадных, жестоких и двуличных. Вот в чем дело…

* * *

– Что?! Желтые коротышки – не вар… Нет, Ники! Нет!.. Ты здоров ли?! Это же не люди! То есть не вполне люди, они же словно дикие, кровожадные животные. Они же… – Вильгельм, казалось, форменно обалдел от только что услышанной из уст царя чудовищной ереси.

– Милый кузен, бога ради, не распаляй себя так. Прости, что, сам того не желая, взбудоражил тебя. Не стоит нервничать из-за таких пустяков… Прозит! – Николай быстро разрядил обстановку самым проверенным способом.

– Ух!.. Райское блаженство. Черт! Как это твои научились делать коньяк лучше галлов? Мои, сколько ни бьются, все без толку! Ты ведь знаешь, я не особый ценитель крепких напитков, но это действительно божественно…

– Это – горы и солнце, дорогой мой Вилли. Теплый морской воздух и волшебный климат предгорий Араратской долины. Подвалы старой крепости Эривани. И еще – человеческий труд и талант. Хочешь, я тебя познакомлю? И все покажу там. Если по вкусу – скажи, сколько нужно ко двору, пришлем. Но не поминай нечистого всуе… Господи, прости… – Николай набожно перекрестился.

– Конечно, Ники! Я поручу старшему Эйленбургу[5], пусть определятся. И пусть нам в Париже завидуют!

А в Крыму я давно хотел побывать. Я, кстати, наслышан о роскошных крымских виноградниках. Даже канальи-галлы это признают. И, в конце концов, будет здорово, если мои поучатся. Может быть, и у них выйдет что-то путное.

– Вот только лукавить не надо, дорогой Вилли! Напрашиваешься на комплименты в отношении твоего превосходного рейнского? Или это такая очередная тевтонская военная хитрость? Не надейся, мешать мы сегодня их не будем. Кстати, российская Армения – это не Крым, хотя не так уж и далеко. В Крыму же мы с тобой непременно воздадим должное великолепным винам и шампанскому. Буду счастлив принять тебя в Ливадии, – Николай вежливо поправил Вильгельма. – Так, на чем ты меня перебил?

– На макаках, Ники. И все-таки давай-ка еще по одной…

– Да. Конечно… Но пока мы на этом остановимся, договорились? – Николай поднял свою рюмку и, чокаясь с кузеном, подумал: «Хм… а Банщиков-то и тут оказался прав, с этой своей наукой – психологией. Удалось перебить его настрой на эмоциональном взлете – и точно! Сдулся, словно проколотый мяч для английского футбола. Стало быть, скоро дозреет и для серьезного разговора… Страшно подумать, там это преподают в университетах…»

– Значит, на макаках… А почему, собственно, на макаках? Возможно, нам, европейцам и христианам, привычно считать безусловно враждебным то, что мы не в силах или просто не хотим понять. Объявлять это ересью, ходить в крестовые походы, резать, сжигать на кострах, четвертовать. По своему лишь внутреннему убеждению ставить не похожих на нас априори ниже себя, награждать унизительными кличками. Только правильно ли мы поступаем? И в наших ли интересах такая высокомерная зашоренность и спесь? Не ослабляем ли мы тем самым собственную позицию?..

Перестань, пожалуйста, так на меня смотреть, разве все, о чем я говорю, – это не так? Мы объективно обязаны были куда серьезнее относиться к народам Востока еще до того, как начали там свои предприятия. Другое дело, что от смены нашего к ним отношения они пока не перестанут быть нашими противниками или даже врагами. Но к противнику нужно присматриваться серьезно, чтобы понимать, чего он хочет и на что он способен. Возможно, это со временем поможет нам научиться мирно жить под одной крышей.

Я ведь совершенно искренне полагал, что японцы никогда не нападут на Россию! И что? Война, знаешь ли, лучше розог всех учителей вколачивает серьезное отношение к противнику. Пулями и снарядами. И уж коли ты сам начал с Востока, позволь мне кое-что порассказать тебе из того, что я сумел узнать и понять за те месяцы, что мы с тобою не виделись. За месяцы не праздности и довольства, поверь мне, а неожиданного и сурового испытания. Вернее, испытаний… Но сначала давай, пойдем покурим на балкон, на ветерок. А то жарковато тут. Солнце печет сегодня немилосердно, почти как в тропиках.

– Вот поэтому я и предпочитаю ходить летом на север, к норвежским берегам. Фьорды – такая волшебная красота. Такой прозрачной воды, говорят, нигде больше нет. Ты, в конце концов, хоть разок составишь мне компанию? Или опять дела, семья и все такое? Кстати, что мы курим сегодня?

– Вилли, обещаю: я обязательно выкрою время. И когда мои будут гостить в Дании, сходим на север вместе. Но не во время войны, конечно. Сначала разберемся с этим всем. Курительный столик и кресла – на балконе. Там ты и убедишься, что нас ждали, – Николай с улыбкой встал из-за стола, привычно разглаживая свой пышный ус.

– Ты что, собрался воевать с япошками до следующего лета? Полноте! Они пришлют послов в тот самый день, когда твой флот соединится в Порт-Артуре! Или американцы с англичанами примчатся в качестве посредников.

– Если честно, вот этого-то я и боюсь больше всего. Ну, пойдем на воздух.

* * *

Балтика нежилась в последнем щедром тепле уходящего лета. До самого горизонта лениво катились ее пологие, иссиня-серые волны, украшенные россыпями блесток солнечных зайчиков и пенными гривками изредка мелькающих барашков. Довольно сильный, но ровный ветер не помешал Николаю раскурить папироску, которую он привычно вставил в длинный мундштук трубки.

Вильгельм, грузно опустившись в облюбованное кресло, с минуту провозился, выбирая и обрезая свою сигару. Но вот, наконец, и он, устроившись поудобней, примостил на подлокотнике больную левую руку и расслабленно откинулся на спинку укрытого мягким плюшевым пледом уютного, плетеного лонгера. Полуприкрыв глаза и выпустив из ноздрей струю благородного дыма, кайзер отдался неземному для заядлого курильщика наслаждению – изысканному купажу кубинского и египетского табака…

Минуты две-три лишь крики чаек, шипение воды в кильватерной струе, тугие хлопки невидимого из-под тента кормового Андреевского флага над головой да мерный, низкий гул двух могучих винтов внизу дополняли вечернюю нирвану двух императоров.

Слева, в туманной дымке, угадывались очертания лесистых берегов Готланда, прямо за кормой «Александра III» грузно рассекал его пенистый след могучий корпус «Князя Суворова». Многобашенная громада мателота совершенно скрывала за собой «Орла», о присутствии которого можно было догадаться только по сносимому на правый борт дымному шлейфу, четко видимому чуть пониже «суворовского».

Германские броненосцы успели вновь сманеврировать. Теперь, со «Слейпниром» в кильватере, они шли справа, в параллельной русским кораблям колонне, по их подветренному борту. Стандартные, на глаз неотличимые, гармоничные серо-голубые силуэты. Светлый дым, срывающийся с верхушек труб, говорящий как о безупречном состоянии котлов, так и о прекрасном качестве угля. Словно оловянные солдатики из одной коробки, из одной литейной формы. Любимые игрушки императора…

Николай, задумчиво глядя вдаль, не докурив, заменил первую папиросу следующей. Затянулся, украдкой проследил за взглядом своего гостя. Вильгельм, судя по всему, действительно подустал из-за сегодняшней суматохи и маневров. А возможно, был несколько выбит из колеи отсутствием привычного расклада, где он – лектор, а Ники – почтительный, но не особо способный ученик.

Смакуя сигару, германский монарх умиротворенно взирал на строй своих и русских кораблей, на шумную суету чаек, выхватывающих из пены за кормой оглушенную рыбешку, на море, на бездонное синее небо с небольшими крутинками белых облаков. Весь его вид выражал спокойствие и отрешенность. Пожалуй, в первый раз за всю историю их встреч. Хотя, возможно, что хороший коньяк сказал свое веское слово. Обычно Вильгельм в обществе царя позволял себе только легкие вина.

– Милый Ники… ты это видишь?

– Что именно, Вилли?

– Какие могучие красавцы!.. Какая грозная, всесокрушающая мощь! Признайся, мой дорогой, ведь ради этого стоило жить? Не правда ли? – На Вильгельма явно находило лирическое настроение.

– Согласен. Хороши…

– О, если бы ты только мог представить, сколько сил и здоровья я положил, чтобы немцы осознали необходимость постройки нашего флота открытого моря. Причем именно флота из эскадр однотипных броненосцев, таких, как эти «Виттельсбахи». А еще до середины осени я покажу тебе моего нового «Брауншвейга». Какая получилась машина! Рудольф с Бюркнером просто великолепны. Ты их творение оценишь по достоинству, я уверен. Его-то мы и сравним с твоим «Александром».

– Конечно… Только будет ли смысл сравнивать? Жаль, но их время уже безвозвратно уходит.

– То есть как?! Почему «уходит»? – слегка встрепенулся Вильгельм, вопросительно взглянув на Николая.

– Через два-три года все эти юные, полные сил красавцы, и мои, и твои, окажутся безнадежно устаревшими немощными старцами. Увы… Ибо им на смену придет совсем иной класс кораблей.

– Какой иной? О чем ты, мой дорогой? О больших миноносцах? О субмаринах? Или о заокеанских бреднях с динамитными пушками этого поляка-янки Зелинского и проныры Крампа, который и к тебе пролезть сподобился? Бьюсь об заклад, что без твоего обожаемого Сандро при этом не обошлось. Что не удивительно. У него с английским всегда было получше, чем с французским, в отличие от вашего дядюшки генерал-адмирала, – Вильгельм самодовольно хмыкнул, подколов кузена намеком на очевидные интересы его родственников по части «военно-морского финансового сервиса». – Все эти новомодные французские и американские затеи – дорогостоящие эксперименты с неясным результатом. Не верь никогда безответственным прожектерам и разным рекламным картинкам. Я ежедневно занимаюсь военно-морскими вопросами и ничего иного, кроме линейного корабля как станового хребта флота, себе не представляю.

– Хм… Я тоже. Но это и будут линкоры. Только по своей мощи один такой корабль окажется способен перетопить все наши с тобой шесть броненосцев, которые ты сейчас столь восторженно разглядываешь, меньше чем за полчаса.

– Ники. Признавайся, ты знаешь что-то, чего не знаю я?

– Как ты думаешь, Вилли, в чем причина нашего недавнего отказа от постройки сразу четырех новых броненосцев, уже спроектированных и проведенных по бюджету?

– Война. Дополнительные расходы. К боям им все равно было не успеть, и рабочих ты решил перебросить на достройку «Князя Потемкина» и последних кораблей типа «Александра III». Очень верное решение… – Вильгельм выразительно кивнул в сторону «Суворова» и «Орла». – Так что здесь все очевидно.

– Все очевидно для прессы. И для тех, кто не знал действительной подоплеки дела. Помнишь, Вилли, я как-то намекнул тебе в телеграмме, что намерен создать новый разведывательный орган, отдельный от генштаба и жандармов?

– Ну, да, конечно. И что же они смогли выведать? И у кого?

– Только пообещай мне, что кроме тебя…

– Ники! Ну, как ты можешь, я же…

– Дорогой кузен. Это – особая тайна. Я слишком дорожу теми людьми, что добыли для меня эту информацию, чтобы позволить хоть крупицу риска в их отношении. Они не в России, не забывай. И контрразведка в других державах тоже есть.

– Хорошо! Обещаю… Не томи, Ники!

– Так вот. В то самое время, как ты азартно закладываешь вторую свою пятерку тринадцатитысячных «Брауншвейгов» с четырьмя одиннадцатидюймовками и четырнадцатью стосемидесятимиллиметровыми пушками, франки заканчивают проект броненосца в восемнадцать с лишним тысяч тонн. При схеме, близкой к «Цесаревичу», он будет нести четыре длинноствольные двенадцатидюймовки в концевых башнях и двенадцать двухсот-сорокамиллиметровок в шести башнях, по три на борт. И почти одиннадцатидюймовый главный пояс. Согласись, это уже совсем не «Республика» с «Демократией». Скорость его под двадцать узлов: все систершипы, а их будет шесть, получат не паровые машины, а турбины Парсонса…

– Они решились-таки на это? На броненосцах?

– Да. В отличие от янки. Американцы идут иным путем по вооружению. Они на новых кораблях планируют ставить восемь двенадцатидюймовок в четырех башнях. В диаметральной плоскости, по две на носу и корме, при этом стоящие ближе к надстройке будут стрелять поверх концевых. На мой взгляд – предельно рациональная схема. Но дальше всех пошел небезызвестный тебе английский адмирал сэр Джон Фишер. Решения о назначении его первым морским лордом уже состоялись. Дядюшка Берти намеревается, кстати говоря, сделать своего любимца и собутыльника адмиралом флота, чтобы сохранить его на службе еще пять лет. По своем воцарении в адмиралтействе его «дорогуша Джек» планирует строить серию турбинных линкоров со скоростью в двадцать один узел и с десятью двенадцатидюймовками, отказавшись при этом от среднего калибра вовсе. Имея на борту восемь таких стволов со скорострельностью выстрел в минуту и централизованное управление огнем, организовать пристрелку – не проблема. Пять таких судов разнесут весь твой флот в клочья, не получив даже царапины. С дистанции, которая им будет выгодна, поскольку их эскадренная скорость выше, а орудия в сорок пять калибров длиной более дальнобойны, нежели твои новые одиннадцатидюймовки.

При этом бортовая броня и башни главного калибра британцев для них – очень крепкий орешек. А для твоих «коротких» стосемидесятимиллиметровок – практически неуязвимы, в результате они превращаются для «Брауншвейга» и его систершипов в бессмысленный, но очень дорогой балласт вместо их основной артиллерийской мощи. И это притом, что ты сейчас не можешь сразу строить аналогичные английским корабли в двадцать с лишним тысяч тонн полного водоизмещения. Из-за проблем с доками, барами в устьях Шельды, а главное – из-за недостаточной для них пропускной способности Кильского канала. Да и турбинные производства у тебя пока в зачаточном состоянии…

– Ты хочешь сказать, что англичане действительно заглотили наживку этого чванливого итальянца? С той его идеей, что он сподобился опубликовать у Джена? – процедил Вильгельм, нервно роняя пепел с сигары себе на колено.

– Все гораздо хуже. Они ее еще и творчески переработали. И пришли, как ты, полагаю, понял, к куда более мощному и сбалансированному проекту, чем их строящийся сейчас «Нельсон». Я скоро получу исчерпывающие технические данные, позволяющие конкретно судить о возможностях этого их нового, революционного линкора. Но как только у бриттов будет хоть одна эскадра таких мастодонтов, ни моему нынешнему флоту, ни твоему – не жить.

А по поводу той статьи генерала Куниберти… Думаю, что просвещенные мореплаватели в лице Фишера сами ее ему и заказали. Так что выбрасывать огромные деньги и тратить силы на второсортные корабли, на радость королю Эдуарду и его адмиралам, мы не собираемся. И временно пошли на постройку больших ледоколов вместо броненосцев для того, чтобы загрузить заказами заводы. Когда рабочие заняты делом и имеют в кармане достойную зарплату, успех в их среде проплаченных японцами и американскими жидами агитаторов-социалистов будет минимален. Когда же начнется строительство действительно новых линкоров, для чего должны дозреть и промышленность, и конструкторы, до ледоколов просто руки могут не дойти. У нас две главные базы на зиму замерзают. «Ермаком» одним никак не обойдемся, поэтому…

– Аlte hinterhältig Armleuchter!! Ах ты старая подлая тварь! Мой дорогой дядюшка… Если когда-нибудь я смогу воздать тебе за все твои бесчисленные подлости… О! Тогда ты получишь сполна… За все свои хитроумные мерзости, сделанные немцам! Я воспользуюсь для этого только вашим достойным английским опытом. И инвентарем из Тауэра! – Вильгельм вскочил, как подброшенный пружиной или ударом электротока, лицо его перекосила болезненная гримаса. – Ники! Брат мой! Получается, что этот завистливый, похотливый мерзавец задумал меня разорить, как мелкого лавочника?! Господь, будь же свидетелем этих гнусностей! Вразуми! Что делать мне, несчастному монарху обманутого народа?!

Воздев сначала к небу глаза и взмахнув правой рукой в театральном жесте, кайзер внезапно обмяк и, порывисто дыша, тяжко облокотился на лакированные перила балкона, вцепившись всей пятерней здоровой руки в бронзовый клюв закрепленного на нем двуглавого орла.

– Не гневи Бога, мой дорогой брат. Но знай, что Он услышал тебя. Ибо смирил мои сомнения. Знай: отныне и вовеки, если придется тебе обнажить меч в сторону коварных берегов Альбиона, мой клинок будет вместе с твоим.

– Ники… Я знал… Знал! Верил, что в тот критический миг, который решает судьбы народов, ты будешь со мной! Мы будем вместе… Боже! Благодарю тебя и благослови наш союз! Ники!! Мой дорогой, возлюбленный венценосный брат! Если бы ты только знал, что только что спас мою жену и детей от горькой сиротской доли! Но сколько же мерзостей мне говорили и говорят про тебя всякие…

– Не гневи же Бога! Что еще за греховные мысли? Сиротство… Да, удар дядюшка Берти с его кабинетом, банкирами и лордствами готовят нам пониже пояса. А ты что хотел, собственно? Чтобы Лондон отступился от твоего флота? Или от моего, если утопление его япошкам окажется не под силу? Это, мой дорогой, британский реалполитик в действии. А про разные злокозненные разговоры в твоем окружении… – Николай помолчал, потом положил свою руку поверх руки Вильгельма, – ветер все унесет и развеет…

А про себя добавил: «Кроме той бумаги, которая, как считает Банщиков, сейчас лежит у тебя в кармане. Причем ты уверен, что в ней – божия благодать для Германии, а там лишь очередная подлость и предательство…»

– Как это все… Ники, прости, но мне необходимо срочно чуть-чуть промочить горло. Ты не возражаешь?

– Пойдем. Тем более что ужин уже накрыли. Но перед этим я попрошу тебя об одном одолжении.

– О чем ты? Какие одолжения?! Что ты хочешь?

– Вилли. Ты знаешь свою натуру лучше, чем я. Ты уверен, что можешь сдерживать свои порывы? От посторонних?

– О, да! Я всегда…

– Вилли. Достаточно было лишь одной хулиганской, мальчишеской выходки с твоим прощальным сигналом в Ревеле в 1902-м, чтобы и Германия, и Россия получили кучу внешнеполитических осложнений. Несколькими кусками цветной тряпки, несколькими сигнальными флагами ты дал в руки джингоистам громадные козыри, которые отчасти привели меня к войне с Японией, а тебя сегодня они ставят перед перспективой создания флота заново. Ты это понимаешь?.. Или тебе еще о «кровожадных и беспощадных гуннах» напомнить? О «бронированном кулаке», о телеграмме Крюгеру? Или о «новой славе меченосцев в эпической битве с сарматами»?

– Но, Ники…

– Вилли. Никаких «но». Давай условимся сразу: если мы с тобой идем вместе для того, чтобы свалить зазнавшихся англичан с трона мировой державы, если ты хочешь иметь величайший флот мира, обширную колониальную империю и поставить Германию выше всех в Европе… С моей помощью… Если ты не отказался от идеи, которую однажды высказал моему покойному отцу, то ты должен молчать обо всем, о чем мы с тобой договорились и еще договоримся. Молчать как рыба! Даже на исповеди.

Таково мое условие: никто и никогда кроме нас двоих не должен узнать, о чем мы договариваемся. Если только мы с тобой вместе не решим поставить кого-либо в курс определенных, частных вопросов. Только так и не иначе. Никаких театральных пассажей перед толпой. Никакой бравады или намеков в самом узком или даже семейном кругу. Никаких сиюминутных телеграфных обсуждений. Это – тайна. И таковой должна оставаться.

– Ники. Я положительно не узнаю тебя… Что с тобой сделалось за эти несколько месяцев?

– Я не смог предотвратить войну… Но было и еще кое-что. Я объясню. Позже. А сейчас: ты согласен?

– Да. Я принимаю твое условие, брат. Я согласен…

– Вилли. Не сочти меня нудным: слово императора и короля?

– Согласен. СЛОВО ИМПЕРАТОРА И КОРОЛЯ!

– Вот и славно. И не смотри на меня так, словно только что проиграл мне битву при Кеннигреце.

– Нет! Братец, это просто неслыханно!!

– А об этом никто и не услышит. Я даже специально приказал убрать часового от кормового флага. Пойдем же. Я очень голоден…

* * *

– Итак, дорогой мой Вилли, если десерт тебя устроил, давай перебираться в кресла или на диван. Я расскажу тебе о том, что мне пришлось пережить и передумать за эти несколько месяцев нашей разлуки. И что, собственно говоря, хочу тебе предложить. Вернее, даже не так: не предложить, а напомнить тебе об одном твоем же давнем предложении, которое сегодня готов с благодарностью ответственно обсудить.

– Хм… Ники, – Вильгельм бесцеремонно прервал кузена, не успев даже дожевать кусок запеченной оленины, которым вознамерился заесть последнее из пирожных, – перестань, пожалуйста, распинаться передо мной, как перед своим Госсоветом. Давай так: к делу, так к делу. Но бутылочку с рюмками мы берем с собой. И еще – вот эту тарелочку. Не возражаешь? Кстати, уж если ты столь категорически настаиваешь на секретности, я попозже покажу тебе один документ. Только тебе. Над ним я провел не одну бессонную ночь… Но прости, ты ведь начал говорить о каком-то моем предложении?

По ходу ужина кайзер успел несколько успокоиться, поскольку задача подведения Николая к мысли о военном союзе отпала сама собой: царь говорил о том же. Но, что интересно, говорил пока явно от себя, не цепляясь за инструкции Ламсдорфа и как будто вовсе не страшась извечного антигерманизма Аничкова дворца.

Значит, вопрос только в том, сколь точно Бюлов с Гольштейном попали в цель, составляя проект договора. Во всяком случае, ту правку, которую он собственноручно внес в подготовленный ими исходник и которую Вильгельм посчитал необходимой. Ограничивая действие договора только границами Европы, можно было не опасаться за судьбу турок и не плодить себе врагов в САСШ и Японии: неизвестно же еще, чем там все у русских закончится. Но пусть хоть так, пускай в усеченном виде, – только бы он подписал! Только бы удалось вбить первый клинышек между Петербургом и Парижем!..

– Тебе разве откажешь, Вилли? Сам ведь возьмешь, что понравилось.

– Ха! Ты же меня знаешь! – Вильгельм довольно расхохотался, чуть не вывалив по пути на ковер все содержимое тарелки с закусками. – Ну, так и что, мой дорогой, ты мне намерен припомнить? Я весьма заинтригован…

– Хорошо ли ты помнишь, Вилли, тот день, когда предложил моему родителю раздел Европы? И в ответ он не просто жестоко высмеял тебя, но и бестактно допустил огласку этого факта…

– Ники… Зачем? Зачем ты об этом? – по виду Вильгельма нельзя было сразу понять, куда сейчас вывернет его холеричная натура – на обиду, крик или на депрессивную прострацию. Очевидным было лишь то, что память о давней бестактности Александра III с того самого времени сидела болезненной занозой в уязвленной гордыне кайзера, и неожиданное «наступление на любимую мозоль» мгновенно вытащило тягостные переживания из потаенного уголка души, где они до этого прятались. – Мне слишком больно об этом вспоминать. Ведь он тогда не только…

– Вилли, постой. Я напоминаю тебе об этом лишь с одной-единственной целью, – Николай встал, пристально глядя в глаза Вильгельму. – Я не только как давний друг и родственник, но как государь и самодержец Всероссийский приношу тебе, императору Германскому и королю Прусскому, глубочайшие и искренние извинения за сказанное тебе тогда императором Александром Александровичем. И смиренно прошу тебя о прощении за то, что не сделал этого ранее и публично. Но огласка этого факта…

– Ники! – Вильгельм резко вскочил и, вплотную подойдя к Николаю, положил правую руку ему на плечо. В глазах кайзера стояли слезы. – О, брат мой! Наконец-то. Свершилось правосудие Господне! Я ведь уже начинал думать, что никогда не услышу этого от тебя. Ники… ну, почему ты молчишь?

– Я прощен, брат мой? Между нашими домами больше нет скрытых обид?

– Боже мой, конечно! Но… Ники, сто чертей мне в печенку, какой ты все-таки неисправимый формалист! И, конечно, мы не будем никому говорить об этом, в свете того, что сегодня обсуждаем. Я вполне тебя понимаю.

– Вилли, прости. Это совсем не формализм. Я должен был это сделать. И это услышать. Ибо только теперь мы можем, вполне доверяя друг другу, обсуждать всё и планировать наши дальнейшие совместные шаги.

– Дорогой мой, не становись скучным в такой момент! Сегодня ты творишь историю! Хотя это и не повод мучить меня высокопарными фразами. Но ты даже не представляешь себе, сколь сильно облегчил мою душу! Скольким сомнениям, терзаниям и печалям положен конец. Я счастлив, что этот день все-таки пришел, и недомолвок между нами отныне нет… За тебя, Ники!.. Прозит! А теперь рассказывай, что ты хочешь мне предложить. Я – весь внимание. Но имей в виду, что, возможно, и у меня к тебе будут встречные идеи.

– Хорошо. Только, если не возражаешь, начну издалека, – Николай прошелся по салону и, подойдя к шкафу, вынул из него небольшой глобус на малахитовой подставке, подаренный командиру броненосца родственниками кого-то из кают-компанейских офицеров – А вот эта замечательная вещица нам как раз и поможет. Смотри, Вилли, какая тонкая работа. Каждая страна из своего цветного камня, а все границы, похоже, – серебряные проволочки или платина. Просто замечательная работа!

Погляди: вот она, наша старушка Европа. Вот Германия. А вот Россия. Если просто сопоставить масштаб, вся Европа – мелочь в сравнении с ней. Но ведь есть еще и весь остальной мир. А он, как видишь, почти на треть в синих тонах. Это Британия и ее зависимые территории. И еще – Североамериканские Штаты. По правде говоря, Южную Америку мастеру тоже надо было бы выкладывать в зеленых оттенках, как и республику Рузвельта. Он тебе зацепиться у него под боком не даст ни под каким предлогом, не надейся. Ибо такой же твой друг, как и султан: пока ему от немцев что-то надо и не в ущерб себе…

Так что же мы видим, глядя на наш мир? А видим мы, что народ, живший когда-то на одном маленьком островке, сегодня владеет или монопольно собирает дань с земель, в несколько раз превосходящих по площади Россию, если и моря между ними считать тоже. Если сравнивать с Германией, то вообще получается не смешно даже. При этом сегодня именно твоя держава является признанным мировым лидером по темпам промышленного и научного роста, обгоняющим даже североамериканцев.

Я вполне понимаю, что германской торговле, капиталу и предприимчивости тесно в тех рамках, в которых они ныне существуют. Причем в рамках явно искусственных, во многом определенных британским доминированием в морских перевозках, которые островитяне рассматривают чуть ли не как свое естественное и вечное, как сам мир, наследное достояние лендлордов эпохи майората. Справедливо ли это? Риторический вопрос.

Конечно, я постараюсь помочь тебе и твоему народу-труженику: в России столько неосвоенных природных богатств, столько скрытых возможностей, что нам самим и за сотню лет половины не освоить, не поставить на службу людям. Поэтому германский капитал получит в моей стране преференции для самого благоприятного приложения. В наиболее выгодных условиях окажутся совместные предприятия. Мы уже говорили об этом.

Но, к сожалению, будем во всем откровенны, пока большинство крестьян у меня предпочитают тратить свои свободные деньги не на покупку товаров для дома, мешка удобрений или нового плуга для работы, а на водку. Спасибо Витте, кстати. Конечно: доход бюджета! Но он не важнее здоровья народа. Мы с Петром Аркадьевичем думаем о том, как уже в скорости изменить такое постылое положение вещей. Но пока – что есть, то есть.

Большинство же из остальных мировых рынков, подходящих для экспансии немецких фабрикатов и капиталов, узурпированы англосаксами. Поэтому твое решение овладеть морями, построив флот, который заставит бриттов уважать право немцев на свободную, неограниченную торговлю, вполне своевременно и логично. Это историческое решение, сравнимое, пожалуй, только с деяниями царя Петра. Но должен признать, что у тебя пока получается лучше. Петру Алексеевичу пришлось добиваться своего плетью и кровью. Ты же сумел убедить свой народ… Этот бокал за тебя, Вилли! Прозит!

– Ники, признайся, ты ведь мне специально бессовестно льстишь, сравнивая с величайшим из российских императоров? Но увидишь, я буду достоин такого сравнения!.. Итак, за священный союз, который отныне скрепит не только сердца и души двух властителей, но и их народы!

– За наш тайный союз, Вилли. Если мы собрались играть на английском поле, не забывай, пожалуйста, что правила на нем установили они. Сила Британии не только в колоннах броненосцев и бездонности сундуков Сити. Это еще и их дипломатия, где царит тайна реальной политики и полуправда, безответственный намек или, в случае самой крайней необходимости, циничное вранье политики публичной. Так что нам придется о многом молчать. А иногда, уж извини, попросту бессовестно лгать. В том числе и нашим народам, нашим самым ближайшим и верным сподвижникам. Ибо по-другому играть на победу с британцами, как и с североамериканцами, невозможно. Их нужно сперва перехитрить, а уж потом победить. И иного пути нет. Как бы ни было это противно нашему нутру и чести. Слишком много поставлено на кон сегодня… Кстати, ты ведь говорил, что крепкие напитки – это не твое?

– Да… Но это – просто нектар богов, мой дорогой. На такое мое воздержание не распространяется, – рассмеялся Вильгельм. – Тем более, по такому поводу поднять бокал с чем-то другим – это моветон… Задурить дядюшку с его лордствами! Но, пожалуй, на пару у нас это должно получиться… Прозит!

– Так, на чем же я остановился? Ты строишь для немцев флот. Зачем – понятно. И знаешь, конечно, что Германию на этом пути ждет яростное сопротивление со стороны всего англосаксонского мира и их союзников. Не для того же они физически и экономически захватывали две трети мира, последовательно поборов испанцев, голландцев и французов, чтобы с кем-то потом честно конкурировать. Или, Боже упаси, делиться.