Читать книгу Генерал бубновый. Или «Как нас убивали…» - Александр Цуканов - Страница 3

Мэр города Царевска синеглазый с русой бородой и усами под самодержца всея Руси, как живой, лежал на полу и улыбался.

– Эй, Кречет, ты чего уставился? – Парень в высоких военных ботинках с толстой рифленой подошвой прошелся по лицу мэра, оставляя грязные полосы. – Дай закурить.

– На площади митинг в поддержку Мищева. Пойдешь?

– Дурак, что ли! Он следака замочил. Теперь в тюряге парится.

– Он сто миллионов из казны спер! – сказал тщедушный малый с пробритыми висками и затылком, стоявший рядом с Кречетовым. Он выскочил на середину коридора и ударил каблуком портрет в левый глаз. – Сто пудов, у меня брат в охране. Он всё знает.

– Эй, Кречетов, Сявков, хватит курить. Баннер сняли, теперь «Городские вести» с портретами мэра таскайте на помойку. Мужчина лет шестидесяти в сером костюме образца девяностых годов прошлого века, оглядел парней и, стараясь придать голосу звон металла, выкрикнул с напускной злостью: «Скинули миллионера, будь он неладен!..» После чего смачно высморкался на пол, мазнул тыльной стороной ладони под носом и, не оглядываясь, пошел к двери с табличкой «Директор молодежного центра Пучков А. В.»

– Не ходи Кречет на митинг. Пучок узнает, зарплаты лишит…

– Эх, вы суслики! Мищева местная мафия подмяла, его убить могут, если народ не заступится.

Пачки газет, перевязанные шпагатом, громоздились в дальнем конце подвального помещения. Парни, взяв по увесистой пачке, в каждую руку, двинулись вереницей, во двор к мусорным бакам, где топорщились в разные стороны, подломанные ветки сирени с распустившимися бутонами. Рядом, могучими стражниками высились толстокорые тополя. Тополя сыпали клейкую шелуху на машины, асфальт и прохожих, и эти семенники, высвобождаясь из плена, зрели и набухали, чтобы затем разлететься по улицам Царевска, создавая фантастическую картину летнего снега.

Журналист Рубас перехватил Кречетова у подъезда дома с лепниной в стиле сталинского ампира. Остановил.

– Что, Санек – ленинский субботник?

Кречетов отмахнулся, скривил лицо, давая понять, что не до шуток. Шагавший следом Сявков, хохотнул.

– Это, господин Пучок быкует. Обиделся на мэра, что грамоту дал, а не на медаль…

– На митинг идете?

– Ага, мэр сто лямов спер и следака замочил, а мы должны подставляться.

Рубас удивленно уставился на Сявкова, словно увидел вошь на воротнике.

– Ты что, с дуба рухнул! Я интервью брал у следователя Милюкова, и сына его знаю. Он бы сказал. У них вся семья ментовская. Это тот Милюков, что банду Назарова вычислил и раскрутил на пятнадцать лет.

– А толку! Назар-Хазар стал смотрящим по региону…

Сявков сказал это приглушенным шепотом, выказывая удивительную осведомленность и посмотрел в упор на журналиста, с затаенным злорадством: нас, мол, на мякине не проведешь. Кречетова этот разговор удивил, он пару минут назад был уверен, что мэр Мищев не виноват, хотел пойти на митинг, а теперь вдруг засомневался. Он дернул Сявкова за рукав.

– Вовчик, а кто сказал, что Мищев следователя замочил?

– Да все говорят…

На это «все говорят», что-то возразить невозможно. Рубас развернулся и зашагал в сторону центральной площади Царевска. Топот ног, крик приятеля – «подожди» – обрадовал, и он слегка замедлил ход.

Москва, метро «Университетская»

Юрий Мищев двадцатилетний светловолосый парень с ярким природным румянцем, ходит вдоль бордюра с обувной коробкой. Выкрикивает громко, незатейливо: «Кроссовки… Кому фирменные кроссовки…» Сквозь сизую вонь выхлопных газов наплывами вместе с шаловливым майским ветром пробивается запах тополевой клейкой листвы, запах весны. Хочется неотрывно смотреть на девушек в коротких юбочках, ловить их лукавые улыбки. Словно в забытье он подошел к миниатюрной девушке в белой блузке, похожей на одуванчик.

– У вас нет лишнего билетика?

– Какого билета? – Она приостановилась. Уперла в лицо удивленный взгляд, черные брови сдвинулись к переносице.

– Счастливого билета. Вы его прячете в сумочке, или на груди… – начал он с мягкой улыбкой, как проделывал это на ступенях Университета.

Девушка отступила на шаг в сторону: «Прикалываешься, да?»

Самое время начать очередное знакомство. Но коробка в руках, словно вериги. Поэтому он лишь кивнул, дополняя сценку тяжким вздохом. Девушка рассмеялась и пошла дальше, поигрывая бедрами, под его неотрывным взглядом.

– Фирменные кроссовки…

Приостановился мужчина в потертом костюме с черной селедкой галстука на груди.

– Почем?

– Сороковник.

Мужчина внимательно разглядывает кроссовки, засовывает руку внутрь. Сгибает и разгибает подошву, хочет, видимо, переломить пополам и нанести ущерб коммерции. Мищев торопливо выхватывает: «Видишь тут лейбл и название на английском».

– Фирменные, говоришь? А че от них так воняет? – Он нарочито морщит нос.

– Да понимаешь ли, долго везли на пароходе. Припотели. Тебе какой размер?.. Ну, постой же. Бери за тридцать…

Мыльникова с копной русых давно не стриженых волос, которые разлетались веером вдоль воротника джинсовой куртки, возник неожиданно из-за спины, помахал, приветствуя, открытой ладонью. И тут же, как пахарь, стер рукавом пот со лба, поставил на асфальт огромную сумку-холщевку.

– Облом? Да… – подначивает он и хохочет. – Тут настырность нужна. Я вон три пары всучил. Одну даже за полтинник.

– Эх, Мыло, дружище! Не торгаш я, похоже. Мужик привереда, говорит, что

воняют кроссовки. А сам ходит в обносках…

– Ладно и складно Юрец, поехали в общагу. Жрать охота, сил нет.

Общежитие физтеха МГУ

В комнате на четверых Мищев прозвище Физик, Мыльников – Мыло, Кузиков по кличке Пан. На столе плавленые сырки, кусок колбасы и два растерзанных батона. Мищев тискает в руках бокал с чаем. Лицо задумчивое, больше того недовольное.

– В принципе, мужик прав. Мы провонялись дешевой китайщиной. Навар мизерный…

Кузиков верткий, как обезьяна, вскакивает резко с кровати.

– А что ты, Физик предлагаешь? – Делает паузу. – Рабский труд, таскать мешки с мукой за три копейки… ты здоровый бугай. Иди. Пробуй.

– Нет, панове. Я мешки как-то таскал. Ничего страшного. Но для этого не нужно знание высшей математики.

Он неторопливо кромсает остатки колбасы, выкладывает вместе с сыром на кусок батона. Оглядывает бутерброд толщиной в три пальца, оглядывает приятелей: «Кто будет?» Не дождавшись ответа, впивается крупными белыми зубами в хлебную мякоть.

– Здоров ты трескать… с легкой завистью говорит Кузиков. А меня изжога замучила.

– Бабушка, помню, рассказывала. – Мыльников делает внушительную паузу. – Она у меня древняя, еще НЭП застала. – И наигранно подражая голосу бабушки: – Бывалоча работника перед наймом за стол сажали, наливали щей в саму большу мису и поглядывали. Если выскребет до донца, можно принять в найм.

– Во-во… Кто как ест, так и работает, понял, Пан.

Мищев облизнулся, обтер губы. Поднялся в полный рост, прошел к подоконнику, оглядывая пеструю весеннюю Москву с высоты птичьего полета. Оглядел приятелей, как полководец перед боем.

– Други мои, все, хватит мелочиться. У меня дядя серьезный юрист. Я консультировался уже не раз. Статью по валютным операциям отменили.

– Ну и что с того?

Мищев нагнулся, выдернул из прикроватной тумбочки пакет, потряс в воздухе стопкой машинописных листов.

– Я всё продумал. Учреждаем контору ТОО «Мираж», становимся учредителями, и начинаем создавать сеть обменных пунктов валюты.

Мыльников, рослый красивый парень, с россыпь застарелых угрей на подбородке, прикрытых реденькой бородкой, подошел к Мищеву с нагловатой ухмылкой, потрогал лоб.

– Похоже, у Физика горячка… Где ты валюту возьмешь? Старуху-процентщицу пойдешь искать с топором за пазухой.

– Дярёёвня! – Мищев ответно постучал костяшками пальцев по голове приятеля. Раскольников был неврастеником, как и автор романа. – А у нас за плечами физмат. Всё гениальное просто. Мы покупаем за рубли валюту, потом эти же доллары и марки продаем с маржей. Тут главное, чтобы наш курс был ниже официалов. Тут, Мыло важен оборот денежной массы. Я даже сюда горбачевский Указ подшил. Называется:

«О введении коммерческого курса рубля к иностранным валютам…», подписан 26 октября 1990 года.

– За нарушение правил валютных операций статью в уголовном кодексе не отменили, по ней можно схлопотать несколько лет тюрьмы! Мне отчим рассказывал про дело Рокотова-Файбишенко.

– Не пугай, Пан. Отменят. Уже официально ввели коммерческий курс – два рубля за доллар. Правда, продают его на московской бирже по 10—11 рублей. Я сходил на Неглинку. Там неприметное зданьице древней постройки, а на втором этаже висит табличка: «Валютная биржа – центр проведения валютных операций». Переговорил с директором Мамонтовым… классный мужик, ничего не боится. Обещает в ближайшее время создать полноценную валютную биржу, как в Лондоне.

В комнате повисла пауза. В коридоре кто-то крикнул: « Важину к телефону…»

– Я понял… Шикарно! – Кузиков от восторга выдал на столешнице ладонями громкий перестук, похожий на топот копыт. – Я у отчима денег займу. Скажу, что иначе отчислят из универа. Он этого до жути боится.

– Мне дядя обещал пятьдесят штук с возвратом, но без процентов. Нужны поначалу столы, стулья и кассирши смазливые.

Мыльников оглядел приятелей. Мазнул ладонями по волосам, отбрасывая их от лица.

– А как же я? У меня мать в райцентре с хлеба на воду…

– Буде, Мыло на жалость давить. Продадим твою почку за доллары… Не, лучше глаз, чтоб ты на девок меньше заглядывался.

Мищев повалил на кровать Мыльникова, оседлал сверху, приговаривая: «Ага, попался, сукин кот. Вырезай ему Пан почку без наркоза…» Кузиков принялся щекотать брыкающегося Мыльникова. Попадали стулья, загрохотала, готовая развалиться кровать, хохот прорвался такой безудержный, что задребезжали оконные рамы. Неожиданно громкий стук в дверь.

На пороге испуганный и бледный в полутьме коридора однокурсник.

– Деретесь, да?

Кутузовский проспект, обменный пункт.

Мищев сложил дневную рублевую выручку в большую спортивную сумку. С ней в прошлом году ходил в секцию бокса при университете, она пропахла неистребимым запахом пота, резины. Теперь сумка набита деньгами, которые тоже пахнут потом. Зато доллары, когда прямо из банка, пахнут неповторимо, как пахнут поздней осенью астры. Кассирша неотрывно смотрела, как он небрежно сует разноцветные пачки, делая пометки в блокноте.

– В обед двое пришли в кожанах. Приставали.

– А ты?

– Я сказала, как вы велели. Что мы краснюки, что мы под ментами…

– Молодец, Нина. С меня шоколад.

– Нет. Лучше целуй в щечку…

И он поцеловал мягкую с легким пушком бархатистую щеку.

– А прошлый раз обещал шампанское…

Это была их недавняя игра веселая и целомудренная с его стороны, потому что дядя не раз повторял: один раз дашь слабину – тебя эти красавицы оседлают. И коммерция к черту. Начнут воровать. Поэтому он каждый раз останавливался в шаге, проявляя упертость. Когда кассирша начинала склонять к близости легко и непринужденно, Мищев интуитивно понимал, что тут не чисто, просил однокурсников, сделать обмен валюты на рубли, слегка помечая банкноты. Недостача могла быть в десять-двадцать долларов, что иногда прощал, но чаще беззастенчиво расставался с кассиршей. Желающих получать зарплату в валюте сотни, как на конкурсах красоты.

Российский народ, примороженный строгими запретами, быстро приободрился, кинулся скупать доллары, марки. Один доллар стоил в июле 125 рублей, а в августе уже двести. Валютной выручки катастрофически не хватало. Люди пытались сохранить заработанное, но рубль стремительно падал, появились ценники в магазинах с надписями « цена в У.Е.» Прогнозы финансистов были неутешительными. Поговаривали, что при таком темпе рубль скоро упадет до трех тысяч за один доллар.

«Примечание: В 1997 году появилась в обращении купюра в 500 тысяч рублей»

На обменнике у Белорусского вокзала прижилась смазливая грудастая девчонка, приехавшая из под Киева. Мыльников стал захаживать сюда каждый день, привозил сладости, пирожные и вскоре, окончательно потерял голосу.

«Ах, Мариночка! А как готовит, а как поёт…» – рассказывал он друзьям, не обращая внимания на их насмешки. После нескольких походов в ресторан, с посещением отеля, снял небольшую квартирку рядом с метро Пушкинская. А в марте заявил, что хочет на ней жениться… Мищев остерегал, говорил, что она глуповата, и кроме жратвы, шмоток ничем больше не интересуется.

А Кузиков после стакана коньяка, честно признался, что Марина его будоражит, и, похоже, не просто так строит глазки. Если бы не крепкая дружба, то затащил хохлушку в постель.

– Узнаю, убью! – сказал Мыльников, поглаживая свою шкиперскую бородку, которую отрастил для солидности.

– Ага, из рогатки.

И все же Мыльников приобрел кольца. Регистрацию назначил на 7 апреля. А в первых числах апреля Кузиков встретил на улице университетского приятеля Мишку. Мишка необычайно обрадовался, потащил в кафе у Тишинского рынка, где его давно знают, где азербайджанцы готовят отменные хинкали, говорил он, захлебываясь от восторга и радости, что вот Кузиков, один из лидеров на их курсе, готов с ним выпить. Они хлопали по плечам, перебивая друг друга: а Нинку-то, помнишь, как мы с ней. А этого Вовку длинного…

Расторопный бородатый хозяин заведения, предложил не поддельный коньяк «Наполеон», что их рассмешило.

– Тогда уж лучше неподдельного вина…

Под вино разговор с однокурсников и преподавателей перекинулся на работу и, конечно же, на безжалостное падение курса рубля.

– Зашел тут рядом, у Белорусского разменять банкноту в 500 марок. А кассирша симпатичная, но такая строгая. Крутила ее и так и этак. Бровки хмурила, и все не решалась разменять. Боялась.

– Да, ну!.., а ты, Мишель крутяк, – пошутил Кузиков, думая о чем-то своем. – Говоришь пятьсот марок… Схватил его за руку. – Это же такая редкость! Пойдем…

Они рассчитались, оставили на столе недопитое вино и скорым шагом направились к вокзалу. Кузиков на ходу наставлял: « Я зайду, а ты постой, у входа… Да, не перебивай. Так надо. Очень надо. Потом крикну, зайдешь».

В обменнике никого не было, кассирша возилась над раскрытой дамской сумочкой.

– Марина, нам срочно нужна валюта. Пересчитай всю прямо сейчас.

Марина спокойно стала пересчитывать банкноты, перевязывая каждый номинал резинкой. Потом заполнила пустографку.

– Я не вижу банкноты в 500 марок? Где она!

– Я не знаю… вечно ты придираешься, – кинула вверх голос Марина, щуря маслянистые черные глазки. – Не было такой банкноты…

Кузиков крикнул: «Мишка, зайди!»

Марина узнала клиента. Ее лицо преобразилось, она вскочила со стула, наклонилась прямо к лицу Кузикова, стала с плаксивыми нотками в голосе, как это делают девочки подростки, канючить.

– Прошу тебя, Коля ты же мой друг… Прошу, не сообщай Сашечке. Хотела сделать подарок к свадьбе.

Она заплакала, стала божится, что это случайность, ошибка, что больше никогда, ни разу.

– Да будет тебе издеваться над девкой…

Приятель подал Марине чистый носовой платок.

Кузиков угадал театральность сценки, его слегка рассмешил резкий переход кислого к сладкому.

– Дай мне ключи от съемной квартиры.

Слезы тут же высохли на лице у Марины.

– А это вот видел! – Маленький жилистый кулачок с кукишем вылетел ему прямо в лицо. Левой рукой она подхватила джинсовую сумку расшитую гарусом, нанесла ею же удар по лицу, и рванула по улице Горького к вокзалу, чтобы затеряться в толпе. Затерялась бы, но подломился высокий каблук. Она рухнула на асфальт, подвывая от злости, от боли в разбитой коленке. Подбежавший Кузиков тут же схватил сумку, нашарил связку ключей от квартиры на Малой Бронной, куда приезжал пару раз вместе с Мыльниковым.

– Ишь ты хитрая сучонка!

Мужчина лет сорока в широкополой шляпе уцепил Кузикова за куртку.

– Ты что творишь! Верни сумку…

Кузиков, отслуживший два года в войсках ВДВ после отчисления из университета, не раздумывая, сильным ударом в пах, а затем в голову, опрокинул мужчину на землю. Отшвырнул сумку: «Тварь продажная. Всё мало тебе…»

На съемной квартире они собрались втроем. После недолгих поисков обнаружили чемодан с импортными вещами, долларовую заначку. Кузиков пересчитал. «Это же выше годовой зарплаты кассирши!» На Мыльникова неприятно было смотреть. Он повторял снова и снова: «Да как же так!.. Я люблю ее. Как же так… Нет, я не верю!»

Мищев долго молчал, но тут не выдержал, передразнил грубо вперебивку: «Как же, как же… Проверять нужно, Мыло. Сколько об этом говорено. А ты!..» Ругнулся, выплескивая свой гнев.

Кузиков злой, нетерпеливый, сам уселся в обменнике на целый день. Отчет всех неприятно удивил. Невеста Марина утаивала ежедневно до полусотни долларов.

– А в месяц? Так что ты, Мыло нам должен. Банкет с тебя. Деньги дело наживное… Главное, спасли от удавки на шее. От позора…

Кузиков в свои двадцать четыре, казался намного опытнее товарищей в житейских делах. Особенно после службы в Армии. В нем чувствовалась польская кровь, расчетливость, некий гонор, чем он гордился. Однажды, слегка раздуваясь от своей значимости, стал вспоминать родственника по материнской линии пана Бужельского, который был вхож к знаменитому князю Войцеговскому…

– Уверен я, что в моем происхождении не чисто. Тут не без водолаза. Потаскуха была моя бабушка, царство ей небесное.

Услышав такое, Кузиков лицо скривил, но тут же расхохотался вместе с приятелями. Позже, если кто-то выпячивал грудь, то возникала цитата из повести «Собачье сердце». Повесть перечитывали по несколько раз, чтобы щегольнуть очередной фразой: «Не читайте до обеда советских газет… А если других нет?»

После случая с обменником у Белорусского вокзала Кузиков стал официальным начальником службы безопасности. Он разыскал сослуживца десантника среди кузьмичевких бойцов, крышевавших часть северо-востока столицы. Назвали его Кузьмичем, приняли на две полные ставки.

Санкт-Петербург

Кузиков приобрел подержанный «Голендваген», на нем раскатывал по улицам северной столицы. После организации сети обменников в Санкт-Петербурге, рублевой налички стало такое количество, что возникли трудности с охраной, доставкой в банк и переработкой денежной массы. Пункт обмена валюты в людном месте приносил до трех тысяч «у.е.» в месяц, если постоянно уточнять особенности спроса. В крупном магазине обмен долларов на рубли, в спальных районах наоборот, люди бегут после зарплаты за валютой, чтоб как-то спасти денежки от инфляции. Можно копировать цены у соседей, делая на десять копеек ниже, создавая малую приятность клиенту. «Тут главное не жадничать», – не уставал повторять Кузиков. Ему казалось, что отлаженная схема работает безукоризненно.

В октябре на проспекте Стачек произошла небольшая авария. Кузиков решил, что это банальная автоподстава. Проще откупиться. Стал предлагать деньги. И просчитался.

Его затолкали в иномарку и привезли в частный ресторан на Кронштадской. Здесь ему объяснили правила игры на районе и ставки в валюте по каждому обменному пункту.

– Мы платим ментам. Фамилии называть не имею права, – завел привычную песню Кузиков. – Но люди предельно авторитетные.

Питерские решалы были неуступчивы. Они знали расклад по каждой точке, словно подрабатывали там кассирами и требовали деньги только в валюте.

– Зато потом будешь спать спокойно. Наше слово твердое. – Ухмылка расползалась по лицу Бамута смотрящего на районе. Руки в синих перстнях, лежали на столешнице словно бы на показ. Кузиков решил, что в этих разговорах, да и самой одежде под фирму с нелепыми лейблами клуба гольфистов, проглядывает дешевый балаганный налет, что для слабонервных простачков. Кузикова не стали пугать, бить по почкам, чего он больше всего опасался. Его выпустили с напутствием: подумай, хорошо подумай и приходи сюда завтра один.

Кузиков не пошел на Кронштадскую, не позвонил Мищеву, будучи уверен, что басня про московских ментов прокатила. Через три дня вышел из подъезда дома на Лиговском проспекте, где был припаркован автомобиль. Нажал кнопку сигнализации… И вдруг вспомнил, что оставил на столе пейджер. Успел сделать три шага в сторону подъезда и туту же упал, отброшенный взрывной волной.