Читать книгу Дело Белки - Александр Даган - Страница 7

Есть такая примета: плохо прийти в себя с кляпом во рту, под вечер, в незнакомом лесу, привязанным к дереву. Никогда не думал, что мне придется убедиться в ее правоте. И тем не менее, открыв глаза, я понял, что ситуация именно такова. Моя спина была плотно прижата к мощному шершавому стволу, и не падал я только потому, что был крепко-накрепко прикручен к нему сплетенными в толстый жгут ветвями какого-то кустарника. Напротив меня, на расстоянии примерно пяти метров, также изображая кариатиду, подпирающую дерево, был привязан Хан. А между нами, около высоченной хвойной пирамиды муравейника, деловито копошился зеленый косматый медведь. Чем он занимался, мне было непонятно, но ничего хорошего я от него почему-то не ждал. И оказался прав. Когда косолапый чуть-чуть повернулся, я с ужасом увидел, что он льет на землю мед, прокладывая ароматную янтарную дорожку от муравейника не куда-нибудь, а прямиком в мою сторону. Поняв, какая меня в ближайшем времени ждет сладкая жизнь, я начал извиваться и дергаться, пытаясь вырваться на свободу, чем неосторожно привлек внимание зверя.

– Оклемался, гадина? – густо пробасил он, и я узнал голос давешнего помощника старухи, которого она спровадила из дома без желанного магарыча. Однако следующие слова монстра, который выглядел медведем только со спины, доказали, что он и без оплаты готов был служить Бабе-яге верой и правдой:

– Эх ты! Какую хорошую бабку обидел! А я ей сразу говорил – нечего вас выхаживать. Оттащить в лес и покормить зверье, раз вы его так любите.

Огласив таким образом приговор, поросшее мхом чудище обошло муравьиную кучу и принялось наводить медовые мосты в направлении Хана. Я от души позавидовал узбеку. Съедят нас, конечно, обоих, но в отличие от меня напарник все еще находился в беспамятстве и не видел, как здоровенные красные муравьи шустрой цепочкой выбираются из своего хвойного дома, чтобы подзакусить нашим подслащенным мясом. Я в очередной раз предпринял безнадежную попытку вырваться и стал глазеть по сторонам, все еще надеясь увидеть среди частокола деревьев либо темную шкуру Серого, либо неизменно свежий и словно только что выглаженный костюм Ивана. Черт с ним – сейчас я был даже на Василису согласен, даром что она меня почему-то невзлюбила. И все-таки лучше стерпеть десяток ее унизительных насмешек, чем оказаться поданным муравьям в качестве блюда китайской кухни.

К сожалению, никаких признаков защитников в лесу не наблюдалось. И все же помощь пришла. Вернее, прилетела. С протяжным свистом авиационной бомбы, сшибая шишки и ломая встречные ветки, откуда-то сверху опустилась и тяжело стукнулась о землю огромная деревянная колода. «Ступа!» – догадался я. Удар был настолько мощным, что мои подошвы даже ощутили легкую дрожь, прокатившуюся по земле от места посадки. Сверху еще продолжали сыпаться сорванные с деревьев листья и иголки, а из летательного аппарата уже выпрыгнула Арина Родионовна. Это было жестокое разочарование. Я-то думал, что к нам с узбеком пришло спасение, а оказалось, это была всего лишь публика, опоздавшая к началу шоу. Впрочем, для зрительницы Баба-яга повела себя, прямо скажем, неожиданно. Первым делом она двумя стремительными движениями метлы перечеркнула медовые тропинки, по которым муравьи слаженно, словно пехота на марше, направлялись ко мне и к Хану. Потом старуха напустилась на внезапно съежившегося зеленого.

– Ты что, душегуб, совсем рехнулся? Я тебя спрашиваю! Ты, тоска зеленая! Ты чего удумал?! Живых людей жизни лишать?! Да я тебя сейчас так заколдую – вместо мха поганками порастешь! Или нет! Лучше я на тебе коноплю выращу и в ПТУ отправлю.

И так далее, и тому подобное. Чувствовалось, что Арина Родионовна разошлась не на шутку. Она носилась за нашим мучителем вокруг муравейника, то и дело отвешивая ему хлесткие затрещины своей метлой, почти так же лихо, как Джеки Чан делал бы это боевым шестом. Интересно, что зеленый даже не пытался сопротивляться, притом что был раза в полтора, если не в два, больше самой старухи. Он только старался прикрыть свою мохнатую голову руками и неуклюже оправдывался:

– Арина Родионовна… Яга… Ну ты ж это… Ты ж сама… Ну чуть не плакала. Говорила, что тебя обратно, типа, в неволю… На поселение!

Поняв наконец, что бабка вовсе не собирается его слушать, а только дерется, монстр махнул на нее лапой и, пробасив: «А ну тебя! Сама разбирайся!» – подскочил к ближайшей сосне, в мгновение ока взобрался наверх, а оттуда невероятно огромными тяжелыми прыжками с дерева на дерево направился в гущу леса. Старуха не стала его преследовать. Да, видимо, и не могла. Едва ее странный знакомец пропал из виду, весь боевой задор Яги как ветром сдуло. Она, кряхтя, оперлась на метлу, отдышалась, а потом наконец повернулась в мою сторону и слабым от усталости голосом произнесла:

– Ну здрасте!

В избушку Бабы-яги мы добрались уже затемно. Леший – именно им и оказался принятый мной за зеленого медведя монстр – утащил нас с Ханом на весьма приличное расстояние. Хорошо еще, что старуха, почуяв неладное, не стала собирать целебные травы, а поспешила домой и вовремя обнаружила пропажу.

– Если бы не ступа, нипочем бы мне вас до ночи не сыскать! – продолжала переживать Арина Родионовна, потчуя меня чаем с оладушками, малиновым, земляничным и черничным вареньем. Был на столе и мед, но его мне сейчас не то что есть, даже видеть было тошно.

– Ты, милок, на Фимку не обижайся, – робко попросила бабка за своего приятеля. – Он леший правильный. О зверье, о птицах заботится…

– Насекомых подкармливает, – мрачно добавил я.

– Ну погорячился. С кем не бывает. Ничего не поделаешь. Дикий он. Власть на дух не переносит, – пыталась объяснить поступок лешего старуха. – А тут и вовсе решил, что вы меня обратно на поселение потащите!

– Понимаю, – сказал я больше для поддержания разговора, но Бабу-ягу это явно задело.

– Ни черта ты не понимаешь! Ты сам там жил? Жил, я тебя спрашиваю?!

Что я мог ответить? Мне о существовании Бабы-яги стало только недавно известно, а о том, что из себя представляет место ссылки волшебных преступников, я и вовсе не имел никакого понятия.

– Ведь ты прикинь, с кем приходится жить?! – взорвалась вдруг старуха. – Варколаки, каркуны, куздельники.

– А Кощей? – заинтересовался я.

– И Костлявый рядышком. Через лесочек. И подпевала его тож там – Соловей-разбойник. А вот Горыныча, я слыхала, лет уж двенадцать как отпустили.

– За примерное поведение?

– Не! По амнистии. В честь восемьсотпятидесятилетия Москвы!

– А вас что же держат?

– Дык, бегаю! А как мне, мил-человек, скажи, не бегать? Лес злой, холодный, – продолжала жаловаться Арина Родионовна. – Зверья почти нет, а те, что есть, не то что сказку сказать или там песенку спеть, говорить – и то не умеют. Да и с чего бы?! Волшебства там, ну разве что при случае зуб заговорить, а о том, чтобы зелье какое приготовить или ступу в небо поднять, и думать нечего.

– Ну видимо, поэтому вас там и собрали, чтобы вы злое волшебство не творили? – предположил я и тут же пожалел о сказанном. Старуха так оскорбилась, что перешла на некую сказочно-блатную феню, и утихомирить ее не было никакой возможности.

– Ты вот что, начальник! Ты мне мокрую ворожбу не шей! Я тебе не Карга и не Шишига какая-нибудь! На порчах не поймана, в душегубстве не замечена. Это Горыныч, понимаешь, змей трехконфорочный, да Кощей Бесстыжий – по всем статьям уголовники, а я – политическая!

– В каком смысле? – опешил я от такого откровения, представив, как некий прокурор, специализирующийся по уголовно-магическому праву, предъявляет обвинение Соловью в разбое, Змею Горынычу в многочисленных поджогах, Идолищу поганому в геноциде мирного населения. Но вообразить Бабу-ягу убежденным идейным противником, бомбисткой в ступе или революционеркой, поднимающей народные массы при помощи приворотного зелья, было невозможно даже обладателю сверхбуйной фантазии!

– За болтовню повязали, – грустно призналась бабка и так же внезапно успокоилась, как перед этим разнервничалась. – А с другой стороны, ну откуда мне было знать, что Сашенька таким способным окажется?

– А поподробнее можно, – вкрадчиво попросил я, предчувствуя сенсацию.

– Да чего уж там, – не заставила долго упрашивать себя старуха. – Все одно, если захочешь, в архивах найдешь. Так лучше от меня услышать, чтобы без искажения. Дело было так…

И Баба-яга рассказала, как в середине восемнадцатого века начала бедствовать. Православие к тому времени окончательно вытеснило на Руси все языческие верования. Ведьм, правда, больше не жгли, но камнями нет-нет да и забрасывали. Можно было, конечно, забиться куда подальше в глушь таежную, тьмутаракань несусветную, но бабка, даже несмотря на преклонный возраст – ей тогда что-то около девятисот лет минуло, – на свою беду была человеком общительным. Потому и решила не в леса уходить, как многие в ту пору поступили, а, наоборот, к людям прибиться. Однако ни графского, ни какого другого дворянского звания присваивать себе не стала. «Простовата была! – объяснила старуха. – Не то что царевна эта – Василиска которая!» Поэтому осесть в высшем обществе не могла, а среди других сословий надо было чем-то на жизнь зарабатывать. «В лекари тогда женщин не допускали! – рассказывала бабка. – Да и как бы я объяснила, чем хвори лечу, ежели надобно порошками и пилюлями, а я людей на ноги ставлю травами да наговорами!» Черной крестьянкой тоже становиться не хотелось. Не то чтобы Баба-яга тяжелой работы боялась. Да только ведь долго ли односельчанам заметить, что на ее огороде любой овощ в два раза больше, чем у соседей вымахивает, а если на поле выйдет, колосья ей сами под серп ложатся? «Сила, парень, как ее ни прячь, все одно проявится!» – назидательно произнесла старуха, и у меня не было оснований ей не верить. Долго ли, коротко, но Баба-яга все-таки смогла придумать себе занятие. Стала она нянькой при юных барчуках устраиваться. Дело это было при ее способностях нехитрое. Прослышит, что у хозяев какой-то усадьбы младенец родился – и сразу туда. Как уж она в барский дом входила и своей представлялась, не знаю, не спрашивал. Но думаю, при талантах, которыми обладала, глаза отвести и к себе расположить было плевым делом. Опять же это сегодня, чтобы нянькой стать, требуются справки и рекомендации. А три века назад на эту работу попадали свои же крепостные женщины, которым, с одной стороны, конечно, не платили, но с другой – с них и рекомендаций не спрашивали. Так Баба-яга при барских детишках и пристраивалась. Обитала в господском доме, ела хоть и с прислугой, но частенько с барского стола. А уж как питомцы ее любили, так это и вовсе не описать. Никто и никогда детям ни таких забав не придумывал, ни сказок не рассказывал, ни чудес не показывал. Так что если и были в жизни Бабы-яги в те годы огорчения, то только когда приходилось расставаться с подросшими воспитанниками. Те ее, правда, тоже отпускать не хотели. Сильно привязывались к старухе. Поэтому и норовили либо при усадьбе оставить, либо в город забрать. Но старуха уже и сама привыкла к тому, что рядом всегда есть маленькие детишки. Поэтому, после того как воспитанники вырастали, долго в семье не засиживалась. Либо зимой за хворостом уходила, а потом все думали, что ее в лесу волки задрали. Либо, стирая на речке, с мостков падала, да больше якобы и не всплывала. А на самом деле выбиралась из воды где-нибудь подальше, находила нового ребенка и под вымышленным именем появлялась у новых хозяев, которые свято верили, что Баба-яга – их давняя собственность. Так и переходила от одного благородного семейства к другому. Продолжалось это почти до конца восемнадцатого века, до тех пор, пока, взяв себе имя Арина Родионовна, Баба-яга не пришла в усадьбу помещика Пушкина, где только что родился долгожданный сын Сашенька.

Я слушал, открыв рот, и не мог сдержать восторга и восхищения. Вот здесь, прямо передо мной, совсем как живая, а точнее, на самом деле живая, сидела легендарная няня, воспетая великим стихотворцем, классиком русской литературы, гением мировой поэзии Александром Сергеевичем Пушкиным. Конечно, это было глупо. Баба-яга и сама по себе была существом уникальным и потрясающим, но все-таки, как ни крути, мифическим. А вот Арина Родионовна считалась исторической личностью, что давало мне столь необходимую привязку к привычной и знакомой реальности.

– А Пушкин, какой он был? – спросил я и сам устыдился обывательской наивности своего вопроса. Но Баба-яга даже не улыбнулась. Похоже, она действительно была очень доброй и чуткой женщиной.

– Сашенька-то? Да что ж, хорошим был мальчиком. Детки, они все хорошие. Вот когда вырастают…

– Но к Александру Сергеевичу это ведь не относится?

– А что ж он, не человек? – горько усмехнулась старуха. – Подвел меня. Шибко подвел.

– Как? Не может быть! – не поверил я.

– Еще как может, – ответила бабка. – Из-за него в острог и угодила, а после на поселение. Сама, конечно, виновата…

– Да в чем же?! – воскликнул я, теряя последние остатки терпения.

– Слишком много сказок рассказывала! Детям же только сказку расскажи, они и угомонятся, и дурью не будут маяться, и кашку есть согласятся, и в кровать лягут. Можно, конечно, и волшебством надавить, только не полезно это. Человек – существо свободолюбивое, каким способом его воли ни лишай, все на характере да на голове сказывается.

– Ну и что же из того, что вы ему сказки рассказывали? Кто за это в острог сажает?!

– Кому надо, те и сажают! – огрызнулась Баба-яга. – Ты что ж, не понял до сих пор? Я ведь ему не выдумки, я ему правду про волшебный мир доверила. А ее в секрете держать надо. Но ведь как рассудила: сейчас расскажу – он послушает, а подрастет – так и забудет. Уже сколько раз так бывало.

– А он не забыл… – задумчиво проговорил я, наконец-то начиная понимать, чем провинился перед Бабой-ягой Александр Сергеевич.

– Мало, что не забыл. Он еще и литератором оказался! Уж не помню, какую из моих историй первой в стихи превратил. Да мне, по правде говоря, тогда это не таким уж важным показалось. Мало ли кто в отрочестве стишатами балуется! Даже приятно было – запали в душу нянькины рассказки. А он еще одну прописал. И еще. И еще. А потом их издавать начали. Тут я и всполошилась. Дождалась, пока Сашенька в Михайловское приедет, и в ноги ему кинулась. Как только ни умоляла, чтобы не рассказывал он больше баек, которые от меня услышал. Знала, что добром это не кончится.

– И что он? Послушался?

– Если бы! Сначала все утешал. Просил не беспокоиться. Обещал, что и меня в стихах помянет, будто мне того надо было.

– А потом?

– Осерчал! Даже старой дурой назвал. И еще бранил по-всякому. Потом извинился, конечно, да только сказок моих не бросил. Да и поздно уже было.

– Почему?

– Дык, пришли за мной и на суд вызвали!

– Так вас еще и судили?

– А то! Все как положено – в полнолуние на Лысой горе двенадцать присяжных собрали, адвоката предоставили, ну и впаяли по полной – «за разглашение»…

– С ума сойти! – покачал я головой, словно пытаясь утрясти в ней обрушившиеся на меня факты.

– И не говори! – согласилась Баба-яга, она же Арина Родионовна. – За чистую правду огребла сто лет строгого, да еще полторы сотни на поселении… И все без права переписки! … И пересказки!

– Простите, – робко задал я внезапно осенивший меня вопрос. – А то, что Александра Сергеевича таким молодым убили… Это… тоже для сохранения секретности?!

– Нет! – строго сказала старуха. – Не посмели бы! Как-никак мой воспитанник.

Глаза Яги полыхнули таким страшным темным огнем, что я невольно отшатнулся. А потом подумал, что она, должно быть, права. Если даже меня, знакомого с ней без году неделю, пугает ее вид, то тот, кто знает ее истинные способности, и подавно не рискнул бы связываться с этой древней, могучей старухой.

– Да ты не сомневайся, – по-своему истолковала мою задумчивость Арина Родионовна. – По Сашеньке с самого начала было видно, что его ждет.

– Неужели?

– Конечно!

– А про меня что-нибудь сказать можете? – спросил я и невольно закусил губу, ожидая предсказания своей судьбы.

– Не могу! – помедлив, ответила бабка.

– Почему? – опешил я.

– Не хочу!

Я мрачно уставился на Бабу-ягу, которая как ни в чем не бывало продолжила пить чай. К сожалению, мой взгляд не обладал гипнотической силой. Так что, мне оставалось лишь гадать, что же такого увидела старуха в моем будущем (а в том, что она туда заглянула, я не сомневался!), что не пожелала сказать о нем ни слова? Но как раз на этот вопрос у меня ответа и не было.

Утром бабки в избе не оказалось. Зато на столе ждали крутая пшенная каша с маслом, только что собранная земляника и молоко. Кроме того, рядом лежала большая, чуть не на всю ширину стола, потертая книжка в кожаном переплете, на обложке которой вяло копошились сонные пчелы. Заметив насекомых, я сперва хотел выскочить из избушки, но пожалел остывающего угощения, поэтому оглянулся в поисках тряпки или веника, а лучше всего мухобойки, которую хорошо использовать в качестве «пчелогонки». Вместо этого на глаза попались развешанные по стенам пучки трав. Я взял связку погуще и стал осторожно подкрадываться к пчелам, чтобы воплотить в жизнь японскую народную мудрость, которая гласит: «Завтрак съешь сам! Обед раздели с другом! Ужин отдай врагу!» Возможно, сегодня – в эру бизнес-ланчей, фастфудов и диет, которые, словно вендетта, зависят от группы крови, – эта древняя поговорка и устарела. Однако я продолжал верить японцам и собирался сделать все от меня зависящее, чтобы мой завтрак не превратился в отданный пчелам ужин. Уже замахнулся на незваных гостей травой, как вдруг они сами, прикрыв крылышками свои черно-желтые задницы, стали расползаться в разные стороны. Не прошло и пары секунд, как вместо плотной пчелиной тусовки на поверхности книги жужжала выписанная пунктиром пчелиных тушек записка: «Ушла за ступой! Яга!» «Ничего себе эсэмеска!» – подумал я, и в тот же миг пчелы, построившись клином, с ровным гудением реактивного двигателя оторвались от фолианта и неспешно вылетели в открытую дверь. Провожая глазами дрессированный рой, я невольно представил, сколько бабок мог бы отвалить «Билайн» за такой рекламоноситель, и пошел завтракать.

Каша, земляника и молоко! Я ел и чувствовал себя любимым внуком в гостях у бабушки. Немного смущало, правда, что бабуля была еще и Бабой-ягой. А с другой стороны, родственников не выбирают. Одним словом, для полного счастья мне сейчас не хватало только утренней чашки кофе, сигарет и чего-нибудь почитать. Тут-то мне и пришло в голову открыть лежащий на столе том. К сожалению, он оказался написан на неком непонятном языке. Мало того – неизвестным алфавитом. Впрочем, я не так уж много потерял. Книга представляла собой что-то вроде справочника грибника для дефективных – сплошные картинки, минимум текста и многочисленные предостережения. Так, на одном из рисунков была очень красиво изображена волчья ягода, а в правом верхнем углу картинки красовался череп со скрещенными костями. Комментарии, как говорится, излишни. На другой иллюстрации оказалось растение, подозрительно напоминающее марихуану. В чем я немедленно и убедился, опять-таки глянув в правый верхний угол, где на сей раз желтел малость дебильный, но зато совершенно счастливый Колобок.

Изучив его повнимательней, наконец понял, что прославленный на весь мир желтый кружок с черными глазками и похожей на подкову улыбкой – вовсе не американское изобретение. Несмотря на то что даже мы сами зовем его не иначе, как смайликом, на самом деле эта мордашка – стилизованный портрет русского сказочного героя. Более того, это, пожалуй, единственный исконно российский персонаж, который был заимствован западом из нашей мифологии. Пораженный этим открытием, я слегка замешкался и не сразу перевернул страницу, благодаря чему обнаружил еще одну замечательную вещь. По всей видимости, книга каким-то образом умела определять, кто именно ее читает. Потому что вдруг неизвестные мне буквы стали трансформироваться и постепенно превратились в родную, до боли знакомую кириллицу. Благодаря этому следующая картинка порадовала не только своими художественными достоинствами, но и подписью. На рисунке была изображена небольшая лужица, как бы составленная из двух полукругов. А внизу красным тревожным шрифтом шло предостережение: «Не пей! Козленочком станешь! (Паном, Сатиром, Фавном!)». Еще ниже мелким курсивом было добавлено: «Продолжительность превращения – два-три часа. Побочные эффекты – головная боль, рога». Видимо, я наткнулся на раздел оборотней, так как через несколько страниц моим глазам предстало изображение Царевны-лягушки, которое также было помечено маленьким черепом и снабжено подписью: «Не целуй – убьет!» Вот тебе и раз! А сказка-то утверждала, что Василиса сама уговаривала Ивана приложиться к ней губами. Ну что тут скажешь?! Оказывается, мрачный сексизм процветал даже во времена мрачного Средневековья. Тут до меня дошло, что теперь я могу наконец-то узнать и само название доставшегося мне талмуда. Я вернулся к титульному листу и прочел: «Природоведение для несведущих». Издательство «Мужчина-с-палец и сыновья». Урюпинск. 1857 год.

– Развлекаешься?

Я поднял голову и не поверил своим глазам. На полатях сидел пришедший в себя Хан.