Читать книгу Кукловод - Александр Домовец - Страница 2

«Пользуясь дарованным ему правом входить без доклада, Никита Маленин по-свойски махнул рукой стражникам и распахнул дверь в царские покои.

Дмитрий сидел за столом, заваленным бумажными свитками, и что-то писал, часто макая перо в драгоценную чернильницу, выточенную из цельного куска малахита. Никита с неудовольствием заметил, что царь опять надел с утра польское платье. При звуке шагов Дмитрий поднял голову.

– А, Никита, – приветливо сказал он, узнав ближнего слугу. – Проходи, садись. Ты что так запыхался? Или с пожара бежишь?

– Можно и так сказать, государь, – проворчал Никита, усаживаясь на табуретку. – Только пожары, они ведь разные бывают. Хорошо, если просто дом горит. А ну, как земля под ногами?

Дмитрий отложил перо и выпрямился в кресле.

– Ты загадки-то для детей малых прибереги, – холодно сказал он. – Рассказывай, что случилось.

А случилось вот что.

Проходя по Китай-городу, Никита наткнулся на кучку людей, окруживших старика-монаха, одетого в чёрную рясу. Тряся неопрятной седой бородою, он кричал сорванным голосом:

– Доколе будем терпеть, православные? Царь наш, Дмитрий Иванович, погряз в грехе и пороках! Постов не соблюдает, ходит в иноземном платье, на достояние монастырей покушается! А теперь в угоду королю Жигимонту хочет жениться на поганой польке! Казну на неё тратит без счёта! Уже по Москве нельзя шагу ступить – на чужеземца наткнёшься! Зачем он столько поляков, немцев да литовцев нагнал? Зачем? А я вам скажу, православные. – Монах снял с головы грязную скуфью, вытер ею с лица пот и, переведя дух, истошно закричал с новой силой: – Не сегодня-завтра русских людей резать начнут! И начнут с отцов наших – митрополита Гермогена, епископа Иосифа, князей Шуйского да Голицына! Всех, кто за народ стоит, повырежут. А потом начнут православных в латинскую веру загонять, костёлы на Руси подымутся! Вот вам и царь ваш… Еретик он, а не царь!

Люди, внимательно слушавшие монаха, заволновались. Раздались выкрики:

– Да какой он, к едрёной матери, наш! Польский он, а не наш!

– Музыкантам-иноземцам платит больше, чем дьякам в приказах! На троне из чистого золота сидит!

– Новый дворец себе построил, а у входа медное чудище выставил! Оно челюстями двигает, из пасти непотребные звуки несутся… Не к добру!

– А бабы-то, бабы! Ведь каждую ночь ему новую бабу приводят! Святость-то царская где? Нешто цари так поступают?

На крики и шум народу прибывало. Вскоре Никиту стиснули со всех сторон. Ему очень хотелось пробиться к монаху-проповеднику и вышибить ему остатки зубов. Чтобы знал, как на царя хулу возводить. Но разве потом уцелеешь… Слишком яро толпа настроена против Дмитрия Ивановича. Хуже всего то, что люди во многом правду говорят. И деньги царь страшно расточает. И престол свой приказал вылить из чистого золота, да ещё повелел обвешать его алмазами и жемчужными кистями. И в женских ласках удержу не знал. Потому людской ропот на московских улицах сам по себе был не в диковинку. Но чтобы так, в открытую, поносить своего царя, призывать к бунту – это что-то новое…

Никита начал выбираться из толпы. Неожиданно чья-то ладонь цепко схватила его за рукав кафтана. Обернувшись, Никита увидел дюжего молодца с испитым лицом в живописном обрамлении копны нечёсаных волос.

– Куда намылился, голубь? – ласково спросил он. – Пошто отца Досифея слушать не желаешь?

– Недосуг мне. Пусти, – хмуро сказал Никита, предчувствуя недоброе.

– А ведь я тебя узнал, – продолжал парень, удерживая Никиту за рукав. – Ты третьего дня рядом с царём в его свите скакал. Православные! – заорал он вдруг. – Среди нас царский холоп затесался! Бей его!

Невысокий, широкоплечий Никита был очень силён. Одним ударом, предназначавшимся проповеднику, он сокрушил парню скулу, и тот рухнул на землю, получив к тому же ещё и ногой под ребро.

– Убили! – завыл он, корчась от жестокой боли. – Держи его, ребята!

Мощным рывком, распихивая людей локтями, Никита наконец вырвался из толпы и побежал. Вскоре он услышал за спиной топот и на ходу оглянулся: его преследовали трое оборванцев – то ли дружки пострадавшего, то ли просто уличная голытьба, решившая поживиться одеждой и содержимым карманов царского слуги. Бежали они хорошо, расстояние быстро сокращалось, и Никита понял, что столкновения не миновать. Под кафтаном он всегда носил нож. Вынув его на бегу, он вдруг стал, как вкопанный, резко обернулся и выставил перед собой вооружённую руку. Это было так неожиданно, что бежавший впереди оборванец, не успев затормозить, со всего размаха напоролся грудью на клинок.

– А-ах! – выдохнул он, глядя на Никиту в изумлении. Лицо его с губастым полуоткрытым ртом посерело, колени подогнулись, и разом обмякшее тело, соскользнув с клинка, бесформенной грудой упало под ноги сотоварищам, заливая их кровью.

Пользуясь замешательством противников и не переставая угрожать им ножом, Никита попятился в ближайший переулок, быстро проскочил его, попетлял по грязным кривым улочкам Москвы, и, приведя себя в порядок, явился во дворец…

Дмитрий выслушал рассказ Никиты спокойно и попенял ему:

– Зря ты в драку ввязался. Могли ведь и кистенём по голове свистнуть, и нож под лопатку… Ты у меня кто? Глаза и уши. Ты должен видеть, слышать, знать и мне обо всём интересном доносить. А уж кому руками махать, я и без тебя найду.

– Прости, государь, – сказал Никита, поднимаясь. – Виноват я, но так уж получилось…

– Ладно, – произнёс Дмитрий, делая примирительный жест. – Сиди. За то, что вступился за царскую честь, хвалю и жалую изумрудом. – Сняв с левой руки один из многочисленных перстней, он протянул его Никите. Тот с поклоном принял подарок. – А теперь, – продолжал Дмитрий, откидываясь в кресле, – скажи: что ты обо всём этом думаешь? Без утайки скажи.

Предупреждение было излишним. Пользуясь безграничным доверием царя, Никита никогда не хитрил и не лукавил: он был слугой, а не лакеем. В свою очередь, закрывая глаза на низкое происхождение Никиты, Дмитрий ценил ум, ловкость и прямодушие Маленина, приблизил его к себе, на зависть иным князьям, сделал своим советчиком и постоянным исполнителем самых деликатных поручений.

Но сейчас Никита мялся, не решаясь начать. Слишком неприятным и тягостным для царя обещал стать разговор.

– Ну, чего жмёшься? – нетерпеливо спросил Дмитрий. – Или боишься огорчить меня вестью об измене Шуйского? Пустое. Уже знаю.

Никита оторопел.

– Знаешь?.. Откуда?

– Сорока на хвосте принесла, – насмешливо сказал Дмитрий. – Весь план их знаю. Завтра у меня свадьба, а послезавтра, ещё затемно, ударят в набат, отворят все тюрьмы, вооружат преступников и двинутся на Кремль. Стрельцы будут кочевряжиться, но им втолкуют, что царь я – ненастоящий, и они меня выдадут. А потом… ну потом, как получится: или пристрелят, или изрубят, или дубинами забьют. Может, ещё что придумают.

Никита не верил своим ушам. Всё знать – и так безмятежно говорить о близкой гибели… Он откашлялся.

– Что будем делать, государь? – спросил он хрипло.

– А что бы сделал ты? – ответил Дмитрий вопросом на вопрос, потягиваясь.

– Опередить! – зарычал Никита. – Теперь же кликнуть Басманова, пусть со стрельцами окружит подворья Шуйских, Голицына, Татищева. Взять их в железа, огнём выпытать сообщников, и этих тоже схватить. Одним разом вырвать все изменные корни – без жалости, без пощады. Знаю, не любишь ты этого, но бунтовщики тебя точно не пощадят. Вот что надо делать, государь. И, главное, не терять времени! Может, и сейчас уже поздно…

Дмитрий внимательно слушал Никиту, и на лице его застыло странное задумчивое выражение.

– Превосходный план… – сказал он словно сам себе, глядя куда-то в сторону, – простой, чёткий, энергичный. Правда, без суда и следствия… да кого здесь этим удивишь… – Он перевёл взгляд на Никиту и спросил:

– Это всё?

– Нет, государь. Это только начало, – хмуро сказал Никита. Про себя он решил, что сейчас наконец выскажет всё, тяжким грузом скопившееся на сердце.

– Вот как? – удивился Дмитрий. – Но ведь бунт мы уже подавили, изменники схвачены. Чего ж ещё?

– Ненадолго это, государь, – упрямо возразил Никита. – Ну, повяжем сегодня Шуйского с Голицыным, срубим головы… Так завтра же другие тут как тут, снова начнут народ баламутить. И снова за ними люди пойдут. А всем головы не посрубаешь…

– Так что делать-то? – нетерпеливо перебил его Дмитрий, поигрывая жемчужными чётками.

Неожиданно Никита упал на колени и протянул к Дмитрию руки.

– Одумайся, государь! Не рой себе могилу! Люди-то кем недовольны? Тобой! Видят же, что ты иноземцам путь в Москву проторил, что нет в тебе ревности к истинной вере. Во дворце с утра до ночи музыка да танцы. А роскошь твоя? Даже уздечки со стременами изукрасил золотом и яхонтами. Казна тает, одного будущего тестя, Мнишека, одарил на триста тысяч золотых! Видано ли такое? Батюшка твой, в бозе почивший Иван Васильевич, небось, от расточительства твоего в гробу переворачивается. И уж прости, государь, но коли начал, скажу до конца, хоть на плаху отправляй… Зачем женщин столько? Что ни ночь, опять новая у тебя в опочивальне. Да ладно бы потаскухи, так тебе потаскух мало. Обольщаешь боярских жён, дочерей, монахинь даже. И ведь это не всё! Приблизил к себе Ксению Годунову, дочь покойного царя Бориса. Народ возмущается, пошто, де, сироту безотрадную снасильничал. Говорит, неправедно царь Дмитрий Иванович живёт… Укроти похоть, государь!

Никита понимал, что наговорил уже на три виселицы, но остановиться не мог. Дмитрий внимал, не перебивая, и даже время от времени кивал головой, точно соглашаясь.

– Тебя послушать, так мне впору постриг принять, в монахи податься, – заметил он, дав Никите выговориться. – Да ты встань, колени, чай, не железные. Встань, я сказал!

– Не надо в монахи! – горячо вымолвил Никита, поднимаясь. – Можно ведь проще, государь. Гони в шею иноземцев, объяви себя ревнителем веры православной. Монастыри не трогай, оставь чернецам их имущество. Умерься в тратах, смири свой блуд. Завтра женишься, так и живи с женой… хотя бы для вида. Только заставь её порвать с католичеством. Народ, он ведь всё увидит и старое простит. Вот и ладно будет! А в другой раз никаким Шуйским людей не взбунтовать, за тебя все горой станут. – Никита перевёл дух и уже спокойным голосом закончил: – Ты прости, государь, если чего лишнего сказал. Это ведь едино из любви к тебе. Я-то что? Я холоп твой верный. В жизни и смерти с тобой буду, пока не прогонишь…

Поднявшись, Дмитрий обошёл стол и приблизился к Никите. Сейчас они стояли друг против друга – высокий, статный царь и коренастый слуга, смотревший на своего господина снизу вверх. Дмитрий положил ему руку на плечо.

– В жизни и смерти… – повторил он задумчиво. – Нет, прогонять я тебя не собираюсь. Но что, если жизнь моя будет долгой… очень долгой? Такой долгой, что ты устанешь мне служить?

– Не бывать этому, государь, – убеждённо сказал Никита. – Хоть сто лет проживёшь, я с тобой буду. Если, конечно, самого раньше Бог не приберёт.

Дмитрий по-доброму усмехнулся.

– Сто лет… А если больше? Вот представь себе: живём мы себе и живём, живём и живём… Уж и времена пришли иные, и людей нет, что у нас на глазах родились, а нашей жизни конца-края не видать…

– Так не бывает, государь, – возразил Никита. – Всё, что в свой срок родилось, в свой срок должно и умереть.

– Верно говоришь, – тихо сказал Дмитрий. – Но что, если свой срок я сам себе устанавливаю? Себе, и тому, кто со мной?

Последние слова он произнёс шёпотом. Никите стало не по себе. В комнате сгущались вечерние сумерки. На столе в литых серебряных подсвечниках потрескивали массивные свечи. В их неярком свете высокий чистый лоб царя вдруг подёрнулся глубокими морщинами, прекрасные глаза ввалились, явив на лице тёмные впадины, челюсть затряслась и отвисла… Перед Малениным стоял дряхлый старик! Никита ошеломлённо закрутил головой, отгоняя наваждение. Ужас накрыл его мутной волной. Он почувствовал, что падает, и опёрся на подоконник дрожащей рукою.

– Что с тобой?

Дмитрий встряхнул Никиту, и тот очнулся. Перед ним стоял царь во всём блеске своей молодости и силы.

– Прости, государь, – вымолвил Никита непослушными губами. – Померещилось мне что-то. Не по себе стало от слов твоих. Не пойму я, о чём ты толкуешь.

– А ты спроси, – просто сказал Дмитрий, – и я объясню.

Собирая мысли в кулак, Никита машинально сел, не замечая, что сделал это без разрешения. Однако Дмитрий, казалось, не заметил такого грубого нарушения этикета. Сам остался на ногах, прислонившись к стене, обитой шёлковой персидской тканью. Наконец Никита вытер пот со лба и нерешительно произнёс:

– Ты сказал, государь, будто срок своей жизни сам себе устанавливаешь. Мне, наверное, послышалось…

Дмитрий покачал головой.

– Ничего тебе не послышалось. Верь или не верь, это взаправду так.

– Но сие человеку не подвластно! – выкрикнул Никита. – Такое по силам одному только Богу. Или… сатане.

Сказал – и сам испугался.

– Тише, – грустно произнёс Дмитрий. – Чего разорался? Ах, Никита, и ты мыслишь, как все. Хоть и не дурак… Или Бог, или дьявол – и ничего посерёдке. А посерёдке, чтоб ты помнил, человек. Он сам себе и Бог, и дьявол. Он столько может, что сам того не ведает. Если голова на плечах, если не подвержен праздности, если умеешь не только смотреть, но и видеть – ну, тогда многие секреты мира тебе откроются, и ты будешь ими управлять. Так живу я…

– Кто ты? – выдохнул Никита.

Дмитрий выпрямился, подошёл к столу и положил руку на какую-то массивную книгу.

– Аз есмь порождение Божье! – торжественно изрёк он, точно поклялся, и непонятная улыбка на миг тронула тонкие губы. – Довольно с тебя? – спросил он уже обычным тоном.

Никита склонился в поясном поклоне.

– Прости, государь, что расспросами тебя изводил. Но, вроде, зовёшь ты меня в долгий путь. Не знаю, куда и зачем, а понять хочется…

– И что ты решил? – нетерпеливо спросил Дмитрий, потряхивая гривой рыжеватых волос.

– Куда ты, туда и я, – просто сказал Никита. – Прикажи, и я за тобой хоть на край света, хоть ещё дальше.

– Нет, – возразил Дмитрий. – Приказывать не буду. В этот путь не по приказу надо, а только по сердцу.

– Ещё проще, государь. Сердцем я всегда с тобой. Сам знаешь. Сам испытал.

Дмитрий пристально посмотрел на Никиту, порывисто протянул руки и обнял.

– Сговорились, – шепнул он со слезами на глазах. – Спасибо, Никита, спасибо, слуга верный. Век не забуду!..

Минутой спустя он снова был прежним Дмитрием – энергичным, спокойным, насмешливым.

– Так поступим, – сказал он. – Завтра на пир не ходи. Через час после заката будь здесь, в сенях у моих покоев. Я выйду со свадьбы, и мы с тобой окончательно обо всём сговоримся. А теперь ступай. Видишь, работы немерено.

Он сел за стол, взял в руки перо и склонился над бумагами.

– Постой, государь, – в недоумении, скребя седеющий висок, вымолвил Никита. – Совсем у меня голова кругом… А как же заговор? Что с ним-то делать будем?

– Ничего не будем. Пусть всё идёт, как идёт, – рассеянно сказал Дмитрий. – И вообще, завтра свадьба, недосуг мне пустяками заниматься…

Вдруг он оторвался от бумаг, улыбнулся и заговорщицким тоном спросил:

– Как думаешь, хороша ли в постели невеста моя, Марина?

Никита чуть не брякнул, что об этом лучше спросить у конюшего и ещё трёх-четырёх слуг воеводы Мнишека, но вовремя прикусил язык.

В условленное время Никита ждал царя. На душе у него было тягостно. Минувший день он потратил, чтобы ещё раз убедиться: ошибки нет. Через считанные часы бунтовщики двинутся на Кремль. А это – верная гибель и конец всему. На стрельцов надежда плохая…

Вспоминая вчерашний разговор, Никита не знал, что и думать. Такая беспечность на грани глупости была не в характере умного осмотрительного Дмитрия. Он отмахнулся от Никиты, но мало того – он отмахнулся и от Басманова, и советников-немцев, также предупредивших его о вызревшей в княжеских дворцах измене. Оставалось предположить, что Дмитрий надеется отстоять престол с помощью одному ему известного чуда. Или, вернее всего, не будет отстаивать вовсе…

Дмитрий не был царём. По крайней мере, сыном Ивана Грозного. Проведя с ним два года бок о бок, Никита в этом почти уверился. А прошлым летом убедился окончательно.

Заняв столицу, свергнувшую Годуновых, Дмитрий первым делом послал за своей матерью – вдовой Грозного Марией Нагой. Насильно подстриженная в монахини под именем Марфы, она доживала свои дни в монастыре святого Николая, что на Выксе, за пятьсот вёрст от Москвы. Посольство для вида возглавлял князь-мечник Михайло Скопин-Шуйский, но главное дело Дмитрий поручил Никите, уже не раз доказавшему свою ловкость и преданность. По приезде Скопин-Шуйский вручил инокине Марфе личное письмо Дмитрия, и вечером Никита встретился с ней с глазу на глаз. В почтительных, но твёрдых выражениях он передал ей, что она должна признать в Дмитрии своего сына, якобы зарезанного в малолетстве злодеями Годунова.

– Креста на вас нет! – фыркнула ядовитая старуха. – А чей же трупик я держала на руках четырнадцать лет назад в Угличе?

– То был труп одногодки царевича, сына священника, – подсказал Никита. – Кормилица прознала о заговоре, и, с твоего согласия, успела подменить ребёнка…

Нагая поломалась для вида, но согласилась. Да и выбор был невелик: то ли сыграть роль и вырваться из монастыря, чтобы жить вдовствующей царицей, с причитающимися почестями и содержанием, то ли не жить совсем… Она выбрала первое. По приезде в Москву она прилюдно обняла Дмитрия и назвала его сыном. Потом они вместе молились в Успенском соборе, а в Архангельском, припавши к гробу Ивана Грозного, дружно плакали. Только после этого Дмитрий венчался на царство.

Кем же он был на самом деле? Говорили всякое, но чаще называли имя монаха-расстриги Гришки Отрепьева из Чудова монастыря, что в Москве. Дескать, сумел беглый инок пробраться в Польшу, и убедил знатнейших польских панов вместе с королём Жигимонтом, что он – чудом уцелевший от расправы царевич Дмитрий Иванович, законный Рюрикович. Те поверили (а может, сделали вид, что верят), снабдили его деньгами и войском, так оно всё и закрутилось…

Истинный ли царевич, мнимый ли – Никите было всё равно. В свои тридцать пять годков не имел он ни семьи, ни дома, и ничего, кроме оружия, в руках отродясь не держал. Служил Никита в ополчении пана Вишневецкого, к Дмитрию примкнул в самом начале его похода на Москву и полюбил царевича за молодость, щедрость, смелость, удачливость. Дмитрий приблизил к себе Никиту после того, как тот, чудом случившись рядом, спас его от ножей двух убийц, подосланных, конечно, Годуновым. Он зарубил злодеев так быстро и ловко, что царевич, сам превосходно владевший саблей, пришёл в восторг.

Став ближним человеком, Никита служил Дмитрию верой и правдой. Он понимал, что Дмитрий – судьба его и удача. В мыслях Никита уже видел себя достойно вознаграждённым за честную службу. Мечталось ему о почестях, о своём поместье с крестьянами, о дородной жене, о выводке ребятишек… И вот всё рушится. Теперь будущее рисовалось столь же туманным, как и вчерашние речи царя. Но Никита твёрдо решил, что будет во что бы то ни стало держаться Дмитрия. Он царь, он знает, что делает, с ним не пропадёшь.

Дмитрий появился ближе к ночи. В окружении свиты он шёл быстрой лёгкой походкой, был как-то лихорадочно весел и что-то напевал. Повинуясь жесту царя, Никита проследовал за ним в покои и тщательно закрыл двери. Май выдался холодным, поэтому в камине, предусмотрительно разожжённом слугою, потрескивали дрова. На столе горели свечи.

– Ну и день! – сказал Дмитрий, падая в кресло. – Такому пиру сам Жигимонт позавидовал бы. Одних музыкантов чуть ли не сотня… Между прочим, супруга моя уже в опочивальне, ждёт. Самое интересное впереди!

Он засмеялся. От него сильно пахло вином. Никита стоял в почтительной позе со склонённой головой, и, превозмогая сердцебиение, мучительно ждал, когда царь перейдёт к делу.

– Сядь! – велел Дмитрий заплетающимся языком. – В ногах правды нет. Хотя… где она есть, правда-то? Вот я, к примеру, законный царь и великий князь всея Руси… неважно, чей я сын… я, между прочим, коронован Мономаховым венцом… И что? Завтра на рассвете меня будут свергать. О Русь! Нету в тебе ни порядка, ни покоя… И не надо! – почему-то добавил он, снова засмеявшись. – Ну, пора и о деле.

Он сжал виски, на миг замер, потом сильно провёл руками по лицу, и Никита ошалел: на него смотрел бодрый, свежий, совершенно трезвый человек.

– Ты подумал ещё раз? – негромко спросил Дмитрий.

– Да, государь.

– Решение своё не изменишь?

– Нет, государь.

– Согласен идти со мной, куда я скажу? Далеко идти? Очень долго?

– Да, государь.

– Хорошо же!.. Сиди спокойно, не двигайся.

Дмитрий стал напротив Никиты и впился взглядом в его глаза. При этом он делал возле его лица странные жесты руками. Вскоре Никита почувствовал истому, по телу разлилось тепло, потянуло в сон. „Что это со мной?“ – вяло подумал Никита. Сил удивляться не было. Неожиданно вместо Дмитрия возник давешний страшный старец, повеяло холодом и каким-то неприятным затхлым духом. Но даже испугаться Никита уже не мог. „Всё-таки нечисть“, – равнодушно решил он, прежде чем впасть в забытье…

Когда он проснулся, царь, как ни в чём не бывало, сидел за столом с кубком вина в руке. Судя по тому, что свечи почти не оплыли, спал Никита недолго.

– Как себя чувствуешь? – спросил Дмитрий.

– Хорошо, государь, – ответил Никита, хотя в голове сильно гудело и отчего-то пробивал озноб.

– Тогда слушай меня внимательно и запоминай…

Дмитрий начал расхаживать по кабинету, размеренно, объясняя Никите, что ему делать.

– Перво-наперво, ночуй сегодня где угодно, но только не в Кремле. Завтра поутру грянет. Васька Шуйский втихаря успел уже моим именем распорядиться, чтобы распустили половину немцев-алебардщиков из охраны. Резня будет страшная, можешь не уцелеть.

Где ты завтра окажешься, решай сам. Главное – ни во что не вмешивайся. Даже если меня на твоих глазах в капусту будут рубить, сцепи зубы и смейся. Это буду не я. Я в это время буду в другом месте. Понимаешь?

– Не понимаю, – сказал Никита.

– Не важно, потом поймёшь… Из города не уходи, завтра я тебя сам найду. Как – это моя забота. К тебе подойдёт и окликнет человек, ты его никогда не видел, но это буду я. Я, только в другом обличии. Удивляться ты не должен, привыкай.

– Как скажешь, государь, – откликнулся Никита и, подумав, решил уточнить: – Значит, у тебя всё будет иное – и лицо, и тело?

– Да.

– А как же я тогда тебя узнаю?

Дмитрий одобрительно кивнул.

– Справедливо! Но это нетрудно. Я скажу тебе о таком, что знаем только мы оба. И ты не ошибёшься. А потом, когда встретимся, мы уйдём из Москвы.

Дмитрий внимательно посмотрел на Никиту, взял его лицо в свои руки, оттянул веки и заглянул в зрачки.

– Всё хорошо, – сказал он, отпуская Никиту. – Ну, пора. Ты всё понял? Всё запомнил?

– Всё, государь.

– Да, – усмехнулся Дмитрий. – Пока ещё государь… Ступай же.

Никита повернулся и пошёл к дверям. Он думал, где сегодня искать ночлег. Есть на примете одна купеческая вдовушка…

Поутру Никита стоял в людской толпе, окружившей Красную площадь, и пустым взглядом смотрел на лобное место. Там, на маленьком столике, покоился истерзанный, поруганный труп царя. На грудь ему положили лицедейскую маску, в рот издевательски воткнули дудку.

В четвёртом часу пополуночи ударил набат на Ильинке, а следом зазвонили колокола и других московских церквей. Поток, состоявший из выпущенных преступников и простолюдинов во главе с боярами, устремился на Кремль. Впереди, с мечом в одной руке и распятием в другой, на коне ехал князь-изменник Василий Шуйский.

Стража почти не сопротивлялась. Колебались и стрельцы. Кто-то сказал боярам, что надо послать за царицей Нагой: пусть она, де, подтвердит, что это её истинный сын.

Царь, между тем, отчаянно метался по дворцу, рвал на себе волосы, и, наконец, в попытке спастись, решил выскочить в окно, чтобы спуститься по лесам, приготовленным для праздничной иллюминации. Но, поскользнувшись, упал на землю с большой высоты и сильно расшибся. Стрельцы подняли его, положили на каменный фундамент разрушенного Годуновского дворца, и стали отливать водой.

Тут приехала Нагая. Чуть взглянув на бесчувственного, окровавленного Дмитрия, она заявила, что он – окаянный самозванец, и что раньше она его признала своим сыном из одного только смертного страха. После этого участь царя была решена. Его тут же пристрелили. Тело обвязали верёвками и потащили по земле из Кремля через Фроловские ворота. Убитого Дмитрия на потеху черни положили на Красной площади, а в ноги бросили труп верного Басманова, защищавшего своего господина до последнего вздоха…

Кто-то потянул Никиту за рукав. Обернувшись, Маленин увидел чисто одетого, похожего на купца средней руки, человека. Ростом он был высок, а в плечах широк, лицо имел с правильными чертами, но побитое оспой, волосы светлые, глаза карие… В этих глазах Никите почудилось вдруг что-то знакомое.

– Чего тебе? – спросил он с обмирающим сердцем.

Вместо ответа человек выразительно кивнул в сторону: давай, мол, отойдём.

Выйдя из толпы, человек огляделся, и, приблизив лицо к Никите, сказал ему на ухо:

– Аз есмь порождение Божье.

Никита бухнулся на колени.

– Государь, – еле вымолвил он пересохшими губами.

– Тише, – сказал человек, поднимая Никиту. – Какой там государь? Нет никакого государя. Есть купец Дормидонт Конев. А ты – мой приказчик. И сегодня мы по торговым делам едем из Москвы в Тверь. Вот так-то.

Никита во все глаза смотрел на человека. Другое лицо, другое тело, другие волосы… Но в походке, во взгляде, в манере говорить было нечто, мучительно напоминавшее Дмитрия. Он вздохнул.

– Пойдём, Никита, – мягко сказал человек, обнимая его за плечи. – Пойдём, слуга верный.

– Сейчас, я только вот… Сейчас…

Никита снова окунулся в людское море. Пробившись через толпу, сквозь её смрад и вой, он бросил последний взгляд на труп царя.

Ему померещилось, что в этот миг обезображенное лицо Дмитрия с торчащей между зубов дудкой вздрогнуло, веки чуть приподнялись, и уголки рта слегка поползли вверх в издевательской ухмылке».