Читать книгу Сальтеадор - Александр Дюма - Страница 5

Дон Иниго настиг Колумба в десяти милях от Санта-Фе и вернул его ко двору католических королей. Колумб некоторое время терзался сомнениями, но вскоре ту добрую весть, которую ему привез дон Иниго и которой он отказывался верить, ему подтвердили сами повелители. Получив все необходимые распоряжения, путешественник отправился в деревушку Палос, располагавшуюся в одноименной гавани, в устье реки Тинто, близ города Уэльва. Это место Фердинанд выбрал не потому, что оно находилось у Атлантического океана и являлось удобной точкой отправления для Колумба, а потому, что по судебному приговору, который был вынесен Палосу, этот городок должен был снарядить для государства две каравеллы.

Фердинанду оставалось только дать три тысячи крон. Однако будем справедливы и добавим: к началу июня Колумбу стало известно, что по просьбе Изабеллы, его покровительницы, ему пожаловали и третий корабль. Что же касается дона Иниго, то он, проводив своего друга в Палос, был вынужден вернуться в Кордову. Туда его вызвали письмом, доставленным специальным курьером. Юноша взял с Колумба слово не покидать без него Испанию и просил сообщить ему о дате отплытия. Колумб был слишком многим обязан своему верному другу, чтобы не согласиться на эту просьбу. В июле 1492 года он предупредил дона Иниго, что отправится в плавание 3 августа.

Молодой человек прибыл обратно 2 августа. Вид у него был мрачный, но решительный. Дон Иниго сопровождал своего друга Колумба во всех опасностях первого плавания. Он был на палубе в ночь с 11 на 12 октября, когда вахтенный «Пинты» закричал: «Земля!» Он вторым сошел на остров Сан-Сальвадор и оказался среди изумленных туземцев, безмолвно смотревших на него и других чужестранцев, прибывших из неведомого мира. Первым высадился Колумб, удержавший за собой честь водрузить знамя Кастилии на открытой им земле. Юноша побывал вместе с ним на Кубе и в Сан-Доминго, а в марте 1493 года вернулся с ним в Испанию. В сентябре того же года он снова уехал с Колумбом, несмотря на неотступные просьбы тетки, короля Фердинанда и королевы Изабеллы остаться при дворе. Молодой человек высаживался вместе с Колумбом на Малых Антильских островах, на островах Святого Христофора, в Гваделупе, а также на Подветренных островах. Он бился с Колумбом против кациков[23] и против взбунтовавшейся команды. Отважный юноша повторно вернулся с Колумбом в Испанию, когда враги знаменитого генуэзца возвели на него обвинения и тем самым вынудили последнего покинуть свое вице-королевство, чтобы оправдаться перед теми, кого он сделал богатейшими правителями мира. Наконец, 30 мая 1498 года дон Иниго поехал с Колумбом в третье путешествие, из которого Колумб вернулся в Испанию без своего друга. Некоторое время спустя дон Иниго получил известие о том, что Колумб и его брат Бартоломе попали в немилость, были заключены в тюрьму и умерли там.

Те, кто еще помнил в Испании о существовании дона Иниго Веласко, узнали в 1504 – 1505 годах, что он прошел вглубь материка. Его приняли при дворе одного кацика и женили на его дочери. В приданое кацик дал столько золота, сколько вмещала комната молодоженов. Потом тесть умер, и дон Иниго отказался от короны, которую ему предлагали жители той страны, жена его тоже умерла, оставив ему дочь, столь прекрасную, что ей дали имя Флор[24].

По прошествии некоторого времени со смерти короля Фердинанда, «отблагодарившего» Колумба нищетой и тюрьмой, то есть за три года до описываемых нами событий, распространился слух о том, что дон Иниго Веласко прибыл со своей дочерью в Малагу на судне, нагруженном слитками золота. Но королева Изабелла уже умерла, донья Беатриса тоже, никто не интересовался доном Иниго, как, впрочем, и сам он никем не интересовался. Единственный, кто приехал повидать его, был его друг по имени Руис де Торрильяс. Когда-то, лет двадцать пять – двадцать шесть тому назад, они вместе сражались против мавров и брали ту самую Малагу, где вновь свиделись. Друг этот жил в Гранаде и предлагал дону Иниго поселиться там же, но все его уговоры оказались тщетны.

Слава, сопровождавшая дона Иниго во всех его странствиях, не развеялась и по его приезде на родину. Между тем после смерти короля Фердинанда регентом[25] назначили восьмидесятилетнего старца архиепископа Толедского, кардинала Хименеса. Богатство и благородство прославленного путешественника побудили кардинала Хименеса пригласить его к себе в Толедо для помощи в государственных делах, а главное, для налаживания связей между наследником престола доном Карлосом и Западной Индией.

Нужно было послужить на благо родины, и дон Иниго, не раздумывая ни минуты, вместе с дочерью покинул Малагу. Он приехал в Толедо, где стал принимать активное участие в управлении государством, а также во всех вопросах, касавшихся иностранной политики, вместе с кардиналом Хименесом и Адрианом Утрехтским, наставником дона Карлоса. Этот триумвират управлял страной около года, когда вдруг стало известно, что король дон Карлос прибыл в Вильявисьосу, маленькую астурийскую гавань. Оттуда он направился к Тордесильскому монастырю, куда удалилась его мать Хуана, известная в кастильских сказаниях под именем Хуаны Безумной, после смерти его отца, Филиппа Прекрасного, что пришлась на пятницу 25 сентября 1506 года.

После этого известия ничто больше не могло удержать дона Иниго в Толедо. Совершенно уверенный в том, что с приездом дона Карлоса совет регента станет бесполезным, он, несмотря на уговоры товарищей, распрощался со всеми и вернулся вместе с дочерью в свою любимую Малагу. Там дон Иниго чувствовал себя вполне спокойно, скрываясь от посторонних глаз. Но в начале июня 1519 года гонец короля дона Карлоса явился к нему и сообщил, что его величество желает посетить южные города Испании: Кордову, Севилью, Гранаду – и хочет встретиться с доном Иниго в последней. Этот же гонец вручил ему грамоту, скрепленную королевской печатью; в ней говорилось о его назначении на пост верховного судьи. Назначение это, как собственноручно писал дон Карлос, было исполнением последней воли кардинала Хименеса и желания Адриана Утрехтского, знавших дона Иниго не только как прославленного гранда, но и как человека строгих правил и кристальной честности, в которой не сомневался никто из испанцев.

Дон Иниго готовился к отъезду, в глубине души жалея о том, что ему приходится покидать его малагский рай. В назначенный день он отправился в дорогу вместе с доньей Флор. Впереди же, без его ведома, ехал дон Рамиро – страстный поклонник прекрасной молодой особы. Судя по взглядам, которые девушка бросала на него через оконную решетку, она тоже была неравнодушна к нему. Кроме того, как мы сказали, дона Иниго сопровождал отряд из трех слуг: один из них ехал впереди и разведывал дорогу, а двое других составляли арьергард.

Принимая во внимание репутацию местности, этот отряд был необходим. Поговаривали, что на дороге бесчинствуют бандиты во главе с новым дерзким атаманом. Разбойники были настолько преданы ему и бесстрашны, что он мог спокойно отправиться в поход в сопровождении десяти-двенадцати человек или в одну сторону от гор – к самой Малаге, или в другую сторону – к самой Гранаде.

Откуда взялся этот атаман? Никто не знал. Как он выглядел? Никто не мог сказать. Его фамилия и имя никому не были известны. Вопреки обыкновению, он не позаботился даже о том, чтобы присвоить себе боевое прозвище. Его звали просто Сальтеадор, иными словами – бандит, разбойник.

Все эти россказни о таинственном главаре бандитов с большой дороги, по всей видимости, и заставили дона Иниго принять меры предосторожности. Когда его маленький караван появился перед глазами молодой цыганки, то он произвел на нее сильное впечатление: путешественники, хоть и опасались нападения, были готовы к защите. Возникает, однако, вопрос: как дон Иниго мог отправиться в путь со своей любимой дочерью доньей Флор по дороге, за которой закрепилась столь дурная слава? Почему он не поехал в объезд или не взял с собой отряд побольше? На это мы можем ответить вот что: дважды до описываемых нами событий дон Иниго проезжал с дочерью по этим самым горам, не встретив никаких препятствий. Неоспоримая истина заключается в том, что человек привыкает к опасностям и, счастливо избежав их несколько раз, перестает обращать на них внимание.

Чего только не перевидал дон Иниго за свою богатую на приключения жизнь! Он участвовал в войнах с маврами, совершал плавание по морю в страшную бурю, подавлял бунты на судах, рисковал быть убитым дикими обитателями неведомой страны! Чем для него был, по сравнению со всеми этими опасностями, переезд в двадцать миль от Малаги до Гранады в самой Испании? Не была ли это одна из тех опасностей, которые заставляли дона Иниго только пожимать плечами? А между тем было очень неосторожно пускаться в эти ущелья с таким сокровищем, какое ехало с правой стороны от верховного судьи.

Слава о неотразимой красоте доньи Флор распространилась по Испании еще во время ее путешествия из Нового Света в Старый и не была преувеличена. В свои шестнадцать лет донья Флор превзошла все сравнения и метафоры, какими одаривали ее испанские и даже арабские поэты. Она в одно и то же время олицетворяла собой великолепие цветка и сочность фрукта, грацию простой смертной и величие богини. Как в юной цыганке, с наивным изумлением следившей за приближением доньи Флор, чувствовалась смесь арабской и испанской крови, так и в дочери дона Иниго обнаруживались не только типичные черты двух прекрасных народов, но и все их тонкие и выдающиеся различия. Дитя Мексики и Испании, донью Флор отличали прекрасная матовая кожа, изящные руки, чудесные ножки андалуски, темные брови и бархатистые глаза, густые длинные волосы и гибкая талия индианок – дочерей солнца.

Что касается одежды, то ее, казалось, намеренно подобрали так, чтобы подчеркнуть красоту обворожительной путешественницы. На ней было платье небесно-голубого цвета с розовыми и серебристыми переливами и жемчужными булавками; каждая жемчужина в них была достойна королевской короны. Платье, подобно испанским костюмам начала XIV века, выгодно подчеркивало ее бюст и плечи. Достигнув локтя, рукава расширялись и ниспадали, оставляя обнаженными, в волнах кружев, руки, которые, не побоявшись солнца Мексики, могли безнаказанно пренебрегать солнцем Испании. В настоящее время эти руки, скрытые под широким белым плащом, тонким и мягким, как кашемир, были в безопасности. Капюшон, скрывавший лицо девушки, походил на арабский бурнус[26], а нижняя его часть напоминала мексиканский плащ.

Мулы, на которых ехали дон Иниго и донья Флор, бежали довольно быстро, склоняя головы под ярко-красными султанами[27]. Донья Флор казалась такой же привычной, как и ее отец, к путешествиям по горным тропинкам и к жизни, полной приключений. Но, очевидно, слуга, ехавший впереди, был не настолько уверен в безопасности, как его господа. Заметив молодую цыганку, он остановился, чтобы расспросить ее обо всем. Господа подъехали уже в то время, когда слуга справлялся у девушки, безопасно ли дону Иниго и донье Флор останавливаться в маленькой венте, которую путешественники заметили издали, еще тогда, когда только начали спускаться с гор.

Опасения верного слуги после этой беседы, вместо того чтобы рассеяться, только усилились. Цыганка давала двусмысленные и насмешливые ответы. Девушка сидела и не переставала прясть, разговаривая с путником, но, увидев остановившихся около нее господ, встала. Отложив прялку и веретено, цыганка перепрыгнула, подобно газели или молодой пастушке, через ручеек и остановилась на откосе дороги. Ее козочка, любопытное животное, в это время тоже спустилась с холма, где щипала траву, и подбежала к путешественникам, чтобы посмотреть на них своими маленькими, но умными глазами.

– Отец, взгляните на это прекрасное дитя! – сказала донья Флор, останавливая старика и с интересом рассматривая девушку.

Дон Иниго ответил дочери легким кивком.

– Поговорим с ней, отец? – спросила донья Флор.

– Как пожелаешь, дитя мое, – ответил дон Иниго.

– Как тебя зовут? – обратилась донья Флор к цыганке.

– Христиане зовут меня Хинестой[28], а мавры – Аиссэ. У меня два имени: одно – для Магомета, другое – для Христа. – И, произнося имя Спасителя, девушка перекрестилась: это служило доказательством того, что она была христианкой.

– Мы, как добрые католики, будем звать тебя Хинестой, – с улыбкой произнесла донья Флор.

– Зовите меня как хотите, – ответила цыганка, – мое имя, произнесенное вашими прекрасными устами, в любом случае будет звучать чудесно.

– Флор, – сказал дон Иниго, – ты, кажется, сочла лжецом того, кто предсказал, что ты встретишь в этой пустыне нимфу Лести, а ведь он оказался прав.

– Я не льщу, я любуюсь, – проговорила цыганка.

Донья Флор, улыбнувшись, покраснела и, чтобы переменить разговор, который из-за наивных похвал цыганки стал обременительным, спросила у нее:

– Что же ты ответила Нуньесу, мое прекрасное дитя?

– Не хотите ли сперва узнать, о чем он меня спрашивал?

– И о чем же?

– Он справлялся о дороге, спрашивал меня, безопасна ли она и хороша ли вента.

– И что ты ему сказала?

– Я ответила ему песенкой путника.

– Какая же это песенка?

И подобно тому, как поет птица, без всяких усилий, цыганка пропела куплет андалусской песенки:

– Теперь мне ясно, как ты ответила Нуньесу, прекрасное дитя, – произнесла донья Флор. – А что же ты скажешь нам?

– Вам, милая сеньора, вам я скажу правду, потому что вы – первая важная сеньора, беседующая со мной так обходительно и без всякой неприязни.

Затем цыганка приблизилась еще на два шага и, приложив палец к губам, прошептала:

– Вам не стоит ехать дальше!

– Как же нам не ехать дальше?

– Вернитесь обратно!

– Ты смеешься над нами? – воскликнул старик.

– Бог свидетель, что я дала вам такой совет, какой дала бы своему отцу и сестре!

– Дочь моя, не хочешь ли ты вернуться в Альхаму с нашими двумя слугами? – спросил дон Иниго.

– А как же вы, отец? – ответила донья Флор.

– Я буду продолжать путь с третьим слугой. Король уже завтра будет в Гранаде. Он приказал мне быть там, и я не могу заставлять его величество ждать.

– В таком случае и я последую за вами. Где проедете вы, там проеду и я, отец мой.

– Хорошо! Нуньес, вперед! – И, вытащив из кармана кошелек, дон Иниго протянул его цыганке.

Но та, отвергнув его царственным жестом, сказала:

– Нет такого кошелька, которым можно было бы вознаградить за хороший совет, сеньор путешественник. Лучше приберегите его – он пригодится там, куда вы направляетесь.

Тогда донья Флор сняла булавку со своего платья и, подозвав знаком Хинесту, спросила:

– А это ты примешь?

– Смотря от кого, – гордо ответила цыганка.

– От друга!

– О да!

Хинеста приблизилась к донье Флор, и та прикрепила булавку к платью цыганки. Быстро, пока отец отдавал последние распоряжения Нуньесу, девушка коснулась губами лба Хинесты.

– Едем! – приказал дон Иниго.

– Я готова, отец мой, – ответила донья Флор и заняла свое место по правую руку от отца, махавшего рукой цыганке.

– Будьте внимательны! – крикнул дон Иниго слугам, ехавшим впереди и позади.

Хинеста осталась стоять на том же месте. Она провожала взглядом прекрасную девушку, назвавшую ее своим другом, и вполголоса напевала:

Беспокойство цыганки с каждой минутой все возрастало, и потому она не спускала глаз с путешественников. Но вот они исчезли за небольшим холмом, скрывавшим горизонт, и тогда девушка стала внимательно прислушиваться. Так прошло несколько минут. Цыганка повторила:

Вдруг раздались выстрелы аркебузов, а вслед за ними – проклятия и крики боли. Раненный в плечо, обливаясь кровью, на вершине холма появился один из слуг арьергарда. Прильнув к лошади и вонзая шпоры в ее бока, он как молния пронесся, мимо девушки с криками:

– На помощь! Спасите! Убивают!

На мгновение цыганка оцепенела, но потом ее вдруг осенила какая-то мысль: она подбежала к прялке, привязала к ней свой пояс, как флаг, схватила ее и бросилась на холм, карабкаясь так быстро, что козочка едва поспевала за ней. В несколько прыжков она добралась до вершины холма, откуда открывался вид на долину. Размахивая своим ярким флагом, цыганка трижды прокричала так громко, как только могла:

– Фернанд! Фернанд! Фернанд!