Читать книгу Сальтеадор - Александр Дюма - Страница 7

Внезапное появление юноши, очевидно, стало совершенной неожиданностью как для бандитов, так и для пленников. Этот молодой человек, который таким удивительным образом ворвался в наше повествование и которому уготована в нем далеко не последняя роль, вполне заслуживает того, чтобы мы на время прервали наш рассказ и описали его портрет.

На вид этому юноше было лет двадцать семь – двадцать восемь. Ему очень шел костюм андалусского горца, состоявший из серой широкополой фетровой шляпы, украшенной двумя орлиными перьями, из вышитой кожаной куртки, какие еще и в наше время надевают охотники из Кордовы, когда отправляются в Сьерру-Морену, из алжирского пояса, украшенного шелками и золотом, из шаровар алого бархата с резными пуговицами и кожаных башмаков под цвет куртки, зашнурованных сбоку, на уровне лодыжек, что позволяло видеть его чулки.

Все оружие незнакомца составлял простой кинжал, вложенный в кожаные ножны с серебряными накладками и напоминающий те кинжалы, с которыми не расстаются охотники на медведей в Пиренеях. У него была рукоять из резного рога, украшенная серебряными гвоздиками, и хорошо заточенное длинное острое лезвие в два пальца шириной. Обладатель этого кинжала, бесспорно, был атаманом: его грозный голос моментально подействовал на грабителей, и они отступили от незадачливых путешественников. Костюм юноши дополняла мантия с горизонтальными полосами, которую он носил с императорским достоинством.

Атаман произвел на дона Иниго благоприятное впечатление не только своей молодостью, красотой и изяществом, но и тем, что держался как настоящий идальго. Будто для того, чтобы утешить оскорбленное самолюбие дона Иниго, он не старался ничем выделиться, а, напротив, отличался скромностью. И все-таки нарисованный нами портрет нисколько не польстил бы ему.

Увидев молодого человека, донья Флор удивленно вскрикнула. В этом крике выразилась невольная радость, как будто вновь прибывший был не на стороне бандитов, а являлся посланником Небес, призванным помочь ей и ее отцу. Дон Иниго тотчас понял, что с этого момента разбойничья шайка отошла на задний план и что его участь и участь его дочери теперь всецело зависят от этого юноши. Но старик был слишком горд, чтобы заговорить, он ждал, и его окровавленный кинжал по-прежнему был направлен в грудь дочери. Сальтеадор начал первым:

– Сеньор, я не сомневаюсь в вашей храбрости, но все-таки мне кажется, что вы слишком самоуверенны, если полагаете, что этой иголкой можно отбиться от двадцати человек, вооруженных кинжалами и шпагами.

– Если бы я притязал на жизнь, – ответил дон Иниго, – то это действительно было бы безумием. Но я хотел убить дочь, а затем себя, это казалось и теперь еще кажется мне вполне исполнимым и даже легким.

– Почему же вы хотите убить сеньору и себя?

– Здесь нам грозят насилием, которому мы предпочитаем смерть.

– Сеньора – ваша жена?

– Она моя дочь.

– Во сколько вы оцениваете свою жизнь и ее честь?

– За свою жизнь я готов заплатить тысячу крон, что же до чести дочери – то ей нет цены.

– Я дарю вам вашу жизнь, сеньор, – ответил Сальтеадор. – А сеньора может чувствовать себя здесь в такой же безопасности, как если бы она находилась в комнате матери и под ее защитой.

Среди бандитов раздался ропот негодования.

– Все вон! – приказал Сальтеадор, указывая жестом на дверь. Он не пошевелился до тех пор, пока последний разбойник не покинул комнату.

Когда все они вышли, атаман запер дверь и вернулся к дону Иниго и его дочери, все это время с удивлением и беспокойством следившими за ним взглядом.

– Надо простить их, сеньор, – сказал юноша. – Они грубияны и дикари, а не благородные люди, как мы с вами.

Дон Иниго и донья Флор продолжали смотреть на молодого человека уже с меньшим беспокойством, но с гораздо большим удивлением: бандит называл себя благородным человеком, а его манеры и достоинство, о котором он не забывал ни на минуту, красноречивее, чем его слова, свидетельствовали о том, что он не лжет.

– Сеньор, – с трепетом сказала девушка, – я вижу, что отец никак не решится поблагодарить вас, позвольте же это сделать мне – за него и за себя.

– И ваш отец прав, сеньора: слова благодарности из ваших уст имеют цену, какой не имеет благодарность самого короля.

Потом, обращаясь к старику, юноша произнес:

– Я знаю, что вы торопитесь, сеньор. Куда вы направляетесь?

– Я еду в Гранаду по приказанию короля.

– А! – с горькой и насмешливой улыбкой воскликнул Сальтеадор. – Отголоски его прибытия достигли и нас: вчера прошли солдаты, которые обстреливали гору. Король хочет, чтобы двенадцатилетний ребенок мог пройти от Гранады до Малаги с мешком золота в каждой руке и чтобы от тех, кого он встретит в пути, мальчик не услышал бы ничего, кроме обычного приветствия путников: «Иди себе с миром!»

– Такова его воля, – сказал дон Иниго, – и он уже отдал соответствующие распоряжения.

– В какой срок король дон Карлос приказал очистить горы?

– Говорят, что он дал на это верховному судье две недели.

– Как жаль, что вам, прекрасная сеньора, пришлось ехать через горы сегодня, а не через три недели! – обратился Сальтеадор к девушке. – Вместо напугавших вас бандитов вы встретили бы здесь честных людей, которые сказали бы вам: «Идите с миром!» – а в случае необходимости и проводили бы вас.

– Мы повстречали нечто лучшее, сеньор, – возразила дочь дона Иниго, – благородного человека, который вернул нам свободу.

– Не надо меня благодарить, – сказал Сальтеадор, – я подчиняюсь власти более сильной, чем моя воля.

– Чьей же?

Бандит пожал плечами.

– Не знаю. К несчастью, я – человек настроения. Моим сердцем и шпагой движут порывы, влекущие меня то к хорошему, то к дурному, чаще к дурному. Но, как только я увидел вас, неведомая рука вырвала злобу из моего сердца и отбросила ее так далеко, что – даю слово благородного человека – я старался разозлиться и не смог.

Дон Иниго внимательно смотрел на молодого человека, пока тот говорил, и – странная вещь! – слова Сальтеадора, то насмешливые, то мягкие и нежные, невольно находили отклик в душе старика. Донья Флор, в свою очередь, медленно приблизилась к дону Иниго, но отнюдь не из страха. Голос юноши странно на нее подействовал: она почувствовала пробегавшую по ее телу приятную дрожь и, как малое дитя, искала в объятиях отца защиты от неведомого чувства, овладевшего ей.

– Молодой человек, – сказал дон Иниго, – я разделяю ваши чувства, и то, что мне пришлось проезжать здесь сейчас, а не через три недели, – это действительно скорее счастье, чем неудача. Так как через три недели мне не удалось бы оказать вам услугу, равную той, какую вы мне оказали.

– Услугу мне? – с усмешкой переспросил бандит.

Лицо его исказила легкая судорога, а взгляд, казалось, говорил: «Тот, кто может оказать единственную нужную мне услугу, должен быть всемогущим».

Угадав, что происходит в сердце молодого человека, дон Иниго продолжал:

– Милосердный Господь каждому определил место в этом мире. Он дал государствам королей, а королям – дворян, их первых защитников. Он дал городам жителей, населяющих их: мещан, торговцев, чернь. Он дал морям отважных мореплавателей, открывающих неведомые земли. Он дал горам хищников и в тех же горах поселил хищных людей, как будто указывая на то, что, имея одно жилище, одни уподобляются друг другу, на то, что эти люди стоят на последней ступени общества.

Сальтеадор хотел что-то возразить, но дон Иниго остановил его словами:

– Дайте мне закончить.

Молодой человек кивнул в знак согласия.

– Итак, – продолжал старик, – только мощный общественный переворот или чудовищное семейное горе может привести к тому, что человек окажется за пределами своего круга, который Господь определил ему и к которому он по праву принадлежал, и попадет в другую, чуждую ему среду. Нас с вами, рожденных для того, чтобы быть дворянами в свите короля, постигла разная участь. Из меня она сделала мореплавателя, а из вас… – Старик умолк.

– Ну что же вы, продолжайте, – с улыбкой произнес молодой человек, – вы мне не скажете ничего нового, и все-таки от вас я готов выслушать все.

– А из вас судьба сделала бандита.

– Да, но вы знаете, что бандит может означать как изгнанника, так и разбойника.

– Мне это известно, так что будьте уверены, я не смешиваю эти два понятия, – сказал дон Иниго, а потом добавил: – Вы изгнанник?

– А вы, сеньор, кто вы такой?

– Я – Иниго Веласко де Гаро.

Услышав это имя, молодой человек снял шляпу и отбросил ее далеко от себя.

– Простите, – сказал он, – я стоял с покрытой головой, хоть я и не гранд.

– А я не король, – заметил с улыбкой дон Иниго.

– Да, но вы благородны, как король.

– Вы меня знаете? – спросил старик.

– Мой отец тысячу раз рассказывал мне о вас.

– Ваш отец знал меня?

– Он говорил мне, что имел такое счастье.

– Так назовите же имя вашего отца, молодой человек!

– О да, да, – прошептала донья Флор, – его имя, имя!

– Увы, сеньор, – ответил бандит с выражением глубокой печали на лице, – моему отцу не доставит ни радости, ни чести, если такой человек, как я, произнесет имя старого испанца, в жилах которого нет ни капли мавританской крови. Не вынуждайте меня прибавлять к его бесчестью и горю, которыми он и без того мне обязан, новое.

– Он прав, отец! – живо воскликнула девушка.

Старик внимательно посмотрел на донью Флор: залившись краской, она опустила глаза.

– Пусть будет так, – ответил дон Иниго, – сохраняйте тайну вашего имени. Но, может, у вас нет повода скрывать причину, заставившую вас жить чужой жизнью? Может, ваше изгнание и удаление в эти горы было последствием какого-нибудь юношеского безрассудства? Если вы не мучаетесь угрызениями совести, но хоть немного сожалеете о том положении, в котором вынужденно оказались, то даю слово, как перед Богом, быть вашим покровителем и готов поручиться за вас.

– Благодарю вас, сеньор! Я принимаю ваше слово, но сомневаюсь в том, чтобы кто-нибудь, кроме человека, наделенного Богом особым могуществом, мог вернуть мне в обществе то место, которое я занимал, хотя мне не в чем себя упрекнуть. Горячая кровь и пламенное сердце стали причиной некоторых ошибок, эти ошибки привели меня к преступлениям. Но ошибки уже сделаны, преступления совершены, за моей спиной разверзлась пропасть, и я не могу вернуться назад. Только сверхчеловеческая сила способна проложить для меня дорогу, отличную от той, по которой я прошел. Иногда я думаю о возможности этого чуда. Я был бы счастлив, если бы оно свершилось, был бы вдвойне счастлив, если бы оно свершилось с вашей помощью, и я, как Товий[33], вернулся бы в отчий дом в сопровождении ангела! Я все еще надеюсь, потому что надежда – последнее прибежище несчастных, правда, столь же обманчивое и даже более обманчивое, нежели другие! Я надеюсь, но не верю. С каждым днем я ухожу все дальше от общества и законов. Я приказываю и потому чувствую себя королем. Только иногда, ночью, в часы одиночества, в минуты грусти, мне случается предаться размышлениям, и тогда я понимаю, что, поднимаясь к трону, можно попасть на эшафот.

Донья Флор испустила сдавленный крик. Дон Иниго протянул руку Сальтеадору. Но последний, не приняв той чести, которую оказал ему старый дворянин, поклонился, приложив одну руку к груди. Затем юноша указал старику на кресло.

– Итак, вы расскажете мне все, – произнес, усаживаясь, дон Иниго.

– Все, но не просите меня назвать имя моего отца.

Старый идальго, в свою очередь, указал на стул молодому человеку, но тот не сел.

– Вы услышите не рассказ, а исповедь. Перед священником я встал бы на колени, но перед человеком, будь он хоть дон Иниго, будь он хоть сам король, я останусь стоять.

Девушка оперлась на кресло отца, а Сальтеадор печальным, но ровным голосом начал свое повествование.