Читать книгу Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Часть пятая - Александр Дюма - Страница 9

Фуке шумным приветствием встретил бы вновь пришедшего друга, если бы ледяной вид и рассеянный взгляд Арамиса не вернули ему всю его сдержанность.

– Вы нам не поможете есть десерт? – все же спросил он. – Вас не испугает наше шумное веселье?

– Монсеньер, – почтительно ответил Арамис, – я начну с извинения, что нарушаю ваше радостное собрание, но я попрошу вас после веселья подарить мне несколько минут для делового разговора.

Слова «деловой разговор» заставили нескольких эпикурейцев прислушаться. Фуке встал и сказал:

– Всегда дела, господин д’Эрбле! Счастье еще, что дела появляются только в конце ужина.

С этими словами он взял руку госпожи де Бельер, которая смотрела на него с некоторым беспокойством, и повел ее в соседнюю гостиную, где оставил в обществе наиболее благоразумных своих гостей.

Сам же он, взяв под руку Арамиса, направился в свой кабинет, где Арамис сразу забыл почтительность и этикет. Он сел и спросил:

– Догадайтесь, кого я видел сегодня.

– Дорогой шевалье, каждый раз, как вы так начинаете свою речь, я жду, что вы мне сообщите что-нибудь неприятное.

– На этот раз вы в этом не ошибаетесь, дорогой друг, – сказал Арамис.

– Не заставляйте меня томиться, – флегматично продолжал Фуке.

– Ну так вот – я видел госпожу де Шеврез.

– Старую герцогиню? Или ее тень?

– Нет. Именно старую волчицу.

– Без зубов?

– Возможно, но не без когтей.

– Ну, что же она может иметь против меня? Я не скуп с не слишком неприступными женщинами. Это качество женщины всегда ценят, даже когда они больше не могут возбуждать любви.

– Госпожа де Шеврез хорошо знает, что вы не скупы, раз хочет вырвать у вас деньги.

– Вот как! Под каким предлогом?

– Предлог у нее всегда найдется. По-видимому, у нее есть несколько писем кардинала Мазарини.

– Меня это не удивляет. Прелат был известным волокитой.

– Да, но, видимо, эти письма не имеют отношения к его любовным историям. В них идет речь, как говорят, о финансах.

– Это менее интересно.

– Вы совсем не догадываетесь, о чем я говорю?

– Совсем не догадываюсь.

– Вы никогда не слыхали о некоем обвинении вас в присвоении государственных сумм?

– Сто раз! Тысячу раз! С тех пор как я служу, дорогой д’Эрбле, я только об этом и слышу. Так же, как вы, епископ, вечно слышите упреки в нечестии; вы, будучи мушкетером, слышали упреки в трусости. Министра финансов беспрерывно упрекают в том, что он разворовывает финансы.

– Хорошо. Но давайте будет точными, так как, судя по тому, что говорит герцогиня, Мазарини точен.

– В чем же он точен?

– Он называет сумму приблизительно в тринадцать миллионов, в употреблении которых вам было бы трудно дать подробный отчет.

– Тринадцать миллионов! – сказал суперинтендант, растягиваясь в кресле, чтобы удобнее было поднять голову к потолку. – Тринадцать миллионов… Ах ты, господи, дайте мне припомнить, какие же это среди всех тех, в краже которых меня обвиняют!

– Не смейтесь, мой дорогой друг, это очень серьезно. Ясно, что у герцогини есть письма и что письма эти, должно быть, подлинные, так как она хотела продать их за пятьсот тысяч ливров.

– За такие деньги можно купить хорошую клевету, – отвечал Фуке. – Ах да, я знаю, о чем вы говорите! – И суперинтендант добродушно засмеялся.

– Тем лучше! – сказал немного успокоенный Арамис.

– Я вспоминаю историю с тринадцатью миллионами. Ну да, это то самое!

– Вы меня очень радуете. В чем же дело?

– Представьте себе, мой друг, что однажды сеньор Мазарини, упокой господи его душу, получил тринадцать миллионов за уступку спорных земель в Вальтелине[16]; он их вычеркнул из приходных книг, послал мне и заставил меня передать их ему на военные расходы.

– Хорошо. Значит, вы можете отчитаться за их употребление?

– Нет. Кардинал поместил эти деньги на мое имя и послал мне расписку.

– У вас есть расписка?

– Еще бы! – сказал Фуке и спокойно направился к большому бюро черного дерева с перламутровыми и золотыми инкрустациями.

– Меня приводит в восторг, – сказал восхищенный Арамис, – во-первых, ваша память, затем – ваше хладнокровие и, наконец, порядок, царствующий в ваших делах, тогда как, по существу, вы поэт.

– Да, – отвечал Фуке, – у меня порядок, происходящий от лени, чтобы не тратить время на поиски. Так, я знаю, что расписки Мазарини в третьем ящике под литерой М; я открываю этот ящик и сразу беру в руку нужную мне бумагу. Даже ночью без свечи я найду ее. – И уверенной рукой он ощупал связку бумаг, лежавших в открытом ящике. – Даже больше того, – продолжал он, – я помню эту бумагу, как будто вижу ее перед глазами. Она толстая, немного шероховатая, с золотым обрезом; на числе, которым она помечена, Мазарини сделал кляксу. Ну вот, бумага чувствует, что ею заняты и что она нужна, поэтому прячется и бунтует.

И суперинтендант заглянул в ящик.

Арамис встал.

– Странно, – сказал Фуке.

– Ваша память вам изменяет, дорогой друг, поищите в другой связке.

Фуке взял связку, перебрал ее еще раз и побледнел.

– Не упорствуйте и поищите в другом месте, – сказал Арамис.

– Бесполезно, бесполезно, я никогда не ошибался; никто, кроме меня, не убирает эти бумаги, никто не открывает этого ящика, к которому я сделал секретный замок, шифр которого знаю я один.

– К какому же выводу вы приходите?

– К тому, что квитанция Мазарини у меня украдена. Госпожа де Шеврез права, шевалье: я присвоил государственные деньги; я украл тринадцать миллионов у казны, я – вор, господин д’Эрбле.

– Не раздражайтесь, друг мой, не волнуйтесь!

– Как же мне не волноваться, шевалье! Причин для этого достаточно. Заправский процесс, заправский суд, и ваш друг суперинтендант последует на Монфокон[17] за своим коллегой Ангерраном де Мариньи[18], за своим предшественником Самблансе[19].

– О, не так быстро, – сказал, улыбаясь, Арамис.

– Почему не так быстро? Что же, по-вашему, сделала герцогиня де Шеврез с этими письмами? Ведь вы отказались от них, не правда ли?

– О, я наотрез отказался. Я предполагаю, что она отправилась продавать их господину Кольберу.

– Ну вот видите!

– Я сказал, что предполагаю. Я мог бы сказать, что я в этом уверен, так как я поручил проследить за ней. Расставшись со мной, она вернулась к себе, затем вышла через задний ход своего дома и отправилась в дом интенданта на улицу Круа-де-Пти-Шан.

– Значит, процесс, скандал и бесчестье, и все как гром с неба: слепо, жестоко, безжалостно.

Арамис подошел к Фуке, который весь трепетал в кресле перед открытыми ящиками. Он положил ему руку на плечо и сказал ласковым голосом:

– Никогда не забывайте, что положение господина Фуке не может равняться с положением Самблансе или Мариньи.

– Почему же, боже мой!

– Потому, что против этих министров был возбужден процесс и приговор приведен в исполнение. А по отношению к вам этого не может случиться.

– Почему? Ведь во все времена казнокрады считаются преступниками.

– Преступники, умеющие найти убежище, никогда не бывают в опасности.

– Спасаться? Бежать?

– Я вам не об этом говорю, но вы забываете, что такие процессы возбуждаются парламентом и ведутся генеральным прокурором, а вы сами – генеральный прокурор. Итак, если только вы не захотите приговорить себя…

– О! – воскликнул Фуке, стукнув кулаком по столу.

– Ну что, что такое?

– То, что я уже больше не генеральный прокурор.

Теперь Арамис мертвенно побледнел и так сжал руки, что пальцы хрустнули. Он свирепым взором впился в Фуке и, отчеканивая каждый слог, произнес:

– Вы больше не генеральный прокурор?

– Нет.

– Когда вы перестали быть им?

– Четыре или пять часов тому назад.

– Будьте осторожны, – холодно перебил Арамис, – мне кажется, что вы не в своем уме, друг мой. Придите в себя.

– Я вам говорю, – продолжал Фуке, – что не так давно пришел ко мне человек, посланный моими друзьями, и предложил мне миллион четыреста тысяч за мою должность. И я продал ее.

Арамис замолк. Его умное и насмешливое лицо отразило унылый ужас, подействовавший на суперинтенданта сильнее, чем все крики и речи на свете.

– Значит, вы очень нуждались в деньгах? – проговорил наконец Арамис.

– Да, чтоб заплатить долг чести.

И в нескольких словах Фуке рассказал Арамису о великодушии госпожи де Бельер и о том, как он счел нужным отплатить за это великодушие.

– Красивый жест, – сказал Арамис. – Во сколько он вам обошелся?

– Ровно в миллион четыреста тысяч, полученных за мою должность.

– Которые вы так и получили сразу, не раздумывая? О, неосторожный друг!

– Я их еще не получил, но получу завтра.

– Значит, это еще не кончено?

– Это должно быть кончено, так как я дал ювелиру чек, по которому он должен получить деньги в полдень в моей кассе, куда они будут внесены между шестью и семью часами утра.

– Слава богу! – воскликнул Арамис и захлопал в ладоши. – Ничто не закончено, раз вам еще не заплатили.

– А ювелир?

– Без четверти двенадцать вы получите от меня миллион четыреста тысяч.

– Подождите минуту. Ведь утром, в шесть часов, я подписываю договор.

– Я вам ручаюсь, что вы его не подпишете.

– Я дал слово, шевалье.

– Вы возьмете его обратно, вот и все.

– Что вы мне говорите! – воскликнул в благородном негодовании Фуке. – Взять обратно слово, данное Фуке?

Негодующий взгляд министра встретился с гневным взглядом Арамиса.

– Сударь, – сказал он, – я, кажется, заслужил название честного человека, не правда ли? Под солдатским плащом я пятьсот раз рисковал жизнью, в одеянии священника я оказал еще более важные услуги Богу, государству или своим друзьям. Честное слово стоит ровно столько, сколько стоит человек, давший его. Когда он держит его – это чистое золото; когда он не хочет его держать – это разящее железо. Он защищается тогда этим честным словом, как честным оружием, потому что когда честный человек не держит честного слова, значит, он в смертельной опасности, значит, что, он рискует больше, чем вся та выгода, которую может получить его противник. В таком случае, сударь, обращаются к Богу и своему праву.

Фуке опустил голову и сказал:

– Я бедный бретонец, простой и упрямый, и мой дух восхищается вашим и страшится его. Я не говорю, что держу слово из добродетели. Если хотите, я держу его по привычке. Но простые люди достаточно простодушны, чтоб восхищаться этой привычкой. Это моя единственная доблесть. Позвольте мне гордиться ею.

– Значит, вы завтра подпишете акт о продаже должности, которая защищала вас от всех ваших врагов?

– Подпишу.

Арамис глубоко вздохнул, огляделся с видом человека, которому хочется разбить что-нибудь, и сказал:

– У нас остается еще одно средство, и я надеюсь, что вы не откажетесь применить его.

– Конечно нет, если оно благородно… как все, что вы предлагаете, дорогой друг.

– Я не знаю ничего благороднее, чем отказ от покупки, сделанный вашим покупателем. Он – ваш друг?

– Да… но…

– Но если вы мне позволите вести это дело, я не отчаиваюсь.

– Предоставляю вам быть полным хозяином.

– С кем вы вели переговоры? Кто этот человек?

– Я не знаю, знакомы ли вы с членами парламента.

– С большинством. Это какой-нибудь президент?

– Нет, простой советник.

– Ах!

– И зовут его Ванель.

Арамис побагровел, встал и закричал:

– Ванель! Муж Маргариты Ванель?

– Да.

– Вашей бывшей любовницы?

– Да, дорогой друг. Она захотела быть генеральной прокуроршей. Мне пришлось предоставить хоть это бедному Ванелю, и, кроме того, я еще выигрываю, так как этим доставляю удовольствие его жене.

Арамис подошел вплотную к Фуке, взял его за руку и хладнокровно сказал:

– Вы знаете имя нового любовника госпожи Ванель? Его зовут Жан-Батист Кольбер. Он интендант финансов. Он живет на улице Круа-де-Пти-Шан, куда госпожа де Шеврез сегодня вечером носила письма Мазарини, которые она хочет продать.

– Боже мой, боже мой! – прошептал Фуке, вытирая струившийся по лбу пот.

– Теперь вы начинаете понимать?

– Что я погиб? Да.

– Вы не находите, что стоит немного менее твердо держать свое слово, чем Регул?

– Нет, – сказал Фуке.

– Упрямые люди, – пробормотал Арамис, – всегда так устраиваются, что ими восхищаются.

Фуке протянул ему руку.

В этот момент на прекрасных черепаховых часах с золотой резьбой, стоявших на консоли против камина, пробило шесть часов утра.

В передней заскрипела дверь, и Гурвиль, подойдя к кабинету, сказал:

– Господин Ванель спрашивает, может ли монсеньер принять его?

Фуке отвел глаза от глаз Арамиса и ответил:

– Просите господина Ванеля войти.