Читать книгу Сорок пять. Часть вторая, третья - Александр Дюма - Страница 4

Удалить очевидца, которого Маргарита считала гораздо более сведущим, чем он сам признавался, было победой или, скорее, залогом безопасности королевы. Маргарита, как мы сказали, считала Шико довольно ученым, а наедине с мужем она могла свободно менять смысл латинских слов, дополняя их примечаниями, которых не придумают все земные схоласты.

Итак, Генрих и его жена имели удовольствие остаться наедине. На лице короля не было ни тени беспокойства, никакого признака угрозы. Решительно король не знал латыни.

– Государь, – первой нарушила молчание Маргарита, – я жду ваших вопросов.

– Это письмо очень вас занимает, друг мой. Стоит ли из-за него тревожиться?

– Государь, это письмо должно было бы иметь следствием своим важные перемены: короли не посылают друг к другу послов без важных причин.

– Ах, оставим их – и послов и посольство, друг мой. Лучше скажите: не предполагаете ли вы устроить сегодня вечером что-нибудь вроде бала?

– Предполагаю, государь, – отвечала изумленная Маргарита, – но только ничего необыкновенного – вы знаете, мы танцуем почти каждый вечер.

– А я отправлюсь завтра на охоту, на великую охоту.

– А!

– Да, на охоту за волками.

– Каждому свое удовольствие, государь: вы любите охоту, я – балы. Вы охотитесь – я танцую.

– Да, мой друг, – Генрих вздохнул, – и поистине в этом нет ничего дурного.

– Конечно, но вы, ваше величество, произнесли это со вздохом.

– Выслушайте меня.

Маргарита вся обратилась в слух.

– Меня беспокоит…

– Что беспокоит вас, государь?

– Молва.

– Молва? Ваше величество беспокоит молва?

– Что ж, это легко объяснимо, в особенности если эта молва может причинить неприятность вам.

– Мне?

– Да, вам.

– Государь, я вас не понимаю.

– Вы ничего не слышали? – произнес Генрих тем же тоном.

Теперь Маргарита действительно испугалась: она решила, что это новый способ нападения со стороны супруга.

– Я самая нелюбопытная из всех женщин, государь, и не слушаю никогда, что шепчут мне на ухо. Впрочем, я так мало обращаю внимания на слухи, что, даже когда до меня что-то доходит, затыкаю уши.

– Так ваш совет – пренебрегать этой молвой, этими слухами?

– Непременно, государь, короли в особенности должны презирать их.

– Почему короли в особенности?

– Потому, что наши имена можно услышать во всех пересудах, и было бы слишком хлопотно принимать все близко к сердцу.

– Чудесно! Я думаю, вы правы, мой друг, и готов привести превосходный случай для приложения вашей философии к жизни.

«Наступает решительная минута!» – подумала Маргарита и, призвав все свое мужество, довольно твердым тоном заявила:

– Очень приятно, государь.

Генрих начал как кающийся, которому приходится признаваться в тяжком грехе:

– Вы знаете, как занимает меня участь Фоссез?

– А! – воскликнула Маргарита, видя, что речь не о ней самой, и переспросила: – Маленькой Фоссез, вашего друга?

– Да, – отвечал Генрих все тем же тоном, – маленькой Фоссез.

– Моей фрейлины?

– Вашей фрейлины.

– Вашей страсти, вашей любви?

– Ну вот! Вы начинаете повторять один из тех слухов, которые сейчас осуждали.

– Правда, государь, – Маргарита улыбнулась, – смиренно прошу у вас прощения.

– Друг мой, вы правы – молва лжет часто, и нам, королям, в особенности необходимо превратить эту теорему в аксиому… Помилуй бог! Кажется, я заговорил по-гречески! – И Генрих захохотал от души.

Маргарита в этом шумном смехе и особенно в лукавом взгляде, его сопровождавшем, прочла насмешку. Беспокойство опять закралось в ее душу.

– Так, Фоссез?..

– Фоссез больна, друг мой, и доктора не понимают ее болезни.

– Это странно, государь. Фоссез, которая, по словам вашего величества, осталась такой же чистой; Фоссез, которая, как я от вас слышала, сопротивлялась бы королю, если бы король говорил ей о своей любви; Фоссез – этот цветок чистоты, этот прозрачный кристалл – должна позволить взору науки проникнуть в глубину ее радостей и горестей!

– Увы, теперь это не так! – печально произнес Генрих.

– Как! – вскричала королева в злорадном порыве, ибо даже самая снисходительная женщина не устоит перед искушением уколоть другую женщину. – Фоссез уже не цветок чистоты?!

– Я этого не сказал, – сухо отвечал Генрих. – Сохрани меня бог обвинять кого-нибудь. Я говорю, что дочь моя Фоссез впала в болезнь, которую хочет скрыть от своих медиков.

– Положим, от медиков, но не от вас, ее поверенного, ее отца… Это мне кажется странным.

– Я знаю не более других, друг мой. – Генрих опять ласково улыбался.

– Итак, государь, – Маргарита по обороту, принятому разговором, поняла, что преимущество на ее стороне и прощения ждут от нее, а не она должна его вымаливать, – объяснитесь: я не знаю, чего желает ваше величество.

– Ну, что же, если хотите, я расскажу вам все.

Маргарита сделала движение, показавшее, что она готова слушать.

– Надо бы… – продолжал Генрих. – Но нет – это значит требовать от вас слишком много, друг мой…

– Говорите, государь, говорите.

– Надо бы вам навестить дочь мою Фоссез.

– Мне навестить эту девушку, которую все называют вашей любовницей, чего вы и сами не отрицаете?!

– Тише, тише, друг мой! Клянусь честью, подобными восклицаниями вы можете вызвать скандал, и я не знаю хорошенько, не доставите ли вы этим удовольствие французскому двору, потому что в письме моего брата Шико читал: «quotidie scandalum», что даже такому неучу, как я, понятно: «каждодневный скандал».

Маргарита вздрогнула.

– Для этого не надо знать по-латыни, это почти по-французски, – заключил Генрих.

– Но, государь, к кому могут относиться эти слова?

– Вот это-то для меня и загадка. Но вы поможете мне, друг мой, – вы так хорошо знаете языки.

Маргарита покраснела до ушей, тогда как Генрих, опустив голову, с рукой возле лба, казалось, искал, к кому из его придворных могло относиться quotidie scandalum.

– Хорошо, – проговорила королева, – вы хотите ради нашего примирения принудить меня к унизительному поступку. Во имя этого я повинуюсь.

– Благодарю, друг мой, благодарю.

– Но какая цель этого посещения?

– Самая простая.

– Надо же мне ее знать, если я не могу догадаться.

– Вы найдете Фоссез среди фрейлин, в постели, в их комнате. Эти женщины, вы знаете, очень любопытны и болтливы и могут довести ее до крайности.

– Стало быть, она боится чего-нибудь?! – воскликнула Маргарита с удвоившимся гневом и ненавистью. – Она хочет укрыться от них?..

– Не знаю. Знаю только, что ей необходимо покинуть комнату фрейлин.

– Если она хочет скрыться, так на меня ей нечего рассчитывать. Я могу смотреть сквозь пальцы на некоторые вещи, но никогда не стану соучастницей. – Маргарита ждала, какое действие произведут эти слова.

Но Генрих, казалось, ничего не слышал: он опустил голову и принял тот задумчивый вид, который поразил Маргариту за минуту перед этим.

– Margota, – говорил он. – Margota cum Turennio. Вот странное соединение двух имен – Margota cum Turennio.

Маргарита теперь побагровела.

– Клевета, государь! – воскликнула она. – Вы повторяете клевету!

– Какая клевета? – произнес Генрих самым естественным тоном. – Разве вы считаете это клеветой? Просто одна фраза из письма моего братца пришла мне на память: «Margota cum Turennio conveniunt in castello nomine Loignac». Решительно надо заставить кого-нибудь перевести это письмо.

– Оставьте эту игру, государь. – Маргарита содрогнулась. – Скажите мне прямо: чего вы от меня ждете?

– Я желаю, чтобы вы отделили Фоссез от прочих фрейлин и, поместив ее в особую комнату, прислали ей скромного, неболтливого врача, например хоть вашего.

– О, теперь я вижу, в чем дело! – воскликнула королева. – Фоссез, хваставшаяся добродетелью, готовится произвести на свет плод своей любви!

– Я не говорю этого, друг мой, не говорю. Это вы утверждаете.

– И утверждаю справедливо, государь! Исправляйте сами ошибки Фоссез! Вы ее сообщник, это ваше дело: не невинная, а преступная, она должна быть наказана.

– «Преступная»! Вы мне напоминаете опять это ужасное письмо.

– Каким образом?

– Да ведь «преступный» по-латыни nocens, так?

– Да, nocens.

– Ну а в письме сказано: «Margota cum Turennio, ambo nocentes, conveniunt in castello nomine Loignac». Боже мой, как жаль, что мои познания не так богаты, как тверда память.

«“Ambo nocentes”…– повторила про себя Маргарита, сделавшись бледнее своей кружевной манишки. – Он понял, понял все!»

– «Margota cum Turennio ambo nocentes». Какого черта хотел сказать мой братец этим ambo? – немилосердно продолжал Генрих Наваррский. – Помилуй бог! Мой друг, странно, что при ваших познаниях вы до сих пор не объяснили мне значения этой фразы.

– Государь, я имела уже честь сказать вам…

– Э, черт возьми! – прервал король. – Вон Туренниус – один прогуливается под вашими окнами и смотрит вверх, как будто поджидая вас. Позову его сюда: он очень учен и, может быть, объяснит то, что я хочу знать.

– Государь, государь! – воскликнула Маргарита, вскакивая с кресла и складывая руки. – Будьте выше всех этих клеветников и сплетников Франции!

– Друг мой, в Наварре люди так же не снисходительны, как и во Франции. Кажется, вы сами сию минуту… были очень суровы в отношении бедной Фоссез.

– Я – сурова?!

– Вы забыли! Здесь, однако, мы должны быть снисходительны, сударыня. Мы ведем такую сладкую жизнь: вы – на своих балах, я – на любимой охоте.

– Да, да, государь, вы правы – будем снисходительны!

– О, я был уверен в вашей доброте, друг мой!

– Вы хорошо знаете меня, государь.

– Да. Итак, вы навестите Фоссез?

– Да, государь.

– Отделите ее от прочих фрейлин?

– Да.

– И никаких сиделок? Врачи скромны по своему положению, сиделки болтливы по привычке и по природе.

– Это правда, государь.

– И если, по несчастью, слухи справедливы и бедная девушка была действительно слаба и пала… – Генрих поднял глаза к небу, – что очень возможно: женщина слаба, говорит Писание…

– Что ж, государь, я женщина и умею быть снисходительной к другим женщинам.

– Ах, вы умеете все, мой друг, – вы поистине образец совершенства и…

– И?..

– Позвольте поцеловать ваши руки.

– Но знайте, государь, что я приношу эту жертву только из любви к вам.

– О, я знаю вас хорошо, и мой брат Генрих Третий, который наговорил вам так много лестного в своем письме, прибавляет: «Fiat sanum exemplum statim, atque res certior eveniet»[4]. Это, без сомнения, тот пример, который вы подаете теперь. – И Генрих поцеловал ледяную руку жены. Потом, остановясь на пороге, прибавил: – Обласкайте за меня Фоссез и займитесь тем, что вы обещали. Может быть, я не успею увидеться с вами до возвращения с охоты. Может быть, даже никогда… Эти волки – самые злые животные. Дайте я вас поцелую, друг мой. – Он поцеловал Маргариту почти с нежностью и вышел, оставив ее в изумлении от всего услышанного.