Читать книгу Цезарь - Александр Дюма - Страница 14

Вернемся же к Помпею, который к двадцати четырем годам уже дважды овдовел, и которого Сулла только что приветствовал титулом imperator, признавая оказанные им услуги.

Встал, это вполне понятно; но обнажил голову! Признайтесь, читатели, что вам, всегда видевшим римлян с непокрытыми головами, это кажется труднообъяснимым.

Римляне, за неимением шляп, – которые они, впрочем, иногда использовали, о чем свидетельствует знаменитая шляпа, которую Красс давал поносить греку Александру, – так вот, римляне, за неимением шляп, покрывали голову полой своей тоги, и эта одежда, обычно белая, замечательно защищала их от лучей италийского солнца. И так же, как мы снимаем шляпу в знак почтения к людям, которых встречаем, так же и римляне снимали с головы край тоги и обнажали голову.

Несмотря на величайшую кротость Помпея, его обвиняли в двух или трех убийствах, на какие Цезарь, его соперник во всем, и особенно в добросердечии, был бы неспособен.

Карбон, как известно, был одним из соперников Суллы. Помпей разбил его и захватил в плен. Если бы он убил его в тот же момент, когда тот был схвачен, никто не сказал бы ни слова и, возможно, все даже нашли бы это вполне естественным; но он заставил привести его – человека, трижды удостоенного звания консула! – закованным в цепи; он судил его с высоты своего трона, под ропот и одобрительные возгласы толпы, и велел казнить, не дав ему иной отсрочки, как только чтобы справить естественные надобности.

Он сделал то же самое с Квинтом Валерием, выдающимся ученым, которого он схватил, заставил побеседовать с ним, а потом хладнокровно отправил на казнь, вытянув из него все, что он хотел знать. Что же до титула Великий, то его тоже дал ему Сулла, когда приветствовал его по возвращении из Африки, точно так же, как за четыре или пять лет до того он пожаловал ему титул imperator.

Помпей, надо отдать ему должное, поначалу побоялся присовокупить этот эпитет к своему имени. Поспешим оговориться, что причиной этого была отнюдь не его скромность, а боязнь задеть обидчивый народ Рима.

Затем, позднее, после смерти Сертория и испанской кампании, он решил, что этим титулом другие называют его уже достаточно давно, чтобы и он сам обрел право называться им. И он взял его, и в своих письмах и указах стал именовать себя ПОМПЕЙ ВЕЛИКИЙ.

Это правда, что над тем, кого Сулла назвал Magnus, то есть Великий, было еще два человека, каждому из которых народ дал прозвание Величайший, Maximus; одним из них был Валерий, примиривший народ с сенатом; другим – Фабий Рулл, изгнавший из этого сената нескольких сыновей вольноотпущенников, которые добились избрания в сенаторы за счет своего богатства.

Впрочем, Сулла вскоре испугался этого величия, которое он сам сотворил, и этого успеха, который он сам взлелеял.

Возвратившись в Рим после той большой войны в Африке, Помпей попросил о триумфе; но Сулла воспротивился этому. Право на триумф предоставлялось только консулам или преторам.

Даже первый Сципион не посмел просить о нем после своих испанских побед над карфагенянами, поскольку он не был ни претором, ни консулом. Сулла уверял его, что он опасается, как бы весь Рим не осудил его, если он пожалует триумф молодому безбородому юноше, и как бы ему не сказали, что он не уважает никаких законов, если ему хочется потакать капризам своих любимцев. Но Помпей разглядел истинную причину отказа под покрывающей его золоченой оболочкой.

Мысль о том, что Сулла противится его триумфу только потому, что начинает его побаиваться, удвоила его упрямое желание его получить. И когда Сулла заявил ему, что если он будет упорствовать в своем желании получить триумф, то он, Сулла, выступит против этого триумфа, он сказал Сулле прямо в лицо:

– Берегись, Сулла, ведь больше людей любит восходящее солнце, чем солнце заходящее.

Сулла, как и Цезарь, был туговат на ухо: он не разобрал ответа Помпея.

– Что он говорит? – спросил диктатор у своих соседей.

Те, кто сидел рядом с ним, передали ему его слова.

– О! что ж, если он так хочет этого, – ответил Сулла, – пусть получит свой триумф!

Но Сулла был отнюдь не единственным, кто возражал против этого потворства гордыне победителя Карбона, Домиция и Сертория. И в сенате, и среди всадников прошел ропот. Помпей услышал его.

– А! раз так, – сказал он, – я прошествую с триумфом не так, как мои предшественники, – на колеснице с впряженными в нее лошадьми, а на колеснице, которую повлекут слоны!

В самом деле, во время своей кампании в Африке Помпей сказал:

– Раз мы пришли сюда, мы должны победить не только людей, но и здешних свирепых животных.

После чего он начал охоту на них и добыл изрядное количество львов и слонов; кроме того, он получил более сорока слонов от покоренных им царей; так что для него не было ничего проще, чем впрячь четверых из этих зверей в свою триумфальную колесницу.

Их впрягли; но когда они уже были готовы войти в Рим, оказалось, что ворота чересчур узки. Помпею пришлось отказаться от слонов и вернуться к лошадям.

Разумеется, несмотря на свой возраст, – ему скоро исполнялось сорок лет, – Помпей, если бы он стал добиваться принятия его в сенат, был бы избран.

Римляне, если закон противостоял какому-либо из их желаний, и если они были достаточно влиятельны, чтобы осуществить это желание несмотря на закон, обладали одним из самых гениальных способов действовать несмотря на этот закон: они отменяли его на год. Это называлось сном закона. Пока закон спал, честолюбие бодрствовало и делало все, что ему было угодно.

Помпей же нашел большее удовлетворение своей гордыне в том, чтобы получить триумф, оставаясь простым генералом, чем сделаться сенатором. Он отпраздновал свой триумф, оставаясь в рядах всадников.

Но Сулла не забыл, что Помпей получил свой триумф вопреки его воле. Когда затем Помпей сделал для другого то, что он не пожелал сделать для себя, то есть добился для Лепида консулата, Сулла встретил его однажды на площади и остановил его.

– Юноша, – сказал он, – я вижу, ты горд своей победой; не правда ли, очень почетно и лестно добиться своими интригами среди народа того, что Катул, один из самых доблестных граждан Рима, был назначен консулом лишь после Лепида, злейшего из людей?… Впрочем, – добавил он с жестом угрозы, – я предупреждаю тебя, чтобы то не почивал, но бдительно следил за своими делами, потому что ты сотворил себе соперника, который сильнее тебя!

С этого дня Сулла действительно совершенно сбросил Помпея со счетов, настолько, что когда Сулла умер, и его завещание было вскрыто, там не только не нашлось ничего для Помпея, но не было даже ни одного упоминания о том, кому завещатель некогда пожаловал титул imperator и прозвание Magnus.

Но Помпей, будучи настоящим государственным мужем, не выказал ни малейшего огорчения по поводу такой забывчивости, и когда Лепид и некоторые другие захотели помешать не только захоронению Суллы на Марсовом поле, но и тому, чтобы его похороны были публичными, Помпей сам взялся за управление похоронной церемонией и воздал Сулле последние почести.

Более того: предсказание Суллы сбылось вскоре после его смерти, и когда Лепид воспользовался положением, которое создал ему Помпей, для разжигания в Риме волнений, Помпей встал рядом с Катулом, который представлял честную часть сената и народа, но которому было ближе скорее гражданское руководство, чем командование армией; Помпей пришел к нему на помощь со своим мечом.

Эта помощь была очень значительной. Лепид при помощи Брута – отца того Брута, который потом вместе с Кассием должен будет убить Цезаря, – захватил основную часть Италии и кусок Цизальпинской Галлии.

Помпей выступил против него, отобрал у него большую часть городов, взял Брута в плен и так же, как когда-то Карбона и Квинта Валерия, убил его руками Геминия, не потрудившись даже произвести над ним суд.

За этой победой последовали победы над Серторием, Спартаком и пиратами. В этой последней войне Помпей был облечен такой властью, какой никто до него не обладал, и сделался настоящим царем над морем.

Здесь мы покинули его и, выходит, сюда же нам следует вернуться, чтобы следовать за ним до момента возвращения Цезаря из Испании.