Читать книгу Хроника СССР: жизнь в нём и возле него. 1911—1983 годы - Александр Дзиковицкий - Страница 4

Читайте, завидуйте, я —

Гражданин Советского Союза.

Владимир Маяковский.

«Стихи о советском паспорте».

23 января 1912 года в семье служащего (не чиновника) железнодорожного ведомства Ивана Францевича Дзиковицкого и его жены Анастасии Ивановны родился пятый ребёнок. Произошло это событие в городе Казатине Киевской губернии – крупной узловой станции Юго-Западной железной дороги, где в то время служил отец новорожденного.

Согласно архивной справке из Винницкого областного архива №07—526/6 от 15.07.2021 г. «В метрической книге о рождении по Вознесенской церкви станции Казатин Бердичевского уезда Киевской губернии за 1911 год есть запись №7 о крещении 02 февраля 1911 года сына по имени Геннадий, который родился 23 января 1911 года.

Родители: Бердичевского уезда местечка Махновки мещанин Иван Францевич Дзиковицкий и его законная жена Анастасия Ивановна, оба православного вероисповедания.

Восприемники: г. Киева мещанин Константин Иванович Вдовиченко и жена псаломщика с. Волчинец Бердичевского уезда Мария Ивановна Брояковская».

Так как все остальные дети были девочками, появление мальчика для Ивана Францевича было действительно праздником и наследнику с самого появления на свет уготовано было стать наиболее балуемым в семье ребёнком. Назвали его официально Геннадием, но в семье звали Геничкой, Геней. На прилагаемом здесь фото – маленький Геня в 1913 году.

Вскоре после знаменательного для семьи события Иван Францевич оставил прежнюю службу и со всей семьёй переехал в Бердичев. Жили здесь Дзиковицкие сперва у Савиовских, а затем в небольшом двухэтажном домике на Пушкинской улице, принадлежавшем новому начальнику Ивана Францевича председателю Съезда мировых судей Алексею Ивановичу Барабашу, который занимал вместе с женой Марией Ивановной верхний этаж. Дзиковицкие снимали нижний этаж за исключением небольшой комнатки с отдельным входом, в которой жила старуха-еврейка, разговаривавшая со смешным акцентом и державшая маленькую собачку.

Семья Дзиковицких была православной, мать даже, по семейному преданию, происходила из потомственной священнической среды, и соблюдение обрядов было обязательным и для взрослых и для детей. Перед едой всегда читалась молитва, по выходным все ходили в церковь. Вечерами, после дневных забот, мама часто устраивала детям какие-нибудь литературные развлечения – читала им что-нибудь вслух, например, детский журнал «Светлячок», специально выписывавшийся для младших. Но вообще Анастасия Ивановна была болезненной женщиной и не всегда могла уделять детям достаточно внимания.

Отец любил детей немногословной, мужской любовью. Он не позволял себе слишком открыто выказывать свои чувства, и для детей он был непререкаемым авторитетом. Они боялись отцовского неудовольствия и беспрекословно слушались его.

Вскоре после рождения маленькой сестрички Маруси, 19 июля 1914 года, началась Мировая война. Этот день запомнился маленькому Гене как какой-то праздник, на который его взял с собой отец. Шли люди большими колоннами, играла музыка, но больше всего поразила воображение мальчика фигура городового полицейского, который в белом мундире, с шашкой на боку, с большими усами и огромным животом показался Гене если не царём, то, по крайней мере, кем-то близким к нему.

Барабаши приняли большое участие в жизни семьи Дзиковицких и отношения между теми и другими были очень дружественными. Маленький Геня любил подниматься на второй этаж, где от всего веяло какой-то загадочностью и разжигало любопытство. Иногда вместе с собой он тащил туда младшую сестрёнку Марию, родившуюся 7 июня 1914 года и названную в честь Марии Ивановны. Взобравшись по крутой лестнице, Геня и Маруся попадали в другой мир – тишина, полумрак, много ковров и тёмного бархата. Посреди комнаты, сидя в кресле с книгой в руке, сидела хозяйка – полная, малоподвижная и добрая женщина. Она откладывала книгу в сторону, тушила папироску, которую курила во время чтения, и начинала ласково о чём-нибудь разговаривать с детьми. Пообщавшись так какое-то время, она перед уходом Гени, в продолжение всего «визита» не выпускающего из своей руки руку сестрёнки, если только хозяйка не брала её к себе на колени, обоих чем-нибудь угощала. Хозяин, Алексей Иванович, который так же, как и отец детей, много времени проводил вне дома, внушал несколько иное чувство. Хотя он очень хорошо относился к детям Дзиковицких, но в своём судейском мундире с позументами он выглядел так строго, что Геня с Марусей немножко побаивались его даже без мундира.

* * *

Затем мама заболела, она много дней лежала в отдельной, затемнённой чёрными шторами комнате, и к ней ходили, ходили, ходили врачи… Тогда на какое-то время приехала бабушка, мать Анастасии Ивановны, которую звали Марфой Никифоровной. С внучками и внуком она почти не общалась, и дети запомнили её очень слабо, в основном тем, что она была довольно капризной особой, требовавшей от отца покупать ей шоколад, как он покупал, по совету врачей, для Анастасии Ивановны.

Семейный любимец Геня был шустрым и проказливым мальчишкой, любил шумные, с визгом и криками, игры, кого-нибудь подразнить, подёргать. Он постоянно обижал своих сестёр, из числа, конечно, младших, и потому часто выслушивал родительские наставления. Кто-то из родных, возможно дедушка Францишек Янович или Ливерские, даже дал Гене прозвище «Бандзюшек» (по-польски – «маленький бандит»), которое настолько крепко к нему прилепилось, что даже спустя десятки лет его сёстры временами вспоминали об этом. Во время маминой болезни дома хулиганистому малышу приходилось сдерживаться и он бежал выплеснуть свою энергию на улицу.

После няни бабки Ульяны для помощи в уходе за детьми была нанята новая прислуга – Ганна, которая поселилась у Дзиковицких вместе с дочкой Люсей. Эта Люся была нескладной, глуповатой и неуклюжей девочкой, и младшие Дзиковицкие, предводительствуемые своим вожаком в подобных жестоких детских играх, приставаниями доводили бедную девочку до слёз. И хотя сами пугались, видя плачущую Люсю и ожидая отцовского наказания за это, в следующий раз опять не могли удержаться от такой «забавы».

Вскоре по делам службы отец выехал из города в уезд, в село Погребище, и в Бердичеве стал появляться лишь наездами. Шёл 1915 год и на фронте положение русской армии было тяжёлым, линия фронта всё ближе придвигалась к Бердичеву и, в один из приездов Ивана Францевича домой, семья стала паковать свои пожитки, собираясь эвакуироваться вместе с Барабашами на восток. Геня запомнил, что квартира стала похожа на вокзал – везде стояли ящики, коробки, чемоданы…

Но, несмотря на окружающую серьёзную жизнь взрослых, Геня оставался всё тем же сорванцом.

Из писем отца к матери того времени.

13 августа 1915 года: «Шурочку, Геничку и Марусю целую и желаю как вас всех, так и их видеть скорее в добром здравии и прошу их слушаться мамусю и не баловаться, а я за это привезу гостинцы».

1 января 1916 года: «Прошу Геню поменьше баловаться и слушать во всём мамусю».

3 февраля 1916 года: «Я думаю, что Геничка уже теперь будет хороший мальчик, не будет ссориться с сестрёнками, и во всём будет слушать мамусю, и не будет её раздражать своими проказами, за что я всем привезу гостинца» (Переписка Ивана Францевича и Анастасии Ивановны Дзиковицких).

* * *

В начале лета 1916 года, когда врачи посоветовали Анастасии Ивановне для поправки здоровья поселиться в сельской местности, было решено отправиться жить вместе с детьми к Ивану Францевичу в Погребище.

Отец, готовясь принять семью, занял поначалу помещение у какой-то еврейки, но в скором времени снял половину огромного дома у одной зажиточной хозяйки. Сын её находился в действующей армии, но потом стало известно, что он дезертировал. Хозяйка постоянно варила самогон на продажу. Ради шутки она часто предлагала пятилетнему Гене: «Паныч, хочешь выпить немного?». Геня, конечно, отказывался, зная, что это нехорошо, а хозяйка беззлобно смеялась.

Так как шло лето и во всех учебных заведениях были каникулы, в Погребище приехал старший сын местного священника отца Иакова. Он учился на врача и потому с видом превосходства за своё умение и небрезгливость, показывал детям Дзиковицких, с которыми позволял иногда себе общаться, как надо препарировать «по-научному» лягушек. Геня с любопытством смотрел на его ловкие действия. Зато старшие сёстры всегда начинали поднимать страшный визг от страха и отвращения.

Приехали в Погребище на каникулы также двое сыновей местного богача – владельца мельницы, учившиеся в кадетском корпусе. Старшим сёстрам они показались очень привлекательными мальчиками, им нравилась почти взрослая кадетская форма ребят. Но, по-детски боясь показать свою симпатию, озорные девочки, завидев сыновей владельца мельницы, часто начинали их дразнить, прямо не давали им прохода, сыпали колкостями и насмешками, где-то выискали стишок-дразнилку:

Мальчиков, которые были старше девочек и держались довольно независимо, очевидно, не догадываясь, что так выражается симпатия к ним, всё это сильно задевало. Однажды они пришли даже к Ивану Францевичу пожаловаться, но дочери узнали об этом и, опасаясь отцовского наказания, убежали и спрятались на старом кладбище за речкой. Там и просидели они, боясь, что их найдут, до самого вечера. Тогда только, в надежде, что отец уже не так сильно сердится, и страшась оставаться вне дома на всю ночь, они послали на разведку домой младшего братика Геню, а затем пришли и сами.

Осенью 1916 года старшие сёстры Зина, Клава и Женя уехали в Бердичев одни, так как уже начинались занятия в гимназии. Там, в городе, они снимали под жильё квартиры то у одних, то у других людей, а остальные члены семьи оставались в Погребищах.

Здоровье мамы опять ухудшилось. Ей сделали операцию, но неудачно. 22 января 1917 года Анастасии Ивановны не стало…

А потом началась революция.

Вскоре в Погребище приехал младший брат Ивана Францевича и остался жить с детьми. Отец уехал зачем-то в Бердичев. Потом папа время от времени приезжал, но снова уезжал, а дядя Павлуша оставался с детьми постоянно. Он оказался добрым и хорошим человеком. Гене, как и другим детям, дядя понравился. Дядя Павлуша рассказывал, как он был на войне моряком на крейсере на Балтийском море, как однажды его корабль подорвался на немецкой морской мине и из всей команды спаслось только двое – сам дядя и один канонир, которого дядя Павлуша, будучи раненым и контуженным, сумел вытащить на себе на берег. Лицо дяди от контузии несколько перекосилось, но это было едва заметно и совсем его не портило. После этого случая Павла Францевича демобилизовали из армии. Однако автору так и не удалось найти архивного подтверждения этим рассказам. Возможно, он просто развлекал детей выдуманными или сильно приукрашенными приключениями в объяснение своей контузии. Которая, несомненно, с ним произошла.

Мне удалось найти фотографию так любимого детьми дяди. Павел Францевич изображён на ней сидящим на стуле, опершись правой рукой о столик. Шикарные усы с загнутыми вверх кончиками – по моде того времени. Блестят начищенные ботинки. Строгий костюм и какое-то украшение на левом лацкане сюртука – видно с первого взгляда, что человек пришёл в фотографический салон почти как на праздник. Наверняка в обычной жизни он не столь тщательно приводил себя в такой «парадный вид».

Здесь я привожу найденную мною фотографию, не только показывающую, как выглядел дядя Павлуша, но и прекрасно иллюстрирующую распространённый стиль мужского гражданского костюма начала ХХ века. Фотографию, которая, на мой взгляд, как бы наполнена духом того времени и той давно ушедшей от нас жизни.

* * *

В конце лета в Погребище происходили волнения среди крес-тьян. Была подожжёна та самая мельница, которой владел отец мальчиков-кадетов. Геня запомнил огромное зарево во всё ночное небо и столбы взметавшихся искр на дальней окраине села. Тогда сгорело, как говорили, очень много муки.

Осенью 1917 года Геню в возрасте шести с половиной лет определили в первый класс местной земской школы. Учитель, преподававший большинство предметов и бывший чем-то вроде директора, отличался строгостью. Нерадивых учеников за игры во время урока он бил по пальцам длинной деревянной линейкой, ставил в угол классной комнаты на колени, насыпав предварительно на пол горох или ещё чего-нибудь, чтобы было больнее стоять. Подзатыльники и затрещины вообще считались делом обычным. Однако Геню он не трогал. Наверное, это потому, что он хорошо был знаком с его отцом, с которым ещё в прошлом году вместе проводил время. К тому же Геня не был похож на остальных детей – простых крестьянских ребятишек, да и учился он весьма прилежно. Природные способности, знакомство с печатным словом ещё в семье, прекрасная память давали Гене преимущество над соучениками, хотя он и был среди них самым младшим. С того времени, выучив много довольно длинных стихотворений и, даже, поэм, таких, к примеру, как «Евгений Онегин» Пушкина, Геня помнил их и мог прочитать на память почти дословно до самого конца своей жизни. Уроки «Закона Божьего», которые проводил упоминавшийся уже священник отец Иаков, также не представляли никакого труда для Гени, так как тут нужна была одна только память. Хорошо относилась к мальчику учительница Неонила Макарьевна Сисецкая, уделявшая способному малышу много времени. К сожалению, жизнь Гени сложилась так, что возможностей развить и применить свои способности у него не было.

* * *

В октябре в Петрограде в результате большевистского переворота было свергнуто Временное правительство. Начиналась междоусобная Гражданская война. В это неспокойное время Иван Францевич решил забрать детей в Бердичев, поближе к себе. В конце февраля 1918 года дети под присмотром дяди Павлуши возвращались из Погребищ назад.

На транспорте уже была сильная разруха, вагоны переполнены и неотапливаемы. Маленькая Маруся совсем замёрзла и только шевелила пальчиками, как ей посоветовали старшие. В разбитые во многих местах окна влетал морозный ветер. На станции Казатин была пересадка. Здесь Геня впервые увидел петлюровцев. Все в красивых бараньих папахах со шлыками, в башлыках, вооружённые винтовками и пистолетами, они собрались в станционном буфете и выпивали. Были они уже навеселе и потому громко с бесшабашной удалью и присвистами пели:

По приезде в Бердичев Дзиковицкие поселились в доме, примыкавшем вплотную к железнодорожной станции.

В апреле 1918 года на Украине власть перешла в руки генерала бывшей царской армии Скоропадского, провозглашённого гетманом Украины. Из этого периода Геня запомнил распевавшуюся в городе на мотив популярного тогда «Яблочка» песенку:

Звучит это по-русски не совсем гладко, но на той смеси русского языка с украинским, на какой тогда говорил народ в городах Украины, это звучало и своеобразно, и певуче…

Присутствие немцев также осталось в памяти. Как-то недалеко от дома, где жила семья Дзиковицких, немецкие солдаты тянули телефонную линию. Они вкапывали в землю столбы и крепили на них провод. Когда солдаты, почему-то не закончив работу, ушли, Геня заметил, что между двумя столбами провод ещё не натянут и провисает почти до самой земли. Геня увидел возможность развлечения и стал раскачиваться на проводе как на качелях. В это время подошедший незаметно сзади солдат неожиданно шлёпнул мальчика. Геня страшно перепугался и окаменел, не зная, что предпринять. Немец же, поругавшись по-своему, отвёл мальчика домой и ушёл.

В ноябре 1918 года в Германии произошла революция и немецкие войска стали отступать с Украины. Опять в город попеременно вступали то войска петлюровцев, то большевиков. В доме Дзиковицких квартировали солдаты враждующих сторон. Один раз, когда после ухода петлюровцев в доме поселились красноармейцы, ими были замечены оставленные на полке прежними квартирантами патроны. Тут же они схватили Ивана Францевича, обвинили его в связях с контрреволюцией, и вывели во двор, собираясь тут же расстрелять. Геня хорошо запомнил, как все они, дети, выбежали на улицу и валялись в ногах у солдат, плача и умоляя не убивать папу… Может, именно эти детские слезы спасли Ивана Францевича и не произошло расстрела «многодетного буржуя»…

Летом 1919 года семья переехала в другой дом – на улицу Ма-ховую. Бывшая учительница земской школы в Погребище, жившая теперь в Бердичеве, приходила сюда, как и в прежний дом, и по собственному желанию занималась с Геней, готовила с ним задания.

Осенью 1919 года Геня, ослабленный хроническим недоеданием, заболел тифом, повально косившим тогда людей. Около полугода провалялся он в постели, не видя ничего и никого вокруг и лишь изредка приходя в сознание. Несколько раз был уже на грани смерти.

Кажется, это было в то время. Отец был арестован. Товарищ Присяжнюк, старый знакомый Ивана Францевича по Погребищам, стал при советской власти большим человеком – то ли начальником городской ВЧК, то ли милиции. Генины сёстры видели причину ареста в первую очередь в том, что они когда-то дразнили дочку прислуги и говорили потом Гене, что Присяжнюк решил отомстить за это. И если бы не помощь дальнего родственника, дяди Франека Карбовского, как считали дети, папа был бы расстрелян.

В апреле 1920 года Геня сумел победить болезнь и медленно пошёл на поправку. Как раз в это время «начальник» Польского государства Юзеф Пилсудский организовал «поход на Киев» с целью восстановления былой Речи Посполитой на федеративных началах. 25 апреля войска поляков пошли в наступление, быстро продвинулись и в мае уже взяли Киев. Присутствие их было кратковременным, но Гене запомнился такой эпизод. В доме квартировали три польских солдата. Когда Геня впервые после болезни вышел на солнечный двор, то увидел, как один из этих солдат, самый молодой, прибил скобой к столбу, стоявшему во дворе, патрон от винтовки и, приставив к капсюлю гвоздь, ударил по нему. Раздался выстрел, крик, и солдат, у которого оторвало два пальца на руке, залился кровью.

В июне 1920 года началось столь же стремительное контрнаступление Красной армии, каким прежде было отступление, и вскоре поляки оставили город и всё Правобережье.

* * *

В 1921 году на территории Украины отгремели последние залпы Гражданской войны и окончательно установилась советская власть. Гражданская война сильно подорвала экономический и человеческий потенциал города Бердичева. В период с 1917 по 1922 годы его население уменьшилось с 76.000 до 43.000 человек.

В связи с катастрофическим положением в хозяйстве страны, в 1921 году большевистским правительством была принята новая экономическая политика (НЭП), в соответствии с которой в целях восстановления хозяйства и экономики давался определённый простор капиталистической деловой активности, рыночным отношениям и ограниченному использованию наёмного труда. И хотя вскоре деятельность новых капиталистических хозяев стала постепенно ставиться во всё более стеснённое положение, экономика получила возможность роста.

Проведённое Советами ещё год назад анкетирование населения показало, что в России 86% молодёжи от 12 до 16 лет умеет читать и писать. Это значило, что молодые люди обучались грамоте ещё до революции. В 1921 году Геннадий поступил в Бердичевскую 7-летнюю школу, открытую теперь, при советской власти. Его сразу же приняли в четвёртый класс, так как один год обучения в Погребищенской школе и последующие занятия с Сисецкой дали ему достаточные для этого знания. Обучение и воспитание школьников проводились по-новому. Большое внимание уделялось их политическому образованию, вживлению в них, если можно так выразиться, новой морали. В отношении Гени это дало определённые плоды. Возможно, если бы не сталинский режим, он стал бы в будущем убеждённым коммунистом. Имея неплохую образовательную подготовку, живой ум и бойкость, Геня не испытывал трудностей в учёбе.

Отец его был постоянно занят делами и работой и Геня был предоставлен самому себе и улице. Целыми днями он развлекался с такими же пацанами, как сам: курил с ними тайком, дрался с мальчишками с других, «враждебных» улиц, бегал на городской рынок, где хитростями и уловками пытался добыть у торговцев хоть чего-нибудь из того, что можно было бы съесть: то он с видом потенциального покупателя примется обходить торговые ряды и снимать пробу с огурцов, помидоров, семечек и прочего, пока хозяева не раскусят его хитрость и не станут кричать, чтобы убирался этот «негодный мальчишка». То насобирает на улицах старого тряпья, костей, металлических обломков и, отнеся всё это старому тряпичнику, заработает свои собственные копейки, с которыми уже можно идти на рынок «законно».

Короче, жизнь у Гени могла бы считаться хорошей, если бы не постоянное желание есть и не конкуренты-беспризорники, наводнявшие Бердичев, как и вообще всю страну. В отличие от всех «домашних» детей, таких, как Геня, живущих в семье и дружащих и дерущихся по территориальному и национальному признаку (Геня входил в русскую компанию и дрался чаще всего с украинской), беспризорники были вне правил. Они не признавали никаких условий. Когда их было мало, они не ввязывались в драки с «домашними», но когда их оказывалось большинство – тут уж пощады не жди. Главным для них было не доказать своё физическое превосходство, а отнять у побеждённого всё, что можно продать или использовать самим.

Однажды у Геннадия беспризорники хотели отнять рубашку. Рубашка была новая и красивая. Отец мог бы здорово наказать, если бы Геня явился домой без неё. Он шёл по слабо освещённой улице и вдруг увидел человек пять бегущих прямо на него мальчишек-беспризорников. У Гени мелькнула мысль о возможной потере рубашки, он бросился навстречу, с разбега ударил одного, сбив его с ног, и побежал, не останавливаясь, к дому. У порога дома преследователи прекратили погоню. Зайдя в свою комнату, Геннадий увидел, что от сильного удара кулаком вся кисть вздулась и страшно болит. К врачам он не обращался, отцу тоже боялся показать и мужественно скрывал свою беду. Когда боль прошла и опухоль спала, оказалось, что костный выступ у основания указательного пальца правой руки как бы вдавился и в дальнейшем оставался таким всю жизнь.

Собственные, связанные с улицей и друзьями, мальчишеские интересы Гени, занятость и суровость отца, разный жизненный опыт и отношение к окружающей действительности, в определённой мере, как кажется, обусловили их духовное отдаление друг от друга. Отец не заводил откровенных разговоров с сыном, а Геня и не стремился к этому. Возможно также, что отец намеренно избегал таких разговоров. Геня был принят пионером в пионерскую организацию Бердичевского завода «Прогресс» и занятия с пионерами занимали его гораздо больше, чем контакты с отцом. Отсутствие разговоров с отцом и активность новой пропаганды – всё это вместе взятое оказало значительное влияние на формирование мировоззрения подростка.

* * *

Постепенно восстанавливалось полностью разрушенное хозяйство страны. И для Гени, как для многих миллионов его сверстников, идеалы будущей прекрасной жизни уже связывались с коммунизмом и деятельностью главного большевика СССР и всего мира – Сталина.

Не прилагая особых усилий, как я уже говорил, в 1925 году Геннадий получил свидетельство о неполном среднем образовании, бывшем в то время весьма редким среди его сверстников. Начитанного, живого и честного паренька в возрасте 14 лет комсомольская организация завода «Прогресс» приняла в свои ряды. В те времена комсомольцем мог стать далеко не каждый желающий. Такое право надо было заслужить, доказать, что ты можешь и хочешь быть «активным строителем нового общества». Очевидно, Геннадий проявил себя именно таким человеком.

По окончании учёбы надо было искать собственный источник средств существования, искать работу, хоть как-то помочь отцу, на руках которого находилась ещё младшая сестра Гени Маруся. Но работу найти было не так-то просто. Ещё не окончательно была восстановлена экономика страны, не были обеспечены работой даже демобилизованные красноармейцы, на биржах труда составлялись длинные списки безработных, ожидавших работы месяцами. Но иного пути не было, надо было идти регистрироваться в качестве безработного и ждать случая.

Первым делом для этого необходимо было оформить документы. Оформление их в то время, когда многие вообще не имели никаких письменных свидетельств, было довольно простым делом. Служащий, выписывавший документ, вносил в него все сведения со слов пришедшего и потому последний мог по собственной воле внести в свои анкетные данные любые изменения. В тех или иных целях эта возможность использовалась тогда многими. Проверять было некому и слишком сложно.

Тогда Геннадий впервые получил возможность увидеть и ощутить на себе тупость и самодовольное упоение властью советских чиновников. При заполнении его анкетных данных советский служащий дошёл до графы «национальность», которая впервые появилась в документах при большевиках. (В Российской империи такой графы вообще не было, писалось только вероисповедание). Геня ответил: «русский». Тут и проявил чиновник свою «революционную бдительность». Он повысил на мальчика голос: «У тебя польская фамилия и потому ты не можешь быть русским! Ты просто скрываешь, что ты поляк!». Геннадий, получивший по наследству от отца вспыльчивый характер, да ещё и не намявший об жизнь бока, возмутился: «Как хочешь, если желаешь, можешь записать меня поляком, а фамилию свою я скрывать не собираюсь!». Так и стал мальчик поляком, что в дальнейшем сильно повлияло на его судьбу.

Советская Россия находилась тогда в крайне напряжённых отношениях с Польшей, которая рассматривалась на Западе как заслон от большевизма. В условиях укрепления сталинского режима в стране и усиления репрессивности карательного аппарата, борьба с разными «вредителями», «шпионами», «врагами народа» принимала всё более повальный характер. И, как и при царях, поляки становились в числе первых жертвами чисток. И теперь, благодаря рядовому чиновнику, Геннадий получил первый урок политического просвещения: всё оставшееся до Великой Отечественной войны время, на всё это мрачное в истории страны 15-летие, Геннадий, по его собственным словам, «стал белой вороной». Но тогда, в 1925 году, он ещё не ощутил последствий, и, как бы то ни было, а на учёт в бирже труда он поставлен и когда-нибудь у него будет работа. Геннадий продолжал участвовать в мероприятиях, проводимых его комсомольской организацией, ходил на субботники и воскресники, присматривался к работе на заводе, зная, что работу ему, когда дойдёт очередь, дадут именно на «Прогрессе» – ведь он здесь постоянно проводит время, здесь его знают и видят.

Зимой 1926 – 1927 годов заболел отец. Обычная простуда перешла в воспаление спинного мозга, отец лежал и не только не мог встать, но даже перевернуться. Геня и сёстры ухаживали за ним, как могли: меняли и стирали бельё, кормили с ложечки. Летом, после полугодовой болезни, Ивана Францевича не стало, его похоронили, и надо было теперь без его помощи заботиться о себе и устраивать жизнь. Назначенная, как сироте, пенсия 10 рублей в месяц не могла обеспечить даже голодного существо-вания. Старшие замужние сёстры старались, конечно, помочь своим младшим брату и сестре, но их возможности были слиш-ком малы. Они сами еле могли прокормиться.

Геня с Марусей ходили на скромные обеды то к одной из них, то к другой, установив определённую очерёдность. Иногда Геня шёл с сестрёнкой к родным дядям – братьям отца Антону или Леониду. Они занимались сапожным и столярным ремеслом и считались нэпманами. Дядя Леонид, старший из них, был женат на Анне, носившей в девичестве фамилию Осадчая. Их семья была бездетной и потому сюда Геня с Марусей шли свободнее. А в семье дяди Антона росли три девочки – Юлия, Мария и Ефросиния. И сюда, естественно, детям идти было менее удобно. Государство уже довольно сильно ущемляло и давило налогами «частный сектор» и им тоже приходилось нелегко. Но, всё-таки, жили они пока ещё терпимо, и потому для Гени с Марусей посещение домов дядей было всегда праздником. По сохранившимся семейным преданиям, дядя Леонид умер в 1929 году, а дядя Антон – накануне большой войны, в 1940-м. Ходили Геня с Марусей «подкормиться» и в семью замужней старшей сестры Зинаиды, новая семья которой была богатой, но только когда совсем было невмоготу. Там чувствовалось неприязненное отношение к бедным родственникам со стороны её свекрови. Зинаида часто выносила брату и сестре еду тайком от матери мужа. Совесть, конечно, Геню мучила, ему было крайне неудобно сознавать себя нахлебником, и он старался не злоупотреблять здесь своими «визитами».

В феврале 1929 года Марусе было 14 с половиной лет, Геннадию – 18. Это был период позднего НЭПа – временного ослабления «удушающей любви» коммунистической власти к «трудовому народу». Это был канун развязывания большевиками новой гражданской войны, но теперь уже не против «белых», «зелёных», казаков и прочего «социально чуждого элемента», а против ни в чём не повинного обычного населения страны, в которой у власти оказались люди, вооружённые учением Маркса-Ленина-Сталина…

И тогда же был сделан снимок, который я привожу здесь. На фотографии запечатлены три человека: слева – Маруся, а справа – Геннадий Дзиковицкие. Изображение, конечно, не самого высокого качества, но всё же по нему видно, хотя бы в общих чертах, как тогда выглядели будущий мой дедушка и его младшая сестрёнка.

* * *

В результате настойчивых поисков Геня сумел найти себе небольшой приработок: он давал 2 урока в неделю, занимаясь с отстающими учениками-переростками, получая за это от их родителей по 3 рубля в месяц. Так он и жил с Марусей, снимая под жильё угол у одной бедной старушки.

Потом наступил так называемый период массовой коллективизации, когда крестьян стали насильно лишать собственного хозяйства и объединять в коллективные хозяйства – колхозы. Для России, где крестьянство оставалось преобладающей частью населения, сталинская линия на коллективизацию могла означать только одно: открытый террор меньшинства в отношении большинства. Крестьянина, всей своей жизнью, всем сознанием буквально «вросшего» в землю, прикипевшего кровью к коровушке и коню, если таковые имелись, в партийно-правительственных верхах решили освободить от этих «пережитков». Даже внутри руководства партии нашлись люди, ужаснувшиеся последствий. Ранее поддерживавшие Сталина во внутрипартийной борьбе, теперь они выступили против таких намерений, подписав тем самым собственный приговор. Из энциклопедического словаря: «В этот период открыто выступила антипартийная группа правых капитулянтов и реставраторов капитализма – Бухарин, Рыков, Томский и другие. Без разгрома этих предателей была бы невозможна победа социализма в деревне… Сталин разоблачил правых оппортунистов как врагов ленинизма, как агентуру кулака в партии».

Позже они были реабилитированы, но тогда их дискредитация только принесла Сталину новую славу «борца за чистоту рядов партии». Результаты же их выступления в защиту крестьянства – более чем скромные. Они только смогли задержать начало коллективизаторских репрессий до 1929 года. Возникает вполне естественный вопрос: зачем это всё было нужно Сталину, что он хотел от народа, за что его подвергал репрессиям?..

Из газеты: «Какое государство хотел выстроить Сталин? То, какое ему было нужно. Которым он мог управлять самовластно, народом которого мог помыкать. К этой цели он шёл, не считаясь буквально ни с чем, опираясь на послушное окружение и физически уничтожая ленинскую гвардию» («Размышления К. Симонова о И. В. Сталине»).

Но большинство беззаветно верило в этого кровавого «отца народа». Можно было быть недовольным каким-либо чиновником, но не Сталиным же! Можно было кому-то не доверять, но не Сталину же! Ни о чём не думай и не сомневайся – за всех всё знает товарищ Сталин. И люди верили сами и, главное, добровольно следили за верой других. Сколько душевных драм и трагедий произошло из-за этого. Да и не только душевных: невинные ни в чём, но отправленные по указке Сталина на смерть, они перед расстрелом кричали: «Да здравствует товарищ Сталин!»…

* * *

13 июня 1929 года Геннадий вступил на рабочий путь. За него ходатайствовала комсомольская организация завода «Прогресс» и биржа труда направила Геннадия учеником в модельный цех этого завода в так называемую «бронь», то есть место, занять которое мог не любой желающий (безработица ведь!), а только имеющий какие-либо заслуги. Такими заслугами у Геннадия были активное участие в комсомольских делах и работа на коммунистических субботниках. Хоть и небольшими были ученические деньги, но всё же жить стало гораздо легче.

Вскоре при заводе была открыта школа ФЗУ, то есть школа фабрично-заводского ученичества, всех новичков на заводе собрали и направили в неё для обучения профессии. В их числе был и Геннадий. Обучение «фабзайчат», как их называли, совмещалось с работой. Отлынивающих не было…

* * *

В 1929 году большевики начали репрессии против римско-католического духовенства на Украине. 25 мая 1929 года по групповому делу был арестован настоятель костёла в Погребище А. Ф. Рабалтовский. 26 октября арестован ксёндз костёла в Махновке Ю. С. Карпинский, который позже, в 1937 году, был расстрелян. Практически всё католическое духовенство Украины было вырвано из духовной жизни с корнем.

С конца 1929 года в деревнях стала широким фронтом разворачиваться коллективизация. Зажатый в государственные тиски НЭП уже находился при смерти. Города стали подключаться к производству сельхозмашин для начавших создаваться колхозов. Завод «Прогресс» тоже не остался в стороне. Он получал всё больше заявок на изготовление запчастей к сельскохозяйственным машинам, и часто, очень часто, «фабзайчата» вместе со своими наставниками работали допоздна (какой уж тут 8-часовой рабочий день!), а иногда оставались на ночь в цехе, устраиваясь спать на деревянных стружках.

Коллективизация проводилась, можно сказать без всякого преувеличения, зверски. Украинские крестьяне, которые привыкли работать на своей земле, прибегали к активным и пассивным формам сопротивления. Органы ГПУ (Главного политического управления, пришедшего на смену ЧК. – Примечание автора), занимаясь подавлением крестьянских восстаний, отмечали, что «кулацкое сопротивление коллективизации, начиная со второй половины декабря, постоянно нарастало, особенно усилившись за последнюю декаду января, которая прошла в обстановке под-готовки к ликвидации кулачества».

Начавшись в декабре 1929 года, в январе – феврале 1930 года восстания стали массовыми, охватившими всю Украину. В начале марта восстания и беспорядки, в частности, полыхали в 10 районах Бердичевской округи. На 1930 год пришёлся пик сопротивления слишком поздно прозревшего крестьянства – в СССР состоялись 13.453 массовых крестьянских выступления (в том числе 176 повстанческих), 55 вооружённых восстаний. В них участвовали почти 2,5 миллиона человек – в 2,5 раза больше, чем в Белом движении. Максимальное количество выступлений произошло на Украине, в Поволжье, на Северном Кавказе, в Центрально-Чернозёмной и Московской областях, в Сибири. Чекисты зарегистрировали за 1930 год 13.794 низовых теракта и 5.156 случаев распространения «контрреволюционных листовок». Даже инициатор коллективизации Сталин вскоре был вынужден признать, что допускались «перегибы» при её проведении, хотя основную вину за это он возложил на местных партийных функционеров.

Из литературы: «До того времени история ещё не знала столь массово грандиозных репрессивных кампаний… неопубликованная инструкция ЦИК и СНК СССР от 4 февраля 1930 года предлагала подвергнуть выселению свыше миллиона кулацких семейств… инструкция выполнялась в десятикратном размере – за счёт ареста середняков и бедняков. Историк Р. Медведев… приводит и свидетельскую картинку поэтапного крестьянского выселения: „Старый член партии Ландау встретил в 1930 году в Сибири один из таких этапов. Зимой в сильный мороз большую группу кулаков с семьями перевозили на подводах на 300 километров вглубь области. Дети кричали и плакали от голода. Один из мужиков, не выдержав крика младенца, сосущего пустую грудь матери, выхватил ребёнка из рук жены и разбил ему голову о дерево“» (Тендряков Владимир).

На возраставшее недовольство населения коммунисты отвечали репрессиями. В 1930 году в СССР было образовано Главное управление исправительно-трудовых лагерей (ГУЛАГ, а первоначально – Управление лагерей – УЛАГ), как система собственных лагерей ОГПУ. Его появление было вызвано «наплывом» арестантов из деревни, сопровождавшим политику ВКП (б) по ликвидации кулачества и проведению массовой коллективизации. Первенцами в этой системе стали Соловецкий лагерь и комплекс Усть-Сысольских лагерей особого назначения, где уже в 1930 году находилось около 100 тысяч человек.

Страшная, ужасная действительность. И пропаганда, пропаганда денно и нощно: Сталин, Сталин, Сталин… И Геннадий, как большинство одураченного народа, бывшего просто рабочей силой в тоталитарном сталинском государстве, связывал своё будущее с именем «отца народа». Несмотря на то, что Геннадий родился и воспитывался в глубоко религиозной семье, сам он вырос неверующим. Видимо, большевистская пропаганда и окружающая действительность сделали из него атеиста. Сохранилось свидетельство участия Геннадия в общественной жизни того периода. Это – мандат делегата от завода «Прогресс» на окружную производственную конференцию рабочей молодёжи Бердичевщины за №108 от мая 1930 года. Документ, думается, ясно показывает позицию Геннадия и его отношение к окружающей жизни, причём, следует заметить, способностью к двуличию он никогда не обладал и не способен был на компромиссы с совестью. Для этого он был слишком прямой и честный.

В 1931 году окончился срок обучения в ФЗУ. Геннадию и его друзьям присвоили шестой ученический разряд. Был вечер, играл духовой оркестр, вместе со свидетельствами об окончании училища многим вручали подарки. Геннадию достались чудесные туфли фабрики «Скороход» и вышитая клетчатая сорочка. Но самым приятным подарком было то, что выпускная работа Геннадия – модель токарного станка по дереву, – была выставлена в витрине магазина на улице Карла Либкнехта, недалеко от здания городского Финансового отдела. С 1 ноября 1931 года Геннадий был назначен помощником инструктора модельных мастерских при ФЗУ.

* * *

В это же время в Государственном Медицинском университете города Казани состоял на должности некто Александр Антонович Диковицкий, ставший вторым по порядку ректором этого учебного заведения в ноябре 1931 года. Уж не был ли он сыном земского врача Антония-Амвросия Альбиновича Дзиковицкого, жившего до и во время Первой Мировой войны в Киевской губернии? В 1932 году институт под руководством Диковицкого дважды получал Красное Знамя (районного комитета комсомола и Татарского совета профсоюзов), а на конкурсе 9-го Съезда профсоюзов получил первенство по медицинским вузам СССР. Правда, Александр Диковицкий недолго пробыл ректором. Уже в ноябре 1932 года он оставил эту должность.

А Геннадия Дзиковицкого в 1932 году «забрали», как он сам выражался, в модельный цех завода, где он стал работать модельщиком. Закрепили за ним и двух учеников, которых Геннадий должен был обучить мастерству. Таким образом, он быстро и легко вошёл в среду рабочих и стал среди них вполне своим. И также быстро и легко он становился своим и впоследствии, всюду, где бы ему ни приходилось работать или служить. То есть, по своему характеру он был человеком коммуникабельным.

* * *

К осени 1932 года в основных зерновых районах страны была полностью завершена коллективизация, приведшая к резкому падению производительности труда крестьян, загнанных в колхозы под страхом раскулачивания. Несмотря на то, что производимого продовольствия не хватало даже для внутреннего потребления, оно ещё вывозилось в обмен на промышленное оборудование в Западную Европу. Последствия этого не заставили себя долго ждать. Уже в 1932 году на страну обрушился неслыханный голод, сравнимый по размаху и числу жертв только, пожалуй, с подобными несчастьями в средневековье.

Писатель М. Симашко, живший тогда в Одессе, вспоминал: «Осенью в городе появились первые голодающие. Они неслышно садились семьями вокруг тёплых асфальтовых котлов позади их законных хозяев – беспризорников – и молча смотрели в огонь. Глаза у них были одинаковые – у стариков, женщин и грудных детей. Никто не плакал… сидели неподвижно, обречённо, пока не валились здесь же на новую асфальтовую мостовую. Их место занимали другие. Просить что-нибудь было бессмысленно… С середины зимы голодающих стало прибавляться, а к весне будто вся Украина бросилась к Чёрному морю. Теперь уже шли не семьями, а толпами, с чёрными высохшими лицами, и детей с ними уже не было. Они лежали в подъездах, парадных, на лестницах, прямо на улицах, и глаза у них были открыты.

А мимо нашего дома к портовому спуску день и ночь грохотали кованые фуры, везли зерно, гнали скот. Каждый день от причалов по обе стороны холодильника уходили по три – четыре иностранных парохода с мороженым мясом, маслом, битой птицей. В городе вместо тарани стали выдавать на месяц по полтора фунта сине-зелёной конины…» (Симашко М.).

Самые крайние из западных специалистов считают – на одной лишь Украине умерло тогда от голода шесть миллионов человек. Осторожный Р. Медведев использует данные более скромные: «вероятно, от 3 до 4 миллионов» по всей стране. Но даже в самом голодном, 1933 году в Западную Европу было вывезено около 10 миллионов центнеров зерна.

В 1933 году от голода вымирали не только семьями, но даже целыми деревнями, а иногда и группами деревень. Люди ели собак, кошек, крыс, грызли кору деревьев, но продолжали либо сохнуть до подобия полуживых скелетов, либо распухать от голода так, что кожа, казалось, вот-вот должна лопнуть… Вспышка людоедства приходится на весну – начало лета 1933 года. Поедания людей были отмечены во всех областях Украины. Документы зафиксировали сотни случаев людоедства, расследованием которых занималось ГПУ. Дела сохранили реальные фамилии каннибалов, а фотографии – их опухшие от голода лица. Так, в селе Байдовка Старобельского района Донецкой области 37-летняя женщина питалась трупом её умершего мужа. Покойника некому было похоронить, а у неё не осталось физических сил вырыть могилу. Но голодали и в России, и в той части Белоруссии, которая была присоединена к СССР. Гораздо в более выгодных условиях оказались те белорусы, территории которых вошли в состав II Речи Посполитой.

По Бердичеву ходили слухи о существовании шаек, убивавших людей и поедавших их трупы, а также продававших мясо убитых. В городах, где существовало нормированное распределение небольшого количества продуктов среди работающих, было полегче, чем в деревнях. Но не намного и не всем, так как не все имели работу.

В этот год умер младший брат отца, которого так сильно любил Геннадий и его сёстры – дядя Павлуша. Он, успевший к этому времени жениться и обзавестись четырьмя детьми, долго голодал. Дети были на грани смерти, все его попытки выменять на что-либо из одежды хоть немного еды оканчивались ничем – его то обманывали, то обворовывали… Наконец, посчастливилось: удалось всё же выменять кусок колбасы, причём довольно большой. По слухам, упорно ходившим по городу, появлявшаяся иногда на рынке колбаса была сделана из человечины. Как бы то ни было, Павел Францевич нёс колбасу домой. Наголодавшись сам, он не вытерпел и съел часть её прямо по дороге…

Теперь не установить, сжался ли у него и отвык от еды желудок или колбаса была просто испорчена. Уже на самом пороге своего дома дядя Павлуша вдруг скорчился, упал на землю и, после мучительной агонии, скончался. Немного спустя от голода умерли его жена Ядвига и все дети.

Я не знаю, как ухитрились в это время выжить Геннадий и его младшая сестра. Я помню только, как мой дедушка говорил, что был сильно ослаблен, тогда и у него часто случались головокружения. Но рабочий паёк всё же спас его, а сам он об этом времени вспоминать не любил и не рассказывал мне.

* * *

В 1933 году в Германии к власти в результате выборов пришла партия национал-социалистов во главе с Адольфом Гитлером, а спустя два месяца в Лондоне родилась идея «пакта четырёх» – Англии, Франции, Италии и Германии. Косвенно помог гитлеровцам придти к власти и укрепиться также и руководитель СССР Сталин. Вот свидетельство из литературы.

«Гитлер пришёл к власти и удержался у власти, потому что германский рабочий класс был расколот надвое. Раскололи его реформисты. Это тоже известно, но это полправды. Другая половина правды заключается в том, что расколоть рабочий класс Германии и на всём Западе Европы помог реформистам сам Сталин. Сталин публично назвал социал-демократов «умеренным крылом фашизма». Ещё в январе 1924 года он заявил: «Нужна не коалиция с социал-демократией, а смертельный бой с ней, как с опорой нынешней фашистской власти». Слова Сталина были таким же приказом Коминтерну (Коммунистический Интернационал – организация, в 1919 – 1943 годах объединявшая коммунистические партии различных стран. – Примечание автора), как его указания Красной армии или НКВД. Отказался Сталин от теории социал-фашизма только в 1935 году, но было уже поздно – Гитлер смеялся и над коммунистами и над социал-демократами» («Письмо «исторического оптимиста»).

* * *

В 1933 году у Геннадия подошёл срок призыва в Красную армию. К его желанию служить пристраивались и мысли о том, что солдату голодная смерть не угрожает. В определённой мере армия для Геннадия была бегством от голода. Но отбор призывников проводился очень строго, и Дзиковицкому пришлось немало поволноваться, так как из-за вдавленного выступа у указательного пальца правой руки его чуть не забраковали.

В конце концов, его всё же сочли годным к несению военной службы и с 11 ноября 1933 года он покинул завод и Бердичев. Как оказалось, навсегда.