Читать книгу Чудики с кистью (сборник) - Александр Гайдышев - Страница 4

Всю жизнь большинство моих знакомых считали меня практичным человеком. Возможно, это связано с тем, что проработал я несколько лет в банке. Ходил тогда я в галстуке, строчил какие-то бумажки и носил их на подпись разным шишкам, переходя из кабинета в кабинет. Работа была непыльной, скучной и никчемной, зарплата – высокой. Если бы не зарплата, отвращение к банковской деятельности у меня было бы полным.

Так или иначе, но на обычных людей банки действуют магически. Я давно это заметил. Кому доверять, если не им? Они почти никогда не ошибаются и знают, что делают. Они зарабатывают деньги. Видимо, исходя из банковского прошлого, некоторые мои знакомцы продолжают упорно мне верить и регулярно обращаются за советами в области финансов. Они считают, что у меня есть особые ценные знания и, как малые дети, лезут с расспросами. Я обычно никого не футболю и помогаю, чем могу, но я давно уже не в банковской обойме.

Недавно из-за такого совета один мой знакомец едва не сел за решетку….

В моем ближнем окружении много художников. Искусство я всю свою сознательную жизнь любил, но, столкнувшись тесно с творцами, сразу подметил несоответствие между их творениями и черте какой жизнью. Начав с ними общаться, я с улыбкой оценил мудрость русского народа, назвавшего их именно «художниками», а не иначе. В близком нам чешском языке художников именуют «умнельцами», то есть людьми умелыми и даже умными. Из нашего «худо» прорисовывается совсем иная композиция. Видимо худо жилось на Руси нашим «умнельцам» во все времена. Худые и неприкаянные шатались они под дождем и снегом по великим просторам словно юродивые. А народ видел их худую жизнь, жалел и смекал, что так худо жить нельзя…

Мои художники не были исключением. За их разухабистым поведением, как мне казалось, бесспорным талантом и потоками алкоголя скрывались все трудности жизни. Скульптор Кирилл Даландин – мой ближайший друг и сосед, не стесняясь, разносил вдребезги тупую действительность, нарушавшую его эстетические пристрастия:

– Ни хера не понимают в красоте, – Кирилл импозантно наполнял водкой серебряную «рюмку Фаворского» и эффектно опрокидывал ее, – суки, совсем профессионалов не осталось в стране, загнали нас по углам. Ты думаешь, Сашка, почему я на скульптуру шел?

– Почему?

– А вот для чего: отлепил им пару Ильичей и свободен как сопля в полете…

Кирилл был человеком совершенно выдающимся. Артистичный, длинноволосый красавец, похожий на Альбрехта Дюрера, он влюблял в себя женщин и был образцом мужской бескорыстной дружбы. Облачался он в бархат, вельвет, жилеты, шарфы, шейные платки, тюбетейки и прочие аксессуары. Из всего этого винегрета прорастал полуфантастический стиль аристократа, отвергавшего всем своим существом обывательскую мораль.

Именно Кирилл ввел меня в мир питерской богемы. Мы собирались в его мастерской: запретных тем не существовало, эмоции всегда зашкаливали, водка текла рекой. Под воздействием алкоголя художники высказывались в адрес руководства страны:

– Ни хрена не понимают в управлении страной. Дали б нам деньги, через год страна стала бы другой, – длинноволосая богема одобрительно кивала Кириллу и синхронно опустошала рюмки.

Тут я с Кириллом соглашался, страна точно была бы другой. А может и не стало бы страны через год…

Кто был во всем виноват, становилось ясно, зато по повестке «что делать» выходили разногласия. И тут все поглядывали на меня как на бывшего банковского работника. Волосатые художники смотрели глазами лунатиков и ждали простых и четких советов.

Я на доступном языке призывал их не жить одним днем по принципу «то густо, то пусто» и мыслить стратегически. Я говорил о том, что нужно делать сбережения и иметь хоть небольшой, но стабильный доход, для того чтобы заниматься творчеством, не думая о кастрюле щей. Художники, включая Кирилла, напряженно вслушивались и кивали гривами. Я закончил. Большинство со мной безвольно согласилось, Кирилл как всегда восстал:

– Я с тобой согласен! Но!!! Если все будет, как ты сказал, то мы уже будем не художниками, а менеджерами. Лучше сразу петлю одевай!

Художники гордо закивали головами. Пьяный Сергей Бурков неожиданно встал на мою сторону:

– А вот я с Сашкой согласен насчет денег. Раздалось радостное ржание:

– Бурков деньги решил сохранить. Да ты же за день их и пропьешь!

– Не пропью, если будет цель. Скоро мне двадцать пять тыщ за работы отвалят, научи, Саня, что делать…

Природа богато одарила Серегу Буркова талантом, добротой и полным презрением к материальной стороне жизни. У него даже дома своего не было. Обитал в мастерских друзей, где пил и творил. В свои пятьдесят он хорошо сохранился, имел космы и бородку в стиле зрелого Сурикова, но сливообразный нос своей палитрой выдавал его с потрохами. И, тем не менее, Бурков был живописен какой-то своей природной русскостью. Коллеги по цеху относились к нему с иронией и всегда и везде встречали Серегу улыбкой. Все любили его.

Года три назад с ним случилась такая история.

В Серегу влюбилась заказчица. Одна стерва – директор агентства недвижимости решила «спасти» гибнущего художника и заодно устроить личную жизнь. Сначала она присматривалась к нему, подбрасывала заказы, а затем по-деловому пошла на штурм:

– Я хочу уехать из России! У меня есть вилла в Панаме. Тебя ведь здесь ничего не держит. И потом, кому тут нужна твоя мазня? Едем вместе!

Эта Марина знала, на какого червя следует ловить Буркова. Эффектная, неглиже, она изящно лежала с сигаретой на только что покинутом избранником ложе и с улыбкой любящей матери за ним наблюдала. Отхлебывая виски из горла и запивая его вчерашним луковым супом прямо из никелированной кастрюльки, Бурков отвечал ей восторженным взглядом. Казалось, судьба благоволит недотепе художнику.

– Ну как?

Бурков вытер губы рукавом халата.

– Чего как?

– Как насчет Панамы?

– Какой Панамы-то?

Скоро Марина улетела в Панаму, чтобы приготовить гнездо к приезду жениха. А сам жених был сдан подруге – деловой во всех отношениях даме, чтобы та, взяв его за руку, обошла нужные инстанции и оформила к сроку бумаги. Сергей блеял и рыпался, но дама высосала его как паук, муху и нужные бумаги были собраны к заданному времени.

В те дни от него даже пахло одеколоном, и своим видом он стал напоминать помятого светского льва. Серега постепенно свыкся с наставницей и уже почти не сопротивлялся. Слушал он ее вяло и без интереса, а на вопросы отвечал боязливо. Серегины реплики часто ставили воспитательницу в тупик:

– Сергей, какой будешь кофе: капуччино, латте, американо?

– А нашего можно, с тремя кусками сахара?…

Билет на самолет вместе с документами художника лежал в сумочке дамы, и она удовлетворенно проводила финальный инструктаж в кофейне на Жуковского:

– Все, Сережа, завтра ты летишь к Марине. Я приеду за тобой в шесть утра. Вещи собраны, только ничего не трогай. Марина будет довольна, я обещала, что мы ее не подведем.

Бурков самодовольно улыбался…

В пять сорок пять деловая дама припарковала свой «Мерседес» на Шаумяна, где жил скульптор Шагинян. Мобильный Буркова не отвечал. В пять пятьдесят дама энергично входила в здание, в котором находилась мастерская Шагиняна, где уже два года ютился без пяти минут житель Панамы.

Шесть утра. Дверь сотрясалась от ударов деловой дамы вот уже десять минут. Она грубо колотила лакированным французским сапогом в металлическую дверь, то и дело припадая к ней чутким ухом и улавливая не то чьи-то стоны, не то сбивчивое бормотание. Бурков и Шагинян не реагировали, но вялое позвякивание мобильника все же раздавалось внутри мастерской. И вдруг дама прекратила быть деловой: она выскочила на улицу, схватила кусок кирпича, лежавшего на земле и запустила им в окно Шагиняну. Раздался почти симфонический звон, и за ним сразу хлынул поток истошной ругани. Дама завопила, срываясь на фальцет, требовала открыть дверь, и дверь все-таки открылась.

В дверях стоял кучерявый Шагинян в семейных трусах и мутно смотрел на гостью. Дама оттолкнула Шагиняна и ворвалась в мастерскую. Как при Бородине здесь все смешалось в кучу, только вместо коней и людей всюду валялись пивные и водочные бутылки. Бурков храпел на раскладушке в спущенных до колен брюках. Дама принялась безжалостно его расталкивать и дубасить.

Художник приоткрыл глаза и стал вяло отпихиваться от «непрошеной гостьи». Его отсутствующий взгляд поведал гостье о многом, и она применила шоковый метод. На физиономию Буркова выплеснулось полтора литра воды, предназначенной растениям. Бурков метался, как попавший в ловушку Кинг-Конг, и нецензурно орал. Все попытки вскочить с раскладушки терпели фиаско: спущенные штаны как кандалы сковывали ноги несчастного.

– Шагинян, кто привел сюда эту блядь?

– Так это же твоя знакомая!

Дама вдруг замерла и отшатнулась от Буркова. Художник смотрел сквозь нее нечеловеческими глазами.

– Сережа, а как же Панама?

В тишине неожиданно прорезался Шагинян:

– Ну вы же видите, он не в состоянии…

«Панамская легенда» и припомнилась мне, когда он полез с этими двадцатью пятью тысячами. Бурков смотрел взглядом, полным надежды, и мое сердце дрогнуло.

– Ну так что, Саня, поможешь деньги припрятать понадежнее?

– От кого припрятать?

– Да от меня, бляха-муха…

Серега засуетился, схватил меня за локоть, и мы вышли.

Мы остановились у входа в мастерскую. Бурков напряженно морщил лоб. Я кратко поведал ему о рублевых и валютных банковских вкладах и покупке золотых инвестиционных монет. Про игры на форексе и паи в управляющих компаниях я сознательно умолчал. От золота он пришел в дикий восторг.

– Ну, ты голова! Конечно, нужно брать золото. Золото ведь не какое-нибудь говно типа банковских вкладов!

Через неделю Сергей мне перезвонил и напомнил про разговор. Деньги были уже у него. Жгли карманы. Буркова лихорадило:

– Сашка, только умоляю, узнай, как быстрее золото взять, а то боюсь, не удержусь.

– Не паникуй, завтра к обеду будет у тебя золото.

Я нашел банк на Звенигородской с самым выгодным курсом покупки и договорился с Серегой на два часа дня. Он опоздал на полчаса. Я не злился, тридцать минут для такого хорошего художника – статистическая погрешность. В кассу я зашел первым, внятно изложил сотруднице цель визита следующего клиента и вышел обратно. Клиент пошел на дело с просветленным лицом двоечника, неожиданно получившего пятерку.

Минут через пять он вышел, потирая пластмассовые пластиковые коробочки потными руками.

– Саня, ты подумай, как они здорово называются – «Георгий Победоносец»! Вот это по-нашему! Я ж сам из-под Вологды, люблю все русское: баньку с веником, босиком по росе. Спасибо, брат, сам бы я точно не управился!

– Учти, там у тебя еще три тысячи должны остаться.

– Да, что-то около того. – Бурков тут же проверил свою наличность, испуганно поглядывая на меня. Все сошлось. Он задорно хлопнул себя по карману джинсов и радостно протянул мне лапу.

Через три дня я улетел с семьей на море, и художник Бурков со своими монетами на несколько недель вылетел из моей головы. Через месяц мы возвратились отдохнувшими, загорелыми и расслабленными. Через пару дней я заехал навестить Кирилла. Заваривая чай, он насмешливо посматривал на меня:

– А ты знаешь, что Буркова чуть не посадили из-за твоих монет?

– Как посадили, ведь я все устроил?

Кирилла всегда выгодно отличало умение образно и живо рассказывать истории. Он разлил чай, раскинулся в кресле и закурил…

«Пришел короче Бурков с монетами к Шагиняну в мастерскую и начал хвастаться своим золотишком. А там гад Павлов был. Сели они за стол, стали отмечать покупку. Раздавили пару пузырей, и тут гад Павлов засомневался в подлинности золота. Бурков обиделся, раздал монеты и стали они их кусать по кругу под водку. Гад Павлов убедил всех, что золото нужно брать на зуб. Кусали они монеты до тех пор, пока водка не кончилась. Но слушай дальше…

Через неделю у Буркова закончились деньги, он залез в долги и вспомнил про монеты. Пришли они с Шагиняном в банк, а там их огорошили: сказали, что выплатят только часть суммы. Бурков психанул, тебя вспомнил добрым словом, банкиров обругал, но от безысходности решил продавать.

У кассирши глаза как телескопы стали, когда она увидала Бурковское «золотишко». В общем монеты она принимать отказалась. Зачем, говорит, вы испортили золото? Бурков завопил и потребовал начальников. Явились охранники, попробовали успокоить его, да все без толку. Пришлось вызывать подкрепление, и только после этого его вытолкали на улицу, где его ждал, переминаясь с ноги на ногу, бедный Шагинян. Бурков плакал от несправедливости, а у метро вдруг взял, да и загнал все свое золото за пять тысяч какому-то барыге. Вот какой бизнес у художника получился! Но это еще не все. Взяли они с Шагиняном пузырь и здесь же его оприходовали. У Буркова съехала крыша: он заявил Шагиняну, что пойдет мстить банку. Шагинян схватил его за рукав:

– Не ходи! Не надо!

– Не лезь, Шагинян, душа болит…

Поднял Бурков с клумбы два булыжника и пошел к банку, а там расхерачил средь бела дня им пару витрин. Больше бы разбил, если бы не выскочила охрана и не повязала его вместе с Шагиняном. Бедный, бедный Шагинян…

Короче, напрягли всех знакомых в Союзе, чтобы парней из ментовки вызволить. Слава богу, там остались мужики с юмором, замяли бурковские подвиги. Вот такая инвестиция у художника вышла, ек-макарек».

– Где он теперь?

– В Вологду укатил.

– Что, по росе соскучился да по бане с веником?

– Да нет, он там в одном монастыре часовню реставрирует.

– Уж не Георгия ли Победоносца?

– А ты откуда знаешь?..