Читать книгу Накануне. Роман-событие - Александр Геннадьевич Балыбердин - Страница 5

Город, в котором жили друзья, находился в тысяче километров от столицы и был таким старым, что за свою историю сменил несколько имен. Впрочем, ни одно из них не было забыто. Все они были в ходу, и всплывали на поверхность, как субмарины, в зависимости от того, что его жители хотели тем самым сказать или подчеркнуть.

Например, когда местные экскурсоводы хотели поразить древностями и охмурить высоких гостей, они называли город Хлыновом. Тогда в ход шли названия, полные местного колорита – Болясково поле и Кикиморская гора, Ветроум и Филейка, Засора и Вздериха.

Однако это нравилось не всем. Простецкие названия резали слух. Особенно людям интеллигентным, которым маленький и деревянный Хлынов казался слишком грязным и примитивным. Отчего они предпочитали называть город просто – Вяткой, по имени протекавшей возле него реки. И лишь в исключительных случаях величали его иначе: Крутогорском, поскольку он, и в самом деле, стоял на крутых холмах, или же Глуповым, когда местным чиновникам удавалось отчебучить что-нибудь из ряда вон выходящее.

Каждое из этих названий было по-своему интересно, уходило корнями вглубь веков или восходило к вершинам русской литературы. Благодаря чему имело своих сторонников, споры между которыми длились десятилетиями. Однако, в итоге, победило совсем другое название. Навязанное извне, никак не связанное с историей города и потому со временем превратившееся в простой набор букв, лишенный всякого смысла, но зато привычный – Киров.

В окружении Никиты большинство семинаристов стояли за Вятку и Хлынов. Что было понятно, поскольку после последнего переименования почти все городские храмы в нем были закрыты и разрушены. Уцелели единицы. Но даже этого было достаточно, чтобы, глядя на них, Никита задумался о былом величии и красоте родного города, загорелся желанием сделать для него что-нибудь хорошее и так, собственно, оказался в стенах семинарии.

А вот Юрка неожиданно удивил, однажды сказав, что до всех этих «высоколобых» споров, ему нет никакого дела, и он готов согласиться с любым названием, лишь бы от всего этого, ему самому, была польза.

– И, вообще, еще не понятно, чья возьмет, – разоткровенничался друг.

– Что ты имеешь в виду?

– Не понимаю.

– Сейчас у нас 2030 год. Так?

Никита кивнул.

– Сколько ему еще осталось?

– Кому?

– Сам знаешь, кому!

Юрка и бросил взгляд в угол учебной аудитории, где привычно светился голубой огонек видеокамеры.

– Ну, еще лет пять или шесть?

Никита понял, о ком говорит друг.

– А дальше?

– Что дальше?

– Вот и я спрашиваю, что будет дальше?

– Не знаю.

– И я не знаю, – Юрка изобразил задумчивую гримасу. – Только знаю, что никто никому ничего так просто не отдаст. Верно?

Никита молчал. Политика его никогда не интересовала, и, как он думал, Юрку тоже. Да, видно, ошибся. Оказывается, товарищ о ней думал не меньше, чем о катехизисе.

– А раз так, значит, будет новая…

Юрка замолчал, предлагая другу самому подобрать нужное слово.

– … революция?

Друг хмыкнул и поправил пояс на подряснике.

– Ну, вот и подумай! Впишешься за Вятку, а к власти придут коммунисты и сразу это тебе припомнят. Так надо ли, не знаю броду, соваться в воду?

В глазах товарища блеснул хитрый огонек.

– Хлынов, Вятка, Киров. Да какая разница! С какой курицы бульон жирнее, та и лучше. Что тут непонятного?

Собственно, в этом был весь Юрка, который родился и вырос далеко от областной столицы, в одном из дышащих на ладан северных поселков, и потому на родной для Никиты город смотрел прагматично. Как смотрит крестьянин, что привез на рынок свой товар: если его купят – значит, и город хорош, и жители хороши, а не купят – да, ну их в баню!

В итоге, прожив в областном центре несколько лет, Юрка так и не обзавелся в нем любимыми местами, не прикипел к нему сердцем. В отличие от Никиты, который, казалось, наизусть, как «Отче наш», знал каждый квартал. Особенно в самой старой, прибрежной части, стиснутой с двух сторон глубокими оврагами с такой силой, что она была похожа на огромную подушку, взбитую чей-то сильной и уверенной рукой.

Четыре на пять – двадцать кварталов. Было время, когда весь город, в те годы называвшийся Хлыновым, умещался на этом пятачке. Почему-то с детства, сколько помнил себя Никита, его тянуло именно сюда. Пройтись по набережной, которая еще помнила разрушенные храмы. Полюбоваться с высокого берега бескрайними просторами, за которые город так и не решился шагнуть. Весело сбежать по улице Казанской к Трифонову монастырю. Сделать круг по Монастырской слободке, завернуть на Кикиморскую гору, с которой в погожий день можно увидеть устье Никульчинки. Спуститься с нее к Засорному оврагу и старым кузням, чтобы затем по Царевской снова подняться на главный городской холм. Пересечь Спасскую, Преображенскую и Пятницкую улицы с такими древними и близкими сердцу названиями. Свернуть у старой Устюжской часовни к Александровскому саду и до вечера бродить по его аллеям. Пока колокол Кафедрального собора не возвестит о вечерней службе.