Читать книгу Рапалло – великий перелом – пакт – война: СССР на пути в стратегический тупик. Дипломатические хроники и размышления - Александр Герасимович Донгаров - Страница 10

Следует отметить, что испытывавшийся Кремлем ужас перед крестьянской Вандеей руководил всеми его решениями и действиями в сферах военной и внешнеполитической подготовки к будущей войне. В этой связи, прежде всего, должно упомянуть о советской военной доктрине, квинтэссенцией которой был лозунг «бить врага на его собственной территории». После похмелья 1941 года эту доктрину стали называть продуктом предвоенных шапкозакидательских настроений «стратегов» уровня Ворошилова и Буденного. Однако утверждали ее отнюдь не названные деятели; истинные же авторы исходили из глубокого и ясного понимания природы руководимого ими государства и его вооруженных сил.

Как легендарный Ахиллес, к началу 1940-х гг. в военном отношении СССР стал трудно уязвимым благодаря немереной глубине стратегической обороны, значительному потенциалу военного производства и самообеспеченности ресурсами, а также огромному призывному контингенту. В войне на истощение ему не имелось равных в Европе. Советской «ахиллесовой пятой» было шаткое внутриполитическое положение. В условиях мира правящему режиму еще удавалось удерживать власть в своих руках, пусть даже методами невиданных в истории человечества репрессий. Положение менялось кардинальным образом, как только иностранные войска вступали на территорию СССР. По глубочайшему убеждению Сталина, при таком развитии событий его власти приходил неминуемый конец. Наступающий противник и отступающая Красная Армия несли от границы вглубь страны благую для миллионов ее обитателей весть о скором конце ненавистного режима, и эта весть сама по себе становилась призывом к саботажу военных усилий властей или даже активным действиям против них. Десяти процентов «советской политической нации» было явно недостаточно, чтобы переломить подобный ход событий.

Именно поэтому во всех известных на сегодняшний день документах уровня стратегического планирования, начиная с конца 1940 г., допускалось только кратковременное тактическое проникновение войск наступающего противника на территорию СССР. По-хорошему же от РККА требовалось «упредить противника и атаковать германскую армию в тот момент, когда она будет находиться в стадии развертывания», или даже «обеспечить на деле полное поражение противника уже в тот период, когда он еще не успеет собрать все свои силы». Данная задача ставилась из документа в документ, и заключительным аккордом стала Записка наркома обороны К. С. Тимошенко и начальника Генштаба Г. К. Жукова Сталину от 15 мая 1941 г. В ней содержались предложения о нанесении упреждающего удара: «Учитывая, что Германия в настоящее время держит свою армию отмобилизованной, с развернутыми тылами, она имеет возможность упредить нас в развертывании и нанести внезапный удар. Чтобы предотвратить это, считаю необходимым ни в коем случае не давать инициативу действий германскому командованию, упредить противника в развертывании и атаковать германскую армию в тот момент, когда она будет находиться в стадии развертывания и не успеет еще организовать фронт и взаимодействие родов войск» [128, с. 54–55; 143, с. 216]. В масть этой Записке попадает Директива о политработе в войсках, утвержденная Главным военным советом 20 июня 1941 г.: «Каждый день и час возможно нападение империалистов на Советский Союз, которое мы должны быть готовы предупредить (выделено нами. – Авт.) своими наступательными действиями». Таким образом, лозунг «бить врага на его собственной территории» был честным переложением на язык ротного «Боевого листка» самой сокровенной военно-политической тайны режима.

Впрочем, сегодня эту тайну изо всех сил хотят вновь «засекретить». Указывают на рабочий, неофициальный статус Записки от 15 мая, поскольку на ней нет подписи Сталина и печати Политбюро. Мол, все это просто досужее мнение одного наркома обороны и одного начальника Генштаба, идущее, правда, в разрез с главной военно-политической установкой вождя – тирана. Обсуждать серьезно эту версию бессмысленно. Спасибо историку М. И. Мельтюхову, который детальнейшим образом рассмотрел данный вопрос, в том числе под углом существовавшего тогда порядка делопроизводства [16, c. 373–376]. Приводят и такой аргумент: зная о слабости Красной Армии, Сталин не осмелился бы начать войну летом 1941 г. К сожалению, вопросы войны и мира решались не им одним, но и Гитлером. А тот сконцентрировал на советской границе огромную армию. Поскольку собственное бездействие ничего изменить не могло, не правильнее ли было в этой ситуации воспользоваться многочисленными преимуществами нападающей стороны и за этот счет компенсировать, хотя бы частично, имевшиеся недостатки?

Если же посмотреть на политическую сторону вопроса, советское руководство присвоило право на превентивный удар уже давно и прочно. Из цитат Маркса, Энгельса и Ленина о праве пролетариата на превентивные наступательные войны можно составить целый том. Не о том ли говорил и Сталин в 1925 году, рассуждая о гире, которую СССР бросит в подходящий для него момент? Не о таком ли порядке – по собственному выбору – вступления в войну он говорил на заседании Политбюро 19 августа? А что имел в виду начальник Политуправления РККА Л. З. Мехлис, провозгласив на Главном военном совете (см. ниже), что «инициатором справедливой войны выступит наше государство и его Рабоче-Крестьянская Красная Армия»? И не является ли стратегия «активной обороны», утвержденная на этом военном совете в качестве основной для РККА, простым эвфемизмом превентивного нападения? Безусловно, является, и чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть на однозначно наступательный характер военных действий в отношении, скажем, Финляндии, которые советские документы стратегического планирования обозначают термином «активная оборона».

Эпоха пакта-39 в силу его противоестественного характера не имела шанса завершиться ничем иным, кроме как войной между его участниками, ибо сосуществовать рядом бесконечно долго они не могли ввиду геополитических и идеологических противоречий. (Слава богу, с этим, кажется, никто не спорит!). Уступить безжалостному, нацеленному на твое уничтожение врагу привилегию выбора времени, направления и всех прочих обстоятельств начала военных действий, – такой куртуазности ожидать не только от Гитлера и Сталина, но от любого здравомыслящего государственного деятеля нет причин. Это уже вопрос законного права государства на самозащиту, в том числе в превентивном порядке. Поэтому автору непонятно фанатичное ожесточение, с которым наша «государственническо-патриотическая» историография не признает за Советским Союзом права на упреждающий удар по государству-агрессору, развязавшему новую мировую войну. Если только тем самым она не пытается скрыть тот факт, что при принятии самого важного решения за все время своего нахождения у власти Сталин, а шире – Кремль, однозначно и позорно обос. лись.

Впрочем, ситуацию можно отобразить в несколько иных терминах. Военная наука знает и такой вид боевых действий, как встречный бой. В таком бою нет жертвы нападения – обе стороны являются нападающими; при этом не имеет ни малейшего значения, кто из них первый произведет выстрел. Весь год после разгрома союзников, с июня 1940 года по 22 июня 41-го, СССР и Германия двигались – в смысле политической и военной подготовки – навстречу столкновению; время их столкновения определялось исключительно скоростью этого движения и вынужденными остановками в пути: из-за полета Гесса – для СССР, и югославской кампании – для Германии (см. ниже).

В наступательном характере советской военной доктрины отразился также обретенный в годы гражданской войны опыт руководства крестьянской по составу армией в условиях по-разному складывавшегося положения на фронтах. Было установлено, что сформированные из насильно мобилизованных крестьян воинские части при отступлении быстро выходили из подчинения командованию, проявляли склонность к массовой сдаче в плен и дезертирству, а то и к избиению командиров и переходу на сторону врага. С другой стороны, те же самые части в условиях наступления были управляемыми и вполне стойкими в бою. Эти особенности внутриполитического положения режима и вытекающие из них специфические характеристики его вооруженных сил неизбежно приводили Кремль к заключению, что отступающая армия была не только не нужна ему по определению, но представляла самостоятельную угрозу. Соответственно, задачей политического руководства было поставить армию в положение, исключавшее возможность стратегического отступления вглубь страны.

Имелось ли у Кремля решение этой проблемы? Имелось, и весьма остроумное. Убежать от угрозы интервенции и сопутствующей ей гражданской войны Сталин мог, но не куда-то назад, поскольку глубокого социально-политического тыла у его режима не было, а исключительно – вперед, на запад. Надо только было нанести по внешнему врагу упреждающий удар. Этим ударом решались все проблемы Кремля. Прежде всего, устранялась главная угроза – детонации внутриполитического взрыва в результате начала иностранной интервенции. Далее, наступающую Красную Армию, в отличие от отступающей, можно было удержать в подчинении руководству страны. Находясь в европейском походе, она, кроме того, будет изолирована от политически вредного влияния крестьянской массы, а та останется безоружной, т. е. беззащитной и неопасной. Наконец, полностью выводилась из игры так страшившая Сталина антибольшевистская эмиграция. Т. о. для Кремля нападение было оптимальным способом самозащиты.

Отсюда становится понятно, почему проходивший в апреле – июне 1940 г. в Кремле с участием высшего политического руководства страны Главный военный совет РККА утвердил в качестве официальной стратегию наступательной войны, в советской терминологии – «активной обороны». Приведем несколько из сонма прозвучавших на нем высказываний на эту тему:

«Мы должны воспитывать свой комсостав в духе активной обороны, включающей в себя и наступление. Надо эти идеи популяризировать под лозунгом безопасности, защиты нашего отечества, наших границ». (И. В. Сталин);

«Наша армия готовится к нападению, и это нападение нужно нам для обороны…Мы должны обеспечить нашу страну не обороной, а наступлением». (Командующий войсками Ленинградского военного округа, в ближайшем будущем начальник генштаба РККА командарм К. А. Мерецков);

«Мы будем обороняться только наступлением и бить противника и этим самым оборонять свое социалистическое отечество и его границы». (Командующий 1-м стрелковым корпусом комдив Д. Т. Козлов);

«Инициатором справедливой войны выступит наше государство и его Рабоче-Крестьянская Красная Армия […] Всякая наша война, где бы она не происходила, является войной прогрессивной и справедливой». (Начальник Главного Политуправления РККА Л. З. Мехлис) [46, док. № 77].

«Об обороне нельзя было и говорить, так как всем внушалась доктрина громить противника на его же территории», – вспоминал много позже тогда заместитель наркома внутренних дел СССР, а впоследствии председатель КГБ СССР И. А. Серов [151, c. 71].

Возвращение после двадцати лет вынужденного «оборончества» к наступательной концепции советской военной и базирующейся на ней внешней политики стало к концу 30-х годов, с кремлевской точки зрения, необходимым и целесообразным. Необходимым – ввиду дестабилизации положения в Европе, а целесообразным – с учетом открываемых этой дестабилизацией перспектив. После многолетнего терпеливого ожидания начавшаяся война вновь предоставляла Кремлю возможности, которыми советская Россия не сумела в полной мере воспользоваться в 1918–1923 гг. по причине недостатка сил.

В стратегии drang nach Westen задача режима по самосохранению идеально совместилась с тактическими (на ее фоне!) целями провоцирования европейской войны и, следом, социальной революции; причем достижение этих заветных целей всей международной деятельности партии большевиков было одновременно и средством уцелеть в противостоянии внешнему и внутреннему врагу. Заключение договора о ненападении, разработка секретных приложений к нему, подготовка планов военного выступления на запад, наконец, проектирование мировой революции, – все это были, как в сказке о Кощее, только ларец на дубе, заяц из ларца, утка из зайца, яйцо из утки. Иными словами, мероприятиями, имевшими в определенной степени самостоятельное значение, но по существу игравшими подчиненную, служебную роль по отношению к главной задаче – выживанию режима.