Читать книгу Рапалло – великий перелом – пакт – война: СССР на пути в стратегический тупик. Дипломатические хроники и размышления - Александр Герасимович Донгаров - Страница 5

«Правительство СССР и Правительство Германии

Руководствуясь желанием укрепления дела мира между СССР и Германией и исходя из основных положений договора о нейтралитете, заключенного между СССР и Германией в апреле 1926 г., пришли к следующему соглашению:

Статья I. Обе Договаривающиеся Стороны обязуются воздерживаться от всякого насилия, от всякого агрессивного действия и всякого нападения в отношении друг друга как отдельно, так и совместно с другими державами.

Статья II. В случае, если одна из Договаривающихся Сторон окажется объектом военных действий со стороны третьей державы, другая Договаривающаяся Сторона не будет поддерживать ни в какой форме эту державу.

Статья III. Правительства обеих Договаривающихся Сторон останутся в будущем в контакте друг с другом для консультации, чтобы информировать друг друга о вопросах, затрагивающих их общие интересы.

Статья IV. Ни одна из Договаривающихся Сторон не будет участвовать в какой-нибудь группировке держав, которая прямо или косвенно направлена против другой Договаривающейся Стороны.

Статья V. В случае возникновения споров или конфликтов между Договаривающимися Сторонами по вопросам того или иного рода, обе стороны будут разрешать эти споры или конфликты исключительно мирным путем в порядке дружественного обмена мнениями или в нужных случаях путем создания комиссий по урегулированию конфликта.

Статья VI. Настоящий договор заключается сроком на десять лет с тем, что поскольку одна из Договаривающихся Сторон не денонсирует его за год до истечения срока, срок действия договора будет считаться автоматически продленным на следующие пять лет.

Статья VII. Настоящий договор подлежит ратифицированию в возможно короткий срок. Обмен ратификационными грамотами должен произойти в Берлине. Договор вступает в силу немедленно после его подписания».

Убаюкивающий пацифизм, источаемый названием договора – «о ненападении», не должен настраивать на благостный лад. Достаточно вчитаться в преамбулу, чтобы возникло сомнение в миролюбии участников пакта. Они мотивировали его подписание «желанием укрепления дела мира между СССР и Германией». И только! Эта цель никак не вписана в задачу сохранения общеевропейского мира. Как раз наоборот. Стороны авансом давали друг другу индульгенцию и обещали безопасный тыл и, самое малое, благожелательный нейтралитет даже в случае нападения одной из них на третьи страны. Этот случай в слегка завуалированном виде прописан в статье 2: ведь напав на Польшу, Германия, разумеется, в ответ стала «объектом военных действий» с ее стороны.

Понятен, поэтому, отказ авторов текста договора от классических для подобного рода документов терминов «агрессор» и «жертва агрессии». Сотрудники договорно-правового отдела НКИД, видимо, хорошо изучили теоретическое наследие своего недавнего шефа М. М. Литвинова. Выступая в сентябре 1935 г. на Ассамблее Лиги наций он заявил: «Не всякий договор о ненападении имеет цель укрепление всеобщего мира. В то время как пакты о ненападении, заключенные Советским Союзом со своими соседями, имеют особую оговорку о недействительности пактов в случае совершения агрессии одной из сторон против любого третьего государства, мы знаем и другие пакты, отнюдь не случайно такой оговорки лишенные. Это значит, что государства, обеспечившие себе тыл или фланг подобным пактом о ненападении, резервируют себе возможность безнаказанного нападения на третьи государства. Теории подобных пактов сопутствует другая – о локализации войны. Но кто говорит – локализация войны, имеет в виду свободу войны, легализацию войны. Двусторонний пакт должен обеспечить этим людям безопасность и легализацию агрессии. Мы имеем, таким образом, две точно очерченные концепции: с одной стороны – безопасность народов, с другой – безопасность агрессии» (курсив автора. – Ред.) [26, с. 510–511]. Сказано как будто о пакте от 23 августа!

Политические наблюдатели обратили внимание и на ст. 3 договора, явно избыточную для соглашения о ненападении и наделяющую его чертами договора о военно – политическом союзе. В Лондоне и Париже это породило серьезные подозрения в фактическом создании такого союза.

Неотъемлемой частью Договора был секретный протокол.

«Секретный дополнительный протокол

При подписании договора о ненападении между Германией и Союзом Советских Социалистических Республик нижеподписавшиеся уполномоченные обеих сторон обсудили в строго конфиденциальном порядке разграничение сфер обоюдных интересов в Восточной Европе. Это обсуждение привело к нижеследующему результату:

1. В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Прибалтийских государств (Финляндия, Эстония, Латвия, Литва) северная граница Литвы одновременно является границей сфер интересов Германии и СССР. При этом интересы Литвы по отношению Виленской области признаются обеими сторонами.

2. В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Польского Государства, граница сфер интересов Германии и СССР будет приблизительно проходить по линии рек Нарева, Вислы и Сана.[36] Вопрос, является ли в обоюдных интересах желательным сохранение независимого Польского Государства и каковы будут границы этого государства может быть окончательно выяснен только в течение дальнейшего политического развития. Во всяком случае, оба Правительства будут решать этот вопрос в порядке дружественного обоюдного согласия.

3. Касательно юго-восточной Европы с советской стороны подчеркивается интерес СССР к Бессарабии. С германской стороны заявляется о ее полной политической незаинтересованности в этих областях.

4. Этот протокол будет сохраняться обеими сторонами в строгом секрете».

Впервые рецепт избавления Германии от проклятия войны на два фронта, наложенного на нее географией и русско-французским военно-политическим союзом декабря 1893 г., предложил в 1905 г. начальник германского генерального штаба генерал Альфред фон Шлиффен. Возможность возникала в связи с тем, что на осуществление всеобщей мобилизации России требовалось 105–120 дней,[37] тогда как Германии – всего 15. Полученную фору в 90–105 дней Берлин рассчитывал использовать для скорейшего сокрушения Франции. На время войны с Францией германское военное командование было готово полностью оголить свой восточный фланг ради усиления западной группировки войск и отвести армии за Вислу, сдав, – временно! – русским всю восточную Пруссию с Кенигсбергом, а также прочие территории. Предполагалось, что разгромив Францию, войска успеют вернуться на восток еще прежде, чем Россия завершит мобилизацию. Реализованный в ходе Великой войны, этот замысел был в миллиметре от успеха. Только преждевременное – в смысле не проведенных до конца мобилизационных приготовлений – наступление русской армии, спровоцировавшее кайзера на переброску части войск обратно на Восточный фронт, т. е. фактически на отказ от плана Шлиффена, спасло тогда союзников от разгрома.

Сделанное немцами в 1939 г. предложение являлось, по существу, близнецом этого плана, его дипломатической реинкарнацией. Прежней оставалась цель: избежать войны на два фронта и бить своих противников поодиночке. «Впервые за последние 67 лет можно констатировать, что нам не придется вести войну на два фронта. Наступили такие условия, о которых мечтали с 1870 года», – заявил Гитлер на военном совещании 23 ноября 1939 г. [34, c. 77–78]. Прежней оставалась и цена, которую Берлин был готов заплатить за осуществление этих планов: временный, – и только временный! – уход Германии из восточной Европы и сдача ее Кремлю. Однако по сравнению с взятым им за основу «планом Шлиффена», «план Гитлера» имел два важных преимущества. Во-первых, из противника Германии восточная держава была обращена в нейтральное государство со всеми вытекавшими из этого благоприятными для Рейха военными, политическими и экономическими последствиями.[38] Во – вторых, территориальные уступки, на которые Берлину пришлось пойти, не затрагивали собственно германских земель. «Гитлер начал борьбу мирового масштаба, – писал Троцкий в 1940 г. – […] Обеспечить свою восточную границу накануне такой войны являлось для Гитлера вопросом жизни и смерти. Он заплатил за это Кремлю частями бывшей царской империи». «Неужели это дорогая плата?» – вопрошал Троцкий, комментируя советско-германский пакт [135, с. 153]. Действительно, Сталин сильно продешевил: в директивах фюрера на переговоры Риббентроп уполномочивался заявить «о германской незаинтересованности в территориях Юго-Восточной Европы – вплоть до Константинополя и Проливов, если бы это было необходимо». «Последнее, однако, не обсуждалось», – напоминал рейхсминистр в подготовленной для фюрера записке [23, док. № 109].

Впрочем, для Гитлера и, в несколько меньшей мере, для Сталина вся эта территориальная «мелочевка» мало что значила в сравнении с решаемой стратегической задачей по созданию условий для нападения Германии на Польшу и, следом, начала войны на западе Европы. Договорившись о визите Риббентропа в СССР, Москва и Берлин по существу авансом поставили свои «виртуальные подписи» под еще не изложенным на бумаге и согласованным только в этом главном пункте договором. По воспоминаниям рейхсминистра, он впервые набросал проект судьбоносного соглашения, подписывать которое летел в Москву, уже находясь в самолете. «Во время обсуждения в Кремле это оказалось полезным, – вспоминал Риббентроп, – поскольку русские никакого текста его заранее не подготовили»[39] [12, c. 140]. Гитлер же, даже не дожидаясь приземления самолета Риббентропа на аэродроме в Тушино, отдал приказ о нападении на Польшу через четыре дня, в 4.30 утра 26 августа.

Имея приоритетный интерес к стратегической составляющей пакта, Сталин и не думал упускать случая взять с Гитлера отступного за даруемый ему советский нейтралитет в виде согласия Берлина на территориально-политические уступки Кремлю в Восточной Европе и Балтии. На Нюрнбергском процессе Риббентроп свидетельствовал, что по приезде в Москву ему с порога было заявлено, что если размер отступного окажется недостаточным, он может сразу вылетать назад в Берлин [32, с. 137]. Шантажируя Гитлера угрозой отправить рейхсминистра из Москвы с пустыми руками, Сталин, конечно, блефовал, чтобы выдрать с берлинской овцы лишний клок шерсти. Ему самому пакт был нужен не меньше, чем фюреру. Договорившись о главном, Сталин и Гитлер исключали возможность срыва переговоров из-за разногласий по «мелким» территориальным вопросам. Допустить провал переговоров и предстать пред западной коалицией стратегическими банкротами ни Москва, ни Берлин просто не могли себе позволить.

Более того, по существу решался вопрос о raison d’etre[40] обоих режимов. Гитлеровского – поскольку идеи реванша и завоевания «жизненного пространства» для германской нации, под знаменем которых он пришел к власти, могли быть реализованы исключительно на путях агрессии. Пока же Германия, половина государственного бюджета которой тратилось на армию, стояла на пороге финансово-экономического коллапса, и избежать его, по мнению Гитлера, было невозможно «без вторжения в иностранные государства или захвата иноземного имущества» [цит. по: 22, док. № 371]. Сталинского режима – поскольку поставленная им на дыбы страна не могла находиться в таком положении неопределенно долгое время, а политическая и идеологическая демобилизация была чревата для него серьезными угрозами. Ведь именно подготовкой к войне оправдывались ужасы «первоначального социалистического накопления» в форме ограбления крестьянства, низведения до нищенского уровня жизни городского населения и эксплуатации рабского труда многомиллионной армии заключенных.

Наряду с перечисленными выше практическими интересами, которыми руководствовались лидеры Москвы и Берлина, заключая августовский договор, в его основу легли и их более общие мировоззренческие ценности. Пакту-39 от его «дедушки» – Рапалльского договора, похоже, передались некоторые присущие тому наследственные признаки, в том числе, по выражению немецкого историка Х. Таммермана, «и определенная основополагающая, имевшая социокультурную подоплеку антизападная направленность» [цит. по: 28, с. 41]. Для Гитлера политический Запад был олицетворением плутократии; Сталин видел там только «зажравшихся господ» [36, c. 616]. Психотипические особенности двух диктаторов, действительно, не могли не наложить личную печать на политику находившихся в их подчинении стран.

В советском случае, к сказанному выше можно добавить, что речь шла даже не столько о Сталине лично, сколько о коллективном сталине – режиме, который самоидентифицировался путем противостояния окружающему капиталистическому миру. Это противостояние было его важнейшей идеологической опорой, под которую сама мысль о братстве по оружию с буржуазно-демократическим классовым врагом закладывала мину замедленного действия. Именно поэтому одной из главных идеологических задач режима после 1945 г. было вытравить те чувства дружбы и благодарности по отношению к союзным странам и их народам, которые возникли у советских людей в ходе совместной с ними борьбы против фашизма.

Четыре часа, которых сторонам хватило, чтобы решить судьбу Восточной Европы, Балтии и Румынии, говорят о том, сколь малое значение, на фоне решаемых стратегических задач, они придавали территориальному вопросу.[41] «Риббентропу дано указание, – докладывал Гитлер на совещании с командованием Вермахта 22 августа, – делать любое предложение и принимать любое требование русских» [7, c. 96]. В результате темп переговоров поразил самого рейхсминистра: «За немногие часы моего пребывания в Москве было достигнуто такое соглашение, о каком я при своем отъезде из Берлина и помыслить не мог…» [12, c. 142–143]. По исчислению Молотова, судьбы целых стран и народов решались на этих переговорах с рекордной для того времени скоростью передвижения 650 км/час [36, с. 615]. Едва успел рейхсминистр вернуться домой, как из Москвы поступила просьба скорректировать в пользу СССР линию размежевания в районе г. Белосток. Гитлер моментально соглашается, и 28 августа соответствующее разъяснение к секретному протоколу было подписано.

Однако вскоре Кремль обнаружил, что второпях допустил куда более серьезную, стратегического характера ошибку в части советско – германского размежевания на территории Польши. В Москве пришли к заключению, что политически неудобно и даже опасно передвигать границу так далеко на запад, оставляя на советской стороне исконно польские земли. Было ясно, что Великобритания и Франция никогда не признают этого захвата. А они ведь могли оказаться победителями в предстоявшей войне на Западе и, следовательно, доминирующими державами в послевоенной Европе, ссориться с которыми Москве было просто опасно. Кроме того, она получала постоянный источник польского сопротивления. Да и с международно – правовой и пропагандистской точек зрения оправдать эту аннексию было бы невозможно.

В силу названных причин в Кремле решили (и это стало единственным разумным действием во всей истории с пактом) отказаться в пользу Германии от этнически польских территорий Люблинского и Варшавского воеводств, правда, потребовав взамен Литву. Соответствующее предложение было сделано Сталиным и Молотовым через посла Шуленбурга 25 сентября. Берлин не обрадовался такому предложению, но не возражал. Новый договор, получивший название «О дружбе и границе», был подписан в Москве 28 сентября 1939 г. Во изменение августовских договоренностей линия советско – германского территориального размежевания в Польше отодвигалась на восток, приблизительно до т. н. «линии Керзона».[42] Взамен Литва стала считаться входящей в сферу интересов СССР.

Договор о дружбе и границе

Правительство СССР и Германское правительство после распада бывшего Польского государства рассматривают исключительно как свою задачу восстановить мир и порядок на этой территории и обеспечить народам, живущим там, мирное существование, соответствующее их национальным особенностям. С этой целью они пришли к соглашению в следующем:

Статья I

Правительство СССР и Германское правительство устанавливают в качестве границы между обоюдными государственными интересами на территории бывшего Польского государства линию, которая нанесена на прилагаемую при сем карту и более подробно будет описана в дополнительном протоколе.

Статья II

Обе Стороны признают установленную в статье I границу обоюдных государственных интересов окончательной и устранят всякое вмешательство третьих держав в это решение.

Статья III

Необходимое государственное переустройство на территории западнее указанной в статье линии производит Германское правительство, на территории восточнее этой линии – Правительство СССР.

Статья IV

Правительство СССР и Германское правительство рассматривают вышеприведенное переустройство как надежный фундамент для дальнейшего развития дружественных отношений между своими народами.

Статья V

Этот договор подлежит ратификации. Обмен ратификационными грамотами должен произойти возможно скорее в Берлине.

Договор вступает в силу с момента его подписания.

Составлен в двух оригиналах, на немецком и русском языках.

Москва, 28 сентября 1939 года.

По уполномочию Правительства СССР В. Молотов

За Правительство Германии И. Риббентроп

ДОВЕРИТЕЛЬНЫЙ ПРОТОКОЛ К «ГЕРМАНО – СОВЕТСКОМУ ДОГОВОРУ О ДРУЖБЕ И ГРАНИЦЕ МЕЖДУ СССР И ГЕРМАНИЕЙ»

Правительство СССР не будет препятствовать немецким гражданам и другим лицам германского происхождения, проживающим в сферах его интересов, если они будут иметь желание переселиться в Германию или в сферы германских интересов. Оно согласно, что это переселение будет проводиться уполномоченными Германского Правительства в согласии с компетентными местными властями и что при этом не будут затронуты имущественные права переселенцев.

Соответствующее обязательство принимает на себя Германское Правительство относительно лиц украинского или белорусского происхождения, проживающих в сферах его интересов.

Москва 28 сентября, 1939 г.

По уполномочию Правительства СССР

В. Молотов

За Германское Правительство

И. Риббентроп

СЕКРЕТНЫЙ ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЙ ПРОТОКОЛ

Нижеподписавшиеся Уполномоченные при заключении советско-германского договора о границе и дружбе, констатировали своё согласие в следующем:

Обе Стороны не допустят на своих территориях никакой польской агитации, которая действует на территорию другой страны. Они ликвидируют зародыши подобной агитации на своих территориях и будут информировать друг друга о целесообразных для этого мероприятиях.

Москва, 28 сентября 1939 г.

По уполномочию Правительства СССР

В. Молотов

За Германское Правительство

И. Риббентроп

СЕКРЕТНЫЙ ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЙ ПРОТОКОЛ

Нижеподписавшиеся Уполномоченные при заключении советско-германского договора о границе и дружбе констатируют согласие Германского Правительства и Правительства СССР в следующем:

Подписанный 23 августа 1939 г. секретный дополнительный протокол изменяется в пункте I таким образом, что территория литовского государства включается в сферу интересов СССР, так как с другой стороны Люблинское воеводство и части Варшавского воеводства включаются в сферу интересов Германии (см. карту к подписанному сегодня договору о дружбе и границе между СССР и Германией). Как только Правительство СССР предпримет /на литовской территории особые меры для охраны своих интересов, то с целью простого и естественного проведения границы настоящая германо-литовская граница исправляется так, что литовская территория, которая лежит к юго-западу от линии, указанной на карте, отходит к Германии.

Далее констатируется, что находящиеся в силе хозяйственные соглашения между Германией и Литвой не должны быть нарушены указанными выше мероприятиями Советского Союза.

Москва, 28 сентября 1939 г.

Необходимо отметить, что помимо публично-правового и секретного существовал еще один уровень советско-германских соглашений – устный. На этом уровне были решены вопросы о темпе и международных условиях реализации Советским Союзом его «прав» в отношении стран Балтии и Бессарабии, указанных в секретных протоколах. Инициатором соглашений, которые в иных, более уместных случаях называются «джентльменскими», был И. Риббентроп. Рейхсминистр обратился к Сталину со слегка завуалированной просьбой повременить с советизацией балтийских стран и акцией по возвращению Бессарабии, сославшись на то, что это нарушит торгово-экономические отношения Рейха с указанными странами и Румынией [36, c. 608, 611, 614].

В качестве ответа Сталин поделился с Риббетропом планами советского правительства в отношении Прибалтики и Бессарабии, из чего стало видно, что германские пожелания будут учтены. Конкретно, советизация государств Балтии откладывалась на потом; пока же их внутреннее устройство сохранялось без изменений. В отношении Бессарабии стороны сошлись на том, что «в настоящее время советское правительство не располагает намерением трогать Румынию», однако оно заявит о своих интересах в случае изменения ситуации на Балканах из-за каких-либо действий Венгрии против Румынии [там же]. Хотя с формально – правовой точки зрения изложение собственных намерений нельзя считать принятием на себя обязательств, рассуждая политически, в какой-то мере обязывающим сталинский ответ все же был. В дальнейшем это отразилось на поведении СССР в Прибалтике и его отношениях с Румынией и Венгрией.