Читать книгу Собачий лес - Александр Гоноровский - Страница 7

Валька

Оглавление

Утром, неся перед собой запахи гуталина и Тройного одеколона, к нам пришел твой отец. После каждого шага он раскачивался всем телом – искал равновесие. Новенькая милицейская форма. Темные круги под мышками. Фуражка чиркнула по дверному косяку, но он успел придержать ее рукой. Сел за стол, заполнив собой всю кухню и коридор, достал из планшета, разложил на клеенке листки с ветхими краями и мутными печатными буквами.

– Я ваш новый участковый капитан Рубан. – Твой отец казался медведем, который съел человека и теперь пытается говорить животом. – По профессии вы переводчик с немецкого?

– С немецкого, английского, венгерского, польского, – ответила тетка.

– …и работаете бригадиром на кукольной фабрике? Странное занятие для переводчика.

– Хотите пристроить по специальности?

Я не смотрел на тетку, но знал, что она опять изогнула бровь. Она всегда так делала, когда отчитывала меня. Но твой отец не обратил внимания на ее бровь и говорил так же ровно, как мелочь в магазине отсчитывал.

– Год осуждения?

– Сорок девятый.

– Освобождения?

– Пятьдесят пятый.

– Амнистия?

– Да.

– Судимость снята?

– Нет.

– Муж на фабрике работает?

Тетка стояла перед ним расправив плечи, задрав подбородок.

– Он не на фабрике.

– Где же?

– Первый Белорусский, сорок четвертый.

– Где похоронен?

– Первый Белорусский, сорок четвертый.

– Что ж – познакомились. – Твой отец вернул листки в планшетную сумку. – Ищу свидетелей. – Не вставая с табурета, он вдруг взял меня за плечи, придвинул к себе. – Ты вчера Лену видел?

– Не видел, – зачем-то соврал я.

Твой отец крепче сжал мои плечи. Лицо передо мной увеличилось, дыхнуло больницей.

– Кочегар наш Перегудов…

– Дядя Гоша?

– Дядя… видел, что вы с Мией пошли в лес. А Лена пошла за вами. Это правда?

Из-под козырька фуражки, сквозь меня внимательно смотрели глубоко запавшие неживые глаза. Кто-то управлял телом твоего отца и крепко меня держал. Нельзя было убежать, даже отвернуться.

Сначала мне расхотелось фуражку. Потом по ногам поползло теплое. Штаны потемнели.

– Вот тебе и Первый Белорусский, сорок четвертый, – сказал твой отец.

Наверное, его слова должны были прозвучать как обидные. Но он произнес их с сочувствием.

Тетка легко отобрала меня, прижала к себе.

– Не видел, значит не видел. – Так строго она даже со мной не разговаривала.

Нам пришлось пятиться, чтобы твой отец смог выйти и закрыть за собой дверь.


Я стоял без штанов посреди кухни в наполненном водой тазу. Тетка мыла меня с мылом, которое вкусно пахло клубникой. Даже у Маргаритки, мыло пахло так себе, а наше хотелось съесть. Я думал, что тетка начнет спрашивать про лес и дурканутую Ленку, но она лишь сказала, что сегодня я посижу дома. Я не спорил. Мне и так было видно все, что происходило во дворе.

Твой отец допрашивал дядю Гошу на скамейке у нашего дома. Дядя Гоша смотрел на папиросу, а твой отец, откинувшись на прогнувшийся под его тяжестью щербатый забор, медленно шевелил губами. О чем они говорили, я не слышал. Но разговор обоим не нравился. Огонек в пальцах подрагивал и ярко вспыхивал, когда дядя Гоша втягивал в себя дым.

Появился сутулый человек в остроносой кепке. Он вел на поводке старую овчарку со впалыми седыми щеками и провисшей от времени спиной. За всю их общую розыскную жизнь и погони собака вытянула человеку руки длиннее рукавов пиджака. Такую собаку я тоже хотел.

Из подъезда вышла мать Ленки – коренастая с румяными как пирожок руками. Очки с толстыми линзами делали ее глаза огромными, как у кукол. Она нащупала на бельевой веревке дырявый девчачий носок. Все по очереди понюхали носок и остались недовольны. Собачник сказал что-то доброе. Мать Ленки сняла очки, чтобы никого не видеть.

Собачник сунул овчарке под нос подол ее платья:

– Кунгур, след, – сказал громко.

Кунгур улыбнулся и лениво замельтешил пятками. Собачник, следуя за слабо натянутым поводком, тоже замельтешил пятками. Твой отец и дядя Гоша не торопясь двинулись следом. Им было неохота идти рядом. Они делали вид, что каждый сам по себе.


В тот день я придумал игру для солдатских ног. Теперь это были футболисты. Четыре в каждой команде и один запасной. Ворота сделал из пустых спичечных коробков, а мячик скатал из желто-красного фантика карамели «Хаджи-Мурат». Мячик вышел слишком большим, но рвать фантик не хотелось. Мне нравилась картинка, на которой был изображен человек в халате. Тетка говорила, что в Ленинграде до сих пор прячут его голову, что, обложенная ватой, она лежит в коробке, как наши елочные новогодние шары. Я представлял, что взрослые перед новым годом достают ее и показывают для праздника своим детям.


– Не нашли. – Ты села на деревянный край песочницы, расправила платье на криво заточенных коленках. – Папа до ночи по лесу ходил. Я проснулась, а он спит весь в земле, иголках и с открытыми глазами.

– Как это с открытыми?

– Он всегда спит с открытыми глазами, когда преступника ищет. – Всем своим видом ты пыталась похвастать, что у тебя самый страшный папа в мире.

– По нашему лесу сто лет ходить можно и ничего не найти. – Я как раз выкопал солдат из могилы и разозлился. Вместо девяти нашлось восемь. Еще раз перерыл всю могилу – восемь. – Ты солдатика украла?

– А вот и нет.

– А вот и да!

– Наверное, тот, который больше всех сопротивлялся, взял и воскрес, – сказала ты. – Потому что его убить нельзя.

– Что это еще за воскрес? – Как же мне надоели эти новые слова. Их говорили все – тетка, твой отец, Юрка и даже ты. Только у меня одного все слова были старые.

– Воскрес – это когда твой солдат встал и ушел.

– Без ног?

– Без всего.

Мы первый раз ссорились. Наверное, потому, что с утра уже было жарко. Хотелось закопаться в еще влажный песок и так просидеть весь день.

– Фуражку гони. – Про фуражку от злости вспомнил. О ней не хотелось думать ни мне, ни тебе.

– Видел, как Ленка за нами кра́лась? – вдруг спросила ты.

– Нет. А ты?

– Нет. Слууушай. Если она за нами шла, то надо просто пойти той же дорогой, и мы ее найдем.

– А твой отец разве не так ходил? Ты же ему все доложила.

– И ничего не доложила.

– Врешь.

– Ну и что?

– И про нас доложила?

– Про что? – хи́тро спросила ты.

Я вдруг представил, как весь мир знает уже про спущенные штаны, кусачих комаров на жопе, иглы на твоих пятках, и как все показывают на меня пальцем.

– Про то самое!

– Про это точно не доложила. А вот ты тетке своей все разболтал.

– И ничего не разболтал.

– Разболтал-разболтал.

– Я же слово дал, когда ты своим голым журналом трясла. – Врать иногда было неприятно.

Ты ковырнула в носу.

– Давай лучше пойдем в лес Ленку искать, – сказала. – И больше вообще никому ничего не скажем.

Я сдувал с солдат песок, прятал в карман.

– Как хочешь, – сказала ты. – Я сама пойду. Еще Юрку позову. Он сразу сказал, что ты хомяк. Так и сказал: «Валька тот еще хомяк». Мы с ним вчера познакомились, пока ты под домашним арестом валялся. Вот мы найдем Ленку и будем герои, а ты будешь навсегда хомяк.

От тебя было одно сплошное беспокойство. От сотни дурканутых ленок такого беспокойства не было. Короче, мы воскресли и отправились ее искать.


Прежней тропинкой мы не пошли и попали неизвестно куда. Долго брели вдоль заросшего малиной оврага. На дно его стекались тени и шорохи. Многие зверьки жили в нем только потому, что не могли выбраться.

Ты топала впереди. Вокруг твоей головы облаком суетились мошки. Я старался идти за тобой след в след, чтобы не наступить на змею. Странно, что в прошлый раз я не вспомнил про змей, а в этот вспомнил. Ты была выше, и мне приходилось шагать широко. Наверное, поэтому я быстро устал.

– Не было здесь Ленки, – сказал я.

– Почему?

– Потому что нас тоже здесь не было.

Хотелось есть. Тетка уже приготовила щавелевый суп с яйцом и сметаной. До ужина, укутанный в большое полотенце, он будет томиться на подоконнике. Щавель тетка собирала в садике под нашим окном, а яйца и сметану мы покупали в Новом селе. Их привозили на телеге, в которую была запряжена большая, как наш клуб, лошадь без имени. Я так и называл ее лошадь без имени, потому что молочница его не придумала. Я всегда брал для лошади кусок черного хлеба с солью. Она тянула его к себе волосатыми губами, и думала, что я тоже лошадь без имени. Вот бы сейчас ее сюда и ехать на телеге навстречу щавелевому супу.

– Домой хочу, – сказал я.

– Нытик.

– Сама нытик. А здесь змеи.

– Врун.

– Ты леса не знаешь.

– Ой, ты знаешь. Просто трусишь больше меня. А вот Ленка часто в лес бегала.

– С чего вдруг она в лес бегала?

Ты пожала плечами. Мошки смешно поднялись над твоей головой и снова опустились к ключицам.

– Мне Юрка сказал, что бегала, – ответила ты. – А ему – Сашка Романишко. Давно рассказал, еще на той неделе. Пока в Новое село не уехал.

Сашка дружил с Ленкой и верил любой ее глупости. Однажды она сказала, что доктор Свиридов может проглотить любого мальчика или девочку, если они будут плохо себя вести. И что у него во рту для этого есть специальный серебряный зуб. И тогда Сашка посыпал себя перцем, чтобы доктор Свиридов не мог его проглотить. Так и ходил, пока все не исчихались.


На полянку с собачьими холмиками мы вышли, когда тени деревьев плотно придавили траву. На этот раз холмики замерли без движения – боялись пропустить интересное. Стало так тихо, как будто мы оказались под землей. Куда идти дальше мы не придумали. Глядя под ноги, ты стала кружить по поляне. А я снова принялся считать холмики. Но на этот раз их было не семнадцать, а восемнадцать. Лишний холмик хотел казаться старым, но был совсем свежий. Под набросанной прошлогодней листвой и сосновыми иглами темнела еще сырая земля.

Собачий лес

Подняться наверх