Читать книгу Бог любит Россию. Великие годы 1989–2014. Преодоление утопии - Александр Горянин - Страница 9

Данная глава хронологически должна была бы открывать книгу, но трудные для постижения события целесообразнее сперва изложить (что мы и сделали), а уж затем искать им объяснение.

«Закат утопии», «закрытие коммунистического проекта» – сегодня это звучит не слишком впечатляюще. Предпримем небольшое отступление, чтобы лишний раз показать фантастичность задачи. Попробуем увидеть ее «с птичьего полета».

В результате большевистского переворота и Гражданской войны 132 миллиона человек (население СССР на момент провозглашения этого государства и окончания Гражданской войны в конце 1922 года) лишились всех своих демократических завоеваний, добытых жертвами и усилиями многих десятилетий.

Гибель исторической России и ее морально-этических ценностей выглядела необратимой. Цивилизационный разрыв, материальное ограбление страны, слом ее общественного устройства и уклада жизни всех слоев общества, уничтожение всей системы российского права, тяжкое увечье культуры, истребление целых сословий и классов, надругательство над религией, разрушение памятников, страшная смерть миллионов, нищета уцелевших, еще одно, после Петра I, роковое упрощение сложного общества (а упрощение есть процесс, противоположный модернизации) – преодолеть и исправить все это выглядело несбыточной мечтой.

Несбыточной прежде всего потому, что советский строй не был навязан в СССР извне, он ощущался нашим отечественным изобретением. Оставалось надеяться, что этот строй устранит лишь медленное, поколениями, изживание его. И вдруг, словно истек срок проклятия, он затрещал и рассыпался – подобно тому, как от петушиного крика в гоголевском «Вие» рассеялась нечистая сила, хлопая перепончатыми крыльями и застревая в окнах.

Но что открывалось дальше? Непроницаемый туман. Возможно, скрывавший пропасть.

По историческим меркам, если учесть масштаб и сложность событий, все случилось поразительно быстро. Ряд обстоятельств исторически мгновенного краха «развитого социализма» не поддается академическому объяснению, что лишний раз подтверждает: история научна лишь в ограниченных пределах.

Как справедливо заметил историк и экономист Кирилл Родионов, «ни одна страна в мире [кроме России] не совершала одновременно переход от плана к рынку, от империи к нации и от тоталитаризма к демократии». Добавим: будучи при этом такой огромной, многоэтничной и неоднородной. Переплетение проблем и противоречий этого перехода было воистину невообразимым, в саму его возможность не верил за рубежом почти никто (да и у нас немногие), однако у России получилось.

В конце 80-х годов ряд авторов утверждали (одни ссылаясь на Федотова, Ильина и Солоневича, другие дошли своим умом), что осуществить подобное преображение если и удалось бы, то не напрямую, а лишь через промежуточный, на несколько десятилетий, период железной диктатуры с подавлением всего коммунистического. Но переход был все-таки начат, диктатура введена не была, и Россия с честью прошла этот крайне опасный отрезок своей истории, включавший несколько поистине критических моментов, часть из которых описана выше. Прошла благодаря высокому уровню понимания ситуации значительным большинством активного населения страны. Страна созрела для радикальных перемен, потому что беспрерывно – и, главное, удивительно быстро – менялась на протяжении ХХ века.

Нынешнюю Россию надо сравнивать не со странами старого капитализма, а с самой собой исторически недавнего времени, причем вопрос: «Что из себя представляло коммунистическое государство на заключительном этапе своего существования?» – сразу порождает следующий: «Почему этот этап оказался заключительным?» Попробуем ответить на оба.

СССР был страной, где государственные капиталовложения в сельское хозяйство, в его мелиорацию, химизацию (и так далее) на протяжении 1976–1985 гг. составили, в пересчете, 150 миллиардов долларов (не нынешних!), дав близкий к нулевому прирост сельхозпродукции. СССР собирал меньше зерновых, чем США, хотя производил, по словам целого ряда источников, в 12 (прописью: в двенадцать!) раз больше зерноуборочных комбайнов. Большинство колхозов были убыточны, к 1987 году их совокупная задолженность государству составляла 140 миллиардов рублей. Сравнения ради: вся доходная часть бюджета СССР в 1987 году равнялась 460 миллиардам рублей. И еще одна деталь: под занавес советской власти в стране насчитывались десятки тысяч(!) объектов незавершенного строительства. Это были либо заполненные дождевой водой котлованы, либо бетонные скелеты. Причина проста: в процессе «освоения средств» нулевой этап был самым выгодным и почти безрисковым для казнокрадов (которых, как нас теперь уверяют, в СССР не было), тогда как каждый следующий этап увеличивал их риски, а навар от хищений снижался.

Вполне передовые на мировом фоне НИИ, обслуживавшие военно-промышленный комплекс и космос, не делились – и не обязаны были делиться – своими прорывными технологиями с массовым производством, а оно, не подстегиваемое конкуренцией, ловко отторгало любые нововведения как лишнюю головную боль.

Война 1973 года на Ближнем Востоке вызвала резкий скачок мировых цен на нефть (в среднем с 17 до 40, а затем и до 55 долларов за бочку), следствием чего стал суровый кризис в экономике Запада. По закону домино он затронул там все. Советского Союза кризис практически не коснулся, и в Кремле потирали руки в уверенности, что Запад выкарабкается не скоро. Радовали и нефтедоллары, хотя их значение сейчас сильно преувеличивается (мы к этому вернемся чуть позже). Основную часть своей экспортной нефти СССР поставлял «соцстранам» по дотационным ценам, к тому же за виртуальные «переводные рубли», закупая на них в ГДР, Польше, Румынии и т. д. товары легко представимого качества. «Братские» режимы перепродавали часть нефти дальше, а СССР делал вид, что ничего не замечает, думая, что покупает этим любовь и преданность.

Цены на нефть в 1970–2012

Добыча и экспорт нефти в СССР

Но в целом поступление валюты все же выросло, и советская верхушка с облегчением перестала рассматривать проекты внутренних реформ, способных модернизировать коммунистическую систему. Возобладал подход: «Не трогай то, что работает».

Ценовой кризис принудил страны Запада к строгому энергосбережению, что привело за несколько лет к структурному обновлению производства. Когда цены на нефть в 1979–1982 годах еще раз, вслед за иранской революцией, взлетели к немыслимым по тем временам 100 долларам, а кратковременно и выше, страны Запада перенесли этот удар легче, чем предыдущий. В итоге кризис не подкосил их. Наоборот, они совершили качественный рывок, создав «новую экономику», уже компьютеризированную. Затягивать пояса – полезное занятие. В СССР же последствия 12 лет «расслабухи» оказались печальными: советская экономика стала окончательно неконкуренто способной.

Дефицит продовольствия, в первую очередь зерна, Советский Союз покрывал закупками за границей, а свое производство постоянно отставало. Принимались какие-то постановления («расширить», «углубить», «усилить»), была даже разработана некая «продовольственная программа», но воз оставался на месте. Львиная доля затрат государства приходилась на военную и космическую отрасли. Помимо снабжения собственной армии в условиях гонки вооружений, продукция ВПК поставлялась «дружественным» режимам. Поставляемое вооружение эти режимы оплачивали со скрипом, по бартеру или просили реструктурировать долг. В итоге, крупнейшая технологическая экспортная отрасль оставалась с убытками. Что же касается гражданского производства, его отставание измерялось по отдельным позициям десятилетиями.

Сегодня стоит завести разговор о степени деградации предперестроечного СССР, как кто-нибудь обязательно скажет: это все «злостные демократические бредни». Такие мыслители, как Сергей Кара-Мурза, Сергей Кургинян, Александр Проханов, Максим Калашников, покойный Александр Зиновьев и еще ряд авторов, чья искренность порой даже не вызывает сомнений, написали и произнесли миллионы слов, доказывая, что СССР был разумен, человечен, воплощал народную мечту и вдобавок находился в двух вершках от технологической и экономической победы над Западом. Но рай сорвался за миг до его воплощения – все испортил Горбачев. Высказывания людей попроще также подтверждают пушкинское: что пройдет, то будет мило.

Однако не при Горбачеве, а еще до него, между 1970 и 1985 годами, потребление энергии на каждую советскую душу, вразрез с мировой технологической тенденцией, выросло с 3,16 до 6,79 тонны условного топлива, в 2,15 раза. Ни экономика, ни тем более уровень жизни не выросли и не могли вырасти в той же пропорции. Как Кощеева смерть в игле, в этих цифрах была скрыта энергетическая причина неизбежного проигрыша советской стороной так называемого «экономического соревнования двух систем». Правда, лишь проигрыша соревнования, но не распада СССР, жесткой обусловленности тут не было. Распад приблизило (против своей воли, конечно) коммунистическое руководство, все более утрачивавшее, особенно с середины 70-х, чувство реальности. Пониженная адекватность этого руководства толкала его к ошибочным и даже безумным решениям, вроде вмешательства в соперничество политических кланов Афганистана.

Чтобы устранить одного афганского лидера и посадить другого, не требовалась войсковая операция. Так называемый «ограниченный контингент» Советской армии был введен в Афганистан без ясной цели, если не считать целью вооруженное подавление тех, кому может не понравиться ввод «ограниченного контингента». Выкарабкивались из ситуации десять лет.

На минуту прозревший Андропов произнес: «Мы до сих пор не изучили общество, в котором живем, поэтому вынуждены действовать эмпирически», но за этими «смелыми» словами ничто не последовало. Впрочем, и времени на «изучение» уже не оставалось.

Как это обычно бывает в истории, могильщиками отжившего режима стали совсем не те силы, которых этот режим опасался, исходя из своего видения мира. По данным «Демографического энциклопедического словаря» (М., 1985, с. 437), к 1983 году численность интеллигенции в СССР достигла сорока двух миллионов человек. У интеллигентов есть семьи, интеллигентность наследственна, так что общее число людей, склонных к вариативному мышлению и скепсису, приближалось в стране (со всеми допущениями и оговорками), вероятно, к ста миллионам. К началу перестройки интеллигенция уже представляла из себя ведущую общественную силу. Кремлевские мудрецы продолжали считать ее какой-то невнятной «прослойкой», тогда как она по умолчанию (во всех смыслах) стала классом-гегемоном.

Рост непослушания в советском обществе ускорился благодаря одному редко вспоминаемому обстоятельству. Начиная с 60-х стало ощущаться, что в стране выпускается больше людей с высшим образованием, чем государство способно обеспечить работой, особенно в крупных городах (желающих работать в малых городах и на селе находилось, наоборот, недостаточно). Люди устраивались где придется, пополняя все растущий низкооплачиваемый и крайне критически настроенный слой люмпен-интеллигенции, сыгравшей важнейшую роль на заключительном этапе опрокидывания советской власти. Похоже, этот слой достиг своей критической массы как раз к провозглашению горбачевской «гласности».