Читать книгу Святочные рассказы - Александр Грин, Василий Иванович Немирович-Данченко, Василий Немирович-Данченко - Страница 7

– Ребята!., эй!., где вы? – крикнул Гришка Силаев, останавливаясь на другом конце улицы и оглядываясь во все стороны.

Он приложил указательные пальцы обеих рук к губам, испустил дребезжащий, пронзительный свист и стал прислушиваться.

– Кто тут? – робко отозвалось несколько тоненьких голосков подле соседних ворот.

Гришка повернулся к воротам и свистнул по второй раз.

– Гришка, ты? – повторили те же голоса, и вслед за тем из-за саней выглянула сначала одна голова, потом другая, и, наконец, показался парень и несколько девушек.

– Я, я… ступайте сюда, не бойтесь… кто это? – воскликнул Гришка, достигая их одним прыжком и принимаясь ощупывать круглое лицо парня. – Э-э! Петрушка Глазун! смотри ты, куда затесался, – с девками!..

– Я нарочно побежал с ними… они, вишь, задумали по домам разойтись…

– Ну, ладно, ладно, пойдемте!..

– Ох, касатушки, страшно, ох, девушки, страшно! Гришка, куда ты нас тащишь! а ну как опять встренется… – проговорили девушки, прижимаясь друг к дружке и боязливо выглядывая из-за полушубков.

– Ну вот, полно вам ломаться, пойдемте; лих его, пущай встренется; вы и взаправду думаете – леший какой али ведьма…

– Вестимо, чего бояться, – произнес в стороне мягкий голос, по которому все присутствующие узнали тотчас же Алексея-каженника, – должно быть, нам так почудилось, а не то, верно, какой-нибудь побирушка, – прибавил он, присоединяясь к толпе.

– Ай да Алеха! молодца, право слово – молодца! Девки! скажите: с чего он так расходился? отколе прыть взялась?.. Ну, идемте, что ли?..

И Гришка, сопровождаемый девками, Петрушкой и Алексеем, который еле-еле передвигал ноги, спрятанные в рукава вывороченного полушубка, стал пробираться подле изб.

– Эй, ребята, девки! выходите, полно вам! – кричал он, останавливаясь поминутно и оглядываясь на стороны.

– Кто там!..

– Выходи, – чего спрашиваешь, – ступай, так увидишь!

– Да как же звать?..

– Зовут зовуткой, а величают уткой!

Раздался хохот, и толпа увеличивалась новым озорником. Таким образом, разбежавшиеся парни и девки примыкали один за другим к ряженым, и толпа не успела дойти до конца деревни, как уже почти все оказались налицо.

– Чего оглядываетесь на стороны! небось леший-то давно лыжи навострил, – так испужали его наши девки, – куда прытки голосить! – сказал Гришка, останавливая толпу. – Ну, все ли здесь?.. Бука, ступай сюда; ты, коза, пойдешь следом за букой; каженник, становись здесь, я тебя поведу; а за ним баба-яга; баба-яга… ну поворачивайся, да смотри не плошай… – прибавил он, повертывая за плечи долговязого парня в поняве, с платком на голове и сидящего верхом на помеле.

– А куда нам идти-то? – спросил кто-то.

– Сказано, к Савелию.

– Нет, ребята, – слушай, Гришка! пойдемте лучше в другую избу – туда не проберешься; я было сунулся – куда те: в сенях народ стоит…

– И то, пойдемте-ка лучше, коли уж идти, пойдемте к старосте, как прежде хотели, – вымолвил Алексей.

– Слышь, ребята, слышь, что говорит каженник; ай да Алеха! – закричал Гришка. – Что-то, братцы, я Заприметил, больно он расходился нынче; никогда такого не бывало!., должно быть, неспроста… Слышь, как его раззадоривает идти к старосте; уж не Парашка ли тому виною… пойдем да пойдем!.. А ну, быть, как сказал каженник, – качай!.. – И Гришка, подпершись в бока, выступил вперед и запел, приплясывая:

– Тише, Гришка, что ты орешь! – услышит старостиха, не пустит нас…

– Небось! метель гудит – не услышит! Смотри только, ребятушки, не обознаться бы нам…

– Ну вот! тише, говорят! разве не видишь, – вот и изба…

– Ребята, стой! – шепнул Гришка, снова останавливая толпу; – у старосты огонь, поглядите, кто у них в избе; не вернулся ли хозяин!..

– Нет, вижу! – отвечал также тихо Петрушка, взобравшийся на завалинку. – Никого нет; сидят старуха да дочь…

– Ладно, подбирайся к воротам; тихонько, смотри… так, ладно… Братцы, никак калитка-то заперта… стой! Кто из вас цепкий, – полезай через ворота да сними запор.

– Давай я полезу, – сказал Алексей, двигаясь к воротам.

– Нет, ты и коза не трогайтесь с места; Петрушка, ступай сюда! – шепнул Гришка, подставляя спину.

Петрушке чехарда была в привычку; он прыгнул на плечи товарища, уцепился руками за перекладину ворот и минуту спустя бухнулся в сугроб, по ту сторону ворот. Шест, припиравший калитку, был снят, и толпа затаив дыхание начала пробираться по двору старосты к крылечку.

– Тсссс… – произнес Гришка, останавливаясь на крылечке и подымая руку кверху, – дверь заперта изнутри!.. ничего, молчи, я дело справлю: смотри только, как свистну, все за мной в одну плетеницу, да не робей, дружно!

Сказав это, он ударил кулаком в дверь. Минуту спустя в сенях послышались шаги.

– Кто там? – спросила хозяйка.

– Отворяй! – отвечал Григорий, подделываясь под голос старосты.

– Ты, Левоныч?

– Отворяй, говорят… аль не признала? – продолжал Гришка, стараясь прикинуться пьяным.

Старуха проворчала что-то сквозь зубы и загремела запором; вслед за тем она выглянула на крылечко, но в ту же секунду над самым ее ухом раздался пронзительный свист, и не успела она крикнуть, как уже толпа ринулась в сени, сшибла ее с ног и ударилась с визгом и хохотом в избу.

– Ай, батюшки, режут! ай, касатики, режут! – завопила старуха, бросаясь как угорелая в угол сеничек и забиваясь между корытами и досками…

Страх ее не был, однако ж, продолжителен; заслышав песни, пляски и хохот, раздавшиеся в избе, она высвободилась из засады и кинулась к растворенной настежь двери. Увидя толпу ряженых и дочь, стоявшую посреди их с веселым, смеющимся лицом, старостиха окинула глазами сени – но, не найдя, вероятно, ни кочерги, ни полена, метнулась в избу и прямо повалилась на медведя, который переминался с ноги на ногу, стоя перед Парашею.

– Ах ты, разбойник! ах ты, окаянный! – взвизгнула она, принимаясь тормошить медведя, который не двигался с места, не сводил глаз с девушки и, казалось, не замечал, что происходило вокруг.

– У… у… у! – захрипел бука, вынырнул неожиданно из-за медведя и, став между ним и старостихою, простер к ней руки, обернутые соломой.

– Бя… бя… бя! – затрещала коза, дергая ее сзади.

– Бу… у… у… – ревел бык, пыряя ее рогами.

– Кудах! кудах, ирр… ирр… – зашипел, откуда ни возьмись, журавль, то есть долговязый, плечистый парень, у которого рука была притянута к голове, и все это окутано было рогожей, – ирр… – присовокупил журавль, тыкая ее в бок веретеном, изображавшим клюв.

– Пострелы! черти! собаки! – вопила старостиха, отбиваясь руками и ногами.

– Полно, тетенька, не серчай, – запищала скороговоркою баба-яга, заметая след помелом и смело наступая на старуху, которая задыхалась от злобы, – слушай: загадаю тебе загадку: двое идут, двое несут, сам-треть поет… Не любо?.. изволь другую; под лесом-лесом пестрые колеса висят, девиц украшают, молодцов дразнят… Не угадала?.. Серьги, тетенька, серьги.

– Поди прочь, леший! – крикнула старостиха, замахиваясь обеими руками на бабу-ягу, но, оглушенная визгом и хохотом, в ту же минуту обратилась к толпе девушек. – А вы, бесстыжие! погоди, постой! о! Грушка Дорофеева, я тебя признала, – ах ты, срамница! – прибавила она, бросаясь на толстенькую девушку прятавшуюся за подруг; но Груша нырнула в толпу толпа раздвинулась, и старостиха прямехонько наткнулась на Гришку козу и медведя, которые вертелись вокруг ее дочери.

– Ну-кось, Михайло Иваныч, – заговорил Гришка, размахивая палкою так ловко, что старостиха никак не могла приступиться, – потешь, покажи господам честным и хозяйке дорогой, как малые ребята горох воровали… А ну, поворачивайся! – крикнул он, дернув за веревку, привязанную к поясу медведя, который все-таки не двигался с места и не отрывал глаз от Параши. – А ну, ну, полно, аль приворожила тебя красная девушка… ну, коза, валяй, начинай!.. Михайло Иваныч, что ж ты взаправду уставился, не кобенься, кланяйся хозяюшке молодой, да в самые ножки! – присовокупил Гришка, опуская палку на плечо медведя, который на этот раз повалился охотно в ноги Параше. – Так: ну, коза, живо!..

Тут Гришка, продолжая размахивать палкой, пустился вприсядку вместе с козою, припевая скороговоркою:

Старостиха кричала, бранилась, но уже никто ее не слушал; все вокруг нее заплясало, завертелось, и трудно определить, чем бы кончилась потеха, если бы в самом разгаре суматохи не раздалось внезапно из сеней:

– Староста идет!..

Казалось, гром, упавший в эту минуту на избу, не произвел бы такого действия на присутствующих. Раздался оглушительный визг; баба-яга бросила помело, Гришка палку, журавль веретено, и все, перепрыгивая друг через дружку, как бараны, побросались в дверь, преследуемые старостихою, у которой, откуда ни возьмись, явилась в руках кочерга.

– А! разбойники! что взяли! что взяли!.. – кричала она, нападая с яростью на беглецов и не замечая впопыхах медведя, который, запутавшись в своих овчинах, стоял посреди избы и оглядывал со страхом углы и лавки.

– Что взяли! – продолжала старостиха, врываясь в сени, – Левоныч! Левоныч! Держи их, не пущай, смотри держи разбойников!..

Медведь быстро оглянулся на дверь и сбросил овчину, покрывавшую голову.

– Параша, это я! не бойся… – произнес он, обращаясь к девушке, которая боязливо пятилась к печке, – спрячь меня! видит бог, для одной тебя пришел к вам. Слышь, отец идет! – прибавил он, высвобождая одну ногу из рукава овчины.

Страх Параши прошел, по-видимому, тотчас же, как только медведь показал настоящую свою голову. Раздумывать долго нельзя было; голос старосты и жены его приближался и слышался уже на крылечке. Надо было на что-нибудь решиться… Девушка взглянула еще раз на парня и указала ему под лавку. Едва Алексей успел спрятать свои ноги, как староста и жена его вошли в избу. Глаза Данилы блуждали неопределенно во все стороны, и вообще на опухшем лице его изображалась сильная тревога.

– Ну, чего ты уставился? что глаза-то выпучил?.. Тьфу! прости господи! произнесла старуха, бросая с сердцем кочергу, – кричу ему: держи их, не пущай!..

– Ох… дай дух перевести… мне почудилось… – перебил староста, протирая глаза.

– То-то, спьяна-то черти, знать, тебе показались!.. Толком говорят – ребята были, чтоб их собаки поели! Пришли, давай, разбойники, все вверх дном вертеть; содом такой подняли, проклятые…

– Погоди… стой! я с ними справлюсь; ты скажи только, кто да кто был, – произнес не совсем твердо староста, у которого хмель отшибал несколько язык и память.

– Известно, кому больше, как не Гришке Силаеву; проклятый такой, чтоб ему…

– Ладно, ладно… а ведь мне почудилось… У Савелия, слышь ты, такую диковину рассказывали… иду я так-то домой, втемяшилось мне это в голову… а тут они, проклятые, понагрянули… не думал, не гадал… Да постой, я им задам завтра таску, особливо Гришке… я давно заприметил.

Староста не докончил речи; голова его откинулась назад, рот искривился, глаза выкатились как горошки и остановились на одной точке. Увидя что-то мохнатое, выползавшее из-под лавки, старуха с визгом вцепилась в мужа. Одна Параша не тронулась с места; она опустила только зардевшееся лицо свое и принялась перебирать край передника.

Алексей вышел из своей прятки и встал на ноги. Данило повалился на лавку; старуха закрыла лицо руками и последовала его примеру.

– Данило Левоныч, тетушка Анна, не пужайтесь! это я… – произнес Алексей, делая шаг вперед.

За слыша знакомый голос, муж и жена подняли голову.

– Как!., ах ты, окаянный! – воскликнула старостиха, мгновенно приходя в себя. – Левоныч, хватай его!..

– Каженник!.. – проговорил староста, протирай глаза и тяжело подымаясь с места.

– Хватай его, держи! – голосила старуха, принимаясь толкать мужа.

– Полноте вам сомневаться… – сказал не совсем твердым голосом Алексей, – я не вор какой, не убегу от вас, сам дамся в руки…

– Чего тебе надыть? – заревел Данил о, грозно подходя к парню.

– А! так вот как! – крикнула старостиха, кидаясь на дочь, – так вот ты какими делами… погоди, я с тобой справлюсь!

– Тетушка Анна, не тронь ее… – сказал Алексей, становясь между дочерью и матерью, – видит бог, она не причастна… я во всем причиной и винюсь перед вами.

– А вот погоди, ты у меня скажешь, зачем затесался под лавку, – вымолвил староста, хватая парня.

– Погоди, дядя Данило, постой, не замай, – я винюсь и без того… – пришел с ребятами к тебе; думали позабавиться, песни поиграть… кричат: ты идешь… все вон кинулись, я один не поспел, – вот и вся вина моя… а она, дочь твоя, Данило Левоныч, видит бог, ни в чем не причастна!..

– Да ты, дурень ты этакой, что его слушаешь! тащи его в сени… дай ему таску, чтоб помнил вперед… тащи его… ах ты охаверник, каженник проклятый!.. постой, я тебе дам знать… – голосила старостиха, подталкивая Алексея в спину, тогда как муж тащил его в сени, – так, так, так, хорошенько ему, разбойнику!..

Увещевание и разговоры были напрасны; староста и жена его стащили бедного Алексея на двор, и вскоре послышался шум свалки.

– Ну, теперь я с тобой поговорю, – начала старостиха, торопливо вбегая в избу, – ах ты, срамница ты этакая!.. Да где она?.. Парашка! – крикнула она, оглядываясь во все стороны.

Увидя дочь, которая стояла на лавочке и, просунувшись по пояс в окно, глядела на улицу, старуха пришла в неописанную ярость.

– Что ты тут делаешь? – взвизгнула она, втаскивая ее в избу и замахиваясь обеими руками.

– Без тебя, матушка, постучали в окно… я отворила… какой-то человек…

– Какой человек?..

– Должно быть, нищенка…

– Какой там еще леший?.. – произнес староста, входя в это время в избу.

– Нищенка, батюшка, – отвечала Параша, – просится переночевать…

– А! это, должно быть, тот самый, что стучался к Савелью да всех нас переполошил, – проговорил Данило, нетерпеливо подходя к окну, в котором мелькнула бледная тень человека. – Погоди же; я тебя выучу таскаться по ночам… Чего тебе надо? – крикнул он, просовывая голову на улицу. – Отваливай, отваливай отселева, коли не хочешь, чтобы я проводил! Вишь, нашел постоялый двор, в какую пору таскаться выдумал… Погоди, я еще узнаю завтра, что ты за человек такой!.. Ступай, ступай!.. Вишь, взаправду, повадились таскаться, – промолвил староста, захлопывая окно, – прогнали с одного двора чуть не взашей, нет – в другой лезет… И добро бы время какое, а то метель, вьюга, стужа… Тут и собака, кажись, лежит – не шелохнется, а он слоняется да окна грызет… О-ох! – заключил Данил о, зевая и разваливаясь на печке.