Читать книгу Ночной разговор. Рассказы - Александр Гусаров - Страница 2

В оазисе зелени и разноцветных одноэтажных строений, окружённом новостройками, Константин распоряжался половиной дома. В семье он был единственный ребёнок, и родители в нём души не чаяли. Чтобы выделить ему собственное жизненное пространство, в общем доме возвели перегородку. Это случилось примерно через год после того, как он окончил техникум, устроился на работу и поступил в строительный институт на заочное отделение.

– Красная гвоздика… Красна-а-я гвоздика… Спу-тница тревог, – завывал Костя, расхаживая по комнате в клетчатых трусах. – Красна-а-я гвоздика …. Тьфу! Привяжется же старорежимная мелодия! – воскликнул он. Его взгляд упал на правое колено, и Костя снова увидел неприятного вида утолщение. «С этим надо что-то делать. Может, отцу сказать? У него знакомый хирург в поликлинике работает», – подумал он. Не откладывая дело в долгий ящик, Костя быстро оделся и пошёл на половину родителей.

Выслушав сына, отец разволновался, но сумел быстро взять себя в руки. Он посмотрел на часы и, рассудительно заметил:

– Да Васильевич, может, сегодня принимает. – Он тут же взялся энергично крутить диск телефонного аппарата, набирая номер справочной городской поликлиники.

Через полчаса они уже входили в длинный низкий коридор. Костя давно не посещал кабинеты врачей, и вот перед ним предстала подзабытая картина: ряды стульев, занятые многочисленными посетителями. У многих на лицах воцарилось выражение полной отрешенности, у кого-то в глазах читалось страдание. Некоторые больные, раздражённые долгим ожиданием очереди, сидели с недовольным видом. Другие обсуждали некомпетентные действия врачей, к которым спешили попасть. Стараясь не дышать полной грудью, он всё-таки вдохнул специфический больничный запах, от которого слегка закружилась голова. Отец не стал занимать очередь, а сразу зашел в кабинет хирурга. Через пять минут оттуда выглянула медицинская сестра. На ней было всё белое от шапочки до туфель. Она выкрикнула его фамилию:

– Серов!

Костя привстал со своего места, а женщина громко сказала, обращаясь уже ко всем в очереди:

– Это срочный больной!

Что означал термин «срочный больной» естественно, никто не понял, но все промолчали.

В кабинете пожилой доктор поздоровался с ним за руку и, как добрый майский жук, прогудел негромким басом:

– Ну, Николай Федорович, неужели твой так вырос?

– Мой! – гордо ответил отец.

– Годы бегут …. – Хирург покачал головой, и обратился к Константину: – Что у тебя стряслось?

Костя сел перед доктором и оголил колено.

– Да вот…

Врач всмотрелся в новообразование, осторожно пощупал кожу вокруг:

– Здесь больно? А здесь?

Потом подошёл к раковине в углу кабинета, сполоснул руки. Хмуро покачал головой, и вернулся за стол, начав быстро заполнять амбулаторную карту. Обернулся к медсестре: – Выпишите направление на анализы. Он посмотрел на него поверх очков в тонкой металлической оправе, висевших на самом кончике носа.

– Что могу сказать. Медицинскими терминами пугать не буду. Можно направить в онкологический диспансер, но пока я такой необходимости не вижу. Я так понимаю, беспокойства она вам не причиняет? – Он поймал на себе строгий взгляд Константина и с улыбкой произнёс: – Ну, за исключением ваших опасений.

– Да нет, совсем не болит, – подтвердил Костя.

– При ходьбе, физической нагрузке мешает?

– Нет, все нормально.

– Давайте сделаем так: возьмите направление на анализы. Посмотрим, что они покажут. В зависимости от этого и будем принимать решение о радикальных мерах. Такой вариант вас устраивает?

– Вам лучше знать, – ответил Костя, принимая из рук доктора направления.

Отец, подтверждая его слова, молча кивнул.

– Вот и прекрасно, – сказал хирург.

Николай Федорович крепко пожал на прощанье руку пожилому доктору.

У дверей поликлиники их догнала медицинская сестра, она была уже без белой шапочки, с непокрытой головой. Женщина отдышалась и заговорила, всем своим видом показывая важность возложенной на неё миссии:

– Вы только сами ничего не предпринимайте, заболевание достаточно серьезное, с меланомой не шутят. У нас год назад один молодой человек занялся самолечением – поковырялся у себя в болячке, и в результате…. – Она выразительно подняла глаза к потолку. Там, судя по выражению на её лице, и находился тот самый молодой человек.

У Кости от нехорошего предчувствия предательски сжалось сердце. По дороге к дому он решил, что пора основательно заняться собой. В голове зазвучали услышанные где-то слова: «Ничто не достается нам так дешево и не ценится так дорого, как здоровье».

Под вечер он позвонил бывшему однокласснику и приятелю Максиму Бурдуковскому. Тот одно время агитировал своих друзей и знакомых начать лечебное голодание, проповедуя, что это очень полезное дело – время от времени голодать и то, что голодом лечится практически все. Сам он к своему увлечению быстро поостыл и взялся собирать то ли марки, то ли спичечные коробки, но потом и это дело с лёгкостью забросил.

Костя доехал до Макса и, получив нужные книги, сразу же уселся за их изучение. С твёрдой зелёной обложки на него смотрело изможденное человеческое лицо. На первой странице он прочитал: «Что не вылечит голод, то никто вылечить не сможет». Из книги Костя узнал, что на определенном этапе голодания организм очищается и, как бы оперирует себя сам, избавляясь от вредных тканей. Это вселило в него уверенность.

Он взял отпуск за свой счет, благо наступали времена, когда работы за чертёжной доской уже никакой не было. Страна в очередной раз за свою историю, неповоротливо и громоздко, ломая судьбы миллионов людей, ложилась кораблем с поржавевшими механизмами на курс построения дикого капитализма называемого почему-то рыночным. Директор проектного института, где Костя в последнее время трудился, даже не вникая, как в прежние годы в суть выражения: «Прошу предоставить отпуск по семейным обстоятельствам», – подписал заявление. Пришло время, когда никому ни до кого не было дела.

В общих чертах Костя просветил родителей по поводу предстоящего «лечения» и сумел, вопреки протестам мамы и возмущению отца, убедить их в правильности принятого им решения.

Наступило утро первого отпускного дня, он по привычке двинулся на кухню, но, планы о начале голодания заставили замереть на месте. Костя начал день с того, что тщательно умылся и побрился, взял с полки первую попавшуюся книгу – ею оказался «Таинственный остров» Жюля Верна – и снова прилёг на диван.

Первый день голодания прошел практически незаметно. Морально он подготовился к длительному изнурительному терпению, запасся водою, которую надо было пить постоянно. Второй день прошёл куда тяжелее. Временами его знобило. Он, как мог, отвлекал себя мыслями о чём-нибудь, не связанном с едой. Начал глубже вникать в содержание сотню раз перечитанной книги.

На третий день, на него навалилось сильное утомление. Костя старался меньше двигаться и больше пить воды – и с этим недомоганием справиться оказалось вполне по силам.

Четвертый день он спал безмятежным сном младенца, но после пробуждения у него появилось чувство глубокой трудно преодолимой тоски.

Пятый день Костя начал с зарядки.

А с шестого дня, в организме возникла необъяснимая легкость. Настроение светлого радостного оптимизма переполняло его. Он чувствовал себя пушинкой носимой летним ветерком над цветущим лугом.

И вот однажды ранним утром по привычке начиная день с осмотра больной ноги, Костя обнаружил, что злосчастная бородавка исчезла.

Состояние невесомости, в котором он находился последнее время, так ему понравилось, что у него возникло желание продолжать голодание. Делая по утрам зарядку, он дошёл до того, что без особых усилий стал отжиматься от пола по пятьдесят раз. Для большего эффекта и окончательной победы над болезнью Костя присовокупил к голоданию занятия йогой. Он стал время от времени стоять на голове.

Всё шло прекрасно. В одно из своих занятий, он как обычно устроился на коврике возле стены вниз головой, рассуждая сам с собою о крепнущем здоровье. Вдруг его пронзила острая боль. «Наверное, из кишечника какая-нибудь гадость попала в желудок,» – закружилась в голове мысль. Костя опустился на диван. Прошло минут тридцать, но лучше не становилось. Не выдержав жгучей боли, он постучал в стенку. Пришла мама и без того встревоженная его экспериментами.

Слегка приподняв голову, он слабым голосом произнес:

– Мне что-то нехорошо. Мама, вызови скорую.

Она засуетилась, заохала и начала, причитая, набирать номер:

– Говорила ему, говорила: до добра голодовка не доведет…

Прошло около часа, за окном раздался звук работы двигателя автомобиля. К дому с важным независимым видом прошествовала атлетически сложенная женщина в белом халате нараспашку. За нею, еле поспевая, семенила худенькая медсестра в огромных блестящих очках, с ободранным, когда-то коричневым чемоданчиком.

Мама распахнула двери.

– Слава Богу, приехали. Проходите скорее.

– Скорее, скорее – всем надо скорее. Куда только спешите, – недовольно пробормотала женщина. – Собак нету? – спросила она с подозрением, и отчасти с лёгким презрением оглядывая Марию Ильиничну. – Если есть, мы уходим. – Врач тут же стала поворачиваться к ней спиной.

– Нету собак, нету. Проходите, что-то у него с желудком, – испуганная угрозой проговорила мама Кости, освобождая проход.

Женщина присела на услужливо подставленный стул. Глядя на Костю, она брезгливо поморщилась и, заголив на нём майку, начала щупать живот. Он в это время слабым голосом принялся рассказывать:

– Я занялся голоданием, да ещё взялся стоять на голове. У меня что-то нехорошее из кишечника в желудок попало. Сильнодействующие лекарства мне сейчас нельзя!

– Молодой человек. Вы, может, меня учить будете? – строго произнесла врач.

Костя услышал звонкие хлопки вскрываемых ампул.

– Дайте свою руку, – стоя над ним с большим шприцем, проговорила медсестра.

Он неохотно подчинился.

После укола у него резко потемнело в глазах, и он потерял сознание. Когда очнулся, почувствовал сильные хлопки по щекам и увидел медсестру, целившуюся в него новым шприцем. Костя собрался с последними силами и резко ударил её по руке, шприц упал на пол, издавая характерный звук.

Врач схватила его за руки и навалилась на грудь. С шипением она выдавила из себя:

– Вызывай бригаду! Люся…

Ослабить стальные тиски медицинского работника ему было уже не под силу. Слабо подёргав руками и ногами в чём-то напоминая рыбу, выброшенную на каменистый берег, Костя вновь потерял сознание. Когда он очнулся, то сквозь туманную дымку увидел возле себя троих здоровых мужиков. К ним испуганно обращалась мать:

– Что вы собираетесь с ним делать?!

Мужики, одетые в халаты не первой свежести с засученными по локоть рукавами и волосатыми руками, походили больше на мясников. Они недоуменно покосились на неё. Один из них, по-видимому, старший, отвел Марию Ильиничну в угол.

– Тише, мамаша, вы, что не видите – у него припадок, – уверенно произнёс он.

Мужчины сомкнулись в тесный кружок и принялись обсуждать ситуацию, изредка бросая красноречивые взгляды в сторону Кости. Медсестра во время консилиума увела мать на её половину – отпаивать успокоительными.

«Острый шизофренический эпизод. Параноидная форма. Госпитализация», – сквозь помутневший рассудок долетали до Кости обрывки фраз.

Двое здоровяков подхватили его под руки и через порог в распахнутые настежь двери поволокли ко второй машине скорой помощи. Они поднатужились и бросили его изголодавшееся тело внутрь на носилки из плотного серо-зеленого брезента, наглухо пристегнув к ним ремнями. Машина недовольно фыркнула, будто плюнула в дом, возле которого стояла, подождала, пока медбратья рассядутся, и, ворча мотором, тронулась с места. Он приподнял голову, пытаясь насколько возможно в своём положении сориентироваться, в каком же направлении они поедут? Один из здоровяков заметил движение Кости и строго прикрикнул:

– Лежи! А то щас укол сделаем.

Костя обессиленно опустил голову.

Через полчаса поездки машину сильно затрясло. Она закачалась на ухабах, готовая вот-вот опрокинуться. В этот момент ему удалось, в отдёрнутую занавеску на окошке автомобиля, увидеть, как они медленно въезжают через перекошенные металлические ворота в просторный двор. Машина скорой помощи проследовала мимо человечка в каменном пиджаке нараспашку с вытянутой рукой в сторону приземистых строений.

Они остановилась у мрачного здания из тёмно-бордового, а местами даже чёрного кирпича. Крепкие мужчины подхватили Костю под руки и вывели из машины. К этому времени он уже мог самостоятельно держаться на ногах. Через сумрачный коридор его завели в просторное светлое помещение и уложили на жесткую кровать. Подскочила женщина на длинных тонких ножках, чем-то напоминавшая кузнечика и, больно ужалила шприцем.

В себя он пришёл утром. С удивлением Костя огляделся по сторонам. Взору предстала больничная палата: стояли два ряда кроватей с железными спинками неопределенного цвета, на них лежали люди с одинаковыми бледными, слегка опухшими лицами. Было такое состояние, как будто всё происходит не с ним, а в жутком сне, и вот-вот должно закончиться. У него раньше случались ночные кошмары, после которых он радовался, что этого не происходит на самом деле.

На этот раз сон явно затянулся.

Костя поднялся с жесткой кровати и босиком вышел в знакомый сумрачный коридор. Покачиваясь, он дошёл до первой распахнутой настежь двери – почему-то без ручки и попал в комнату для умывания, согнулся над раковиной, открутил кран и с жадностью припал к холодной, отдававшей ржавчиною струе воды. Зачерпнул пригоршню и плеснул себе на грудь, от холодного прикосновения стало легче.

Костя вернулся в палату и прилёг на кровать. Он тут же заметил устремленный на него взгляд похожего на призрак человечка с тёмными кругами вокруг огромных глаз на заостренном худеньком личике.

– Где я, – вырвалось у него.

– В дугдоме, пгиятель, – не выговаривая букву «р» обрадовано сообщил ему человечек и весело улыбнулся, поднимая тонкую, как соломинка, руку над своей постелью.

«Это, наверное, самоубийца…», – пронеслось у Кости в голове, и он прикрыл глаза, пытаясь снова заснуть. Неизвестно сколько продолжался тяжёлый полусон – полуобморок, но проснулся он оттого, что кто-то бесцеремонно трясёт его за плечо. Перед ним стояла немолодая женщина в нелепом поварском колпаке. Её глаза были холодными и бесстрастными, как ветряный зимний день.

– Поднимайся. Пойдем к доктору, – безапелляционно сказала она.

Он влез в брошенную кем-то на спинку его кровати синюю униформу – широкие штаны и пиджак, без каких бы то не было признаков карманов, сунул ноги в тапочки и побрел за ней.

В кабинете врача за дверью без ручки сидел мужчина с усиками. Он, как и все работники лечебного учреждения был в белом халате, из-за большого живота, застёгнутого всего на одну пуговицу. Его немного овальное, но скорее круглое лицо, выражало полное удовольствие. Перед ним стоял заваленный бумагами стол. На нём он что-то быстро писал. Мужчина взглянул на Константина и кивнул, как старому приятелю.

– Садитесь. Как вы себя чувствуете, больной? – спросил он, продолжая быстро писать.

Костю покоробило от обращённого к нему слова «больной».

– Как может чувствовать себя человек ни за что ни про что угодивший в «психушку», – съязвил он.

Не обратив внимания на его иронию, врач отложил в сторону ручку и посмотрел на Костю маленькими внимательными глазками.

– Травмы головы, ушибы, контузии были?

– Нет, – коротко отрезал он.

– Раньше припадки случались? – не спуская пронзительного недоверчивого взгляда, задал очередной вопрос доктор.

– Да не было у меня никаких припадков! – попытался возмутиться Костя. – Я занимался лечебным голоданием, а в голодании, если вы об этом слышали самое важное даже не само голодание, а как правильно из него выйти. А мне тут начали делать уколы, вот и стало хуже. Я вообще не пойму, за что меня к вам привезли?

Мужчина усмехнулся:

– Тут никто не понимает, за что сюда попал, даже я. Вы полежите, отдохнете, успокоитесь, наберётесь сил. Мы вас подлечим.

– От чего лечить-то? Мне сейчас диета нужна, соки надо пить.

– Лечить всегда есть отчего. Здоровых людей, как известно, не бывает. Есть не дообследованные, – произнёс доктор и широко улыбнулся. – Соков у нас, конечно, нет, а диета замечательная. – Врач постучал себя по животу, откуда послышался гулкий утробный звук.

– Это даже слышно, – усмехнувшись, ответил Костя.

Врач нахмурился.

– Короче, больной. Пока полежите под наблюдением, а потом решим, что с тобой делать.

Косте удалось издалека прочитать пару строчек из истории болезни: «Агрессивное поведение, состояние навязчивости, бредовая идея о всесилии лечебного голодания…». Доктор поводил у него молоточком перед глазами, задал пару вопросов из детских считалок, почесал свой затылок.

– Иди-ка пока на место. Позже поговорим. – Он надавил кнопку у себя под столом. Раздался резкий неприятный звонок, и за спиной Кости выросла высокая крепко сложенная женщина в белом.

Потекли однообразные тоскливые дни, недели, месяцы…. Все попытки прояснить свою участь у медицинского персонала успеха не приносили. На осмотр Костю больше не вызывали. Перед ним стояла стена полного равнодушия.

На прием к врачу пробилась мама. Доктор встретил её в кабинете приёмного отделения. Он представился сухим официальным тоном:

– Я лечащий врач вашего сына моё полное имя, – Вольдемар Борисович Лапицкий.

– Мария Ильинична, – произнесла мама Кости. Она попыталась заговорить первой, чтобы спросить когда, наконец, отпустят сына и почему его привезли не в больницу скорой медицинской помощи, как обещали, а в психбольницу, но опытный доктор опередил:

– Мария Ильинична, не было ли у вас травм во время беременности?

Ей ничего не оставалось, как начать отвечать:

– Нет, не было.

– Как проходили роды?

– Да обычно, как у всех.

– Не страдал ли сын снохождением? Энурезом?

– Каким еще энурезом? – удивилась она.

– Не писался ли он по ночам?

– Да вы что, Вольдемар Орестович?

– Борисович, – поправил её доктор.

Она умоляюще посмотрела на врача:

– Орест Борисович, может, всё-таки отпустите сына?

Доктор нахмурился, но поправлять её больше не стал.

– Пока об этом и речи быть не может. Надо понаблюдать за ним. Я на себя ответственность брать не хочу. Мы недавно так выписали одного …. – Врач выразительно посмотрел на женщину и добавил: – Так он всех своих родственников съел.

Мария Ильинична недоуменно отозвалась:

– Да разве такое может случиться?

– О-о-о-о, – заунывно пропел тот, – чего не бывает с нашими пациентами.

Она недоверчиво покачала головой.

– Разрешите хотя бы повидаться с сыном. – Мария Ильинична жалобно смотрела на Лапицкого.

Вольдемар Борисович долго мялся, чего-то выжидая. Она догадливо протянула конверт. Вольдемар дружелюбно взял подношение и, расплывшись в улыбке, сунул деньги в карман халата.

– Теперь можно, – солидно, будто делая одолжение, проронил он. – Приходите в дни посещений. Я распоряжусь.

Костя встретился с мамой в сумрачной и неудобной комнате для свиданий с близкими родственниками, с казённой атмосферой и покрытыми плесенью углами, одним своим видом способной превратить здорового человека в душевнобольного. Мария Ильинична поздоровалась, оглядела сына в нелепой больничной одежде, вглядываясь в каждую черточку бледного лица, и чтобы подбодрить, а не расплакаться самой, проговорила:

– Потерпи сынок. Всё образуется.

– Отец что не пришел? – сын перевёл разговор в другое русло, гордо не желая, чтобы его жалели.

– Отец, как ты в больницу попал, на меня накричал, что я тебя отдала на растерзание врачам, а потом слёг. На больничном долго был. Он ведь любит тебя очень, – сказала она и всхлипнула, – а теперь к рюмке стал прикладываться. Ему соседи наплели, что отсюда никто не выходит. Он и главному врачу звонил, да ничего не добился. Я тоже пока твоему врачу денег не дала, и меня не пускали. Отцу я даже не сказала, что к тебе пошла, чтоб больше не расстраивать.

– Так успокой его передай, что всё у меня нормально.

– Передам, сынок. Чем тебя тут лечат-то?

– Мама, во-первых, лечить не от чего. Те таблетки, что всем раздают, никто не пьёт даже безумные. Надо успеть их под язык спрятать, а потом выплюнуть, чтобы никто не увидел. Если заметят, начнут уколы делать. – Он с улыбкой добавил: – Тогда будешь спать круглые сутки.

Мать покачала головой.

– Будь осторожней.

– Я стараюсь.

Она глубоко вздохнула:

– За что же нам, Господи, такое испытание?

Она выложила на стол принесенные с собой мисочки и тарелочки и принялась кормить сына. Пока тот с жадностью ел, не сводила с него глаз. Потом прибралась на столике, ласково поцеловала в щёку и пошла к выходу.

Константин под присмотром одного из медбратьев – угрюмого и молчаливого мужчины вернулся в отделение. В умывальнике на замалеванном зелёной краской стекле была выскоблена узкая прозрачная полоска. Сквозь неё он долго смотрел вслед сгорбленной фигурке с головой закутанной шалью.

Костя подошёл к зеркалу, вмурованному в стену над раковинами. Лицо у него опухло и приняло грушевидную форму, посредине в форме белой пуговки белел нос, губы оттопырились, будто накаченные силиконом. Уши торчали в стороны, дополняя и без того живописный портрет. Он представил себе, как с такой физиономией пристаёт к врачам и медсестрам, чтобы объяснить, как мучительно голодал, избавляясь от смертельной болезни, и невесело усмехнулся. Прописанная Лапицким диета сделала своё дело.

Почувствовав на себе чей-то взгляд, Костя оглянулся. Напившись воды из-под крана, на него смотрел Денис – худощавый парень лет двадцати.

– Что мать приходила?

Костя невесело, кивнул.

– Поди, расплакалась?

– Надо думать, – ответил Костя, и в свою очередь спросил: – Слушай, а ты как сюда попал? На дурака вроде не похож?

– Да ты тоже не похож, – обиженно ответил Денис. – А здесь…

Сосед по палате какое-то время размышлял, видимо, рассуждая про себя, стоит или нет доверяться новому знакомому, и, должно быть, решив, что стоит начал рассказывать:

– Как попал? Легко. В выходной зашел в кафе на набережной «Снежинка» возле художественного музея – ты должен знать….

Костя мысленно представил себе место в центре города и, соглашаясь, кивнул.

– Сел за столик, – продолжал Денис, – ко мне подсела симпатичная девчонка. Глазищи, попенция – все при ней. Я её мороженым угостил. Слово за слово – разговорились. Я, чтобы стеснение снять, когда за очередной порцией мороженого к буфетной стойке подходил, коньячка граммов сто пятьдесят пропустил. Посидели, поговорили, а у неё родичи на курорт укатили. Хата пустая, ну и пошли к ней. Но, то ли коньячок был левый, то ли мороженое с ним в химическую реакцию вступило, началось у меня по дороге к её дому в желудке брожение. Поднимаемся к ней в квартиру. Она пошла на кухню, чаёк поставить. Ну, а мне сам понимаешь, не до чая, невтерпёж, думаю об одном, где бы нагадить. Туалет у неё рядом с кухней. Зайду, все же слышно будет. Заглянул на кухню, а она мне улыбается. – Денис ехидно пропищал, копируя голос своей знакомой: «Сей-час при-ду». – Я обратно в комнату, заметался, как раненый зверь. Вижу, на журнальном столике стопка газет, журналов всяких. Чего думаю, добру пропадать? Свет выключаю, стелю в угол газеты и прицельно на них какаю. Всё, что получилось, сворачиваю в кулёчек и со всей силы кидаю в форточку. А на форточке, блин…, сетка от комаров натянута, всё мое дерьмо и вывалилось…. Я перепугался, да и стыдно. Бегом за дверь и на улицу. Ну а там, у подъезда ментовозка стоит. Чё их принесло? Они мне: «Кто? Откуда? Зачем?». Я возьми и ляпни, из какой квартиры выскочил, думал быстрее отвяжутся, а вышло наоборот. Менты пошли проверять. Эта девка такую шумиху подняла.

Он помолчал и горько усмехнулся:

– Она ко всему была дочкой важной «шишки». Вот так меня с доставкой на дом в «психушку» и определили.

Костя с улыбкой произнес:

– Не зря говорят, вино и женщины – вот что нас губит.

– Это уж к гадалке не ходи, – согласился Денис.

– Здесь тебе как? – спросил Костя, обводя вокруг взглядом.

Новый знакомый ответил стихами:

– Лучше Валентина Соколова не скажешь. Был такой поэт, не слышал, его в «дурке» замучили?

Костя помотал головой:

– Нет, не слышал.

– Да, неважно. Главное, через это такие люди проходили, не нам чета.

После паузы, во время которой они, как завороженные, смотрели на прозрачную полоску в окне, Костя произнёс:

– Но сюрприз ей, наверное, был, когда она в комнату заглянула?

– Большая радость была, – пожав плечами, ответил новый приятель.

– Значит, прорвёмся, – сказал Костя и по-дружески толкнул его в плечо.

– Прорвёмся, – как-то грустно отозвался Денис.

Они вернулись в палату. Там шла раздача лекарств. Угрюмый санитар со сплющенным, как у боксера носом, недружелюбно покосился в их сторону, но промолчал. Мама Кости после свидания с сыном передала ему пакет с домашней снедью. Остальные коридорные были куда строже: если замечали нарушителя режима, то оставляли без обеда или заставляли мыть полы в туалете. Могли сделать укол, от которого начинало ломать, как от простуды, или бросало в долгий тяжёлый сон.

После приема таблеток все улеглись.

Костя услышал, как шёпотом начали спор новые соседи по палате: Егор Кузьмич и Ростислав Сергеевич, ещё мало знакомые со здешними порядками. Оба, с их слов были членами недавно созданных политических партий. Они делились с пациентами свежими впечатлениями о том, что творилось за стенами больницы и спорили по любому поводу, особенно про положение дел в стране.

Первым заговорил Ростислав Сергеевич – мужчина с короткой стрижкой и сединой на висках, по внешнему виду он напоминал отставного военного:

– Как раньше было. Уверенность в завтрашнем дне. Обеспеченность необходимым минимумом товаров народного потребления. Людей награждали бесплатными путёвками в санатории и дома отдыха, детские сады и ясли. Не было сотовых телефонов, передающих мысли правительству.

Егор Кузьмич выглядел старше своего оппонента. Лицо у него было морщинистое, вроде печёного яблока, с выдвинутой вперед нижней челюстью. Денис, раздавая всем пациентам и медперсоналу прозвища, за глаза называл Кузьмича орангутангом, а его оппонента Ростиком.

– Ага, – оживившись, сказал Кузьмич, – а товарами-то обеспечивали только необходимыми. И то по ве-л-и-кому блату. Ты что забыл, как талоны получал на сахар и водку в ЖКО, ЖЭУ, и прочих, учреждениях на жо….

Ростислав Сергеевич, не обращая на него внимания, заговорил в полный голос:

– У человека – строителя социалистического общества всегда присутствовали на столе два-три журнала, три – четыре газеты с планами: как строить личную и общественную жизнь. Если бы не Гайдар с Горбачом, зарядившие через экстрасенсов Кашпировского и Чумака суп для народа, мы бы так не жили.

– А я не желаю слушать указания каких-то политиков, – всерьез принимая рассуждения Ростислава Сергеевича, пытался переубедить его Кузьмич. – Все газеты, если ты хочешь знать выпускались партийными руководителями. Они и начали реформы потому, что в первую очередь им захотелось больше денег и заграницу только они видели. О народе никто никогда не думал. Советчиков, как надо жить и сейчас не меньше. У нас человек попал, как зернышко между чиновниками и преступниками, и эти жернова его перемалывают. К слову сказать, и сам народ за своё равнодушие достоин сожаления.

– Да ты оголтелый политик, – отвечал Ростислав. – За что боролся, на то и напоролся. И партию не тронь. Не знаю я, пусть лучше мыши зерно по ночам мелют. Народ его не устаивает?! Да он на своих плечах не один раз весь мир выносил из пропасти. Другой народ с таким руководителями вымер бы давно. Зарплату никому не платят! Сейчас вместо того, чтобы производить потомство все протестуют, неосознанно мастурбируя на то, что показывают по телевизору…

– Так кто же не платит зарплату? Твои бывшие партийные руководители и комсомольские вожаки. Они теперь владельцы фабрик и заводов, газет и пароходов. Я слышал, скоро за рыбную ловлю заставят платить. Я то, как попал сюда? – Кузьмич обратился ко всем обитателям палаты: – Взял, да и написал письмо в администрацию президента. Тридцать лет стою в очереди на квартиру, и все тридцать лет последний. Прошло месяца три, и мне приходит повестка из психиатрической больницы за подписью этого, – Егор Кузьмич шёпотом произнёс, с опаской косясь в сторону двери, – клоуна – Вольдемара Борисовича. – Он заговорил уже громким голосом: – Я с дури и явился. Моё письмо из админисрации, – Кузьмич, умышленно пропустил букву «т», – переслали в область, оттуда в город, а потом Главному врачу психбольницы. Я, правда, не квадратные метры просил, а круглые, мол, не можете дать квадратные метры – дайте хотя бы круглые.

Ростислав Сергеевич в этот момент встал на кровати, вытянул вперед руку и, как искушенный оратор, громогласно прокричал:

– Обстановка накаляется. В стране царит бездуховность! Никто не знает ничего, не говоря – зачем! Необходимо усиление влияния государства на все сферы деятельности!

– А я бы добивался влияния каждого человека на сферы государственной деятельности, – снова возразил Егор Кузьмич.

Тут в спор вступил ещё один сосед по палате. Он лежал возле двери на месте худого человека с ввалившимися глазами, который первым встретил Костю, но однажды бесследно исчез. Каждый новый день тот начинал с бесчисленных отжиманий, за что Денис прозвал его: «Бодибилдинг».

– Вы, мужики, чешете как по писанному…, – удивлённо проговорил он. – Это вам инопланетяне надиктовали? Со мной они в контакт неделю назад вступали. Они мне говорили, что коммуняки это дерьмократы только наоборот, а олигархи смесь и тех и других, ну а в целом хрен редьки не слаще.

Ростислав Сергеевич, стоя на кровати, отреагировал:

– Ты молод и многого не знаешь. Вместо классов рабочих и крестьян теперь мелкие собственники, и крупные работодатели. Деньги раньше шли на большую армию и на помощь отсталым народам, а теперь в карман начальству. Смертность превышает рождаемость. Люди только о материальной выгоде думают. К зверям стали ближе. Раньше можно было честно прожить. А сейчас даже инопланетяне взятки берут. Не каждый разберётся, куда ему надо.

Егор Кузьмич насмешливо спросил:

– А куда надо-то?

– Полежишь подольше – узнаешь! – не полез за словом в карман Сергеевич и лёг на кровать.

В палату заглянул широкоплечий медбрат со шприцем в руке. Ни слова, ни говоря, он подошёл к Егору Кузьмичу поставил тому на грудь коленку и сделал укол в руку. Обвёл мутным взглядом остальных:

– Ну, кто ещё вякнет, надену смирительную рубашку.

Все испуганно притихли…

…Мария Ильинична сумела ещё раз прорваться на приём к лечащему врачу. Ей непостижимым образом удалось самостоятельно пройти в лечебный корпус. Охрана в этот день была настроена лояльно, помогла и справка о смерти мужа. Она со слезами на глазах предъявляла её всем подряд.

Вольдемар Борисович находился в кабинете не один. Когда она чуть приоткрыла дверь, он бросил сквозь зубы:

– Ожидайте в коридоре!

После пятнадцатиминутного ожидания она вновь заглянула в кабинет и увидела, как пухлая рука Вольдемара гладит пышные бёдра женщины в белом халате. Он раскраснелся, как вареный рак, и, уткнувшись в её пышную грудь громко и страстно дышал. Вместе с женщиной они одновременно посмотрели на дверь.

– Подождите! – раздраженно рявкнул доктор. Он подскочил, как кот, отгоняемый от миски со сметаной, и перед её носом захлопнул дверь.

Через несколько минут из кабинета, поправляя на ходу прическу и улыбаясь, выплыла высокая дама. Она проронила на ходу: «Мало у вас порядка товарищ Лапицкий». Следом выглянуло недовольное лицо с усиками.

– Входите!

Мария Ильинична положила на стол перед врачом справку и заговорила, с трудом подбирая слова:

– Здравствуйте доктор. Поймите меня правильно. У меня умер муж…. Мне нужна помощь…. Отпустите, пожалуйста, сына на похороны. Я и вещи уже принесла. – В руке она держала сумку.

Вольдемар Борисович невразумительно покачал головой, почмокал губами, потом, уставившись прямо перед собой, промолвил:

– Сочувствую и соболезную вместе с вами, но это не в моей компетенции. Я такие вопросы решать не уполномочен, это процесс не одного дня, а выпускать на улицу человека, напавшего на врача скорой медицинской помощи, даже преступно. Вещи можете оставить в приёмном отделении. Не всю же жизнь ему здесь находится. – Он поймал её возмущённый взгляд и, опередив следующий вопрос, проговорил: – Главный врач сейчас в отпуске.

– Значит, медсестер тискать вас уполномочили и это в вашей компетенции?! – произнесла Мария Ильинична. – А отпустить сына, на похороны родного отца – вы не уполномочены?!

Он с улыбкой встретил её выпад:

– Да это не ваше дело, чем я занимаюсь. На все есть инструкции. Насильно вашего сына никто не госпитализировал. Вы сами, по-моему, вызывали «скорую».

– Значит, не отпустите? – спросила она тихо и потерянно.

– Инструкции, – разведя руками, ответил Лапицкий.

Мария Ильинична поняла по выражению лица доктора, что ничего добиться не сможет. Денег, чтобы решить проблему она на этот раз доктору дать не смогла. Впереди её ждали расходы, связанные с похоронами. Она повернулась и придавленная горем вышла из кабинета. К сыну Мария Ильинична в этот день решила не заходить, чтобы не расстраивать ни его, ни себя. Передала через мрачного медбрата посылочку с продуктами.

Дома Мария Ильинична вволю наплакалась и взялась за похороны. Она долго стояла над мужем у разрытой могилы, чтобы потом, припав к холодным губам, проститься с ним навсегда.

После похорон дождалась приёмного дня для посещений и поехала в больницу. Они встретились с Костей все в той же жуткой полутемной комнате. Как Мария Ильинична не готовилась к встрече и не пыталась сдерживать слезы, они хлынули из её глаз, лишь только она увидела сына.

Догадавшись, что произошло что-то нехорошее, он испуганно спросил:

– Мама, что случилось?

– Горе у нас сынок, – отвечала Мария Ильинична. – Отец умер.

В первый момент Костя не мог выговорить ничего другого, кроме, как только растерянно спрашивать:

– Как же так? Как же так?

Она принялась рассказывать, время от времени, смахивая ладонью со щёк катившиеся слезинки:

– Все началось, когда ты попал в психбольницу. Очень уж он переживал, вставал по ночам, курить на крыльцо по пятьдесят раз выходил, всё на диване лежал, вздыхал, а потом стал выпивать. На днях, когда меня дома не было, с похмелья выпил какой-то гадости и отравился. – Из глаз Марии Ильиничны опять полились слёзы.

Костя принялся её успокаивать, но ему самому, чтобы прийти в себя требовалось время. Не стало человека, который жил с ним бок о бок многие годы, радовался его удачам, приходил на помощь в самые трудные минуты жизни. Отчего-то всколыхнулся с глубокого дна памяти эпизод из раннего детства, как отец подкидывает его под самый потолок, а он заливается счастливым смехом. На глаза навернулись слёзы. Не стало близкого человека, словно капли росы, лёгкого порыва ветра. В нём осталась лишь память о нём – осязаемая, но невидимая. Найти и ощутить в полной мере ту прежнюю отцовскую близость стало уже невозможно, и от этого становилось грустно и тоскливо.

Он проводил мать и до вечера не мог найти себе места. Время, проведённое в психиатрической лечебнице, и до этого страшного известия сильно утомило. Его непреодолимо тянуло вырваться из сумрачных, пропавших лекарствами и хлоркой стен. Почти всю ночь он пролежал, не смыкая глаз. Чёрная пелена за окнами с решетками, в ответ на вопрос: «Есть ли справедливость на свете?», – хранила молчание.

Ночь, словно коготками теней, ещё цеплялась за оконное стекло, когда к ним в палату поступил новый больной, не понимавший ни слова по-русски. Пациент, мыча что-то нечленораздельное и тряся большой бородой, вдруг полез к нему в кровать. При свете синей дежурной лампочки над дверью, он показался Косте гостем из потустороннего мира. Ему с трудом удалось отбросить иностранца от себя. На шум прибежал медбрат и уколол обоих.

Доза досталась небольшая, и Костя проснулся рано утром. Начало дня не обещало ничего нового. Да и что могло произойти, если солнце, как и обычно, вставало над землею, чтобы дать свет и тепло человеку. Возможно, оно, большое и мудрое рассуждало, что люди, наделенные способностью мыслить, воспользуются этим даром свыше как надо для себя и природы. Будто из воздушных ладоней, посыпались золотистые лучи под ноги и на крыши домов. Повеселели даже корпуса сумасшедшего дома.

В коридоре слышался непривычный шум. Сновали медицинские сестры, суетились громко-язычные нянечки, размахивая тряпками на длинных швабрах и толкая своим грозным оружием зазевавшихся больных. На этот раз медперсонал наводил порядок без привлечения к трудотерапии пациентов, и те с удивленными лицами поглядывали на царившую суету. Даже работавшие коридорными вышибалами медбратья куда-то попрятались. Сиреной с тонущего корабля оглашала самые отдаленные уголки лечебного корпуса старшая медицинская сестра. Одним своим видом высокая полная женщина приводила больных в трепет. То и дело раздавался её громкий голос:

– Сегодня будет комиссия из Москвы, целый профессор, проверяющий и с ним все наше начальство. Навести идеальный порядок!

У Ростислава Сергеевича нашли под подушкой неврологический молоточек, которым Лапицкий обстукивал колени пациентов. Как удалось похитить инструмент у того из кармана, так и останется загадкой. Вольдемар Борисович всё утро метался в его поисках: для него молоточек был, как смычок для скрипача, перо для писателя, кисть для художника. Жезл и атрибут власти. Не дороже, конечно, денег, их-то Лапицкий любил куда больше, но всё же. Молоток обнаружили под подушкой Ростислава Сергеевича, во время генеральной уборки. Глядя бесхитростными, честными глазами Ростислав признался, что готовился укокошить политического оппонента Егора Кузьмича, по кличке «орангутанг», чтобы не допустить того к выборам на пост президента сумасшедшего дома, которые по его утверждению должны были состояться на днях. Из-за намечавшегося прибытия высокого гостя эпизод остался без особого внимания.

Больные были водворены в палаты. Хождение по коридору категорически запрещалось. На столах появились шахматы и шашки. В палате у Кости за шахматную доску усадили поступившего ночью человека с большой чёрной бородой и Ростислава Сергеевича. Во всём чувствовалось напряженное ожидание. До обеда всё как вымерло. Перед раздачей пищи в коридоре послышалось движение. Внезапно в палату вошли люди в белых халатах, многие из них держали молоточки в карманах. Лишь Вольдемар Борисович, наученный горьким опытом, свой инструмент крепко сжимал в руках. Врачи стали переходить от одного больного к другому. Они задержались у кровати Дениса, потом подошли к столу, за которым сидели «шахматисты».

– Ну, как вам живётся-лечиться? – спросил один из них.

Ростислав Сергеевич поднялся со своего места, влез на стул и, вытянув правую руку, начал говорить:

– Уровень медицинского обслуживания не соответствует современным требованиям, имеет место низкая квалификация медицинского персонала, отсутствует полный спектр необходимых лекарственных средств.… – Он откашлялся и заговорил громче: – Требуется немедленная разработка и принятие комплексного национального проекта в области здравоохранения…. «Пока же, вы, друзья как не садитесь, всё в музыканты не годитесь». – После оглашения морали из басни Крылова, он сел на место.

– Ведь дело говорит, товарищ… э… как вас? – спросил у него, судя, по поведению свиты, внимавшей каждому его слову, тот самый профессор из Москвы.

Ростислав Сергеевич представился:

– Владимир Ильич.

Он устремил взгляд куда-то вдаль поверх голов членов комиссии и тихо, но торжественно добавил:

– Ленин.

– Хорошо, товарищ Ленин, – без тени улыбки произнёс профессор. – Мы учтём ваши предложения.

Он склонился над больным и правой рукой приоткрыл тому веки. То же самое он проделал с его соперником за шахматной доской. Затем он повернул лицо с очками в толстой роговой оправе к Вольдемару Борисовичу:

– Почему позвольте спросить, у больного тёмные круги под глазами?

В разговор вмешалась старшая медицинская сестра:

– Тёмные круги под глазами могут быть признаком геморроя.

Профессор наклонился к Лапицкому, и сказал так, что Костя смог расслышать только последние слова: «Ванночки с ромашкой». В голове возникла мысль, что самому Вольдемару не помешала бы трёх ведерная клизма.

Очередь дошла до Кости. Он перевёл дух и тоже обратился с речью к человеку, приезд которого наделал в психбольнице столько шуму. В отличие от Ростислава Сергеевича, не касаясь политики, он рассказал, как голоданием боролся со своей болезнью. Профессор смотрел на него сквозь очки внимательными, слегка увеличенными глазами серого цвета, чем-то отдаленно напоминавшими глаза отца.

– Ну-ка, покажите коленку, – попросил он.

Костя оголил ногу и показал место, где когда-то была болячка.

– Довольно интересный случай, – покачав головой, сказал проверяющий. – Я ведь, знаете ли, молодой человек сам одно время увлекался голоданием. Да и сейчас иногда прибегаю к очищению организма.

Профессор повернулся к его лечащему врачу:

– Вольдемар Борисович, я думаю этого больного и Дениса Васильева из этой палаты необходимо сегодня же выписать. Я вижу, они бедолаги тут натерпелись.

– А меня? – подал голос Егор Кузьмич.

Профессор оглянулся к нему.

– Этого больного, пожалуй, тоже.

Лапицкий в недоумении пожал плечами:

– А диагноз, Николай Николаевич?

– Да какой же диагноз? Здоров, естественно, – ответил профессор.

– Но…

– Всё что необходимо в истории болезни я сам вам подпишу, – прервал возражения Вольдемара гость из Москвы.

Он протянул руку Константину.

– Желаю успехов. Собирайтесь домой. Но самолечением больше не злоупотребляйте.

Радость волной неуправляемой стихии прокатилась от сердца Кости до кончиков пальцев…

Он прощался с соседями по палате, получал вещи, не помня себя, не вчитываясь в текст, подписывал какие-то бумаги. Денег на дорогу пришлось занять у мрачного медбрата, и скоро он уже ехал в маршрутном автобусе, с удивлением глядя по сторонам. Отмечая про себя, сколько появилось разноцветной рекламы и новых магазинов. В облике города за год его отсутствия многое изменилось. Ему вспомнились рассуждения обитателей палаты, и он улыбнулся про себя: «Нет, какие бы трудности не встречались, а жить всё-таки стоит».

Окна дома показались ему глазами родного и близкого человека. Высокая липа, растущая у крыльца, как верная подруга, прошелестела на ветру.

Во взгляде мамы светились радость и счастье.

Первую ночь после пребывания в психиатрической больнице он лежал на мягкой постели, спокойный и счастливый, вдыхая знакомые запахи, пробуждавшие воспоминания. Он словно вернулся на много лет назад. Пока не уснул крепким сном, точно таким же, как в далёком, безмятежном и незабываемом для любого человека детстве.